Кактус

      Ненавидеть самого себя было очень просто. Достаточно трезво оценивать собственные поступки, принятые решения, сказанные слова, смело смотреть правде в глаза, и — вуаля! — от отражения в зеркале тянет блевать во всех смыслах этого слова.       Леви буквально хотел вылезти из собственной кожи, лишь бы избавиться от чувства вины и презрения к самому себе. Он знал, что крупно облажался, что растоптал свой практически единственный шанс на достойное будущее, что все его громкие слова и грандиозные планы обернулись пустым пшиком. Он знал это, но… При этом не было чувства, что он допустил ошибку. Ронни нельзя было отпускать живым ни в коем случае.       Однако осознание правоты не помогало избавиться от кислого привкуса сожаления. Нельзя было срываться на Эрена. Нельзя было бездумно рисковать собой.       Голова гудела и трескалась от противоречивых мыслей. Он определенно принял верное решение, но расплата за него была слишком высока. И что делать теперь, как вести себя — он категорически не знал.       Убивало и собственное физическое состояние. В первые дни тело болело так, будто его пропустили через мясорубку, помяли и пропустили снова. Рука в гипсе была как бельмо на глазу, как яркий штандарт с насмешливым «Всё просрано, Аккерман!». Лицо с трудом восстановило былую чувствительность, нос по ощущениям был размером с картофель Айдахо, а челюсть отзывалась тупой болью даже при простом глотке воды. Тело чудилось отмутузенной старой грушей в подпольном спортзале — такое же помятое, сломленное, грузное и уставшее. Поход в туалет мог быть смело записан тринадцатым подвигом Геракла — столько сил, времени и отборного мата на него уходило.       Большую часть времени Леви проводил за философским созерцанием трещин в потолочной побелке и бездумным ковырянием гипса. До соревнований осталось четыре дня. Шансов на чудесное исцеление не было, а на возникновение язвы от переполнявшей внутренности жёлчи — миллион. Будь он чуть более эмоционально нестабилен — давно бы заревел в два ручья. А так оставалось лишь бесцельно пялиться вокруг и придумывать изощрённые прозвища для себя любимого.       Любимого…       При мыслях об Эрене тошнотворная волна ползла по горлу со скоростью движения на хайвее, а на сердце опускалась тяжесть всего мира, не иначе. Леви хотел бы не помнить того ужаса, что застыл на красивом лице, когда его, Аккермана, ломали на бетонном полу ринга. Леви отчаянно хотел бы забыть выражение искренней злости, вызванной беспокойством и страхом, которую Эрен впервые излил на него. Леви бы всё отдал, чтобы стереть из памяти ту обиду и глухую боль, что он расслышал в последних словах Йегера:       «Я люблю тебя, Леви. Но сейчас — ты мне совсем не нравишься…»       Вспоминая это, парень сдавленно стонет от отчаяния. И почему у него никогда не хватает мозгов заткнуться вовремя? Как же он это любит, ляпнуть сгоряча, чтобы задеть побольнее, абсолютно не задумываясь, какой эффект производят его слова. Сравнить Эрена с матерью, зная, какие непростые у них отношения, как тяжело парень отстаивал их с Аккерманом любовь перед этой женщиной…       Вот же кретин.       Эрен пришел через день после их ссоры. Был предельно вежлив, учтив и спокоен. Принес какие-то крекеры, мармелад, газировку, книги. Посидел полчаса, спросил, как Леви себя чувствует, нужно ли что-нибудь ещё, приходила ли Кушель, как Кенни… В общем, говорил обо всём и ни о чём одновременно. Ни словом не обмолвился об их ссоре и свинском поведении своего парня. И эта его взрослая рассудительность раздражала подавленного Аккермана ещё больше. Поэтому и в ту встречу он вел себя просто отвратительно. Отвечал односложно, показательно нехотя, смотрел в сторону и напоследок кинул, что мармелад, вообще-то, не ест. Хотелось, чтобы Эрен взбесился, накричал, затолкал пачку желейных конфет ему в глотку… В общем, отреагировал в неподражаемой манере Эрена Йегера. Но парень лишь одарил родительской улыбкой и, забрав ненавистное лакомство, ушёл, желая скорейшего выздоровления.       Леви раз десять приложился головой об подушку, жалея, что сил не хватает подойти к стене и побиться об угол. Идиот, идиот, идиот… Эта недомантра, конечно, совсем не успокаивала, но хотя бы помогала перевести жгучее желание сломать себе что-нибудь ещё в приглушенное раздражение, зудящее где-то в области сердца.       Почему он не смог просто попросить прощения? Неужели искренне считал, что прав? Действительно верил, что Эрен не понимает всей ситуации? Вряд ли.       Но настоящее осознание причин собственного поведения пришло лишь нынче ночью. Проснувшись часа в три, чтобы отлить, Аккерман неожиданно подумал о том, что… Эрен уедет в колледж без него. Леви и секунды не сомневался, что Йегера возьмут с руками и ногами и в Кендалл, и в Стэнфорд, да и в Гарвард! А он что? Ненужный балласт на пути к заветным мечтам? Зачем успешному, талантливому, умному парню из обеспеченной семьи нужен кто-то вроде неудачника Аккермана? Кем он теперь может стать? Тренером в детском клубе? Учителем физкультуры? И то, это лишь при условии, что рука заживёт как надо, не одарив его пожизненной травмой.       Эрена наверняка ждут стажировки во Франции или Италии, ну или где там ещё вкусно готовят? Леви не сможет поехать за ним. Ему там не будет места. Без должного образования он обречён на вечную позицию чернорабочего. Конечно, такой человек нужен везде, и частая смена места не стала бы настоящей помехой. Но как будет чувствовать себя Эрен рядом с ним, видя, что Аккерман ненавидит эту работу, ненавидит своё положение в мире, ненавидит свою жизнь?..       Какое он имеет право отравлять перспективное будущее Йегера своими нереализованными мечтами?       Да и если не заглядывать так далеко… Эрен уедет в колледж, Леви нужно будет найти работу. Как часто они будут видеться? Довольствоваться сообщениями и звонками? Аккерман был слишком большим реалистом, склонным скорее к пессимизму. Возможно, они протянут полгода или год… А что потом?       Уснуть он так больше и не смог, прокручивая в голове разные варианты того, как они могли бы преодолеть расстояние и разлуку, но ни один из этих наспех сочиненных планов не казался ему достаточно убедительным.       Бессонная ночь сказывалась тупой головной болью, резью в глазах и ядовитым сарказмом в словах. Первой досталось медсестре, случайно смахнувшей книги с тумбочки. Грохот, торопливые извинения, шуршание и безуспешные попытки вернуть всё так, как было, завели вымотанного Леви с пол-оборота. Он тихо попросил «оставить, книги, мать его, в покое» и вслух выразил свое волнение по поводу «кривизны рук, ставящих ему капельницы и делающих уколы». Девушка покраснела неровными пятнами, что выбесило ещё больше, а потому, получив насмешливое прозвище «Петрушка больничная», медсестра обиженно громыхнула дверью и вылетела из палаты.       Второй на раздаче оказалась Кушель. Услышав с порога несколько упрёков по поводу позднего прихода и покупки не того сока, торчащего из сумки, а также набивший оскомину вопрос «Когда меня выпустят отсюда?», женщина, в отличие от здешнего медперсонала, тут же осадила «зарвавшегося сопляка» (прямо так и сказала!), напомнив, что, несмотря на его положение, мир по-прежнему вокруг него не вертится. Аккерман сразу притух, понимая, что с мамой такие финты не прокатят. Поэтому, молча приняв «не тот» сок, исподлобья рассматривал женщину, спокойно рассказывающую, как дела у Кенни, что нового на работе, что врачи планируют выписать его в пятницу. Кушель пробыла недолго, не больше получаса: ей нужно было на работу, а перед этим — отвезти Кенни на процедуры физиотерапии.       Мама ушла, и отступившая было горечь медленно вернулась назад, словно наползавшая волна прибоя. Одиночество, тишина вокруг были просто разгулом для самокопания и ковыряния в собственной башке. Поэтому к тому моменту, как порог палаты перешагнул Эрен, раздражение Леви снова достигло критической отметки.       — Привет, — здоровается Йегер, поправляя полы накинутого поверх футболки халата и шурша пакетом очередных гостинцев.       — Привет, — тихо отзывается Аккерман, с трудом и сдавленными проклятиями сквозь зубы принимая сидячее положение. — А ты, я смотрю, особо ко мне не стремишься.       — Сам не догадываешься, почему? — выразительно приподняв бровь, спрашивает Эрен. — Ты ворчишь, как старый гном.       — О да, идеальное время для шуточек про рост!       — Эти стены на тебя плохо влияют, — оглянувшись, резюмирует посетитель.       — Они на меня давят, — пробует жаловаться Аккерман, но тут же осаждается насмешливым:       — Скорее выдавливают из тебя дерьма больше, чем обычно.       Леви щурит глаза, замечая кривую ухмылку на лице напротив. Засранец. Сидит себе, здоровый, красивый, готовый к субботним соревнованиям… И ещё смеётся над ним!       — Чего пришёл-то? — вместо привычного беззлобного сарказма звучит настоящее раздражение, что замечает и Эрен, едва уловимо хмуря брови.       — Проведать тебя. Нельзя было?       — Ты сейчас, наверное, шибко занят. Важная игра ведь через четыре дня.       — Ты говоришь так, будто я тебе руку сломал, — потихоньку теряя олимпийское спокойствие, говорит Йегер. — Если тебе вдруг память отшибло из-за сотрясения, то нет, это был не я.       — Смешно, — ни капельки не весело скалится Леви. — Ты сегодня просто кладезь юмора!       — Ну, раз ты решил вести себя, как унылое говно, — пожимает плечами Эрен, — я подумал взять на себя роль «хорошего и весёлого полицейского».       — Унылое говно? Ты серьёзно? — Леви давится воздухом от возмущения. — А чему мне, мать его, радоваться?!       — Хм… — в притворной задумчивости барабаня пальцами по нижней губе, размышляет Эрен. — Даже не знаю… Может быть, тому, что ты жив остался, идиот? Тому, что есть люди, которым на тебя не насрать? Которые любят тебя? Переживают? Терпят твой несносный характер?!       Аккерман молчит, снова погружаясь в свои ночные размышления. И как долго Эрен ещё будет с ним? Как скоро его начнет тяготить общество ворчливого неудачника? Спустя какое время он просто физически не сможет находиться рядом, занимаясь обустройством своей успешной жизни? Что сможет предложить ему Аккерман? Качественный секс каждый второй уикенд и архив сообщений, соразмерный с Александрийской библиотекой*?       — Этого недостаточно, — отвечает он своим мыслям вслух.       Эрен выглядит так, словно его ударили. Наотмашь, с оттяжкой. Смотрит широко раскрытыми глазами и немного отодвигается назад. Аккерман чувствует, что нужно объясниться, рассказать, что именно его тревожит и волнует, чего он боится…       Но ещё больше он боится, что его благородный и замечательный Эрен решится на жертву. Что, побоявшись потерять любимого человека, откажется от учебы в выбранном колледже и останется с ним здесь. Скажет, что это не имеет значения. И, возможно, он даже будет искренне в это верить.       Но как скоро он поймет, что их отношения — это далеко не всё, что ему нужно. Как скоро он обнаружит себя ничего не добившимся старым геем, рассорившимся с родителями и спустившим всю свою жизнь в унитаз?       Желает ли Леви такой жизни своему любимому? Нет. Точно нет. А потому пусть он лучше думает, что Аккерман грёбаный эгоист. Пусть думает… И позаботится о себе и своем будущем. Леви убеждает себя, что переживет потерю Йегера, если до этого когда-нибудь дойдет. Справится, перетерпит, привыкнет, в конце концов… Но вот позволить, чтобы Эрен потерял самого себя, — этого он никак не мог допустить.       Так с любимыми не поступают. Их не приносят в жертву собственному эгоизму.       — Что принёс? — переводит тему Аккерман, пытаясь заглянуть в пакет у ног Йегера.       В глаза он ему не смотрит, боясь выдать себя с потрохами. Ведь эти глаза для него, как долбанный криптонит** для Супермена.       — Я… — Эрен запинается, смотрит на пакет, будто впервые его видит, а затем, прочистив горло, глухо говорит: — Тут вишня, апельсиновый сок и твой плеер. Кушель передала.       Аккерману хочется выть. Ну почему боль, недоумение и обида в голосе парня рвут его на части? Хочется упасть перед ним на колени, просить прощения до хрипоты, целовать это грустное лицо, бесконечно повторяя, как сильно любит, и что, кроме этой любви, ему ничего и не надо…       Но он лишь благодарит за «гостинцы», на секунду сжимая непривычно холодные пальцы в ладони, и вытаскивает плеер, всем своим видом демонстрируя, что на сегодня визит окончен. Эрен ждёт ещё какое-то время, даёт шанс всё исправить, но…       Леви снова принимает взрослые решения, уже костью стоящие у него в горле.       Ради Эрена. Ради Эрена. Ради Эрена.       Включив музыку, он повторяет это про себя и закрывает глаза, а когда распахивает их спустя полторы песни, стул у койки уже пуст. Он грустно ухмыляется, несколько мгновений смотрит прямо перед собой, а затем, с раздражением отшвырнув плеер с наушниками, остервенело трёт глаза здоровой рукой.       Да, ненавидеть самого себя было очень просто.

***

      Эрен сидит на диване в гостиной, по очереди поглядывая на родителей напротив. Этот разговор он оттягивал, как Шахерезада — конец своей истории. Вот только вместо тысячи и одной ночи он продержался лишь пять дней***. Медлить было нельзя. Соревнования должны состояться послезавтра, а Леви не может в них участвовать.       Йегер хотел помочь. В необходимости этого разговора его окончательно убедил двухдневной давности визит в больницу. Аккерман был раздражён, подавлен и абсолютно потерян. Было похоже, что он просто утратил смысл жизни, злобно угасая на больничной койке, огрызаясь и нападая на самых близких — Кушель рассказала, как он пытался сорваться на ней, и посоветовала осаждать наглеца с порога.       Видит Бог, Эрену было невероятно сложно грубо подшучивать над Леви. Особенно над Леви в таком состоянии. Его хотелось обнять, пожалеть, убедить в том, что всё будет хорошо, нужно лишь время.       Йегер был готов отказаться от поступления этим летом. Задержаться на год, помочь Леви с подготовкой к экзаменам, чтобы он смог попытаться получить стипендию по результатам тестов. А если бы и не получил… Плевать. Эрен готов остаться здесь, в их родном городе, закончить свои кулинарные курсы и открыть какое-нибудь небольшое заведение в центре. И пускай даже если Карла будет пытаться сжечь его ресторан, как клеймо позора. Он был готов на всё, но при этом был согласен с Кушель — жалость и непрошеные жертвы выбесили бы Аккермана окончательно.       И всё же Йегер был подавлен. Слова Леви сделали ему больно. По-настоящему. Эрен наивно лелеял надежду, что его присутствие рядом, любовь, внимание и терпение помогут его парню оправиться и прийти в норму. Но на деле все выглядело так, будто само нахождение Йегера поблизости вымораживало Аккермана, что проскальзывало в пренебрежительном тоне, обидных словах, показном равнодушии и пугающей холодности. Эрен не думал, что, лишившись возможности поступить в Кендалл, Леви будет настолько уничтожен этим обстоятельством. Не думал, что нужда поддерживать их отношения станет для Аккермана такой незначительной и очевидно второстепенной.       От всех этих мыслей было по-настоящему хреново. Йегер убеждал себя, что это временное явление, вызванное вынужденной позорной слабостью и разрушением насущных планов. Парень убеждал себя, что если он поможет Леви, тот сразу же придет в форму.       Именно эта мысль привела его к родителям, усадив их друг напротив друга и попросив серьезного разговора.       — Мне нужна ваша помощь, — сразу переходит к делу Эрен, нервно сцепив руки между коленями и в упор разглядывая чету Йегер.       — Финансовый вопрос? — по-деловому интересуется Гриша, снимая очки и протирая их специальной салфеткой.       — Нет, спасибо, с деньгами всё в порядке, — торопливо поясняет Эрен. — Дело в соревнованиях.       — Я виделась с Памелой Харпер на днях, и она сказала, что все готовы, — слегка нахмурившись, вступает в беседу Карла, будучи лучшей подругой жены директора.       — Не все, — отзывается парень, чувствуя, как предательски потеют ладони.       — Ты не готов? Кто-то из команды? — уточняет отец.       — Леви, — громко, глядя матери в глаза, отвечает Эрен. — Леви не готов.       — И какое нам до этого мелкого гомика дело? — тут же теряя всю утонченность и благожелательность, цедит миссис Йегер.       — Я прошу тебя, мама, — отвечает твёрдо и медленно, буравя тяжёлым взглядом, — не говори о нем подобных вещей в моём присутствии.       — Это мой дом! И я…       — Карла, — устало, но жёстко перебивает Йегер-старший, — оставим эти разборки на потом, — повернувшись к сыну, добавляет: — Поясни, что значит, что Леви не готов?       — У него серьезная травма, перелом, сотрясение, — искренне переживая, говорит Эрен. — Он не сможет участвовать, а эти соревнования — его единственный шанс получить стипендию!       — Как он получил такие серьезные увечья? — отец, как всегда, бьёт точно в яблочко.       — Защищал свою мать, — это чистейшая правда, и поэтому никаких угрызений совести по поводу умалчивания деталей парень не испытывает.       На лице Карлы легко читаются нелестные мысли в адрес всего семейства Аккерманов, и Эрен от всей души надеется, что ей хватит ума промолчать, потому что откровенно не знает, как отреагирует в противном случае. И Леви, и Кушель, да даже Кенни, которого ещё ни разу не видел, Йегер считал своей семьёй. И просто физически не смог бы слушать оскорбления в их адрес.       — И чего же ты хочешь от нас? — будто на бизнес-встрече спрашивает Гриша. — Я хоть и врач, но чудесами не владею, не смогу его вылечить за двое суток…       — Пап, чёрт, я не идиот, — раздражается Эрен от таких глупых предположений. — Вы общаетесь с директором, с несколькими членами городского совета, даже кого-то из администрации штата знаете… Попросите перенести соревнования на июнь!       Родители смотрят на него слегка ошарашенно. Видимо, такой просьбы они точно не ожидали.       — Ты просишь практически невозможного, — первым подаёт голос отец семейства. — Столько людей придется вовлечь! К тому же, все уже оговорено, оплачены билеты, отели для приглашенных инвесторов…       — Пап, я прошу тебя! — Эрен даже подаётся вперёд, судорожно стискивая пальцы. — Это безумно важно! Ты не представляешь, в каком он сейчас состоянии! Он абсолютно раздавлен! Он словно смысл жизни потерял!       — Что, даже ваши противоестественные отношения его не радуют? — интересуется миссис Йегер.       Парень рад бы огрызнуться, опровергнуть, проигнорировать, но… Карла бьёт прямо туда, где болит, зудит, сжимается.       «Этого недостаточно…»       Эрен молчит в ответ, но женщина понимает всё и без слов, иначе почему на её губах расползается ядовитая ухмылка?       — Пап, — снова взывает парень, — умоляю. Я ведь так редко прошу о помощи. Я…       — А что взамен? — неожиданно перебивает мать, откидываясь на спинку дивана и складывая руки на груди.       — Взамен? — не понимает Эрен.       Судя по взгляду Гриши, он тоже не в курсе, к чему ведёт его супруга.       — Тебе не кажется, что это несправедливо, — рассудительно начинает Карла. — Ты ни во что не ставишь нас с отцом в последнее время. Отказался учиться на врача и помогать в больнице. Завёл отношения с человеком, абсолютно себе не подходящим, — разводя руками, женщина добавляет: — Я уж молчу о том, что они гомосексуальные. Выбрал унизительную для нашего положения профессию. Сбегаешь из дома, грубишь… — она смотрит на него и холодно ухмыляется: — А потом просишь о таких, мой дорогой, серьезных одолжениях?       Йегер чувствует подвох. Знает, что цепкий взгляд матери не сулит ничего хорошего.       — Я поступлю на врача.       Просветлевший было взгляд Гриши тухнет тут же, стоит Карле вмешаться:       — Нет. Ничто не помешает тебе бросить учёбу через пару лет или закончить какие-нибудь курсы после университета и снова встать за плиту.       — Что тогда? — спрашивает Эрен, хоть уже и знает ответ.       — Ты бросишь… его, — парень отчего-то именно сейчас думает о том, что Карла ни разу не назвала Леви по имени. — Бросишь по-настоящему, чтобы он поверил. И если я узнаю, что вы встречаетесь тайно, я клянусь тебе, я сделаю так, что ни один колледж в Штатах его не примет. Даже если придется лично заехать в каждый с его фотографией… — красный румянец злости проступает даже сквозь идеально наложенный тональник.       Именно сейчас Йегер как никогда чётко понимает, насколько действительно страшна и опасна его собственная мать.       — Ты чудовище, — невольно шепчет он, но Карла слышит, и её лицо всего на несколько мгновений принимает болезненно растерянное, недоуменное выражение, которое, впрочем, тут же сменяется циничной ухмылкой удачливого дельца.       — А если я его брошу…       — Соревнования состоятся в июне, и несколько инвесторов будут проинформированы, что на одного конкретного выпускника стоит обратить внимание стипендиальной комиссии, — четко, будто по давно составленному договору, чеканит женщина.       — Карла, не лучше ли заняться его профессиональным развитием? — пробует вмешаться Гриша, но супруга отрезает безапелляционным:       — Этот парень уже тащит его на дно. Уверена, прежде чем обратиться к нам с просьбой, ты подумывал не поступать никуда в этом году, чтобы остаться с ним здесь, я права? — не дождавшись ни согласия, ни опровержения, она со злорадной ухмылкой продолжает: — Только вот твоему дружку это оказалось не нужно, верно? Тисканья с тобой потеряли свою прелесть, как только судьба пнула его под зад. Он, кажется, сообразительнее, чем ты. Прекрасно понимает, что одним сексом, — её перетряхивает на этом слове, но она продолжает, — доволен не будешь. Пойми это и ты, Эрен. Отношения, особенно начатые за школьной партой, недолговечны. Вы разойдетесь через пару-тройку лет. И кем вы будете тогда? Позволь ему обеспечить своё будущее, и сам займись тем же.       Расстаться с Леви. Самому. Добровольно. Это кажется каким-то фарсом, абсурдом. Он ведь не может, не может…       Он ведь любит. До дрожи, до тягучей боли в сердце, до спутанных мыслей и лёгкого головокружения в родных объятиях. Он любит так сильно…       «Этого недостаточно…».       — Завтра, — тихо говорит Эрен. — Он вернётся домой из больницы, и… Я его брошу.       Карла ухмыляется и показательно вытаскивает телефон из кармана. Постучав идеальным маникюром по экрану, она прикладывает мобильный к уху и, не разрывая зрительного контакта с сыном, широко улыбается, начиная разговор:       — Пэм? Есть минутка? У меня к тебе дело…       Парень переводит взгляд на отца, замечая мельком скользнувшую в его глазах досаду, но не может понять, с чем именно она связана. С трудом поднявшись, Эрен идёт к себе в комнату, практически не слушая, что говорит его мать. Уже не важно.       Ради Леви. Ради Леви. Ради Леви.       Бросить его будет чудовищно сложно и больно. Йегер всерьёз боится, что это станет его личным Рубиконом, точкой невозврата, что навсегда и непоправимо его сломает. Но он не может жертвовать будущим Леви из-за собственных чувств.       Так с любимыми не поступают. Их не приносят в жертву собственному эгоизму…

***

      Эрен торопливо шагает по дороге, время от времени бросая взгляд на экран телефона. Открыта беседа с Леви, где видны два последних сообщения.       «Ты уже в курсе?! Соревнования перенесли! Охренеть, да? Чёрт! Я так счастлив!».       «Эй, ты там жив? Я, кстати, дома уже».       Он счастлив. Йегер хотел бы сказать что-то слащавое из серии, «а я счастлив, что ты счастлив», но это будет ложью. Он несчастен как никогда. Сердце болит уже вторые сутки, аппетита нет, а от запаха еды вообще изрядно воротит. Он практически не спал этой ночью, проваливаясь в краткое забытье, наполненное тревожными образами, нестерпимой тоской и горечью утраты.       Родители выполнили свою часть сделки. Мать поговорила с женой директора и парой знакомых из совета, отец ловко разрулил ситуацию с забронированным билетами и отелями, устроив инвесторам посещение своей больницы с демонстрацией нового оборудования, знакомством с иностранными специалистами и шикарным ужином в ресторане за свой счёт. Как итог, соревнования перенесли на июнь, дав возможность ученикам подготовиться получше.       Всё было честно. И теперь был черёд Эрена. Но, чёрт побери, он категорически не знал, как выполнить мамины условия.       Проще, наверное, было умереть. И какая-то часть парня уже угасала, угрожая превратиться в прах и гниль, что будет отравлять его изнутри до скончания дней.       Как добрался до дома Аккерманов, Эрен и не помнит. Приходит в себя уже на крыльце, отчаянно вдавливая палец в звонок.       — Эрен? — радостно приветствует Кушель, обутая на одну ногу. Впрочем, добродушное выражение лица тут же мрачнеет, стоит ей получше приглядеться к неожиданному гостю: — Что-то случилось, милый?       — Здравствуйте… — теряется Йегер, неловко поправляя волосы. — Нет-нет, всё в порядке. Просто не выспался, играл в приставку допоздна.       Ложь выходит так гладко, что можно только гордиться собственным талантом. Но Эрена лишь тянет блевать.       — Ясно, — слегка хмурясь, кивает хозяйка дома, отступая немного в сторону. — Ты проходи. Леви наверху, принимает душ. А мне нужно навестить своего второго «пациента».       — Пациента? — глупо переспрашивает Йегер, переступая порог и разуваясь.       — Кенни на пару дней вернулся к себе домой, — с улыбкой поясняет женщина, подбирая сумку и хватая ключи от машины. — Мне нужно успеть помочь ему со счетами и сделать уколы, а оттуда сразу на работу. Так что, — подмигивает она, — увидимся завтра, верно? Не шалите, Леви лучше себя пока поберечь.       И, помахав на прощание, Кушель выходит из дома. Оно и к лучшему. Эрен с трудом представляет, как скажет всё Аккерману, и уж точно не хотел бы делать это рядом с его матерью.       Боже, а ведь она его наверняка возненавидит. Почему-то от этой мысли становится особенно грустно и больно. Хочется сесть прямо здесь, у двери, и горько заплакать от жалости к себе. От подобных мыслей отвлекает только шум воды со второго этажа.       Там Леви. Его Леви. Такой сильный, красивый, весёлый, добрый, благородный.       И он пришел, чтобы бросить его. Эта мысль заставляет согнуться пополам, хватаясь за перила пройденной наполовину лестницы, и судорожно дышать сквозь сжатые зубы.       Что он делает? Что он собирается сделать? Правда бросит? Леви? Того самого Леви, что бесил до трясучки всю среднюю школу, а потом стал центром Вселенной и смыслом жизни? Того самого Леви, чьи шутки раздражали, а потом стали чуть ли не единственным поводом для искренней улыбки? Того самого Леви, чей взгляд исподлобья заставлял невольно ежиться, а потом — дрожать от желания, растекающегося тягучей волной вдоль позвоночника?       Того самого Леви, которого любит так сильно?..       Подойдя к двери в ванную, Эрен прислоняется к ней лбом, слушая редкие всплески среди монотонного шума падающей воды. Чувствуя, что силы и решимость вот-вот его покинут, он толкает не закрывающуюся дверь и заходит внутрь, тут же встречаясь с прямым взглядом светлых глаз, поразительно отчётливо просматриваемых сквозь лёгкие клубы пара.       — Привет? — как-то неуверенно зовёт Аккерман.       «Последняя ночь», — говорит себе Эрен, прямо в одежде шагая под струи воды и сгребая несопротивляющегося Аккермана в объятия, — «последняя ночь».       Он обнимает крепко, отчаянно, стараясь при этом не задеть гипс на руке и фиксатор на переносице. Никакой дополнительной боли. Осторожно целует тонкие, влажные от воды губы, гладит вдоль спины, с тихой грустью подмечая обрисовавшуюся худобу.       Дрожит от шумного вздоха и медленно скользящей под футболкой ладони, что крепче прижимает к горячему и сильному телу напротив.       Оказавшись в постели, Эрен берет инициативу на себя. Сам раздевается, не отводя взгляда от глаз Леви, в которых вспыхивают восторг и невероятно яркое возбуждение. Сам целует, гладит, ласкает тело любовника, стараясь быть нежным и аккуратным, но при этом смело показывая, как сильно и остро ему не хватало их близости. Сам впивается в приоткрытые губы, напористо, отчаянно, стараясь запомнить каждый миг, каждое ощущение, чтобы, даже потеряв всё это, иметь возможность жить воспоминаниями.       От этих грустных мыслей вырывается невольный всхлип, который тут же замечает чутко настроенный на все эмоции, движения и чувства партнёра Аккерман.       — Что-то не так? — тихо спрашивает Леви, здоровой рукой поглаживая Эрена по щеке. —  Я… Я хотел извиниться за…       Йегер не даёт договорить. Нет, ему нельзя это слышать. Ведь душа и так трещит по швам от осознания скорого расставания. Он не переживет новых откровений.       Во время близости Эрен остаётся сверху, чем немало удивляет Аккермана. Сегодня он не хочет стесняться, прятать лицо, отводить глаза. Наоборот, он смотрит только на Леви, выжигая в собственной голове любимый образ. Он прекрасен сейчас. Черные, влажные после душа волосы рассыпались по подушке, нижняя губа прихвачена зубами, чтобы заглушить рвущиеся наружу стоны, голова время от времени запрокидывается назад от острейшего удовольствия, обнажая красивую, сильную шею, к которой Эрен припадает жадным ртом, как заплутавший в пустыне бедуин к живительному ручью оазиса.       А глаза… Глаза Леви, обычно тусклые, блёклые, сейчас сверкают ярко и пронзительно, и светящаяся в них любовь проворачивается лезвием кинжала в измученном сердце Эрена. Он и не замечает, как по его щекам бегут крупные слезы.       Когда он наконец-то приходит в себя, лёжа лицом к лицу со странно молчаливым Аккерманом, в голове не остаётся ни единой мысли. Он не знает, что говорить сейчас. Да и не уверен, что хочет.       Леви, видимо, чувствует нечто подобное, поэтому, несколько раз нежно погладив Эрена по щеке, прижимается к его губам лёгким, нежным поцелуем и, покрепче обняв здоровой рукой, практически тут же засыпает.       Йегер молит высшие силы послать забвение и ему. Ведь только там, во сне, они с Леви могут быть бесконечно счастливы вместе.

***

      Аккерман открывает глаза, радуясь потолку родной комнаты заместо грязной побелки осточертевшей больничной палаты. Повернувшись на бок, он видит, что Эрена уже нет в постели, но тихий шум воды из ванной подсказывает, куда сбежал его парень.       Губы Леви растягиваются в довольной, сытой улыбке. Вот это ночь! Вот это Эрен! Такой страсти, напора, жадности в нём не было никогда прежде. А уж то, как смело он оседлал Аккермана… Леви даже дар речи потерял от открывшегося ему зрелища. Загорелая, бархатная на ощупь кожа, четко очерченные мышцы подтянутого тела, растрёпанные волосы, обрамляющие красивое лицо. Такой гибкий, чувственный, невероятный.       Идеальный.       Голова слегка кружится, и Аккерман с тихим смешком думает о том, что им не стоило так сильно перенапрягаться. Всё-таки его только что выписали из больницы, нужно себя поберечь. Но воспоминания о шумных стонах Эрена, когда слишком сильно возбуждённый их долгой разлукой Леви разбудил его среди ночи, не дают всерьёз сожалеть о содеянном.       Ничего, не сахарный, не растает.       Аккерман счастлив. После своих грубых слов он был уверен, что Йегер обидится, замкнется в себе, возможно, даже пропадёт на какое-то время. Он был готов к игнорированию, молчанию, упрекам. Но Эрен просто пришел. Пришёл сам. Да ещё и пылая такой страстью, что Леви едва ли не сгорел дотла под её напором.       О лучшем и мечтать было нельзя. Перенос соревнований был чудом, о котором Леви молился денно и нощно. Теперь он был уверен, что их с Эреном ничто не разлучит. Он восстановится, разработает руку, вернётся к тренировкам и выиграет чёртовы соревнования, чего бы ему это не стоило. Он хочет быть рядом с Йегером. Хочет быть достоин его. Его любви.       В ванной давно наступила тишина, и вот теперь тихие шаги к комнате оповещают о возвращении Эрена. Леви осторожно приподнимается на здоровой руке, принимая сидячее положение, и хитро ухмыляется, глядя на вошедшего.       Йегер в свою очередь как-то неуверенно улыбается в ответ и топчется на пороге комнаты, зажав в руках вытащенные из сушилки вещи.       — Хорошо, что ты проснулся, — говорит он с какой-то нечитаемой интонацией, — а то я уходить собрался. Дверь за мной закрыть надо.       — Уходить? — слегка хмурится Аккерман. — Что, не порадуешь несчастного инвалида своими кулинарными шедеврами?       На самом деле Леви не хочет есть. Он даже разговаривать сейчас не хочет. Он лишь мечтает опрокинуть этого долговязого красавца на кровать и целовать так долго и сильно, пока кислород не кончится у обоих.       — Не могу, меня Криста ждёт.       Аккерман открывает было рот для очередного аргумента, но услышанное заставляет замереть и глупо хмуриться. Криста? Ждёт?       — М… Зачем? — всё, что может выдавить Леви.       — Ну, — Эрен беспечно пожимает плечами, обретая какую-то непонятную уверенность и неспешно одеваясь, — родители устроили нам что-то вроде свидания.       — Свидания?       — Да, — кивает Йегер, затягивая ремень на поясе. — Типа, возможность узнать друг друга получше и всё такое.       — А зачем вам узнавать друг друга получше? — Леви ненавидит задавать вопросы, но сейчас ситуация просто не позволяет смолчать.       — Мы что, играем в «Двадцать вопросов»? — насмешливо спрашивает Эрен, натягивая футболку.       — Нет, я просто пытаюсь понять, какого хера происходит? — огрызается Аккерман.       В животе крутится тугой узел нехорошего предчувствия, заставляя нервно ёрзать на кровати и буравить требовательным взглядом собеседника.       — Слушай, — начинает Йегер, вставая возле кровати и как-то участливо глядя на Леви, — я много думал о нас в последние дни, и... Ты был прав тогда. Помнишь, ты сказал мне, что, может, я и не гей вовсе? Переходный возраст, гормоны… И что это всё пройдёт? — он пожимает плечами и ухмыляется: — Кажется, оно прошло!       — Ты врёшь, — слегка хмурясь, практически шепчет Аккерман.       Сердце начинает биться с сумасшедшей скоростью, в голове шумит, а руки становятся практически ледяными, угрожая обрести дар диснеевской Эльзы.       — Эти дни, что ты лежал в больнице, дали мне время проанализировать все на трезвую голову, — став серьезным, поясняет Эрен, надевая рубашку и присаживаясь на край кровати. — Леви, я очень многого хочу от этой жизни. И, будем откровенны, ей есть, что мне предложить, — он обводит собеседника внимательным взглядом и добавляет: — И, сам понимаешь, отношения с парнем только всё усложняют, лишая меня определенных перспектив и возможностей.       — Зачем ты тогда пришёл вчера? Зачем остался на ночь? — голос предательски дрожит, но Леви в настоящем ужасе от происходящего, а потому не задумывается о том, как унизительно выглядит и звучит со стороны.       Йегер снова хмыкает, а затем, подмигнув и слегка подавшись вперёд, с гадкой улыбочкой отвечает:       — Ну так прощальный секс никто не отменял! Неплохо ведь вышло, да?       Дыхания не хватает, тело наливается свинцовой тяжестью, но Аккерман находит в себе силы подняться с кровати и подойти ко всё ещё сидящему Эрену.       — Это ты из-за того, что я тогда наговорил, да? — крепко, отчаянно цепляясь здоровой рукой за воротник рубашки и прижимаясь лбом ко лбу. — Послушай, я не хотел! Ты же знаешь, я тот ещё мудак, даже когда всё в порядке. А тогда я вообще был зол и растерян! Я… Я люблю тебя, Эрен. Прошу, не уходи.       Лицо Йегера пробивает судорога, в глазах на секунду проскакивает что-то тоскливое, но тут же сменяется издевательской насмешкой.       — Чтобы всерьёз обидеть человека, Аккерман, — Леви дёргается от обращения по фамилии, невольно отступая назад, — надо хоть что-то для него значить. А ты для меня… Отличный секс и шикарный байк. Ты ведь не думал, что между тобой и мной может быть что-то более серьёзное, чем несколько первоклассных перепихов в старшем классе?       Эрен встаёт, с лёгкостью сдвигает Аккермана с пути и направляется к выходу из комнаты.       — Прошу, — последний раз. — Прошу, останься…       — Было круто, Леви. Спасибо, — тут же отвечает Йегер.       — Иди нахер! — злобно кричит Аккерман, теряя самообладание. Он бездумно ударяет загипсованной рукой по косяку двери и тут же воет от пробившей насквозь острой боли. — Дерьмо!       Он оседает на пол, обхватывая ноющую конечность и укачивая её как младенца. Больно, больно, больно…       — Эрен! — зовёт Леви, поднимая взгляд и видя спину удаляющегося по коридору парня. — Постой! Пожалуйста! Эрен!!!       Но шаги не замедляются, а Аккерман захлёбывается в невероятной тоске и ядовитой ярости.       — Ну и пошёл ты, ублюдок!!!       Вскочив на ноги, он крушит всё вокруг себя.       — Ненавижу! Чтоб ты провалился, Йегер!       Скидывает книги с полок, срывает фотографии и плакаты со стены.       — Грёбаный придурок! Мудак!!!       Стаскивает постельное белье, все ещё пахнущее их любовью и проклятым Йегером, и топчет, топчет, топчет его ногами. А потом…       Потом падает на пол ничком, зарываясь в простыни и глухо воя от обиды.       — Вернись, Эрен… Пожалуйста…       Он не может знать, что прекрасно слышавший всё Эрен прокусил руку до крови, боясь разрыдаться в голос. Не может знать, как он бежал по дороге, словно за ним гнались все черти преисподней, лишь бы не вернуться обратно. Не может знать, как ворвавшись в свою комнату, он со всей дури захлопнул дверь, треснувшую возле петель, надеясь её грохотом перекрыть оглушительный звон разбившегося вдребезги сердца. _____________________________________ * Александрийская библиотека — одна из крупнейших библиотек древности, существовавшая в античной Александрии при Александрийском мусейоне в III в. до н. э. — IV в. н. э. ** Криптонит — вымышленное кристаллическое радиоактивное вещество, знаменитое благодаря тому, что является единственной немагической слабостью Супермена. *** Речь идёт о «Книге тысячи и одной ночи» — памятнике средневековой арабской и персидской литературы, собрании рассказов, обрамлённом историей о персидском царе Шахрияре и его жене по имени Шахерезада, что каждую ночь рассказывает увлекательную историю, и каждый раз на самом интересном месте её «застигало утро», и она «прекращала дозволенные речи».