***
Не глупости. Это определённо не глупости. Он думает об этом, задыхаясь, кашляя, будто его лёгкие что-то раздирает на части. Изо рта наконец вылетает тонкий стебель, самый его краешек. Агеро подцепляет его, удивляясь мимолётно его крепости, и после недолгой возни вытаскивает маленький, окровавленный клубок. Маленькие, чёрные в середине и золотистые по краям, цветочки. Они смотрят на него непонимающе, будто удивляясь тому, с какой страстью он выдирает их уже которую неделю подряд. С тем же непониманием, с которым смотрел бы сам Баам, узнай он об этом. Но Баам не узнает. Эти цветы — какая-то глупая ошибка. Жестокая шутка. Он не умеет любить. Никогда не умел и вряд ли когда-нибудь научится. Он и дружит-то со скрипом. Вспыхивает в голове картина — обеспокоенный Баам, видящий эти цветы, перебирающий их и спрашивающий, не важно, что именно. Агеро хватается за края раковины, от чего редкие цветочки мнутся, и смотрит в своё отражение. Взгляд у него какой угодно, но не спокойный, и потеря самообладания выливается ушатом холодной воды. Как всегда, когда дело заходит о Бааме, потерять самообладание становится легче лёгкого. Он не позволит этому случиться. Баам ни о чём не узнает. А цветы… Однажды они пройдут. Он уверен. Ведь это просто какая-то ошибка.***
Баам узнаёт. Проходит достаточно времени, но однажды он входит в незапертую дверь. Не говорит ничего, лишь бросается к отключившемуся телу, пытается нащупать пульс. Успокаивается, лишь ощущая слабые, но ровные толчки под пальцами. В попытке понять, что произошло, смотрит коротко на след от окровавленной руки сначала на краю ванны, затем и на раковине. Баам ожидает увидеть в раковине таблетку, рвоту, что-то металлическое, что угодно, кроме цветов в крови. Он осматривает ещё раз неподвижно сжавшегося на полу Агеро, подмечает кровь под носом, на футболке, на руках. Испарину, и как тот, не просыпаясь, кашляет, и из его рта вылетает тонкий, аккуратный листик. Баам беспокоится. Он относит Агеро на диван, промыв до этого чужие лицо и руки, и не спрашивает ни о чём весь остаток дня. Поглядывает, не стало ли Агеро хуже. Да вместо привычного «Приятных снов!» хмурится и просит мягко: «Поберегите себя, хорошо?» Агеро отвечает: «Конечно». Агеро отвечает: «И ты тоже, Баам. Приятных снов». Агеро уходит, и его спина источает облегчение, радость от отсрочки хотя бы до следующего дня. Баам ни за что не спустит подобное на тормозах. Он уверен, завтра тот вцепится и не отпустит, пока Агеро всё не объяснит. Радует одно — Баам, судя по всему, не понимает значения этих цветов. Возможно, Баам вообще не знает о ханахаки. Это неизмеримо облегчает задачу одновременно и объяснить, и заставить не волноваться, заставить забыть, как об ударе мизинцем о тумбочку. Забыть, как о чём-то неприятном, но неопасном. Он говорит следующим утром, опережая вопросы: — Всего лишь болезнь, Баам. Она не такая редкая, как тебе могло показаться, через это многие проходили. Он даже не лжёт сейчас. Лжёт позже, лжёт им обоим, видя, как Баам немного успокоился. Добавляет тем же тоном, улыбнувшись немного шире, ободряюще: — Она пройдёт сама через какое-то время. Не беспокойся, Баам. Ближайшие пару недель придётся потерпеть зуд в лёгких. Пытаться выдрать их для облегчения дыхания, пока Баам не успокоится, слишком рискованно. Благо, что… — Мне очень повезло с видом цветов. Гладкие, без шипов, тонкие. Достаточно прочные, чтобы вытянуть стебель целиком. И соцветия не такие большие, не больно, когда выдыхаешь. Мне попались идеальные цветы, под стать идеальному мне. «Мне очень повезло с цветами», хочет он сказать, «Мне очень повезло с тобой, Баам». Но он молчит. Они друзья, а друзья не говорят подобного. Друзья не кашляют кровью с цветами, так мучительно напоминающими чужие глаза. Друзья… это просто друзья. Молчаливая поддержка, обеспокоенная улыбка и шутки, посиделки вдвоём или втроём, защита и помощь всем, что он может предоставить. Не больше.