Кактус

      Эрен с огромным трудом открывает глаза. Судя по бледному свету, просачивающемуся сквозь занавески, ещё ранее утро. Господи, ну неужели он даже с похмелья не способен поспать подольше?       Организм явно нуждается в отдыхе. Голова заходит на новый круг аттракциона, во рту разворачивается пустыня Мохаве*, а желудок тоскливо скручивается от ненависти к своему содержимому.       Йегер прикрывает глаза ладонью и пытается остановить головокружение. Вот же ж дерьмо. С чего он вообще решил выпить, впервые за полтора года? И какого эффекта он ожидал?       Воспоминания накатывают мерными волнами океана, набегая одновременно, заполняя голову доверху и тут же ускользая. Уцепиться хоть за какую-то мысль — невозможно.       С правой стороны раздается шорох. Приоткрыв глаза, Эрен осторожно поворачивает голову, но рядом никого нет. Только стопка вещей. Тихое шуршание повторяется, и парень понимает, что доносится оно с пола.       Страх прошибает кубиком льда, скользящим вдоль позвоночника. Ведь только теперь Эрен замечает, что эта комната ему совсем не знакома. Где это он?!       Тараканы с холодными компрессами на лбу и таблетками аспирина в лапках нервно перелистывают записи с прошлого вечера, пытаясь восстановить ход событий.       Он пришел на вечеринку с Конни и Жаном, расстроился, что Микаса с Армином не смогли присоединиться… Потом Криста неожиданно вывалила на него свою любовь, судорожно сжимая его враз похолодевшие ладони. Он её отверг, так мягко, как только мог, искренне сожалея, что его неправильное и дебильное сердце позарилось на…       А на кого это оно позарилось?       Мысль, что он влюблен в Леви кажется абсурдной. Они ведь совсем немного знакомы, такие разные, ни капельки непохожие друг на друга… Но даже простое упоминание его имени делало что-то невероятное с мозгами Эрена.       «Таким ты мне не нравишься…»       Грубый знакомый голос звучит, как воспоминание, но Йегер совсем не помнит контекста. Он что, говорил вчера с Леви?       И внезапно океан мыслей превращается в цунами, накрывая волной при одиннадцати баллах по шкале Бофорта. Кадры яркие, отрывочные, вспыхивают перед внутренним взором, заставляя бледнеть и краснеть одновременно. Разговор с Имир, признание в нетрадиционной ориентации, Браун с дружками, унижение с Кристой, похабная надпись, «тощий педик» и…       Очередной шорох на полу заставляет слегка приподняться на кровати и увидеть…       …Леви.       Эрен зажимает рот обеими руками, боясь закричать в голос. И он точно не знает, из-за чего именно. Смущение, стыд, паника, восторг?!       Эмоций так много, и для все ещё испытывающего муки похмелья организма — это чересчур. Парень падает обратно на подушки, опасаясь тошноты. Он ведь даже не знает, где здесь ванная, а испачкать что-то в доме Леви… Лучше сразу сдохнуть.       Не в силах удержаться, Йегер осторожно подползает к краю кровати, отодвигая оставленную для него одежду в сторону. Леви лежит на боку, подложив одну руку под голову. Лицо расслаблено, черные волосы хаотично разметались по подушке, обнажая коротко бритые виски и затылок.       Эрен, кажется, перестает дышать, так как спустя пару мгновений голова начинает кружиться сильнее от нехватки кислорода. Надо бы прикрыть глаза, успокоиться, а ещё лучше — поспать, но…       Йегер не в силах оторваться от прекраснейшего зрелища в своей жизни. Сейчас, когда он смотрит на спящего Аккермана, мысль, что этот парень значит для него очень много, не кажется иррациональной и неправильной. Сейчас странные чувства, пробуждаемые притягательной внешностью, своеобразным чувством юмора, грубой прямотой и силой характера, кажутся логичными и естественными.       Влюбиться в Леви Аккермана оказалось слишком просто.       Почему-то осознание этого факта не пугает так, как ожидалось. Осталось лишь понять, что думает и чувствует объект его воздыханий. Нужно дождаться, пока Аккерман проснется, и поговорить с ним.       Господи, с ним ведь вчера произошла крайне скверная история! Как теперь общаться с Кристой — вообще отдельная тема. Родители наверняка его ищут. А он… Всё, о чём он может думать, это как сблизиться с объектом своей симпатии…       В эту же секунду Йегер понимает, что сейчас стопроцентно выглядит ужасно. Ох, и вчера он наверняка вёл себя глупо. И теперь фрагментарное забвение кажется ему настоящей милостью. Он непременно сгорит от стыда, когда Леви ему напомнит. А он напомнит, это точно.       Стараясь не шуметь, Эрен осторожно и медленно выбирается из постели. Леви не должен увидеть его опухшую сонную морду. Диспетчер вертолетной площадки в голове тут же готовится дать разрешение на взлёт сразу нескольким машинам, но Йегер прикрывает глаза и медленно дышит, считая до десяти и отменяя срочный подъем в воздух.       Перехватив оставленные вещи, он практически бесшумно выбирается из комнаты. Перед ним — небольшой коридор с тремя дверьми. В голове закрадывается тревожная мысль, что дома может быть кто-то ещё. А вдруг здесь мать Леви? Эрен не имел ни малейшего представления, как с ней разговаривать. Предубеждений и заведомой неприязни у него не было, но жуткое смущение и крайне плачевное состояние отравленных алкоголем мозгов могли сыграть дурную шутку.       Однако в доме стоит тишина. Либо миссис Аккерман ещё спит, либо её просто нет дома. Отчаянно надеясь на второе, Эрен аккуратно приоткрывает первую дверь слева и тут же оказывается в спальне. Это наверняка комната матери Леви. Йегер ловит себя на мысли, что всё-таки определенные стереотипы существовали в его голове. Комната оказывается просто, но уютно обставленной, с высокой кроватью, бежевым комодом в три ящика, десятком книжных полок, заставленных старенькими томиками, и вручную тканным ковриком на полу. И никаких тебе вульгарных кричащих цветов, кожаных диванов и прочей чуши из будуаров дам полусвета.       Вот же он осёл.       Радует, что никто его неуместного изумления не видит. Леви спит, а аккуратно заправленная кровать и полная тишина в доме свидетельствуют об отсутствии Кушель. Так-то лучше.       Вторая дверь с правой стороны оказывается искомым помещением. Простая ванная с белой плиткой, душевой кабиной, раковиной и унитазом. Уложив вещи на небольшую полку с полотенцами и справив нужду, Эрен подходит к зеркалу.       «Пидор».       — Очаровательно, — шепчет Йегер, кривя рот и включая воду.       Хвала небесам, маркер поддается относительно легко, и спустя пару минут клеймо позора исчезает с его лба, оставляя лишь лёгкую красноту на память. Эрен умывает остальное лицо, полощет рот так кстати оказавшейся в наличии жидкостью с хвойным ароматом и лезет в душ. Холодная вода приводит в чувство, закупоривает тошнотную волну где-то на уровне солнечного сплетения и рассеивает туман в башке. Йегер нерешительно берет гель для душа, надеясь, что Леви не пришьет его за такую самоволку.       Тонкий цитрусовый запах приятно щекочет ноздри, а осознание чистоты приносит странное удовлетворение. Выбравшись из душа, Эрен насухо вытирается оставленным вместе с одеждой полотенцем, переодевается и выходит в коридор. Футболка, видимо, домашняя — здорово растянута и велика даже долговязому Йегеру. А вот штаны ему коротковаты — едва достают до середины икры. Ну да ладно. Тот факт, что это вещи Леви делает всё немного более особенным и приятным. Эрен жалеет лишь, что они чистые и не хранят запаха хозяина…       Зайдя в комнату Аккермана, Эрен застывает на пороге. Леви перевернулся на спину, подогнув одну ногу и закинув левую руку за голову. Правая — расслабленно вытянута вдоль тела. Футболка слегка задралась, обнажив подтянутый живот с аккуратной ямкой пупка.       Щеки Йегера расцветают молодильными яблочками, но глаза не перестают с жадным любопытством шарить по совершенному телу Леви.       Не до конца соображая, что делает, Эрен медленно опускается на колени, присаживаясь рядом с Аккерманом, и осторожно тянется к раскрытой ладони спящего…       — Я надеялся, что ты уже протрезвел, — тихий голос шарахает не хуже матери, врывающейся в комнату на середине просмотра порно-ролика.       Эрен неуклюже плюхается на зад, испуганно хлопая глазами. Леви смотрит из-под полуопущенных век и никак не меняет своего положения. В голосе — какая-то снисходительная усталость, но лицо не выражает ничего.       — Я… Ну… — Эрен мнется, не зная, как себя оправдать.       — А вчера ты был более красноречивым, — насмешливо выгибая бровь, заявляет Аккерман, подсовывая и вторую руку под голову.       — Я-я? — Йегер не пьёт уже очень давно, а уж о такой степени опьянения, как вчера, вообще никогда и речи не было.       Поэтому представить, что именно он говорил и вытворял, парень не может. Да и не хочет.       — Ага, — согласно кивает Леви, — вчера ты свои мысли и желания высказывал довольно определенно и смело…       — Пожалуйста, прекрати, — молит Эрен, пряча лицо в ладонях, — я никогда не напивался и вообще не представляю, как это могло выглядеть…       — Думаю, эпично — подходящее слово, — безэмоционально отзывается Аккерман, и Йегеру остаётся только гадать, что именно тот имеет ввиду.       — Можно, — в голове всё ещё присутствует головокружительная лёгкость, а потому Эрен чувствует себя каким-то отчаянно смелым, — можно лечь с тобой?       Видеть изумление Леви — бесценно. Бледное лицо вытягивается, тонкие брови ползут вверх, а серебро блестит ярче в широко распахнутых глазах.       — Чего?       — Можно лечь с тобой? — повторяет чуть более скомкано Йегер. — Просто полежать рядом…       Аккерман все ещё не верит услышанному, судя по сведенным к переносице бровям.       — Зачем это?       — Ну, — эх, была не была, — ты мне, вроде как, нравишься…       Молчание заполняет комнату, как вода из прорвавшейся трубы, медленно лишая кислорода и наращивая панику внутри. Йегер теребит край футболки, не в силах посмотреть на собеседника, и мучительно ждёт ответа.       — Послушай, Эрен, — неожиданно спокойно отзывается Леви, — я не могу тебе нравиться…       — Почему? У тебя проблемы с самооценкой? — уточняет Йегер.       — С ней всё в порядке, — насмешливо отвечает Аккерман, — я знаю, что неотразим…       Эрен опрометчиво фыркает, получая предупреждающий взгляд.       — Тогда, почему ты не можешь мне нравиться?       Несколько мгновений ему кажется, что Леви не ответит, тем самым закончив неудобный разговор. Но неожиданно он, как само собой разумеющееся, поясняет:       — Да ты ведь ничего обо мне не знаешь! О какой симпатии может идти речь?       Йегер молчит, внутренне соглашаясь с этим доводом, хоть для его чувств этот факт не имеет ни малейшего значения, но затем, решив играть до конца, осторожно ложится рядом, на живот, и, опираясь на локти и глядя Аккерману в глаза, спокойно просит:       — Ну так, расскажи мне о себе…       Леви смотрит на него внимательно, слегка щурясь, словно пытается уловить какой-то подвох, насмешку. Прикрывает глаза, глубоко вздыхает и выдаёт:       — Хорошо, что ты хочешь узнать?       Такая внезапная покорность и готовность откровенничать подкашивают, как шелудивый пёс, бросающийся в ноги долго отсутствующему хозяину. И Эрен ляпает, не успев подумать.       — Почему мама отдала тебя в приют?       Договорив предложение, Йегер испуганно таращит глаза и прикидывает, насколько больно будет сигануть прямо из окна, потому что по лестнице он точно сбежать не успеет…       — Правда, хочешь знать? — голос… какой-то уставший смущает окончательно.       Леви не злится, не возмущается. Даже не хмурится. А как-то сжимается, чувствуя неловкость или что-то подобное.       — Только если ты сам хочешь мне рассказать, — серьезно отвечает Эрен, твёрдо решивший не настаивать.       Аккерман снова сканирует его непроницаемым взглядом, а затем, коротко кивнув, поворачивается к потолку и начинает нелегкий рассказ.       — Я вырос не в этом доме. Это было где-то на окраине нашего района, — кривая ухмылка. — Я плохо помню то место. Из четких воспоминаний только трейлер, в котором мы жили, деревянный пёс без одной задней лапы, с которым я играл на лужайке перед «домом», и запах постиранного белья, что ма развешивала на верёвках между деревьями. Отца я совсем не помню, — Леви слегка хмурится. — Был какой-то мужчина, редко приходил домой. А когда приходил, кричал на ма, даже, кажется, бил её. Потом он пропал. Просто исчез, — пожимает плечами, — я, конечно же, ничего не понимал и, по-моему, был даже счастлив, что он свалил. А мама вот не радовалась, и я тогда никак не мог понять почему, ведь он был той ещё свининой.       Эрен слушает внимательно и совсем не шевелится, боясь спугнуть собеседника.       — А потом к нам начали приходить разные мужчины, — бледное лицо слегка передёргивает, но голос звучит твёрдо, — много мужчин. Мама плакала до их прихода, иногда — и пока они были в трейлере, и практически неизменно — когда они уходили. Меня на время этих визитов выставляли на улицу, где я, как заведённый, возил за верёвочку деревянного пса-инвалида и пытался понять, что происходит, — Леви молчит какое-то время, а потом как-то совсем по-взрослому обречённо вздыхает и продолжает: — Через какое-то время к ней начал ходить один здоровый урод. Вроде… Ронни его звали. Весь в татуировках, с бритой башкой, морда в рытвинах. И огромный, невероятно огромный был говнюк. Я был ему по колено, наверное, — взъерошив волосы пятерней, рассеяно бросает: — Он вроде как влюбился в маму…       — Влюбился? — недоверчиво переспрашивает Эрен и мысленно отвешивает себе пощечину за несдержанность.       Но Аккерман лишь кивает, не глядя в его сторону.       — Да, ну то есть, — опять кривит рот в усмешке, — если такие отморозки вообще способны на чувства. Но он ходил к ней очень часто, несколько раз в неделю, приносил еду, даже мне покупал мороженое и трепал по голове, называя щенком. Но… типо ласково так, знаешь, как сына или племянника, — губы вытягиваются в жёсткую линию и слегка поджимаются, а голос звучит грубее и глуше: — Но как-то раз он пришел не «по расписанию», а у ма был гость. Я сидел на качели, знаешь, такая самодельная, из старой покрышки, под одним из деревьев возле трейлера и…       «Толстая веревка закручивается до предела. Маленький Леви пыхтит, пытаясь повернуться хотя бы ещё разок. Носки старых коричневых сандалий, едва достающие до земли и уже покрывшиеся слоем пыли, то и дело съезжают, шкрябают по песку, мешая завершить очередной круг. Наконец, решив, что и этого достаточно, он крепче хватается за верёвку и готовится подогнуть ноги…       — Неееет! — громкий крик его матери из дома заставляет вздрогнуть, ноги тут же съезжают, и верёвка начинает быстро раскручиваться, не давая ни малейшей возможности затормозить.       Картинки мельтешат с невероятной скоростью, а Леви отчаянно пытается сосредоточить взгляд на трейлере, поворачивая голову чуть ли не на все 360°. Вот он видит движение в окне, но не может разобрать. Через какое-то время на пороге возникает Ронни. Что-то громко кричит. Его руки… Руки все… в красной краске? Леви поворачивается снова и снова и как по отдельным кадрам смотрит на стремительно уходящего прочь мужчину. Хлопок двери. Звук заведенного мотора. Шуршание шин по песку. И тишина.       Мальчика слегка мутит, но он почему-то не до конца уверен, что дело в карусели. Такой страшный крик матери. Такой злой Ронни. Такая яркая краска на его руках.       Наконец-то веревка разворачивается полностью, слегка закручивается в другую сторону, а затем дёргано выпрямляется, позволяя мальчику вылезти из шины. Он соскальзывает, плюхаясь на зад, и какое-то время просто сидит в пыли, ждёт, пока остановится головокружение, и ждёт, что мама вот-вот выйдет из трейлера и позовет его в дом.       Но тишина забивает уши плотным поролоном и немилосердно давит на барабанные перепонки. Леви становится страшно. Жутко и необъяснимо страшно.       Но он всё-таки встаёт и идёт к их дому. Сначала медленно, едва переставляя ноги, а затем срывается на бег и тормозит лишь у двери. Тормозит, потому что алюминиевая стенка трейлера измазана… Всё той же краской.       Внутри него самого какой-то взрослый, слишком серьезный для пяти лет голос говорит, что это не краска.       «Вспомни, Леви, милый. Вспомни, как прошлым летом наступил на разбитое стекло, торчавшее между камешков в ручье. Помнишь, как из рваной, длинной раны от основания пальцев до пятки полилась красная, с удушающим запахом металла…»       Кровь.       Леви застывает, а затем нерешительно открывает дверь.       — Ма…       Нос тут же ловит тяжёлый запах, тот самый, что преследовал его в тот злополучный день всю дорогу от ручья до дома. Только здесь — пахнет сильнее, страшнее. И безнадежнее.       Он заходит и, повернув голову направо, зажимает рот рукой, боясь, что сердце выпрыгнет прямо из глотки. Там, из-под занавески, отделяющей спальное место от остального помещения, торчат голые мужские ноги. Одна из них странно вывернута, а кожа — чересчур бледная. Противно застывшая. И вся в кровавых мазках.       — Ма?       Он не слышит, скорее чувствует, что там, за занавеской, кто-то сдавленно хрипит. Преодолевая ужас, Леви медленно крадётся к постели. Остановившись справа от распростёртого тела, мальчик решительно, словно пластырь с раны, рвёт занавески в разные стороны.       Первым он видит верхнюю часть мужского тела. Точнее то, что от него осталось. Там, где должно быть лицо — кровавое месиво из кожных лоскутков, костных осколков и багровых лужиц. Рядом валяется молоток для отбивания мяса с клочком волос, налипшим на пропитанное кровью древко. Грудь и руки покрыты страшными синяками, а живот вспорот, как брюхо коровы, что Леви увидел пару месяцев назад на фермерском рынке. Между ног всё разворочено до основания.       Через силу сглотнув, мальчик медленно переводит взгляд на постель. Короткие хлопковые шортики тут же намокают, а глаза застилает пелена непрошенных слёз. Любимое лицо сильно изуродовано. Губы разбиты, нос явно сломан, судя по сильному крену влево, и истекает кровью, правый глаз заплыл и исчез в фиолетово-сиреневом кошмаре. Руки — все в синяках и порезах от ножа. Видимо, она пыталась защищаться. Некогда белая футболка, едва прикрывающая живот, пропитана кровью насквозь и разорвана в клочья. Сколько раз лезвие пронзило её тело — понять невозможно. Изрезаны и ноги, а сам нож торчит у женщины между подрагивающих бёдер.       — М-ма, — сдавленно сипит Леви, осторожно беря её за ладонь и задыхаясь от слёз.       Такие холодные пальцы. Такие чужие.       — Л-Леви… — выдыхает Кушель, и целый глаз с трудом открывается, разлепляя слипшиеся от крови ресницы.       — Ох, мааам, — мальчик воет, как затравленный зверь, хочет обнять, но боится сделать больно, боится, что, прижавшись к груди, услышит последний стук сердца.       — Леви, малыш, — голос слабый, тихий, но женщина смотрит прямо на него и слегка сжимает его ладошку пальцами, — возьми жёлтый листок с холодильника…       Внезапно она стискивает зубы и слегка выгибается в пояснице от острой боли. Леви задерживает дыхание и широко распахивает бледно-ртутные глаза, боясь, что это конец.       — Возьми его и беги на заправку, слышишь? — она шепчет быстро, буквально тараторит, заплетаясь в буквах и конвульсивно сжимая пальцы на его запястье. — Позвони Кенни. Скажи, что Кушель зовёт...       Женщина захлёбывается в кашле, изо рта тонкой струйкой течет кровь, а рука буквально выталкивает Леви из «спальной зоны».       — Быстро, давай!       И мальчик срывается, как будто за ним гонится самый страшный подкроватный монстр. Хватает тот самый листок и вылетает из трейлера.       Их жестяной дом стоит в небольшом отдалении от остального городка. Леви так никогда и не узнал, связано это было с деятельностью матери или с чем-то другим. Но толстый Боб, что работал на заправке, всегда угощал маленького Аккермана фруктовыми леденцами. Кушель он не очень жаловал, но к Леви испытывал что-то вроде симпатии.       Мальчик бежит так быстро, как только может. Вдруг, этот Кенни, кто бы он ни был, сумеет спасти маму? И тогда они соберут все их вещи и уедут отсюда. Забудут обо всём. Он был даже готов оставить пса и качели с шиной, только бы ма была в порядке…»       — Кенни приехал буквально пятнадцать минут спустя, — глухо говорит Леви, всё так же глядя в потолок, — меня он в дом больше не пустил. Вышел где-то спустя минут двадцать и сказал, что мама умерла, — Аккерман слегка вздрагивает, словно вспоминает те ощущения. — Я плакал, просил пустить к ней, посмотреть, обнять… Но он не разрешил, тут же схватил за шиворот футболки и затолкал в свою машину.       — Он соврал, — хрипло шепчет Эрен, чье горло уже давно пересохло, а уголки глаз щипало так немилосердно, словно кто-то капал лимонным соком.       Слушать о страданиях небезразличного ему человека — практически физически больно. Он хочет обнять Леви или хотя бы взять за руку, чтобы показать свою поддержку, но боится таким вмешательством спугнуть то хрупкое доверие, что незримо зарождается между ними.       — Да, старый хрыч всегда был умелым манипулятором, — хмыкнув, соглашается Леви. — Он отвез меня в другой город… Как в итоге оказалось — даже в другой штат. В итоге я прожил с ним пару лет, кажется. Это было то ещё времечко. Как-то раз он, напившись, сказал, что с мамой вся эта хрень случилась из-за того, что она была слабой. Я, конечно же, разозлился, полез с кулаками. Тогда он сломал мне руку, если не ошибаюсь…       — Ребёнку?!       — Он решил, что так будет более наглядно. «Ты тоже слабак, коротышка», — более низким голосом цитирует Леви, — «ты не подох лишь благодаря случайному везению!»       Устало потерев лицо, Аккерман продолжает:       — И тогда, успокоившись, я попросил научить, как быть сильным.       — Самооборона, — вспоминает Йегер.       — Да, — кивок, — моим первым тренером стал Кенни. Сломанные рёбра, вывихнутый локоть, бессчётное количество раз разбитый нос и губы… — он усмехается. — Методы у него были будь здоров. Но зато я и правда научился защищаться.       — Но… Все говорят, что ты был в приюте? — недоуменно спрашивает Эрен, вспоминая, с какого вопроса начался этот рассказ.       — А я и был, — легко пожимает плечами Леви, — Кенни в итоге сдал меня в приют при каком-то монастырском приходе. Не знаю, как ему это удалось без каких-либо документированных сведений о родителях. Говнюк умел заговаривать зубы и мастерски хитрить. Видимо, рассказал слезливую историю моего детства с гулящей матерью. Мне в приюте, конечно же, не понравилось. Я постоянно убегал, ночевал на улице, дрался с другими беспризорниками… — голос слегка дрожит, и Аккерман хмурится, стараясь скрыть эту слабость. — Я пытался найти Кенни, из-за этого шатаясь по притонам, куда он пару раз приводил меня, и нарываясь на более серьезных противников, но старик просто исчез. Так я и провел два года в приюте, постоянно убегая и тусуясь с различными отморозками.       Он поворачивается и немного смущённо смотрит на Эрена:       — Бывало время, когда я неделями ночевал на улице. И… Однажды я увидел мужчину, лежащего на картонке в одном из переулков. Он будто бы спал. Слой грязи на лице и руках был такой толстый, что невозможно было разглядеть, что под ней, — Леви дёргает от отвращения, но он продолжает: — Но когда я подошёл, чтобы попросить у него воды из стоявшей рядом бутылки, я увидел копошащихся в его животе личинок. Целый выводок мерзких белесых червей. Он просто сгнил. От помоев и грязи, в которых жил… Именно поэтому я… — он спотыкается, не в силах продолжить.       — Любишь чистоту, — тихо подытожил Йегер, понимающе глядя на собеседника.       В его голове просто не укладывалось, как пережив столько дерьма, Леви просто-напросто не свихнулся.       Аккерман кивает и, прикрывая глаза, приступает к, видимо, самой сложной части своего рассказа:       — Как-то раз я сидел в своей спальне. Кажется, — беглая улыбка, — пытался сделать самокрутку из украденного у старших табака, как вдруг заходит наша воспитательница, сестра Мария, и говорит, что пришла… Моя мать. Я смотрел на неё, как на сумасшедшую, даже выругался вроде, но тут в комнату зашла ма… — дыхание Леви на секунду замирает, и он сильнее зажмуривает глаза.       Эрен всё-таки берет его за руку, осторожно, будучи готов отпрянуть в любой момент, но Аккерман неожиданно крепко сжимает его ладонь в ответ и продолжает, тихо, но уверенно:       — Я смотрел во все глаза и не мог поверить. Она стояла в дверях, с выражением жуткой вины, отчаяния и невероятной радости на лице, с глазами полными слёз. Да я и сам рыдал, как девчонка. Подбежал, стиснул в объятиях со всей дури...       Открыв глаза, Леви поворачивается на бок и смотрит прямо в лицо Йегера.       — Я был и невероятно рад, и чертовски зол одновременно. Рад, что она жива и пришла за мной. Зол, потому что был брошен так много лет и потому, что «доброжелательные» воспитательницы к тому моменту уже успели просветить меня, кем именно была моя мать и что она делала.       Снова отвернувшись куда-то в сторону, Леви неопределенно дёргает плечами:       — Я не мог понять, почему она выбрала именно такой путь. Не понимал, почему она так долго не приходила за мной. Всю дорогу в машине я огрызался, ругался, отворачивался, не желая идти на контакт и слушать её «жалкие оправдания»… Мы приехали сюда, в этот дом, и она попросила выслушать её лишь однажды и самому принять решение, прощаю я её или нет.       Криво улыбаясь Эрену, Леви тут же добавляет:       — Ну естественно, я думал, что не прощу никогда. Ведь такое дерьмо ничто оправдать не в силах, — разводит руками, — но я ошибся. Как оказалось, папаша мой исчез не просто так. Он был игроком, неудачливым, но азартным. Последним проигрышем он подписал себе смертный приговор — такой суммы, сочиненной им на поддельном чеке, у нашей семьи никогда не было. Проигрался он ребятам серьезным и жёстким, контролирующим огромные территории. Ему дали три дня, иначе… И он сбежал так далеко, как только мог, и исчез. А, может, и грохнули его где-то, не знаю… Тогда эти парни пришли к моей матери и повторили угрозу. Их главарь, естественно, понял, да и наверняка знал заранее, что у нас таких денег нет. И он предложил ей два варианта: продать меня и расплатиться за раз, или… Продавать себя и выплачивать постепенно.       — Вот чёрт, — только и смог выдавить ошарашенный Йегер.       — Да, — устало кивает Леви, — выбор был незавидный, но мама сделала его без сожалений**. Через этих клиентов она возвращала долг отца. И пыталась собрать хоть какую-то сумму, чтобы, расплатившись с ублюдками, уехать вместе со мной куда подальше.       — Но появился Ронни, — подсказывает Эрен.       — Отморозок внёс свои коррективы. Кенни забрал меня, а его дружки спрятали тело незадачливого клиента, отдали остаток долга за отца и отвезли маму в какую-то клинику в городе. Вроде, у кого-то из них там были связи, чтобы без лишних шумихи и вопросов приняли жутко изувеченную женщину.       — Но почему они не обратились в полицию? — недоуменно спрашивает Эрен.       Леви смотрит на него и снисходительно вздыхает:       — Ох, боже, Йегер! Ты всегда такой наивный цветочек или только для меня прикидываешься? Вызвать полицию в трейлер к проститутке с убитым мужиком сомнительной репутации? Да её бы тут же упекли, где она благополучно умерла бы в тюремном госпитале.       Эрен лишь хмурится, явно не думая о ситуации в таком ключе.       — После реанимации она провела в коме больше года. Пробитое лёгкое, сильнейшее сотрясение, сломанные ребра, множество ножевых ранений, внутреннее кровотечение… — кривая, но жутко болезненная и горькая ухмылка: — Отелло ей попался жутко ревнивый. После того, как она пришла в себя, был мучительно долгий период восстановления и реабилитации. Затем она устроилась на работу, взяла дом в ипотеку и стала искать меня. Кенни тогда исчез, поговаривали, что его пришили за какие-то мутные делишки с полицией, поэтому у мамы не было никаких зацепок и ниточек, знала лишь, что он бросил меня где-то в Иллинойсе. И она просто ездила по всем приютам и детским домам штата, тыкая моими фотографиями и восстановленными документами.       — И нашла, — с лёгкой улыбкой резюмирует Йегер.       — Нашла, — соглашается Аккерман и снова смотрит собеседнику прямо в глаза. — Отдали ей меня достаточно легко. Видимо, настоятельница приюта понимала, что я и так был у них на птичьих правах, и не хотела лишних проблем.       — Но Кенни… — неожиданно вспоминает Эрен. — Почему он не помог ей сразу, а выплатил деньги только потом? И почему он отдал тебя в приют и исчез?       — Потому что он мерзкий говнюк, которому никогда не было дело ни до кого, кроме себя, — устало отвечает Аккерман. — Ведь… После того звонка, он приехал через каких-то пятнадцать минут. Он всегда был неподалеку, но и не подумал нам помочь. Ему было плевать на страдания сестры, а уж на её «отродье» — тем более.       На этом история и вопросы закончились. Леви смотрит пытливо, изучающе, пытаясь увидеть какие-либо признаки отвращения, неприязни на лице Эрена, но видит лишь…       — Чёрт, Йегер, ты что плачешь? — ворчит, но беззлобно. — Мне не нужна твоя грёбаная жалость!       — Мне жаль не тебя, — судорожно вытирая глаза, оправдывается парень, — то есть… тебя тоже, конечно, но… Твоя мама. После всего того, что она пережила, ещё и выслушивать всё это дерьмо от местных. Все эти слухи. Это жутко несправедливо.       Леви молчит в ответ. Эрен поднимает глаза, готовясь к осуждающему, надменному, а может — насмешливому взгляду, но… Но Аккерман смотрит так затравлено. Словно бы он всё тот же мальчик девяти лет, чья мама внезапно появляется на пороге. Мама, которую не волнуют рассказы воспитательницы о побегах, драках и дурном поведении сына. Мама, для которой не важно, что ее малыш уже успел сделать две затяжки, четыре раза пил пиво и наколол череп на лодыжке. Мама, в чьих глазах тотальное раскаяние и боль за то, что её ребенок слышал возню её клиентов, видел её окровавленное и полумертвое тело, и четыре долгих года страдал от одиночества и ужасной потери. Мама, которая любит его, несмотря ни на что.       — Ты не жалеешь, что рассказал мне? — почти шёпотом.       — Нет, — тут же отвечает Леви. — Никогда не верил в эту хрень, но мне и правда стало легче, когда рассказал.       Он смотрит Йегеру в глаза, и в его взгляде появляется что-то необъяснимое.       — Хотя… Может, всё дело именно в слушателе?       Момент становится слишком интимным. Йегер краснеет, а Аккерман неожиданно вздрагивает, видимо, чувствуя себя неловко, и думает, как бы выкрутиться. По мельком пробежавшей по тонким губам улыбке, всё ещё всхлипывающий Эрен догадывается, как именно собеседник собирается съехать с щекотливой темы.       — Хватит пытаться меня разжалобить, — не разочаровывает Леви, наконец-то отпуская руку Йегера, — я уже знаю эти твои приемчики с приставанием после слёз…       — Ч-что? — покрасневшие от рыданий глаза потешно округляются, а Аккерман ухмыляется, радуясь удавшемуся фокусу. — Я… приставал к тебе?       — Ещё как, — многозначительно приподнимая брови, отвечает Леви.       — А мы… мы поцеловались? — спрашивает зардевшийся Эрен, от всей души надеясь, что надежда в голосе не слишком очевидна.       — Нет, — тут же отвечает Леви, — но ты вроде как собирался. Даже на кровать меня завалил, но заснул в самый ответственный момент.       Йегер мысленно отвешивает себе пинок под зад. Это был такой шанс! А он всё профукал, алкаш недоделанный…       — Лицо попроще, — иронизирует Аккерман, принимая сидячее положение, — я с пьяными всё равно не жамкуюсь.       Эрен фыркает, немилосердно краснея при этом и усердно отводя глаза.       — Ну что, больше пытаться не будешь? — шутливо приподнимая бровь, интересуется Леви. — Пока я не встал с постели…       — О, боже, нет, конечно, — тут же смущённо лепечет Йегер.       — Мда? — голос Аккермана звучит разочарованно-скучающе. — А вчера даже спиной ко мне повернуться был готов.       Смысл сказанного доходит через три, два, один…       — Ох! — от неожиданности Эрен дёргается назад, ударяясь головой о кровать. — Какой позор…       Он прикрывает глаза, всем сердцем желая провалиться на этом самом месте, исчезнуть или просто вырубиться, но внезапно слышит смех. Распахнув глаза, он видит восьмое чудо света — смеющийся Леви Аккерман. Обычное бледное лицо раскраснелось, на щеке обозначилась та самая, жутко соблазнительная ямочка, а глаза блестят серебром, щурясь от широкой улыбки. Смех у него чистый, глубокий, заразительный. И Эрен, несмотря на жуткое смущение, смеется вместе с ним.       — Ох, — успокоившись и отдышавшись, говорит Йегер, — я больше никогда не буду пить.       — Разумеется, не будешь, — как бы между прочим бросает Леви, вставая с пола и потягиваясь, — я на дух не переношу пьющих людей.       — И… и это значит… — от внезапной догадки перехватывает дыхание.       — Это значит, прикрой уже форточку и пошли завтракать, — притворно грубо обрывает Аккерман, всё ещё улыбаясь краешком рта. — Всё остальное обсудим потом.       И выходит из комнаты. Эрен же падает на подушку, где минуту назад лежал Леви. Утыкаясь в неё носом и вдыхая знакомый, с ума сводящий запах, парень широко улыбается.       «Обсудим потом»       Потом. У них с Леви будет «потом». ___________________ * Мохаве — пустыня на юго-западе Соединённых Штатов Америки. ** Отсылка к OVA «A Choice with No Regrets» про прошлое Леви