отпылали наши корабли;

       она хотела просто придать телу горизонтальное положение. перенести всю тяжесть с позвоночника на прохудившийся еще в советское время матрац. дать возможность полученным ранам схватиться, а крови перестать сочиться из открытых порезов [ведь о ней самой позаботиться некому, да и вряд ли она доверится]. русская сыворотка сделает свое дело, она зарубцует раны, свернет кровь, даже уймет физическую боль, но до этого комнату будут оглашать едва различимые стоны. все будет происходить тихо - никто не услышит // не увидит этой слабости [наташа плотно закроет все двери, да и стонать будет в подушку], но от этого не убежать. тело чувствует каждый неровный сбившийся комок ваты, что возможно причиняет еще больший дискомфорт. она медленно прикрывает глаза и считает до десяти, тоже медленно [чтобы на счет "десять" снова открыть глаза, не дав себе заснуть]. сон - это слишком непозволительная роскошь для нее. для них всех. она научилась балансировать на тонкой грани реальности и забвения. она прекрасно помнит, как в алой комнате рыжей запускали ток по венам [подобно горячей лаве], стоило той лишь сомкнуть веки. помнит, как окатывали ледяной водой, стоило лишь на миг забыться. помнит как солнечного сплетения касался чей-то сильный почти металлический кулак, вышибающий из грудины всю жизнь, что все еще теплилась в девушке. она помнит это все, и вряд ли когда-нибудь забудет. это все отложено литосферными вековыми плитами, что впитаны уже в код днк.        за окном льет дождь. капли громкими ударами стучат по карнизу. питер никогда не славился хорошей погодой. она не видит окно, но практически чувствует спиной, как капли скатываются вниз по стеклу. забавно, но сколько таша себя помнит, этот город всегда отзывался своей погодой на ее внутреннее состояние. этот факт заставит уголок губ дернутся в нервной ухмылке. и она снова закрывает глаза. отпускает себя на десять счетов // на десять ударов сердца [и еще один, но в нем она не признается никому]. порой она вспоминает то время, когда еще не была привязана к людям со сверхспособностями. на прикроватной тумбе до сих пор стоит музыкальная шкатулка с маленьким ключиком. в шкатулке живет маленькая балерина, создающая обороты вокруг своей оси в такт музыке. эта вещица была единственной вещью, оставшейся после отца. нат никогда не была щепетильной, но от чего-то именно этот предмет из прошлого больно терзал все самое потаенное. и девушка вспоминает как маленькой девочкой бредила о карьере балерины [тогда она считала, что только это может принести ей счастье, и нет страшнее беды, чем та, где ты не выдерживаешь позицию апломба хотя бы несколько минут]. вспоминает как долго и горько плакала, когда не смогла завершить коду с первого раза. за этим воспоминанием тут же притягиваются и другие: как ночами напролет тренировалась у деревянного стола в гостинной, как ныла после этого спина и как не слушались на утро ноги. девочке бы играть в дочки-матери в ее то возрасте, но она грезила чем-то более высоким. а что получила по факту? низкое, грязное и приземленное. от которого не оттереться // не отмыться. романова вновь распахивает свои изумрудные глаза и возвращается в реальность [в очередной раз закрыв ту музыкальную шкатулку и запрятав ключик в горы грязного белья].        а ведь все могло быть куда проще и банальнее. всей этой мишуры могло вообще не быть. все могло быть по-другому. еще тогда в будапеште, расставляя все точки над и, направив свой кольт на бартона, - история могла принять совершенно другой оборот. клинт должен был убить // уничтожить, ведь тогда еще неизвестная русская шпионка перешла дорогу агентам щита. у хоукая всегда была своя позиция и свои приоритеты. своя правда, которая помещалась на конце его стрел. мало кто знает, но ему удалось тогда ранить романову, всадить в шею тонкую иглу, смоченную сильнейшим снотворным, от которого девушка отключилась почти мгновенно, не успев даже осознать произошедшего. он мог тогда убить ее. мог. но не убил. забавно, но только он с самого начала всегда ставил на нее. тогда почему не он? почему не бартон?.. и русская задается вопросом, а действительно ли она рада тому, что оказалась в рядах мстителей? работая на кгб, она никогда не задумывалась над моральной стороной происходящего, никогда не копалась в скрытых талмудах внутренних инстинктов, никогда не смотрела на жертву как на нечто большее, чем просто мешок с кровью и костями. кем бы жертва не была. пусть хоть самим апостолом. она взводила курок, прицеливалась и мягко нажимала указательным пальцем. а если оружия рядом не было, на помощь всегда приходил бесценный опыт практики в красной комнате. тогда было куда легче - взять и просто перечеркнуть то, что доставляет неудобство, лишив себя [и заказчика] этого неудобства.        она сидит на этом гребаном стуле уже несколько часов. часов, что кажутся вечностью. пальцы уже давно перестали выстукивать свой равномеренный речитатив. а роджерс находится где-то там, на границе своих видений и снов. она знает // догадывается, что эти сны наполнены далеко не зелеными садами, но понимает, что здесь она уже не властна. сюда бы ванду с ее способностью копаться в чужих мозгах. романофф хочет озвучить эту идею сэму, но не успевает, так как взгляд цепляется за слишком болезненные попытки капитана подняться. и будь на месте роджерса кто-то другой - беннер, бартон, да кто угодно - она бы помогла. подставила бы, так сказать, дружеское плечо, на которое можно опереться, которое послужит тем вековым дубом, который не даст упасть... но не делает этого. устала. чертовски устала биться головой об стенку и доказывать кому-то [ему] жестокость этого мира. устала раз за разом сшивать по лоскутам поврежденное тело. устала убеждаться в том, что и этот раз не последний. и потому она просто молчит, когда роджерс приходит в себя. она молчит и тогда, когда он почти приказывает соколу покинуть комнату [конечно, как же по-другому. мы же не можем жить без приказов]. она продолжает молчать даже тогда, когда стив начинает свой монолог. лишь слегка тяжеловато поднимается со своего кресла и подходит к окну, за которым все также продолжает лить дождь. глаза цепляются за стекающие капли по стеклу и пытаются сфокусироваться хотя бы на одной, которая не движется. но все тщетно. вдыхает. - тебе бы сейчас полежать, пока раны затянутся. она целенаправленно не отвечает ни на одну из произнесенных фраз, игнорируя те почти на корню. голос сухой, присыпанный песком, как перекати-поле в пустыне. - я итак потратила слишком много часов на то, чтобы сшить тебя. на этот раз делает выдох, но все также продолжает стоять спиной к комнате.        они всегда были диаметрально противоположными, хоть по факту обладали в крови почти одинаковым набором формул и маркёров. таша сравнивала свою и сыворотку кэпа с элементарной модернизацией компонентов. скажем так, то, что кружило в крови девушки - было демо-версией. не без своих недостатков и багов. демо-версии всегда не отличаются идеальностью. вот и романофф была таковой. с капитаном все было иначе. там все пытались довести до идеала [но не перестарались ли?]. в воздухе провисает это не высказанное 'как ты не можешь понять', и она его ощущает почти тактильно [оно режется, колется, жжется], и ловит себя на мысли, что действительно не может. не способна. не в состоянии переступить этот рубеж. - знаешь... замолкает на мгновение, чтобы сосредоточиться, - помощь - вещь такая... она не всегда актуальна, если о ней не просят. но тут конечно же дело твое, романова даже хмыкнет раздраженно на свою же реплику, - ты же кэп, гордость америки, идеальный солдат и мужчина, стремящийся привнести справедливость в этот погрязший в мерзости мир. только знаешь, в какой-то момент рядом может не оказаться никого, кто подберет тебя со дна этого мира, когда ты в очередной раз ринешься оказывать помощь. и черт подери, нат также знает, что она будет до последнего вдоха биться и проклинать все вокруг, лишь бы такого не произошло. она специально будет обезличивать сейчас ситуацию, не называть конкретных имен и всеми силами абстрагировать ситуацию, чтобы только не перейти на личности. но снова и снова слышит о нем // о зимнем [так его именует сама романова] // о баки [так преподносит стив] // о барнсе [так он прописан во всех собранных на него досье прошлых лет]. и от этого сводит скулы. она вновь начинает считать до десяти и лишь на последнем счете выдыхает. - стив... слишком тихо, но комната слишком маленькая, чтобы не услышать. хочет сказать много и надрывно. высказать все, но... - о чем ты сейчас говоришь, черт тебя подери? голос срывается на шипение, и она таки поворачивается лицом к кэпу, уставившись прямо в глаза мужчине, - еще пару часов назад ты болтался где-то между жизнью и смертью, и я вот этими руками скраивала твою грудину по лоскутам просто из-за того, что ты "хотел помочь". из-за этого твоего "хочу помочь" я поставила в опасность свое единственное убежище, о котором никто не знал, и если это место будет раскрыто... мне претит врать до омерзения и я не побоюсь признаться, что на данный момент единственным моим сокровенным желанием является уничтожение твоего барнса. делает шаг вперед, сокращая расстояние между, - и по факту я этого еще не сделала лишь по одной причине - потому что он, черт побери, тебе дорог! и мне никогда не понять эту сакральную истину ваших нежных чувств, уж прости, милый, вот такой ущербной я сотворена, на слове милый сделает акцент болезненного сарказма, - но не надо меня обвинять в своем помешательстве. хватит. надоело. ты и без меня прекрасно справляешься. сама не замечает как выпаливает все на одном дыхании и лишь после понимает, что уже не хватает воздуха. громко вдыхает.