***
Тесно. Их было трое в её голове. Она, снова она и стена цвета лондонского тумана, растекающаяся вязкой дымкой, чтобы разделить их обеих, поглотить прошлое. Странно и слишком много для одной маленькой головки, чтобы разобраться, кем из двух девочек Хоуп является. Первое пробуждение было по-настоящему пугающим, сообразить, что вокруг девочки происходит, не получалось. В сознании металась в панике одна мысль: «Я не помню, кто я. Ничего не помню», хотя оформить её словесно, а не одними эмоциями, она смогла лишь после приема пищи. Еда, кажущаяся манной небесной, утихомирила израненный голодом желудок, но принесла с собой боль иную: тело не смогло принять непривычно много пищи после долгой голодовки. Вместе с больной сытостью пришло собственное имя, пришли слова на разных языках и поставленные им в соответствие понятия, картинки. Наступал новый год, потянувший за собой новый уклад жизни семилетней Хоуп. «Фортуна не только повернулась ко мне лицом, она ещё и воздушный поцелуй послала» — как-то подумала Хоуп, перекатывая по столешнице бронзовую монетку с изображением козла. Unum knut. Кто-то положил её мимо кармана и, глянув на маленькую монетку, махнул рукой, не желая поднимать. Девочка подобным не страдала, и кнатт перекочевал в её «копилку». Копилка была сугубо воображаемой и на деле представляла из себя неприкосновенный запас в шесть кнаттов, а это, если перевести местные деньги в более понятные материальные вещи, всего лишь кружка плохого пива, флоббер-червь в загашниках у Эша или обед, состоящий из бедной похлебки и кусочка хлеба. Негусто. Первое, чему учит Лютный, это, засунув своё горе и переживания подальше в глубины душонки, держать ушки на макушке. Слушать со всем вниманием тихие разговоры нижней части переулка, которая выходила на Диагон аллею. Всех торговцев низа, которые могут обеспечить подработку, можно по пальцам пересчитать, но вслушаться лишним не будет. Если только беседующие не прикроются куполом, что тоже случалось нередко, скрытностью и осторожностью здесь не страдали, ими наслаждались. И стоит прислушиваться к редким выкрикам верхних узких кварталов, быстро решая, что нужно сделать: подобраться поближе или спрятаться в надежном месте, чтобы не попасть под раздачу. Верхний переулок заменил ровные улицы на истоптанные разветвления узких лестниц, ведущих в тупик или к тайным ходам, а законопослушных и в целом безопасных соседей на темных магов и мертвецкую тишину. Хоуп впитывала все, как губка, стараясь уравновесить отсутствие старых воспоминаний новыми знаниями, и бесстрашно исследовала переулок, изучая вывески. Она просто не знала, чего стоит бояться. — Дешевые ручки умываются в Хог, — недовольно бормочет дряхлый человек неопределенного пола, усевшийся на ступени около «Белой Виверны». Большинство жителей Лютного такие: непонятные и неопределенные — без ярко выраженных отличительных черт, так что запомнить их очень сложно. Маг хмурится, сплевывая в сторону, прямо под ноги бредущим «серым». Низшая каста — их так зовут за выцветшую кожу и потемневшее от долгой носки тряпьё, заменяющее им одежду. Серые могут сколько угодно быть чистокровными и даже потомками легендарного Мерлина, если им так хочется думать, но до их происхождения никому нет дела. Почти все Серые обречены остаться сквибами, или, как их еще называли, видящими— изгоями без возможности более колдовать в мире, полном магии. Все равно, что остаться без легких. Воздух — вот он, везде, куда можно дотянуться — ты только руку протяни, а вдохнуть не сможешь. Магия считалась практически живой одухотворенной сущностью, которая могла помиловать, одарить благословением, а могла и жестоко наказать провинившихся. Серые каким-то образом провинились перед магией не то невыполненными клятвами, разорванными обетами, убийством собственной крови и плоти, не то отживали оставленные заковыристым проклятием дни, лишенные рода, денег, способностей. Странно, что многие относились к волшебству потребительски, не желая изучать больше необходимого минимума: чары света, левитации и, возможно, запирающие вместе с отпирающими. Или дело было в отсутствии у них палочек? Серым по статусу не полагался инструмент колдовства, на палочки, даже смастеренные местными или подпольные — уже бывшие в использовании несчастливо закончившего жизнь мага — им не хватало денег. Плохо быть бедным, плохо быть Серым и дожидаться участи никому не нужного сквиба. Хуже, чем жизнь бездомного видящего, может быть только участь ингредиента, спрятанного под прилавком обычной с виду лавки без вывески. На глазах любопытной Хоуп продавец в такой безымянной лавке пересчитывал, как ей показалось, человеческие пальцы, хранящиеся в непримечательном ящичке. Почувствовав на себе пристальный взгляд, он оскалился, словно потерпел неудачу в попытке дружелюбно улыбнуться, и жестом поманил к себе. Девочки и след простыл, стоило мужчине поднять руку с красноватыми разводами. Верхние узкие, рассчитанные только на одного-двух человек, улочки после того случая стали выглядеть гораздо страшнее и опасней, а пазы между темными камнями брусчатки казались заполненными бордовой запекшейся кровью. Ей тогда посчастливилось прогуляться по территории Гильдии — закрытого общества наемных убийц, в правила которых не входило причинение вреда незнакомым девочкам. Наверное, ведь все бывает впервые. В районе Гильдии ей попался в руки чей-то кожаный кошель, многообещающе позвякивающий богатым внутренним миром, но ждущие ладони сначала почувствовали укол, а потом обжигающий жар, и Хоуп выбросила не принявшую её вещь на дорогу. — Снова будешь искать на нарезку? — поддерживая разговор, вяло интересуется собеседница, косая на один глаз старуха Эйва из мастерской под «Веселой Ведьмой», что на параллельной лестнице относительно «Виверны». В последнем заведении в подпольной комнатке Хоуп, можно так выразиться, жила, а правильнее сказать — ночевала. «Белая Виверна» — находящийся во владении четы Брюганов паб, на круглой вывеске которого почему-то был нарисован не очень уж белый дракон. Семья её хозяев — как бы неприятно это не звучало для свободолюбивой натуры девочки, отрицающей возможность принадлежности кому-либо — любезно позволила Хоуп подрабатывать официанткой на полставки. Хозяйка Хель была строже мужа, но в дни её руководства Хоуп выпускали в зал до закрытия паба: разносить закуски и хлебные корзинки, собирать деньги со столов, проверяя соответствие суммы заявленным продуктам. Сэр Брюган доверял ей только оттирать следы разлитых на столы липких напитков. Но упаси Мерлин работников упрятать монету за пазуху! От Хель мало не покажется, хоть она и не выглядит как воительница-валькирия, в моменты гнева женщина преображается до неузнаваемости. Кажущийся более суровым глава семьи был не столь педантичен, оставляя работу по пересчитыванию дневной выручки жене, а сам удалялся в букмекерскую со стопочкой монет. Хоуп не нравилось обслуживать людей в зале и дело крылось даже не в нежелании трудиться. Ей было неприятно находиться в окружении большого количества поддатых магов — преимущественно мужчин; женщины тоже заходили, но на порядок реже — и ощущать каждой клеточкой тела их чувства. Её маленькая особенность — восприимчивость к эмоциям, которая приносила немалый дискомфорт, однако пользу этого умения не признать было нельзя. Нехорошие намерения чутье тоже угадывало, регулярно выручая Хоуп. Оплата несложной работы шла в счет ночлега девочки, после чего она оставалась должна еще сикль. Долг, правда, все рос и рос, потому что сторонних подработок не хватало на все необходимые расходы. Тем не менее, она считала, что это невероятная удача — остаться под неким покровительством мадам Хель, а не оказаться выкинутой в уличную канаву к Серым. Откуда она взялась в Лютном, Хоуп не знала, как не помнила большую часть своей жизни. Откладывать многочисленные вопросы «на будущее», до лучших времён, было не так уж сложно, но порой она сдавалась, натыкаясь на очередное безответное «почему» во время вечерних размышлений. Её долго-и-счастливо казалось несбыточным и бесконечно далеким, и Хоуп тихо оплакивала несчастливую жизнь брошенного ребенка, лежа на непонятном сером тюфяке — своей импровизированной постели — пока не забывалась беспокойным сном. Она надеялась, что сны развеют персональный лондонский туман в её голове. Надеялась увидеть маму и папу, можно во сне, а лучше, если они придут и заберут её домой. Хоуп, как иронично — имя ей дано под стать, продолжала надеяться. С мастерской под «Веселой Ведьмой» и самой косой Эйвой, правый глаз которой немало пугал Хоуп (он был покрыт белесой пленкой, и немилосердно закатывался в сторону висков, будто хотел вовсе сбежать с лица старухи), девочка успела познакомиться. Волей-неволей узнаешь своих соседей с ближайших улиц да завсегдатаев паба, когда будешь каждый день слоняться по округе, а в мастерскую девочка заглядывала по поручению женщины из комнаты-для-ночлега — забрать постельное белье. Косая Эйва занималась исконно женскими делами и зарабатывала этим на жизнь, а в положенные часы отдыха собирала сплетни со всего переулка. В мастерской (которой больше подошло бы название прачечная) она штопала износившиеся вещи, на заказ выделывала кружева на зачарованных колюшках, отправляла самовяжущие спицы делать шерстяные носки, гетры или кофты; стирала безвозвратно испачканные скатерти или белье с очищающими зельями, которые приготовить было под силу не каждому. Зельеварение популярностью среди переулочных не пользовалось: дорого выходило с учетом разнообразных котелков, мешалок и ножиков, а уж про официальную цену ингредиентов и говорить нечего. Умные и умелые открывали небольшие аптечные пункты, естественно пользующиеся популярностью, ведь в аптеках Диагон аллеи можно оставить целое состояние, сплошь сложенное золотыми монетами. Торговцы старались передавать дела по наследству, обучая ремеслу детей или внуков, потому еще оставались в Лютном артефакторы, целители да зельевары. Потому внучка аптекаря Эша, будучи всего на пару лет старше Хоуп, уже преуспела в нелегком зельеварческом ремесле, которое сама девочка с сияющими от радости глазами — значит, она только-только постигла новый рецепт — называла искусством. — Сами найдут. Не мне же резать, — поставил точку в диалоге бесполый собеседник старухи, который в итоге оказался мужчиной, судя по лишенному осторожной плавности движению вверх, к одному из тупиковых кварталов. За ним уже семенил худосочный ребёнок с шапкой буйных кудрей на голове, чтобы предложить свои свободные руки. Женщины, по наблюдению Хоуп и собственному скопированному у них поведению, стараются проплывать в людском потоке, сливаясь с вечерними тенями от редких фонарей и не менее редко появляющейся на небе луны. Небо было видно клочками, окрашенными в разные оттенки серого, между скошенными крышами вытянутых домов, которые девочка сравнивала с болезненными страдальцами. Хоуп не любила постоянные дожди, сменяющиеся на мокрый снег, который успевал растаять до приземления на брусчатку. Не любила и извечную влажность, от которой волосы не успевали высыхать и жутко мерзли ноги, руки и нос. Но ясные лунные ночи, когда молочный небесный шарик окружали только полупрозрачные облака, просто ненавидела. В сердце тогда поселялась невыносимая беспричинная тоска, от которой на эту самую Луну хотелось оборотнем выть. — До Коффина за кнатт! — Выкрикивает мальчик, выглянувший из-за двери «Борджина и Бёрка», нервно переступая с ноги на ногу и оглядываясь назад, в магазин. «Наверное, хозяйский сын» — равнодушно отмечает Хоуп, перебивая саму себя в потоке мыслей и с интересом наблюдая за почти случившейся дракой двух оборвышей из «черных». Черные — следующее сословие, стоящее выше Серых, но не дотягивающее до весьма обеспеченных и родовитых Белых. Средний класс, в права которого входила возможность получить работу и вылезти из помойной канавы, что уже значило немало. Хоуп тоже относилась к Черным, за что, разобравшись в расслоении Лютного, от души поблагодарила мадам Хель и её мужа. Они позволили ей получить подработку, сразу же подняв её на уровень среднего класса, и хотя бы за это Хоуп будет обязана им. Чумазый, словно только что из дымоходной трубы вылезший, паренек успевает первым к порогу магазина антиквариата с приставкой «темный» и выхватывает письмо — но скорее короткую записку — из рук юного Борджина. Можно долго расписывать причинно-следственные связи этого утверждения, спрашивать, почему именно Борджин, но Катаракт Бёрк просто-напросто еще не обзавелся детьми, довольствуясь, по слухам, ролью дяди для своей обожаемой племянницы. А слухами, как известно, земля полнится… — Ви’ра, — звонко отвечает хозяйскому сыну мальчуган и уносится, проворно петляя среди вышедших на свою охоту Серых. Стенания попрошаек разбавляются страдальческими охами и вздохами, которые поначалу раздражают непривычного к ним человека. Хоуп молча жалела Серых, спрятанных в тени склонившихся над дорогой домов, но поскорее проходила мимо. Сочувствие было не настолько необъятным, чтобы пуститься во все тяжкие и присоединиться к этой касте. Фортуна уже отвела от нее участь смертницы, не стоит злить высшие силы. Девочка, потеряв из виду мальчишку и рассеяно покачав головой, поторопилась уйти обратно в паб, пока её не утянуло в толчею, образовавшуюся на узкой части переулка из-за упавшего замертво человека. Ви’ра — значит «хорошо», и разобраться в местном наречии оказалось достаточно просто. Проще, чем приучить себя к осторожности и научить руки послушно работать, а голову и тело отдыхать на тюфяке, который с большой натяжкой можно назвать комфортабельным. Старый драный мешок в качестве одеяла тоже не хотел вызывать положительные эмоции, как и не желал защищать от холода или впитывать пролитые девочкой слезы. Хоуп поражалась, отчего она не замерзает ночами, будто её обнимает и прижимает к груди кто-то тёплый, заботливый, родной. И эти ощущения, наподобие яркой Луны, вызывали необъяснимые чувства, точно пришедшие из жизни до тумана в голове. Надежду, грусть, привязанность к кому-то важному, но забытому. В переулке почтовыми совами становились юркие дети, не теряющие возможность заработать лишние пару кнаттов на приличный обед, потому что сов обычных жители Лютного недолюбливали. Совы были обучены находить адресата в любой точке острова Великобритания, а за обычными пернатыми могли прийти и «крансоперые» — авроры, названные так за алый цвет парадных мантий и бордовый повседневных. Кому же может понравиться столь грубое нарушение личного пространства, особенно если ты намереваешься притворяться мертвым и носу не казать ближайшие несколько лет. Сегодня лупоглазая птица, завтра дятел из министерства… своих мелких почтальонов хватает. Детей, правда, водилось не очень много, всего трое или пятеро из зажиточных, вроде Эрики Шайверетч — той девочки-зельеварши, и около пятнадцати Черных. Письма сбрасывались у невидимого барьера за «Борджином и Бёрком», как раз в месте заметного расширения улицы, а оттуда их подхватывали ребята. Любители вести длинные переписки вели деловое общение со своим посыльным почтальоном, который не оставался обделённым и потом, зажмурившись от счастья, обнимал заработанную буханку хлеба. Задумавшаяся Хоуп не сразу почувствовала на себе пристальный взгляд (между ним и плохим предзнаменованием давно стоит поставить знак равенства), а когда спохватилась, было поздно. Предплечье было крепко сжато сильными пальцами, несмотря на явную старость их обладателя, а девочку оттеснили к стене. Хоуп с отчаянной надеждой на «обойдется» подумала, что научиться защищаться — первое, что ей стоит сделать после приобретения волшебной палочки. На колдовство без палочки ей таланта не хватит, она еще не похожа на Гильдейских наемников, что одним взглядом могут «случайно» спустить старую черепицу с крыши на незадачливого прохожего. Вернулись мысли про заполненные кровью неплотные стыки между камнями, и ей вдруг стало неуютно стоять на земле. Паб представился самым уютным и приятным местом в мире, там хотя бы полы чистые — это она сама проверяла за еженедельной уборкой. — Вы меня убьете? — поинтересовалась Хоуп, заглядывая в лицо своему почти-похитителю и подмечая, что до дня рождения, который у неё, по словам мадам Хель, точнехонько на Самайн, она может и не дожить. Вообще было глупо спрашивать у хозяйки о дне рождения, мадам Хель так сразу и сказала, но потом, на удивление мягко улыбнувшись, ответила на вопрос. В тот день Хоуп прониклась окончательной благодарностью к мадам, хотя все еще не очень любила её и побаивалась гнева владелицы паба. — Мертвые не умирают, — философски ответила старуха, поморщившись и удобнее перехватывая худую ручку Хоуп. Сощуренные глаза или сморщенное, как от стакана огневиски залпом, лицо — частая реакция на слова девочки, произнесенные с небольшим акцентом. Невесть откуда взявшимся немецким акцентом, который даже в мыслях не оставлял Хоуп, норовя исковеркать все звуки, и его наличие девочка добавила в воображаемый список вопросов, на которые обязана получить ответ. — Пойдем, фрау. Может и выйдет из тебя чего, не совсем белоручка, видно, что работала. — Почему? — недоверчиво уточнила Хоуп, выжидая момент, чтобы ударить побольнее под дых и рвануть к «Виверне» или в логово под скатом крыши. Узкие улицы так странно сжали один интересный дом, что с одной стороны он сохранил все свои три этажа, а с другой улочки видна была лишь крыша и дырки в черепице, сквозь которые легко можно было скользнуть внутрь и спрятаться на пустующем чердаке. Там обычно заседали ребята из Чёрных, пережидая неблагополучные времена и холодные ливни, а может и жили там постоянно. — Говоришь ты интересно, будешь Фрау. И чтоб не слышала «косой Эйвы», для тебя мисс Айвори, — принялась раздавать указы «мисс Айвори» под скептическим взглядом маленькой девочки. — Или лучше мадам Айвори? Не было печали. — А может леди Айвори? И никаких печалей, — пропела Хоуп, не запнувшись на хитром звуке «th», за что тут же похвалила себя. Эйва хочет взять её в мастерскую? Обучить своей науке, чтобы оставить дело по наследству или получить помощницу? Что ни говори, а с плохим зрением, как у старой женщины, мелкой работой заниматься сложно. Взвесив все «за» и «против», которых оказалось не так много с каждой из противоборствующих сторон, девочка кивнула. Будет преступлением упустить такую удачу. — Ви’ра.***
Ни на что, кроме жалости к своей незаметной персоне и своей же извечной удачи, покровительство косой Эйвы Хоуп списать не смогла. Отзываться на прозвище «Фрау» было почти приятно, во всяком случае неведомой немецкой части сознания точно, а стирать вещи с добавлением двух капель очищающего раствора не так уж сложно. Внутренне девочка все равно содрогалась, испытывая неприязнь — такую же интуитивную, как и половина её чувств — к даже виду таза с замоченным бельем. Хоуп, мало смыслящая в магических порядках, здорово удивилась не всесильности магии. Конечно, заклинания облегчали большинство муторных процессов, а домовые эльфы умели влиять на пространство на ином, чем маги, уровне и моментально выполнять работу, за которую мисс Айвори получала деньги. Но, прислуживай эльфы каждому желающему магу, работные не нужны были бы, как и почтовые совы, доставляющие не только письма, но и некоторые мелкие заказы. В конторе «Эльф-трубочист» давали домовика в аренду за условное вознаграждение, а целый эльф в постоянное услужение — это же еще большее состояние нужно, чем для похода в аптеку. Эйва объяснила важность собственной мастерской именно так — то есть трудом на благо обыкновенных людей, неискушенных эльфийской службой — при этом горделиво подбоченившись. — Какому умнику придет в голову заклинание для глажки, я бы в лицо ему посмотрела. Так тебе и скажу, Фрау, посмотрела бы на него и поклон бы отвесила. Так тебе и скажу, — пожаловалась старушка, с ленцой передвигая палочкой достаточно тяжелый чугунный утюг, от которого во все стороны клубами поднимался пар, пока рядом с ней послушно парили над тазами с горячей водой мантии. Воздух наполнялся густой, тяжёлой прелостью, и ноги мёрзли от сквозняка, ползущего по холодному полу. Хоуп в это время, поджав ноги под себя, послушно выполняла собственное задание — училась сноровисто делать ровные стежки: прямые, косые, петельные — чтобы после исчертить весь клочок ткани разнообразными строчками. Косая Эйва испытывала потребность передать свои умения и дело преемнице, чтобы мастерская не была оттяпана владельцем «Веселой Ведьмы» и не превратилась в очередное помещение притона. За неимением собственных детей и иных родственников, Хоуп подошла на эту роль идеально, только девочка ещё не решила, насколько ей нравится такое будущее. — Делаешь строчки? Руками не научишься делать, так сколько палкой не маши, не выйдет шва. Шевели пальчиками, пока они при тебе, и не коли себя, смотри, — Хоуп тяжело вздыхала, недовольная однообразными действиями, от которых здорово уставали глаза. Мысли после десятого стежка уносились прочь от шитья, неизменно приходя к теме еды. Голод голодом, а чтобы готовить по книге рецептов, только лишь коснувшись нужного блюда кончиком палочки, нужно, во-первых, иметь палочку, а, во-вторых, быть мало-мальски знакомой с кухней и кулинарией. А не то продукты будут безнадежно испорчены, как можно испортить пряжу неумехе-вязальщице или выбросить на помойку тонкие нити паутины — этот факт неизменно вызывал неприятную дрожь — из которой мисс Айвори делала кружева. Над мастерской шумели посетители «Веселой ведьмы», уже принявшие увеселительные. И если пьяных магов Хоуп перестала бояться после второй стычки в пабе, возникающей Мерлин знает из-за чего, то ненормальный смех клиентов притона посылал мурашки по позвоночнику девочки. От них начинали чесаться рубцеватые шрамы на спине, причины появления которых она не помнила, но, догадавшись, что это следы ожога (ладно, соседка по комнате для ночлега подсказала) Хоуп стала здраво опасаться огня. Особо её пугал способ путешествия, который она подглядела в «Борджине и Бёрке» — каминная сеть. Люди шагали в горящий зелеными огнем огромный камин, растворяясь в высоких языках пламени или появлялись в них, непринужденно перешагивая через каминную решетку и отряхивая следы сажи с одежды. Любопытная девочка зареклась меньше подсматривать по лавкам Лютного и ни за что не пользоваться каминами. — Тёть Эйва-а, — протянула Хоуп, отрываясь от увлекательного процесса обметывания кривого края обрезка. Задорная ткань в цветочек, раздобытая без сомнения у магглов, сначала понравилась девочке, но спустя долгие часы, проведенные с ней наедине, цветы начали здорово раздражать. И вовсе они не красивые, как оказалось. Старуха издала неопределенный звук «мхм», говорящий о том, что она внимательно слушает. — А почему наверху так смеются? И кричат потом? — Потому что дряни наглотались. Нам Эрика приносит «чистилку», а в «Ведьму» заносит особые эфиры, травку, — возмущенная старуха оборвала себя на полуслове, обернулась и, строго погрозив кулаком девочке, добавила: — Не смей, Фрау, ходить туда. Потеряешь, что имеешь, так тебе и скажу. Так тебе и скажу. Легка на помине, в мастерскую ввалилась юная зельеварша, захлопнув за собой дверь и прислонившись к ней всем телом. Она вся дрожала, но пыталась быстро отдышаться и сказать, наконец, нечто важное. Эйва моментально среагировала, даже не прикасаясь к палочке кинув «Колопортус», и задвинула тяжелый маггловский засов. На Эрике лица не было, и без того огромные карие глаза были широко распахнуты, девочка стирала со лба мелкие капли пота, спустившись на пол. Вдруг в дверь громко постучали, грозя выбить её к Мордредовой матери, на что Эйва не моргнув глазом бросила ещё одно запирающее. Хоуп замерла в ожидании объяснения, отложив свои строчки в сторону и выползая из своего уютного угла на лавке. Над девочкой мостились многочисленные полочки, и она почти сбила их головой, когда кулак вновь впечатался в деревянную дверь. На её памяти, а провела она в мастерской всего-ничего, подобный случай был первым. Судя по реакции мисс Айвори, дебоширы ломились в мастерскую регулярно. — Я зна-аю, ты з-сздесь ве... вертлявая блядь, — заплетающимся языком проорал громыхающий псих, дополнив несвязную речь требованием открыть дверь и сдаться на его милость. Икая через раз и мерзко подхихикивая, он поделился своими планами относительно, очевидно, Эрики: — Натяну эту ма... ик... ленькую шлюшку, а она бу-удет крчать. Ик. Порву её, бду вдалбливаться во все дрки, пока не нана... надоест, — он жутко рассмеялся, — им всем нра-нравится, кгда я грубый. Я... Ик... Круцио их, а они сто-онут, грязне девки. Эрика качала головой, закрывая ладошками уши, и Хоуп, преодолевая страх, подобралась к девочке, неуверенно её обнимая. По-другому показывать участие и желание утешить Хоуп не умела, но она очень хотела, чтобы Эрика не чувствовала себя одинокой сейчас. В одиночку переживать все свои страхи гораздо сложнее. Ей приходилось бороться с кошмарами одной, она знала. — Мерлин милостивый, ей же всего десять, — прошептала Хоуп, с ужасом поглядывая то на Эйву, то на дверь. Юная зельеварша, всегда казавшаяся девочке самоуверенной гордячкой, позволяла поглаживать себя по волосам, подрагивая от сдерживаемых слез. Хоуп чувствовала, как волнами сквозь её тело проходят чувства страха, жалости, стыда — чужие чувства, которые она перенимала у Эрики. — Шайверетч, — позвала её старушка, а Эрика закачала головой так резко, что Хоуп побоялась, как бы она и вовсе не отвалилась. — Взбесились? — На этот раз она кивнула. — Девочки там? — Снова слабый кивок головой и новый несдержанный всхлип. Старуха устало провела рукой по лицу, её правый глаз тревожно сдвинулся еще дальше к виску, как бывало в минуты напряжения или усталости. В последний раз стукнув кулаком по крепкой двери и бросив нечленораздельное проклятие, мужчина ушёл. Шум наверху усилился, слышен был треск ломающихся стульев и звон стекла, а потом пронзительно закричала неизвестная девушка. Она успела сказать только «умоляю», пока звуки не стихли, искусственно заглушенные заклинанием. Мертвенная тишина показалась еще страшнее диких криков, всех в мастерской пробрал мороз. Эйва знала, что сейчас творится в помещениях «Веселой Ведьмы», девочки, наученные жизнью и наслушавшиеся речей невменяемого мага, догадывались. — Бедные, — горько пробормотала Эйва, а потом, моментально собравшись и вернув расположение духа, выглянула из мастерской. С удивительной сноровкой подняла вцепившихся друг в друга девочек с пола, подталкивая их к двери. — Идите, мелкие, дома всяко лучше. Бедные девочки. Шайверетч, ты у деда Эша универсальных попроси. Бедные, так я вам и скажу. И другие слова были лишними. «Все как раньше. Люди везде одинаковые» — возникла сама собой мысль в голове все еще подрагивающей от страха Хоуп, которая просто приняла на веру схожесть того «раньше» и этого «сейчас». Думать о сюрреалистичном устройстве памяти не хотелось. Она не помнила, как добежала до «Белой Виверны», расставшись с Эрикой сразу у двери прачечной. Не помнила, как свалилась на свой тюфяк, с головой накрывшись мешком, чтобы не слышать ругающегося мужчину с кровати у окна. К счастью, голос соседа нисколько не был похож на голос того психа, но Хоуп уже ничего не слышала. В ушах шумело, и повторялся, без единого шанса прекратить эту пытку, короткий крик незнакомки, отчаянный всхлип внучки аптекаря и причитания Эйвы. «Бедные…»