Но он отказывается верить

      Цветы в лёгких вянут, сворачивают лепестки. Теперь, вытаскивая их, Агеро почти не видит крови. Лишь от собственных, слишком нервных порой движений, которыми он мог разорвать себе горло, будь стебли острее или с шипами. Цветы притихают, покалывание в лёгких от долгого общения с Баамом сменяется щекоткой, которая могла бы быть даже приятной, если бы не была такой настойчивой. Такой же, как и паническое «не настоящие!» при взгляде на Баама. Мысль вспыхивает, подхватывается сознанием, что кружит её в странном танце отрицания и принятия. Мысль гаснет, когда Баам замечает его тревожный взгляд и улыбается тайком. Но только пока от волны тепла, расплывавшейся в сердце, не вспыхивала вновь.        Возможно, подавление эмоций, как единственный путь справиться с ними, и был хорошим выходом, позволившим ему многому научиться и, по крайней мере, выжить, в отличие от многих братьев и сестёр, но именно из–за него он сейчас так беспомощен. Что делать, когда то, что подавляло эмоции, ломается на глазах, не выдерживая нагрузки, Агеро не знал.        Баам приходит вечером, усталый как чёрт — наверняка из–за привычных, неопасных, пока что, волнений. Баам слишком волнуется из–за «почти», которое, несмотря ни на что, не случилось при последнем испытании. Даже Агеро не волнуется, что уж там. Он понемногу пытается подвести Баама к тому же. Если он считает, что отстаёт, он всегда может попросить притормозить. Сам ведь говорил — «Лучше идти медленно, но вместе».        Баам поддаётся с трудом — слишком ярки воспоминания о той гонке, через которую они прошли.        А ещё Баам продолжает целовать его, даже приходя в таком состоянии. Обмякает, обнимая, и вздыхает устало, начиная расслабляться, ощущая, как проходятся чужие руки по спине.        «Лишь привычка» — говорит то в нём, что ещё сопротивлялось распирающему желанию если не поверить, то умалчивать про себя фальшивость происходящего.        «Ему это приятно» — бьётся в груди сердце, оглушая на первые секунды.        Баам и сейчас, решив на этот раз не дожидаться вечера, стучится к нему, входит, едва заслышав голос. Агеро смотрит украдкой на светочи рядом, проверяя, не закончили ли те обрабатывать информацию. Привстаёт уже, здороваясь, когда Баам молча усаживает его обратно, садится на колени и сидит так пару минут, просто уткнувшись в его плечо.        «Заснул?»        Агеро не решается проверить, придерживая на всякий случай его за плечи. Задумывается, и в момент, когда снова бросает взгляд на светочи, прикидывая, не продолжить ли работать, но уже с Баамом на плече, тот поднимает голову. Бормочет что-то благодарное, и целует, не договорив. Разумеется, Агеро становится не до светочей, от простой команды переходящих в невидимый режим. Баама ведёт — не то настолько устал, не то размаривается, притулившись наконец–то хоть где–то. Ведь, разумеется, не может быть, чтобы Баам так поддавался навстречу прикосновениям, льнул.        Баам зарывается в его волосы — лишь недавно понял, что как бы Агеро ни пёкся о своей причёске, но ему, Бааму, можно. И трепать, и зарываться в волосы, и плести тайком кривенькую косичку поздним вечером, подойдя со стороны спинки дивана.        Агеро почти падает, когда Баама снова ведёт — от секундной потери равновесия он подаётся навстречу, вжимаясь в ответ. Мелькает мысль, что сейчас Бааму бы спать, а не целоваться, и претворяется в виде рук, скользнувших под потрёпанную тренировкой футболку. Агеро проводит от талии к лопаткам, пересчитывает позвонки расслабленной спины, ожидая, что Баам напряжётся. Обычно когда Агеро не выдерживает, захлёбываясь в путанице между мнимой фальшью и такой же мнимой реальностью, то приникает с поцелуем к чужой шее, порой прикусывает или ведёт потом губами к плечу, сдвигая воротник, если тот был. Ждать чужой реакции долго не приходилось — рваный вдох, о причине которого Агеро старается не задумываться, и, чуть погодя, давление на плечи.        На этот раз всё пошло не так. Чужая спина, уже начавшая напрягаться, расслабляется. Баам не отстраняет его ни после углубившегося поцелуя, хоть и замирает, медленно вдыхая, ни после влажного прикосновения к шее, ни даже после укуса. Агеро проводит языком по розоватому следу от зубов. От жара, накатившего после того, как Баам запоздало повернул голову, трясь щекой о его висок, от шевельнувшейся в волосах руки ему физически не хватало давления на плечи, взволнованного, возможно, перепуганного взгляда, хоть чего–то, что просто должно было быть.       Возможно, Баам просто слишком устал, ещё не сообразил, не обработал прикосновения.        На всякий случай Агеро слабо вдавливает пальцы в кожу спины, проводя по ней, одновременно прикусывая чужой язык. Баам приоткрывает глаза, отвечая на напряжённо ожидающий взгляд. Агеро загипнотизирован спокойной нежностью чужих глаз, так контрастировавших с красным, как никогда, лицом.        Вместо Баама напрягается теперь он сам. Застывает, и от ощущения чужого бедра, касающегося паха, осознание, что они всё это время сидели и целовались на постели, почти прожигает в нём дыру, помогает отстраниться хоть немного, упереться в плечи, как делал раньше Баам.       От недоумевающего, медленно грустнеющего взгляда напротив он почти жалеет об этом. Баам хмурится, отводя взгляд, и в голосе звучит что–то, подозрительно напоминающее досаду:  — Почему каждый раз, когда я пытаюсь стать к вам ближе, вы отталкиваете меня?  — Баам… — начинает Агеро, но замолкает, едва услышав чужую интонацию: — Отталкиваете, хотя я тоже… тоже вас…       Агеро, так и не дождавшись окончания фразы, вздыхает. Баам не оставляет попыток выговорить своё «нечто», дышит всё чаще, закусывает губу. Агеро уверен, что он знает, из–за каких слов Баам так старается переломить себя, и трётся носом о нос, повернув чужое лицо к себе. — Не заставляй себя, Баам.       «Не заставляй себя лгать».       Агеро не знает, не то Баам настолько хорошо знал его, уловил непрозвучавшее «лгать», не то он не заметил, как пробормотал эту фразу, но огонь, загоревшийся в чужих глазах, почти ослепляет его.  — Я не лгал вам! Ни сейчас, ни до этого.       Ответить нечего, но простым взглядом ничего не добьёшься. На поцелуй Баам реагирует спокойнее, хоть всё ещё и прожигает его взглядом. «Не лгал» — звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой.        В конце концов Баам расслабляется, отвечает. Уходит медленно складка между бровями, и руки уже не сжимают его плечи так крепко, будто пытаясь удержать. Баам приближается медленно, ещё помня, как его отстранили. Ёрзает на его коленях, устраиваясь удобнее, когда наконец вновь приникает вплотную.        Агеро почти спокоен — Баам уйдёт, рано или поздно, верно? Сейчас — лишь попытка сгладить неловкий разговор, попытка успокоиться, чтобы потом уйти к себе, подумать об этом и по меньшей мере понять, что говорить после, если говорить вообще. Агеро обнимает аккуратно, поверх одежды, гладит щёку и шею во время поцелуя, и оказывается совершенно не готов к тому, что рука Баама начнёт расстёгивать его рубашку.        Злосчастное «почти» в его спокойствии твердеет в штанах от чужой попытки устроиться удобнее, заставляет дышать чаще, ударяет жаром в голову, когда Баам целует его шею, плечо, ключицу. Агеро перехватывает его руки, смотрит, подмечая такое же частое, как и у него, дыхание, в глаза, с той же поволокой, что и у него сейчас. Приходится сглотнуть, чтобы пересохшее горло выдало из себя хоть какой–то звук:  — Баам. Такое с друзьями не делают. Даже с самыми дорогими.  — Почему вы так уверены, что вы для меня только друг?        Баам закрывает рот, краснея ещё сильнее, но смотреть продолжает странно решительно. Пользуется тем, что он от этих слов замер, не понимая, боясь, отказываясь понимать чужие слова, и расстёгивает рубашку до конца. От этой ситуации веяло чем–то сюрреалистичным — Баам, на его коленях, расстёгивает его рубашку, ёрзая и задевая бугорок на ставших такими тесными штанах, говорит о том, что… — Запомните. Это я делаю не потому, что вы мой друг! — И добавляет, явно стараясь сказать это, пока не утих всплеск эмоций, — Я хочу этого, тоже хочу, потому что я… люблю вас!        Под конец Баам запинается, договаривает тише, несмотря на все старания. Сердце в груди Агеро колотит как бешеное, чуть не выскакивая прямо навстречу ладони Баама, во время своей маленькой речи спустившего её, умостившего, чтобы чувствовать сердцебиение как можно отчётливей. А может быть, чтобы ощутить дыхание, напомнить себе, зачем он это говорит. Агеро не знал. Теперь — однозначно.        Баам смотрит ему в глаза, ожидая хоть какого–то ответа.  — Баам… 

***

      Не дожидаясь ответа, он кивает, подтверждая, что слышал. От чужого молчания страшно, расползается внутри что–то липкое от мысли, что и сейчас его попросят остановиться и будут смотреть взглядом, который, как Агеро не пытался бодриться, всё равно разрывал сердце. Баам, не встречая сопротивления, опрокидывает его. Кровать мягкая, и падение даже не выбивает воздух из лёгких. Нависая, Баам ощущает, как сжимается сердце от нарастающей паники — и от страха, и от смущения — но всё равно произносит:  — Господин Кун, если вы этого не хотите — остановите меня, — добавляет, не видя реакции в чужих глазах, — сейчас или позже, не важно, но остановите!       Агеро явно в замешательстве, шепчет в ответ, будто забыв другие слова:  — Баам…        Приподнимается на локтях, когда Баам садится, чтобы снять футболку — слишком было жарко — и просто смотрит, ожидая, что именно, «не потому, что он друг», собирается делать Баам.        Баам вдыхает, набираясь решительности, прикрывает глаза — слишком стыдно делать это, смотря в глаза — и сползает ниже, спуская ноги с кровати. Находит наощупь, расстёгивает чужую ширинку, подцепляет трусы, стягивая их. Сглатывает.        Что делать — непонятно, всё, о чём Баам знал — лишь само существование такой ласки. Чужой взгляд, даже несмотря на то, что его можно было лишь почувствовать, поджигал щёки, поджигал воздух в лёгких, отчего даже дышать было неловко. Взять член рукой — очевидный выход, но что дальше?        Баам высовывает язык и касается головки, лижет, и слышит чужой резкий вдох. Вдохновлённый, продолжает, касаясь с другой стороны, приблизившись, чтобы не высовывать язык так далеко. Уже расслабившимся, проводит широко по стволу, слыша быстро затихшее шуршание со стороны чужой руки. Отвлекается на это и почти упускает момент, когда слюны начинает не хватать и прикосновение становится слишком шершавым. Он сглатывает слюну, заодно смачивая ей язык, отмечая смущённо чужой вкус, оставшийся на нём, и снова проводит по всей длине языком.        Баам слышит, как в тишине, не прерываемой даже гудением светочей, Агеро сглатывает, когда он проводит пару раз по члену рукой, пытаясь доставить удовольствие хотя бы так, пока не поймёт, как сделать иначе. Подносит к самым губам, и ощущает, как чужое бедро под локтем вздрагивает от его глубокого выдоха, прокатившегося по лёгким, завихрившегося у нёба и горячо осевшего прямо на влажных следах языка.        Пару прикосновений языком, и, увлёкшись, Баам подаётся вперёд, задевая чужую плоть зубами. Чужая рука, опустившаяся на макушку сразу после этого, вызывает ощущение, что он что-то делает не так. С лёгким сожалением Баам поднимает голову, решаясь открыть глаза.        Смотрит на него Агеро, даже не пытаясь успокоить дыхание. Баам прислушивается к его дыханию, чтобы не пропустить возможных слов.

***

      Агеро смотрит Бааму в глаза, на свою руку у него в волосах, и снова в глаза. Он не ожидал. Ни того, что Баам действительно сделает нечто подобное, ни того, как сложно будет сдерживать руку от того, чтобы не зарыться в чужие волосы. Он прикусывал губы, пытаясь не дать дрожащей руке, застывшей над тёмной макушкой, коснуться. Сознание в голове мечется между «нельзя!» и «нужно!». Не только из-за руки — из-за всего Баама. Хочется простонать, ощущая чужой язык, видя его, так сосредоточенно водимый по его члену. Хочется простонать от ощущений, от того, что вызывает их Баам. Хочется, но он лишь прикусывает губу сильнее и пытается произнести что-то хотя бы в мыслях, но спотыкается после первого же слова: «Баам… Баам… Баам!»       Тот будто слышит, открывает рот шире, и от неожиданно упёршихся в чувствительную головку зубов Агеро всё же опускает руку. Они оба застывают, тяжело дыша. Баам ещё не закрыл рот, и язык, ощущавшийся до того горячим, слишком горячим, прикрывает чужую нижнюю губу. Он отстранился от плоти лишь на пару сантиметров, будто готовый продолжить ласкать в любой момент.        Наверное, он должен был сказать хоть что-то, или ответить — Агеро не был уверен, что не прослушал вопрос — но всё, что он мог — дышать, да и то с трудом. Переключатель метнулся вновь к «нельзя!», ударяя образом Баама, с облегчением выдыхающего, когда Агеро свободно дышит. «Я рад, что вы теперь здоровы», говорит он тогда, «Снова друзья?». И Агеро пришлось бы кивнуть, улыбнуться, и делать вид, что этого — ни поцелуев, ни объятий на диване, ни этого момента никогда не существовало.        Щекотное дыхание, задевающее влажные мазки, отвлекает, тянет переключатель к «нужно!». Агеро стонет от вспыхнувшей картины, что, в отличие от прошлого образа, происходила в реальности, лишь несколько секунд назад. Баам, целующий, лижущий его член с прикрытыми, но не зажмуренными глазами, сосредоточенно сведёнными бровями, полуголый. Почти ничего не соображая, Агеро давит на чужую голову, не способный выговорить мольбу вслух.        Внутренний переключатель упирается, грозясь сломаться, в «нужно!», когда Баам поддаётся под рукой, и касается теперь губами. Вновь с закрытыми глазами.        На этот раз стона от прикосновений удержать не удаётся.

***

      Баам вслушивается в чужую реакцию, трясь щекой в размышлении. Агеро шумно дышит, изредка, когда он решается на что-то новое, тихо что-то стонет. Рука, перебирающая волосы, не давящая больше, но и не отстраняющая, дрожью выдавала удовольствие в моменты, когда Агеро задерживал дыхание.        Взять в рот — задыхающийся вдох. Язык, обводящий плоть уже значительно смелее — сжавшая волосы рука. Короткое движение вперёд, отчего рот приходится открыть ещё шире, и готовы загореться не только уши, но и щёки. Как от чужого стона и шуршания — выгнулся? — так и от того, как натянулась щека от члена. Возвращая голову в прежнее положение, он удивляется, когда скользят по голове подрагивающие пальцы, а уши ласкает поверхностное, частое дыхание. Баам приоткрывает глаз, украдкой оглядывая чужое лицо. Агеро непривычно покрасневший, с алыми от постоянных укусов, которыми тот пытался сдерживать себя, губами, приоткрытым ртом, которым он хватал воздух. От этого вида напряжение в паху становится почти невыносимым. Баам сам едва не стонет, когда ловит на себе его распалённый взгляд. Жмурится, и несмотря на невероятное смущение, внутри расползается покалывающее удовольствие. Агеро хорошо, а значит он всё делает правильно.        Баам проводит ладонью вверх-вниз, восстанавливая сбившееся дыхание, и снова опускает голову, вбирая в себя чужую плоть. 

***

      Движение — стон. Ещё движение — Агеро проводит по лицу, стирая выступивший пот. Рука в чужих волосах тоже намокла, и, пьянея от своей наглости, он стирает с чужого лба пот, не давая ему залить глаза. У него кружится голова. С каждым взглядом на то, как неудобно сидит и ёрзает Баам, как пытается отдышаться, заменяя рот рукой, с каждым взглядом на совершенно алое лицо у своих ног Агеро тонет. Теряет путь к «нельзя», ерошит чужие волосы в короткой передышке. Он не хочет думать, что будет потом, потому что в этом «потом» может не быть Баама. Он просто…  — Господин Кун.       Хрипловатый оклик сбивает с мысли, но он открывает глаза. Облизывает губы, глядя на чужие. Мелькает шальная мысль — каково было бы сейчас спустить руку из волос, смочить слюной, неважно, его или Баама, большой палец и провести по чужим губам. Оттянуть нижнюю, поддеть верхнюю. Баам… обнял ли бы он губами его палец или просто продолжал бы смотреть? Возможно, он увлёкся бы, касаясь пальца языком, как до этого…       Агеро кивает, подтверждая, что слышал Баама. Он уверен, что сейчас голос его подведёт. — Вам… хорошо? Вам приятно?        От того, с каким искренним, чистым выражением Баама смотрел на него в тот момент, с каким лёгким волнением в голосе говорил, горло свело окончательно. Задыхающийся вдох — его ноги дрожат от того, что размеренно, хоть и сбавив темп, Баам продолжал надрачивать ему, глядя при этом прямо в глаза. Воздух отказывается выходить, и он просто сжимает чужие волосы, заставляя задрать голову и целует, надеясь, что сможет сказать что-то хоть так.       Баам теряется в первые секунды, но послушно раскрывает рот навстречу поцелую. Агеро стонет тихо, когда тот, видимо, пытаясь упереться удобнее, гладит его бедро свободной рукой. Стонет снова, когда Баам повторяет движение уже сознательно. Всхлипывает, когда ко всему прочему Баам убыстряет темп. Теперь уже Баам приподнимается, ловя его губы своими, сминая их, встречая затем чужой язык своим.        От затянувшегося поцелуя слюна, которую они оба забывали сглатывать, раздражает, стекая из уголка губ. Секунда, чтобы отстраниться и вытереть рукавом мешающейся расстёгнутой рубашки сначала с чужих, а потом и со своих. Баам даже не прикрывает губ на этот раз, так и ждёт, прикрыв глаза и открыв рот.        Звон в голове, отдающийся дрожью по телу, нарастает, и Агеро мычит в чужие губы, сжимая пальцы на плече, куда успела сползти его рука. Лишь пару движений — и он кусает чужую губу, чтобы сдержать рвущийся стон, почти крик. Пару движений — и он растворяется, прогорает за секунды тем, что копилось, жгло вены и разум. Пару движений — и он напрягается, повторяя про себя чужое имя, вдыхая чужой запах, проявившийся от выступившего пота, чувствовавшийся на губах. Пара движений — и он кончает.        Застывает, слыша блаженную пустоту в голове, и просто наслаждается чужим дыханием пару минут, даже не касаясь губами. Баам шевелится, и открывший глаза Агеро почти жалеет об этом. Баам привстал, опираясь о его бедро, и тяжело дышал, глядя ему в лицо. Поплывший взгляд и то, как Баам последовал за ним, не желая отстраняться, когда он отклонился, ясно показывали чужое состояние. Агеро кладёт руки на чужие бока, чтобы парой плавных движений затащить на кровать.        В горизонтальном положении Баам, до сих пор аккуратно приподнимавший руку, чтобы ничего не запачкать, выглядит ещё лучше. Агеро вытирает чужую руку о простыни — просто отдаст в стирку, какой пустяк, в самом деле, — и гладит от запястья до плеча. Баам ёрзает, смущённо следя взглядом за его рукой. Одной рукой стянуть штаны оказывается не так легко, но стон, после которого Баам смущённо зажимает себе рот, того стоил. Пока по телу разливается усталая истома, Агеро нависает над Баамом, впитывая чужой жар. Ощущает руки у себя на плечах и улыбается.        Слишком похоже на сон. Мысли в голове лежат неподвижно, не тревожа разум, и всё, о чём Агеро думает — Баам. Баам смотрит в сторону, но выражение лица не контролирует. Баам сгибает ноги в коленях, когда он убыстряет темп. Баам цепляется крепче, стонет от того, как он ткнулся в чужую щёку и проскользил к губам, целуя. Баам гладит его плечи, смотря на свои руки, его плечи, но не в глаза, даже не в лицо. Баам подкидывается навстречу движению его ладони и стонет.        Баам глубоко вдыхает и с усилием переводит взгляд на него. Прямо в глаза. Нежность и возбуждение сменяются смущением, растерянностью. В следующую секунду Агеро ощущает влажный лоб на своём плече, одновременно с выплеснувшимся в его ладонь семенем. Чужое дыхание щекочет ключицы, макушка — челюсть, но он солжёт, если скажет, что был хоть чем-то недоволен.        Баам. Кончил, посмотрев ему в глаза. О таком он даже не мечтал.       Короткий чмок куда-то в голову, и он заваливается рядом, вытирая руку о то же место, о которое вытирал до этого руку Баама. Вытащить зажатое между ними и кроватью одеялом оказывается сложнее, чем ему казалось — слишком сладкая нега разлилась по телу, замедляла движения, туманила взгляд. В итоге закутывается в него как в кокон, перекинув руку с зажатым краем одеяла через Баама.        «Баам».        Он произносит это вслух, улыбаясь, как дурак, куда-то не то в плечо, не то в подушку: — Баам. — Госпо… господин Кун?        Агеро тихо смеётся — даже после всего произошедшего он всё ещё звал его так. Но… это ведь Баам. А он, Агеро… — Я люблю тебя, Баам.       Он слишком влюблён, чтобы думать о таких глупостях без умиления.  — Я вас тоже.       Чужие слова звучат легко и искренне. Но даже не будь это так, Агеро бы поверил. Сейчас — поверил.        В лёгких не было и следа зуда.

***

      Проснувшись, первое, что ощутил Агеро — щекотку в горле. Привстал, готовясь долго откашливать крепкие лепестки, пока не выйдет стебель, но от первого же спазма из его лёгких выходит весь комок. Завядший.        «Не сон».        Сердце от этого осознания, от каштановой макушки на подушке рядом и переплётшихся во сне голых ног заходится с места в галоп.        «Не сон».        Агеро не успевает осознать это до конца, когда видит движение Баама, и замирает. Тот поворачивается, еле пытаясь разлепить глаза, и открывает рот.        Бешено бьющееся сердце не согревает холодеющих конечностей и застывшего в леденеющем осознании разума. Если Баам сейчас скажет, что рад, что ханахаки прошло, и что теперь они наконец смогут стать снова лишь друзьями, Агеро не переживёт. Кивнёт. Улыбнётся и даже согласится, возможно, даже посмеётся. И на этот раз уже не соберёт разбитое сердце. Будет следовать безвольной тенью, нарастит маску втрое толще предыдущей и продолжить защищать.        Агеро осознаёт, что уйти от Баама уже не сможет. Потому что ему доверился. И слов чужих ждал как пленный — приговора.        Баам зевает, и бормочет непослушными со сна губами:  — Сколько времени?        Агеро моргает, не сразу понимая вопрос, но активирует часы, смотрит на них и отвечает: — Пять часов.        Баам хмурится и тянет его за руку, заставляя лечь.  — Это хорошо.        Обнимает, подтягивает одеяло. Агеро слушается, как кукла, тревожно вглядываясь в его лицо. Если точнее — макушку, лицо Баам спрятал на его плече. Он не решается будить, спрашивать, и приобнимает одной рукой. Возможно, он тоже доспит часы до подъёма, а возможно будет всё это время искоса любоваться Баамом. Удивительно, как прикрытый по самые уши Баам, у которого виднелись только нос да макушка, умудрялся выглядеть чуть ли не более интимно, чем Баам раздетый.        Впрочем, Баам и так был раздет — Агеро отчётливо ощущал это ногами.

***

      Второй раз они просыпаются уже после рассвета. До будильника время ещё остаётся, но Баам, видимо, путает спросонья время — почти подскакивает, открывает глаза и пытается выпутаться из одеяла. Спускает ноги с кровати, и Агеро глотает забитое «не уходи, прошу», просто любуется на случай, если это последнее его счастливое утро. Баам находит, наконец, свою одежду, натягивает трусы и, наконец, вздыхает спокойнее. Успевает натянуть лишь одну штанину перед тем, как замечает случайно его взгляд. Агеро ещё в постели, полулёжа печально улыбаясь.        Смотрит, будто прощаясь.       Баам выпускает штаны, и волочит оставшуюся штанину за собой, решительно обходя кровать. Агеро молча ожидает, лишь смотрит настороженно, когда Баам опирается коленом рядом с ним. Хмурится растерянно, ощутив руку на плече, и окончательно теряется, услышав: — Я ведь просил запомнить! Вы мне больше, чем друг!       Поцелуй, простой затянувшийся чмок, оставляет его раскрытым настолько, насколько это было возможно. Он смотрит на Баама как на невозможное, но по какой-то причине случившееся чудо, пока тот одевается. Провожает взглядом до того момента, как тот не убегает в свою комнату — взять сменную одежду.        Пытаясь достать из светоча запасную рубашку, Агеро подмечает, насколько дрожат у него пальцы. Усмехается криво. В груди вместо привычного покалывания и слабости расползается тёплый, безумно тёплый комок. Он опускает руку с рубашкой на колени и еле слышно смеётся.       Рядом с дрожащими пальцами на ткани расползаются солёные капли.       «Не сон».

***

      Чистящий зубы Баам начинает двигать щёткой активнее, обиженно пыхча при его приближении. Вот только приваливается, положив голову на плечо, стоит подойти достаточно близко. А сплюнув и прополоскав рот, дожидается, обнимая со спины.        День начинался замечательно.