Похороненные сердца 3. Навсегда.

      — Папа уехал за оборудованием, — Пробормотал я, стараясь поставить Линде в известность.       Да, это было немного скучно. Но я и не знал о чем говорить.       А в молчании мне становилось немного не по себе.       — И это хорошо, — Сдержанно ответил Линдстрем, прокатываясь пальцами по гитаре. — Как тебе квартирка?       — Ну, знаешь… — Я ухмыльнулся, — Она похоже на настоящее холостяцкое гнездышко для нас с тобой.       Лили закатил глаза.       — Как себя Йонне чувствует? Отошел от всей этой ситуации с твоим братом?       — Без особого понятия. Мы не виделись с ним со вчерашнего дня. Да и… вряд ли у них что-то получится.       — И почему же ты так в этом уверен? — Линде искренне удивился.       — Йонне по уши влюблен в меня. — Самодовольно заявил я.       — Ты противен. — Парень ненавистно отложил гитару, закурив.       — Думаешь, я не прав?       — А ты его любишь, дружище?       — Недавно я говорил ему эти слова. Сейчас же вряд ли смог бы повторить то же самое без капли единого сомнения.       — Надеюсь, ты говоришь мне это не из желания сойтись в унисон с моими представлениями о нас с тобой.       — Боже упаси, — Я фыркнул. — Много на себя берешь.       — И то верно, — Линде поиграл желваками.       Мы замолчали, пребывая в собственных мыслях.       — И, что дальше? — Напыщенно поинтересовался Линде. — Будем вновь прогуливать школу, чтобы Марджера не выкинул очередной фортель?       — Пожалуй. Грохнуть-то его точно не получится.       — Я предлагаю стреножить нашего обидчивого скейтера его же оружием.       — В душе не представляю, как это вообще возможно? Уж не начать ли нам раздавать флаера с моим членом в его заднице?       Линде фыркнул.       Развалившись в кресле, он уныло разглядывал комнату.       Я возился с шапкой.       — Так нормально? — Пробурчал я, натягивая ее до носа.       — Помой голову, вот мой тебе совет. Задрал уже со своей шапкой.       — То же самое могу сказать и о твоих волосах, — Я растянулся на полу, — Эх, было времечко, когда ты распускал их.       — Надоело, — Сознался Линде. — К тому же, у меня сейчас несколько другие заботы.       — И какие же?       — Подал заявку на участие в одном конкурсе, — Туманно пояснил парень, стараясь не вдаваться в подробности.       — А как же ХИМ? — Я вскочил. — Почему бы тебе не научиться уведомлять меня о своих странных желаниях отовариться на стороне?       — Да ладно? — Он вытаращил глаза и покрутил пальцем у виска. — Ты же сам молчишь. Я не намерен ждать тебя годами. Вот если бы у тебя была концепция… — Мечтательно продолжил он, закидывая ногу на ногу.       — Не я ли штудирую все возможные варианты? Демо у тебя на руках. Шипишь, а сам и одной моей песни сыграть не сможешь. А почему? Потому что херней страдаешь.       — Аранжировки уже готовы, если ты об этом. — Линде вернулся к гитаре.       — Отлично, — Саркастически воскликнул я, — И почему ты не сказал мне об этом?       — Ты слишком сильно занят своими делами сердечными. — Музыкант отмахнулся.       — Хорошо. — Я глубоко вздохнул. — Давай честно признаемся в том, что наши действия — это неорганизованная попытка сотворить из говна конфету.       — Что ж, если тебе станет от этого легче…       — Я ушел за микрофоном, — Недовольно пробурчал я, исчезая в соседней комнате.       Установив треногу посреди гостиной, я немного померил зал шагами.       — Чувствую себя немного глупо.       Линде вновь отложил гитару, становясь позади меня.       — Что всё это значит?       Понятное дело, хрен тут соберешься, когда он стоит у тебя за спиной, как солдат.       Это даже не неприятно, а как-то… Пугающе?       Да, именно так это и выглядело.       — Хочу, чтобы ты стал свободным. Чтобы доверял мне, — Прошептал он, проходясь по моей шее губами.       — Слишком сложно, — Я стиснул зубы. — Тебе не понять, что я чувствую.       — Конечно. — Продолжил Мико. — Ведь только тебе одному не чужды человеческие переживания, не так ли?       — Я вовсе не это имел в виду.       — Тогда, что?       Я смутился, отступая от микрофона.       Линде взял гитару, надевая ее и перекидывая за спину.       Подойдя к стойке, он вернул гриф в исходное положение, начиная играть Похороны сердец.       Приподняв брови, я наблюдал за ним.       — Главное — начать. — Проговорил он, разворачивая микрофон ко мне. — Кто, кроме тебя, знает самый честный способ спеть эту песню?       — Мне кажется, она могла бы звучать лучше, — Я опустил глаза.       — Значит, будем делать ее таковой. Это не смертельно, если мы поменяем несколько аккордов.       — Правда? — Я подошел ближе, искренне веря, что он не смеется надо мной.       Но он смеялся. И я отпрянул.       Тогда и Линде пошел вслед за мной, чтобы схватить за руку и повернуть к себе.       — Какая, нахрен, разница, сколько там аккордов? — Устало спросил он.       — Это играет очень большое значение для меня.       — Вилле… — Линде рассмеялся, зарывшись лицом в мою рубашку. — Ты невыносим.       — Нет, ты просто издеваешься надо мной, — Я рассвирепел, пытаясь откинуть его от себя, но пальцы сжимающие мое тело стали подобны клещам.       — Хочешь ударить меня?       — Отчасти.       — Ты поешь эту песню для себя. Тут никого нет, кому ты мог бы нравиться, кроме меня. И меня всё устраивает. И твоя песня это не гонка за идеалом, а настоящий ты: хриплый, в ноты не попадающий, самозабвенно стонущий… да всё, что угодно. Я не съем тебя, не осужу, не покину. Ты только пой, а я сыграю.       — Я напуган до смерти.       — Я тоже.       Я обнял его, тяжело вздыхая.       — Ты всё верно говоришь…       Он соединил наши израненные ладони, травя мои губы едкой усмешкой.       — Это же что-то значит, да?       — Как минимум то, что мы сходим с ума. — Я прикрыл глаза. — Я тут подумал, а что, если мы отложим репетицию? Пожалуй, я немного не готов встречаться с другими участниками группы.       — Как скажешь. — Покорно ответил Линдстрем. — И чем же ты намерен заниматься?       — Прости, что хотел ударить тебя.       — Ничего страшного, ты еще можешь это сделать. — Он от души повеселился.       Кто-нибудь знает, почему он смеялся над абсолютно несмешными вещами?       Эдакая подушка безопасности на случай нашей сумбурной близости?       Его утонченное, надменное лицо перестало лучиться от удовольствия.       И это было намного ужаснее, чем эти постоянные, черт знает чем вызванные, дурацкие лисьи ухмылки.       Еще более удивительным было то, как он прикасался ко мне.       Ибо его внешний вид рознился с действиями.       Вот-вот он готов был заколотить взглядом приличный гвоздь, а теперь скользил ладонями под рубашкой чрезвычайно нежно, словно касался не живота и спины, а оберегал хрупкое соцветие от непогоды.       Инициатор, которому было — что вечером, что ранним утром — абсолютно плевать на все присущие невзгоды, на правила и орбиты.       Изощренный воздыхатель, отдавшийся любимому делу безответно и страстно, как последнему шедевру, вышедшему из-под опеки творца, чье дыхание уже было тронуто предсмертным шелестом…       — Хочешь секрет?       — Ну, да, пожалуй, — Ответил я, почти засыпая в его руках.       — Мы можем всё.       — Мы лишь убиваем одиночество. Никакой любви, да?       — Никакой, кроме той, о которой нельзя сказать.       — Неслабо ты зашифровался…       — Просто я не считаю нужным отрицать очевидное. — Лили развел руками. — Как ты не назови нашу связь, она не перестанет от этого существовать.       Он помрачнел, опустив голову.       Я недоуменно воззрился на друга, не понимая такой резкой перемены настроения.       — Тебя что-то гнетет.       — Какой ты наблюдательный. — Он скривился. — Знаешь, я не собираюсь демонстрировать перед тобой ту часть себя, от которой нам точно легче не станет.       — Если дело во мне, то, думаю, имеет смысл поделиться этими мыслями со мной.       — Ты знаешь, что поступаешь не честно. Сколько бы не придумал нелепых отговорок, будучи свято уверенным в своей невиновности.       — К сожалению, я не могу исправить прошлое. — Огорченно сказал я. — Это действительно так. Но думать об этом остаток всей жизни — еще глупее.       Линде повел плечом.       — Точняк.       — Мне нужна разгрузка, — Строго заявил я. — Сейчас начну винить тебя за то, что до сих пор ты не посмел зажать меня где-нибудь в темном углу.       — Не переживай. Это не сложно. Вот знать бы только, что это всё по-настоящему… Не очередная глава какого-нибудь моего нелепого фанфикшена про любовь до гроба, а реальная, незамысловатая любовь, в которой нет доминантных составляющих. Та самая, о которой я мечтал всю свою жизнь.       — Бог мой! — Воскликнул я. — Не драматизируй, прошу тебя!       Он опустошенно рухнул обратно в кресло.       — Какая глупость, — Прошептал он со злостью. — Весь мой крохотный мир, полон принципов и самобичевания.       — Увы, я бы не смог разбавить его, даже если бы очень сильно этого хотел. К тому же, чем мой мир лучше твоего? Но, сейчас, — Я выпростал сигарету из пачки, — Я бы не смог расстаться с тобой ни за какие коврижки. Мне хорошо здесь, с тобой. Потому что сейчас я чувствую, будто имею всё сразу, о чем мечтал большую часть своей жизни.       — Порой, мне кажется, будто мы специально создаем все эти длинные разговоры. Будто боимся притронуться друг к другу раньше времени. — Лили улыбнулся. — И это сложно. Пусть не тебе, но мне. Хотя, с виду, так и не скажешь.       — Прекрасная прелюдия. — Я согласно кивнул, прохаживаясь вокруг него, как голодный лев. — Ты ведь не серьезно, да?       — Наполненный грязными мыслишками в твой адрес, но корчащий из себя ангелочка с крылышками? — Ясное дело. — Линде закатил глаза. — Все-таки, животного во мне больше, чем романтика.       — Бла, бла, бла… И, начав, ты больше не сможешь остановиться, да?       — Что-то в этом духе.       Он начал меня разглядывать.       «Эх, глаза… Они всегда меня напрягали.       Вот та самая часть человеческого тела, которая буравит тебя словно два болезненных штифта — отрезвляюще, назидательно. Заставляет стыдиться собственных желаний».       Вилле Вало, который ходит-бродит, злой, сутулый, мог бы стать отличной шлюхой. Ты только дерни за нужный рычаг.       Это не трудно.       Лишь один миг.       Один шаг в его сторону.       Унизить, или возвеличить — нет особой разницы.       И Линде, который столь сильно меня любит, способен превратить любое проявление своих притязаний в многомерную композицию чувственных прикосновений.       Привлечь к себе, снять с меня верхнюю одежду, чтобы любоваться, бесстыже трогать, любопытно прислушиваться к отзвукам реакций, уделяя намного больше внимания волнительному ожиданию, чем самому процессу, в целом.       Уложить голыми лопатками на мятую простынь, пригреться на сердце.       Играть с губами, оставляя на них привкус никотиновой смолы и чего-то еще, что я называю «его вкусом», который не спутаю ни с каким другим. Тем купажом из горечи, страсти и отчаяния.       Погружать его язык в себя в неописуемо развратном танце, постыдно прощаясь в агонии с лицами тех, кому не похер, чем я здесь сейчас занимаюсь, позволяя какому-то Линдстрему нашпиговать себя горячим мокрым пальцем, задыхаясь от наслаждения и предвкушения чего-то одуряющего и взрывного.       Схватить его за шею, не боясь всей этой напыщенной злости, которая отразится на его лице, чтобы запечатлеть на каждой вене беглый, благодарный поцелуй.       Освободиться от поясов, кожи, нижнего белья, чтобы стать еще ближе. Чтобы чувствовать, как его тепло разливается по телу, как молоко, как кофе, как горячий шоколад.       Испустить надрывный вздох, когда пламенные губы наконец-то сомкнутся на эрегированном члене.       И, не смогши сопротивляться наваждению, отнять его лицо от сосредоточенной работы, чтобы наградить взглядом полным любви и желания. Смутиться еще больше, когда по его подбородку потечет эрекция, когда он прикроет глаза в полнейшем восторге от победы над собственной трусостью, слизать без остатка плоды нашего греха, исступленно отправляя его за конский хвост обратно. Как анахолл, как любимую секс-вайф.       Не сумев более сдерживаться от невероятного давления податливой глотки, излиться, исступленно напрягаясь, пытаясь расслабиться, тщетно, агонизируя без надежды на спасение.       — Тебе нравится, Вилле?       — Нравится.       — Я не слышу, — Он окончательно освобождается из тесных джинсов.       Без лишних слов, приходится заставить его поторопиться, ибо я не готов до бесконечности всем своим видом выказывать болезненное желание.       Да и Линде это вовсе не по кайфу. Однако, он все еще пытается не сделать мне больно.       Но нет такой боли, которую я бы не перенес.       Совсем не страшно.       Только расслабься.       Теперь я узнаю, за чем гонятся все эти славные ублюдки, которых я трахаю в задницы. Почему они так стонут, будто дети, лишь пальцы успевай под язык закладывать, чтобы еще больше надругаться над безвольной куклой с повисшим членом.       Расслабляясь, я уже не просто желаю, но упрямо настаиваю на действиях.       И Линде едва ли сдерживается.       Его бедра сводит от напряжения.       Слишком мало времени, чтобы суметь подготовить меня, как следует.       И я пишу об этом так, словно кто-то виноват, но это совершенно не так.       Просто, это слишком приятно, чтобы быть готовым замарать несколько страниц беспрестанной гонки за оргазмом.       Поначалу все, что происходит, кажется мне нелепым, безобразным, но веселым.       Постепенно изнурительная истома накрывает меня подобно куполу, оцепляя от реальности в вакуум.       Лишь болезненно приятные толчки возвращают сюда, в гостиную, где мы занимаемся любовью под задумчивые звуки комбоусилителя.       Линде, я умоляю тебя, если произойдет еще один толчок головки почти на уровне поверхности, я растворюсь, и я, блять, не шучу.       Вынув член, он полюбовался проделанной работой, чтобы мстительно вернуться к исступленно медленной экзекуции.       Мне казалось, что он стал еще больше. Это едва ли удавалось терпеть.       Пустяк даже тот факт, что под определенным углом ему удавалось совершать нечто невероятное.       Тогда я вылетал из реальности, слеп или еще что-то. Словно бы мог, буквально на секунду, лишиться сознания, ибо это было более, чем одуряюще.       Смертельно приятно. Как вам такой термин?       — Ты очень хорошо это делаешь, — Прохрипел я.       Линде нашел мою ладонь, нежно ее сжимая.       -… — Он лег сверху.       Его невероятно горячее тело дрожало.       Обнимая и держа мой член в кулаке, он проникал без малейшего труда, в отличии от начала процесса.       Легкие, почти невесомые, движения кружили голову.       — Ты совсем расслаблен, — Прошептал Линде, гладя меня по голове. — Мне это нравится.       Я беззвучно рассмеялся.       Еще бы мне не быть таковым.       Сам Бог велел…       — Ты — шлюха. — Линде покачал головой, разглядывая масштабы катастрофы. — Сейчас ты согласен на всё, что угодно.       Я посмотрел на него затуманенным взглядом.       — На всё, что угодно, если это будешь ты. Но, боюсь, ты вряд ли перегнешь палку. Ибо я не знаю, насколько сильно можно изощриться, более того, чем мы с тобой сейчас занимаемся.       — Хорошо это, или плохо, но этот день станет самым лучшим в моей жизни… — Парень задумался, — Чего у меня вообще в жизни было такого, способного покрыть своим размахом получасовой трах с тобой? Правильно. — Нихера.       — Я ведь ничего такого не делал, ты понимаешь, о чем я толкую?       — И не надо. Достаточно одного лишь факта, чтобы я окончательно свихнулся. — Линде вернулся к привычной амплитуде.       Разумеется, ему было сложно вновь сосредоточиться.       Для этого пришлось погрузиться в полную тишину.       А когда пришел пиковый момент, он вжался в меня, как в единственное возможное спасение.       Нет, не кончил.       Он был куда запасливее, чем я мог подумать.       Перевернув меня на живот, он отвлекся.       Самым популярным желанием в списке ближайших, было кончить мне на живот.       Раскидав кудрявые волосы по подушке, я прикончил себя за полминуты, запрокидывая голову назад.       Время замерло, в свойственной ему манере.       Это происходило каждый раз, когда заканчивался воздух в моих легких.       Долгих несколько секунд, я отсутствовал, наслаждаясь необыкновенным чувством необычайного насыщения, что не успела сменить пустота, которую я испытывал всякий раз, едва ли наступала развязка, как сигнал мозгу о немедленном приступе безмерной грусти.       Открыв глаза, я знал, что увижу его растерянное лицо.       Лицо Линдстрема, который испустит напряженный вздох, приходя в себя и обнимая меня так, как, наверное, еще никто не делал до этого.       Даже моя мать…