в его глазах я видел целые галактики

— Посмотри на меня. — Нет. — Прости меня, пожалуйста. — Нет. — Не дуйся, солнышко. — Нет. Кейта стоит со скрещёнными руками лицом к подоконнику и задом к многострадальному Бёнгону. Отступать он не собирается ни под какими предлогами и уверенно стоит на своём твёрдом «нет» уже благие минут двадцать. Управы нет совершенно: уже пробовал запугивать звонками к Махиро, который умеет парой ласковых на родном могучем привести Кейту в бодрые чувства, даже смешные текстовые сообщения от Машихо не помогли. Бёнгон вытащил все последние козыри из рукавов и совершенно в недоумении чем ещё атаковать. Он знает, что шутки про рост — слабое место Кейты, которое не то что бить, даже слегка щупать нельзя, но внутренний чёрт иногда позволяет себе переступить черту и зло подшутить. Казалось бы, всего лишь закинул любимую пачку сладостей на верхнюю полку и не доставал, смотря как младший бегает по дому с разными коробками и подставками, чтобы дотянуться, так ещё и коротышкой называл доверху, всего лишь-то. На третьем падении с прогнувшейся коробки Кейта не выдерживает, бросает эту же порванную коробку в сторону нерадивого шутника, с капельками в уголках глаз отворачивается, громко обиженно хлюпает носом и на всё отвечает только «нет». Всё тот же внутренний чёрт подсказывает, что он вот-вот повернётся, не будет зацикливаться на дурацкой шутке и обо всём забудет, но через пару минут увеличивающихся хлюпков носом, Бёнгон пинает внутренного чёрта под зад, включает ответственность и начинает всячески извиняться. Битва разворачивается не на жизнь, а на смерть, когда последняя надежда, имеющая силы уговорить Кейту не злиться, после объяснения всей ситуации называет Бёнгона придурком без мозгов и отключается. Сынхун единственный на всю их компанию имеет хоть какое-то подобие мозговой деятельности, так что Бёнгон лишь грустно смотрит на сброшенный вызов и внутренне соглашается со званием великого придурка и лохопендры долговязой. Но всё это не так важно, потому что Кейта всё ещё в глухой обороне и кажется плачет, потому что обиженное хлюпанье превратилось уже в громкую икоту. Бёнгон идёт в последнее решающее наступление: — Правда, прости меня, — нежно обхватывает за талию, — ты же знаешь, что я такой дурак и, как сказал Сынхун только что, та ещё лохопендра долговязая, — и укладывает подбородок на макушку, — я ведь сильно тебя люблю, знаешь? Будь ты хоть в три раза выше меня, я люблю тебя ведь не за это. — А за что? — Кейта заметно расслабляется и впервые произносит что-то, помимо нет, так что празднуется первая победа. Но позу свою он всё ещё не меняет и продолжает угрюмо смотреть в окно. — Ну как, за что? За всё, — Кейте такой ответ явно не нравится и он также молча недовольно пихает Бёнгона плечом, но старший в долгу не остаётся и чмокает в макушку, — за твоё трудолюбие и усердие, которому можно только позавидовать, конечно, помнишь школьный фестиваль? Ты в том костюме собачки выглядел уморительно, но не снимал его, пока все флаеры не раздал, — младший расслабляется сильнее и откидывается назад, прижимаясь, — я тебя тогда увидел впервые и подумал о том, какой же ты дурак, раз так носишься с этим фестивалем. — Эй! Костюм был милый! — Бёнгон в ответ смеётся и полностью обнимает уже совсем не сопротивляющегося Кейту, — между прочим, мы выиграли, а ты сам дурак!