***
Диагон аллея стала одной из самых больших радостей, случившихся с Хоуп в магическом квартале, и в то же время одним из самых больших разочарований. Чистая, наполненная яркими домиками улица, пестрящая новенькими вывесками разнообразных лавок и витринами магазинов. Степенные взрослые маги, не входящие в черно-белый круг жителей Лютного, и их непоседливые дети, усердно прячущие наполненные предвкушением лица за масками серьезности, скопированными у родителей. Юные волшебники хотели казаться старше и — вот прямо сейчас — получить вожделенное письмо в Хогвартс. О школе не затихали разговоры ни у витрин со скоростными метлами, новинки в ассортименте появлялись почти каждый год и сейчас пределом мечтаний служил «Чистомет-2» тридцать четвёртого года выпуска — ребята представляли, как привезут собственную метлу в Хогвартс, чтобы все убедились в их непревзойденном совершенстве. В кондитерской Шугарплама закупались лакричные волшебные палочки, на которых браво тренировали заклинания маленькие волшебники, вызывая друг друга на шуточные дуэли, но и в королевстве сладостей предположения о будущем факультете и любимом предмете в школе не отпускали детей. Хоуп слонялась по Диагон аллее, когда было невмоготу терпеть темноту «родного» Лютного и мрачные взгляды, сулящие неприятности. Чем больше новосозданных воспоминаний наполняли её память, тем больше тяготили девочку трущобы и пугающее ощущение принадлежности узким грязным улочкам, где её принимали за «свою». Потому что она была чужой среди счастливых ребят, что улыбаясь дергают за дорогие мантии своих аристократов-родителей (Хоуп боялась представить, сколько её жизней понадобится, чтобы оплатить фирменную мантию с двойным «Т», а эти золотые дети бездумно тянут к ткани грязные руки). — Отец, я обещаю, что не возьму новую метлу в Хогвартс раньше второго курса, прошу папá, — … и упрашивают на покупку того самого «Читомета-2», сверкая честными-честными глазами, не догадываясь, как многое им дано уже сейчас. Потерянное ценишь вдвойне, а потерянное навсегда в стократ больше. Хоуп напоминала себе грустное неупокоенное привидение, старательно пытаясь слиться с более простыми — и особо любимыми ею — полукровками, при этом с интересом слушая сплетни об отпрыске Малфоев и о его красавице-матери, что, по авторитетному мнению куда как менее красивых женщин, с ног до головы была вымазана косметическими кремами из «Омолаживающих зелий мадам Примпернель». Хоуп относилась к заявлениям скептически, издалека чувствуя неприкрытую зависть, которая облаком висела вокруг полноватых дам средних лет, не годящимся в подметки даже мадам Хель, что уж думать об утонченной миссис Малфой. Её вместе с супругом и сыном девочка видела всего раз, но не запомнить светлую женскую фигурку, которая придерживалась за локоть мужа ладошкой, скрытой тканью перчатки, не смогла. Собственная мама Хоуп, чей образ трепетно собирался в воображении, в тот день обрела такие же перчатки и столь же нежную фарфоровую кожу. Хоуп тоже завидовала, но не деньгам светловолосого мальчишки, что уже сейчас ходит задрав нос, а тому, что у него есть семья. Мама, отец, дом, в котором наверняка есть большая библиотека, большой сад, усыпанный яркими цветами, и несколько эльфов, готовых выполнить указания хозяйки. Эльфам богатых домов, кажется, тоже можно было позавидовать… Грустным привидениям вход в большинство магазинов был закрыт — не пройден фейс-контроль, точнее сейф-контроль. В тех же «Зельях мадам Примпернель» Хоуп и понюхать не дадут средство, заживляющее следы ожогов. А к «Твиллфит и Таттинг» вряд ли подпустят, и даже манекены этого бутика презрительно отвернутся от любопытной девочки из Лютного. Людей из переулка невзлюбили с тех давних пор, когда в него свозили больных красной чумой, и до сих пор можно было найти каменные печи с конусовидными крышами, оставшиеся в наследство. Девочка невольно вздрагивала при виде этих «домиков», в которых не смеют прятаться даже бездомные Серые. Уже давно не видели магов с окрашенным багрянцем белком глаз, эпидемия прошла, чумные жуки были изничтожены, а лазарет-Лютный остался живым напоминанием о неприятном прошлом, раздражающим, точно вскочивший прыщ на чистом лице добропорядочного общества. Лощеные чистокровные с достатком выбирали для прогулок спуск до северо-восточного тупика от помпезного «Гринготтса», неизбежно напоминающего кому-то о финансовых затруднениях, а другим о натертых до блеска золотых галеонах, горки которых растут в сейфе гоблинского банка. На этом отрезке разместились самые дорогие лавки, самые красивые цветы выставлялись на подоконники верхних этажей, а резные ставни окошек едва ли не каждый день подкрашивались в неизменно яркий цвет. Камины дымили чище, солнце светило ярче, снежные хлопья не таяли в полёте, а сказочно спускались в танце на чистую брусчатку — все, чтобы гости тупика были рады и довольны. Больше всех улыбались милые маленькие леди, наряженные в симпатичные легкие платья с накидками летом и теплые мантии с настоящим мехом зимой. Северо-восточная часть Диагон аллеи признавалась лучшим местом, чтобы показать новый выходной наряд, обсудить политику министерства или ненавязчиво представить наследника важным людям, чтобы создалось впечатление абсолютной случайности заранее продуманной встречи. Свидания молодых и не обделённых деньгами волшебников тоже проходили в ресторане или кафе на северо-востоке. Однако от этого взгляды, которыми обменивались девушки и юноши, не становились менее влюбленными. Хоуп наблюдала и счастливые пары: щечки юных дам заливал прелестный румянец, когда молодой человек делал особо приятный комплимент или бережным движением заправлял за ушко выпавшую из прически прядку волос; семейные люди, прожившие вместе не один десяток лет, обмениваются ласковыми взглядами и прикосновениями рук. Но девочка становилась невольной свидетельницей и бурных ссор. В ресторан врывалась разъяренная жена, не глядя запускающая яркие заклинания и поднимая крик, а пойманный на горячем муж пытался оправдаться и аппарировать со своей вспыльчивой женщиной подальше, чтобы резко сократить число свидетелей скандала. Хрустальная люстра, переливающиеся радугой подвески которой были видны и с улицы сквозь длинные окна, побывала свидетельницей роковых встреч, признаний в любви, отказов на предложения принять руку и сердце, согласий выйти замуж, дружеских примирений и временных «мирных договоров» между заклятыми врагами. Играл сам собой рояль, выучившись нажимать клавиши без помощи музыканта. Черный, белый, белый, черный — решались жизни, сама Судьба села за инструмент и незримыми касаниями оборачивала неудачников счастливцами, а зазнавшихся любимцев Фортуны возвращала на бренную землю. Белый, черный, черный… Хоуп получала искреннее удовольствие от наблюдения за маленькой обособленной жизнью под сенью сияющей хрустальной люстры, эмоции магов на северо-востоке были куда как более деликатными, мягкими, они не оглушали девочку, а скорее вежливо оповещали о своем существовании. Волнение перед встречей, нервозное ожидание ответа, смущение теплой волной заливающее лицо, влюбленность, отзывающаяся покалыванием в кончиках пальцев. А некоторые люди были пустыми, не проявляющими никаких чувств, хотя они смеялись, сердились, но по-тихому, закрываясь от любого вторжения. «Мне тоже надо так» — думала Хоуп, заочно уважая этих закрытых магов за тишину, которую они приносили её сознанию. Громче всего чувствовали магглы, но и игнорировать волнами разбегающиеся от них эмоции было легче. Из паба «Дырявый котел», недалеко от Лютного переулка — настолько близко, что иногда незваные гости прилетали по каминной сети в «Борджин и Бёрк», промахиваясь с адресом — в магический район выходили ошарашенные магглы, сопровождающие одаренных детей. Последние выдавали восторженный выдох, едва справляясь с выбором: быстро просочиться сквозь уже закрывающуюся кирпичную кладку, чтобы вернуться в знакомый родной город, или бегом рвануть вперед, к таинственному, и, несомненно, сказочному миру магии. В сказочности сомнений не возникало. Как же — кругом пряничные домики в натуральную величину, которые только на зуб не попробовать, а витрины магазинов уставлены до неприличия странными товарами. Котлы всех материалов и размеров, вывешенные даже за пределами магазина, как будто внутри лавчонки им не хватило места — Хоуп усмехалась, прикидывая, насколько старым является тот или иной экземпляр для привлечения внимания — стеклянные колбочки, заполненные разноцветными жидкостями, заполняли широкий подоконник аптеки «Слизень и Джиггер», заставляя задуматься о свойствах столь богатого содержания. — А от этого блестящего фиолетового эликсира я смогу вырасти? Или уменьшиться, как Элис в Стране Чудес? — вопрошали эти невозможные дети, захлебываясь восторгом, как будто предел их мечтаний — это стать семи футов ростом или уменьшиться до нескольких дюймов. А лучше и то, и другое, только по очереди. Хоуп восторгов не разделяла, догадываясь, что фиолетовый блеск — чистой воды бутафория, а изменения размера тела принесут одни неприятности. Но ходила следом за семействами магглорожденных волшебников, сопровождая их на всех этапах покупок, прописанных в списке, и посмеивалась, глядя на пораженных взрослых. Вот кто был бы не против сбежать в Лондон, подальше от неизвестного, а главное, вытекающее из первой характеристики — потенциально опасного мира. Но магглы совершенно не следили за своими карманами, чем — торгуясь и договариваясь со своей совестью — пользовалась Хоуп. Не до жиру, всего несколько шиллингов, возможно крону, от потери которых эти с виду солидные люди не обеднеют. Девочке эти монетки обеспечивали сытую жизнь на несколько недель или кров на месяц, правда, совесть с трудом внимала голосу прагматизма. — Я эгоистка? Конечно, эгоистка, драконья ж печенка, — спорила сама с собой Хоуп, в конце концов добиваясь успеха в этом нелегком деле. Пораженная совесть замолкала, а девочка ходила к «менялам» в гильдейском районе, которые принимали любую маггловскую валюту и меняли по более выгодному курсу, чем грабительский Гринготтса. Пенс равен кнатту, а на сикль можно сменять два шиллинга, если меняла в хорошем расположении духа, или полукрону в обратном случае. Магглорожденных и их родителей всегда сопровождал кто-то из преподавателей (но только в первый поход на Диагон аллею) и, как опытный гид по «правильным» местам, каждый раз отправлял будущих первокурсников проторенной тропой. В «Мантии на все случаи жизни», где производство школьной формы пущено на поток, затем в пугающую разнообразием гадостей и неприятными ароматами аптеку Малпепперов (чем ужасно злил их извечного конкурента Джиггера), а в итоге путь заканчивался либо «Волшебным зверинцем», из которого трудно выйти, не приобретя нового друга и питомца, либо легендарной лавкой волшебных палочек Олливандера. «Самый старый магазин волшебных палочек» — говорилось в приветственной речи клиентам. «Самые дорогие волшебные палочки во всем торговом квартале» — переводила с рекламного на человеческий язык Хоуп, глядя на покрытую пылью и тоской витрину, богатую одной только палочкой. Скоро еще одно счастливое дитя выскочит из лавки, сдувая несуществующие пылинки со своего драгоценного приобретения. Не меньше двух-трёх галлеонов оставляют клиенты Олливандеров, а это целых… тридцать пять сиклей. — Там сердцевина из золота, а рукоять испещрена самоцветами, — ворчала девочка, не понимая, чем палочки подешевле будут отличаться от купленных в «самом старом магазине». Тридцать пять сиклей за одну только палочку — неподъемная цена для таких как Хоуп, впрочем, добыть другую часть золотых, оставляемых школьниками, было также нереально. — Проще душу продать, чем собраться в Хогвартс… Для покупателей с некоторыми финансовыми проблемами существовали прелестные развалы старьевщиков на западе Диагон аллеи. Из рук в руки передавались метлы, мантии, книги и учебники, нужные для зельеварения весы и котлы, даже перчатки из драконьей кожи. А уж о глупостях вроде неполных чайных сервизов, столового серебра, неизвестно откуда взявшихся колдографиях и говорить не стоит. Обладая должным упорством, обделенные богатым наследством маги могли найти настоящие сокровища в беспорядочных кучах барахла. Стопками прямо на земле хранились потертые книги, встретить в которых помятые листы или чужие заметки было проще простого, корешки их выцвели, потеряв былую яркость, а чтобы прочитать название приходилось приглядываться. Бледно-красный смешивался с серовато-оливковым, прошитым замысловатым узором. Хоуп нравилось разглядывать диковинные растения, сплетающиеся в уникальную вязь, точно это не простой рисунок, а особый язык. Старик-старьевщик поначалу гонял девочку, принимая за очередную воровку, но потом махнул рукой. А Хоуп ничего не взяла ни тайком, ни оплачивая покупку. Только гадала, что может скрывать в себе «Словник Чародея» или «Сонеты Колдуна», пока пальцами обводила буквы на обложке. Рядом валялся сборник «Поэмы Мередит», украшенный изображениями играющих на лирах муз и незамысловатых трав. Да, внутри каждой книжки должно прятаться настоящее сокровище, раз его часть неудержимо стремится выбраться наружу, задерживаясь на плотных корешках и обложках. И плохо, если за этой красотой окажется пустышка. Без знаний, без смысла и морали, без малейшей ценности. «Флориш и Блоттс», хоть назывался даже не лавкой, а магазином и обладал большой популярностью, содержал книги в совершеннейшем беспорядке, так что поиск нужного издания по конкретной теме становился испытанием. Рядом с тонкой брошюркой толкования снов выстраивались в произвольном порядке рунные словари, пособия по высшей трансфигурации, справочник по выбору метлы и сборник легенд об опаловом огне. Тем не менее, по большому магазину, напоминающему лабиринт из-за обилия высоких стеллажей, сновали работники, готовые проводить посетителя к нужной книге и принять покупку. К чему такие сложности Хоуп поняла не сразу, сначала решив попытать счастья и поискать подходящие книги самостоятельно. Покупать их она не собирается, но не откажется почитать, не отходя от полки и сосредоточенно делая вид, что бездумно листает книгу. Как бы размышляя, нужна ей такая или нет. «Стандартная книга заклинаний» под номером два, отложенная за ненадобностью каким-то мальчишкой, перекочевала в руки Хоуп, которая принялась читать названия разделов. Ей нужно найти хоть что-то про потерю памяти и желательно про её чутье, но лучше бы про память. Предыдущие экземпляры откладывались после прочтения обложки. «Прочь от порчи» и «Психология гиппогрифов» точно не подходили под нужные критерии, как и «Энциклопедия поганок». Глава 7 или Заклинание Изменения памяти — зацепилась взглядом за заголовок Хоуп и задержала дыхание от восторга — Заклинание относится к ментальным… вывести палочкой, сосредоточившись на куске воспоминаний… словесная формула Obliviate… имеет несколько направленностей… полная потеря памяти зачастую необратима… методы лечения: вмешательство легилимента, зелья… побочные эффекты: дезориентация во времени и пространстве, заторможенн… Хоуп тяжело выдохнула, наткнувшись на пугающее слово «необратима». Она не сможет вернуть себе воспоминания? Или методы лечения сработают и на ней? Книга вдруг захлопнулась, больно «куснув» разворотом руку девочки, точно «Чудовищная книга о чудовищах», запертая в надежно зачарованном шкафу за отвратительное поведение и попытки укусить читателя. Хоуп еще опасливо обошла тот стеллаж, не желая попасть под раздачу агрессивной книги, а рослый крепкий мальчик — тот самый, что отложил книгу заклинаний — с горящими глазами направился к опасному шкафу. Книги залаяли на него, распахивая зубастые пасти, а бесстрашный — наверное, его распределили на Гриффиндор — паренек протянул руку сквозь цепи, чтобы погладить переплет злодейки. «Слабоумие и отвага» — так описывала качества гриффиндорской братии Эрика, отправившаяся в Хогвартс в этом году, а до того с трепетом изучившая историю школы. Она одна из первых женщин семьи Шайверетч, которая получит полноценное образование, а не домашнюю специализацию на аптечных зельях. Гордая внучка аптекаря Эша наметила факультет Слизерин для поступления, а Хоуп не посмела сомневаться в достаточной амбициозности старшей подруги. На тыльной стороне ладони стало проявляться красное пятнышко, растекающееся чернилами, чтобы принять конечную форму странного рисунка. Дважды перечеркнутая стрела, направленная на девочку, вместо наконечника у которой было изображено перевернутое сердце. Метка замерла. — Это, — Хоуп с трудом справлялась с дрожащим голосом, разглядывая диковинное «украшение». Книга, сделав свое темное дело, сама собой вернулась на полку, встряв в свободную щель, — Что это? Ход мысли прервало тявкающее повизгивание, которое исходило от стеллажа с зубастыми книжками и громкий счастливый смех. Следом раздался сдавленный выкрик и хлопок: — Рубеус, сейчас же положи «Чудовищную книгу о чудовищах», — строго отчитывал смелого парня его, видимо, отец, лязгая цепями шкафа, — Ты еще даже не первокурсник, эти опасные книги не игрушки для детей. Девочка, невольно подслушавшая разговор, даже отвлеклась от созерцания новоприобретенного клейма и присвистнула, другими глазами оценивая Рубеуса. «Это он еще даже не школьник, а вымахал! Вдвое шире меня, а уж про рост и думать не берусь. Я, конечно, не дылда, но этот будущий гриффиндорец точно попробовал «Фиолетовый блеск» и уподобился выросшей Элис из чудесной страны» — восхищенно думала Хоуп, представляя, каким будет этот мальчик к первому курсу. А к выпуску и совершеннолетию… Он вообще сможет пройти в лавку, не пригибаясь и не боясь занять все свободное пространство внутри крошечных магазинчиков? Великан… — Мне понадобятся зелья, — размышляла вслух Хоуп, возвращаясь в темный Лютный переулок, дружелюбно кивая неуверенному в себе юному Борджину. Он выбрался на крыльцо и выглядывал на лестнице гонца, который принесет ответ на записку, которыми регулярно обменивается его отец с гробовщиком Коффином. Борджин восхитительно смутился, но тем не менее позволил себе ответный кивок. Еще один невозможный ребенок, как только он остается таким стеснительным и мягкотелым в Лютном? — Только вот есть ли они у нас в аптеках? И насколько дорого мне обойдется моя память?***
Диагон аллея стала глотком свежего воздуха, показавшим, чего стоит добиться и о чем мечтать. Не о волшебной палочке, а о знаниях, которые помогут выбраться из трущоб навстречу лучшей жизни. Подальше от притонов, от гильдий и нищеты. Дорога до кабинетной была знакома Хоуп, туда ежедневно относилась выручка «Белой Виверны» и там же, в достаточно просторной и богато обставленной комнате, делались выговоры работникам. В их число нередко умудрялась попасть Хоуп: то оказавшись не в то время и не в том месте; то за серьезные провинности, вроде умалчивания о кладке пеплозмеев за барным столом — она не знала, что от нее может начаться пожар. Или, что еще хуже, сознательное утаивание яйца огненных змеек, которых девочка жалела. Одного змееныша она даже вырастила, спрятав среди негорящей утвари: в дырявом старом котле, выложенном обломками черепицы, а необычный питомец, оценив заботу о его появлении на свет, долго ластился к рукам Хоуп, прежде чем уползти в камин. Его примеру отчего-то последовали другие ползучие гости паба, которые отложив в незаметном месте раскаленные яйца (девочка лопаткой для угля перетаскивала их в горящий очаг), отдавали ей последнее тепло, обвиваясь вокруг рук или шеи, свесив длинный хвост на грудь и щекоча кожу тонким язычком. Там же они и осыпались пеплом, умирая. Если бы Хоуп не знала дорогу наизусть, то обязательно заблудилась бы даже в небольшом коридоре с тремя дверями, что сделать очень сложно. Голова болела особенно сильно и вряд ли эмпатия — как выяснилось по-правильному её чутье называется так — тому причиной, в подтверждение метка на тыльной стороне ладони зачесалась, покалывая. — Здравствуйте, мадам Брюган, — равнодушно выдала приветствие Хоуп, аккуратно постучав костяшками по двери и мышкой проскользнув внутрь. Никаких стуков, хлопков и криков — все чинно и благородно, насколько может быть благородной девочка из Лютного. «Домовики Блэков куда благородней», — язвительно обнадежила себя Хоуп, наслышанная о болезненной гордости за свою чистую кровь и безграничном снобизме этого семейства. Даже блэковские эльфы презрительно относились к магам ниже по статусу — особенно когда несколько лет назад прогремел анонимный справочник чистокровных, так называемых «священных двадцати восьми» — и с превосходством смотрели на продавцов, у которых забирали заказы для хозяев. Подневольные домовики — и те кичились происхождением, иногда больше хозяев, стоит заметить откровенности ради. С этими мыслями Хоуп в свое удовольствие почесала рисунок, который даже начинал ей нравится… Сердце, пронзенное стрелой? Или стрела, несущая перевернутое сердце, то есть ненависть? — Тернер, — мадам Хель не терпела фамильярности в обращении к ней, допуская в личных беседах только мадам или хозяйка Брюган, хотя была бы ее воля и за спиной не слышалось бы «миссис смерть» и простое Хель. В честь скандинавской повелительницы мира мертвых. Однако, с подчиненными эта женщина не снисходила до официальных приставок мисс или мистер, всячески показывая свое главенство, свою власть. И говорила она медленно, тихо, так что нужно было напрягать слух и ловить каждое слово, но лучше бы позволяла себе повышать голос — и то не было бы так страшно стоять перед мадам. Выгонит или нет? — Я не для того тебя, девочка, вытащила из ямы, хотя не должна была, — Хель показательно вздохнула, — Это все доброта моя душевная заставляет держать подле себя всяких… убогих. А ты смеешь в открытую разгуливать по борделям, как последняя шлюха. Хоуп удивленно распахнула глаза, отвлекаясь от неутешительных мыслей о собственном будущем, которые преследовали её все утро, и забывая об усталости, мучившей её тело. Голос разума — или таки пессимизма — грешил на болезнь, которая подкосит девочку и отправит в вечный сон смерти. Хоуп это совершенно не нравилось, ей только девятый год, и это явно не тот возраст, в котором она хотела бы повидать Мерлина и праотцов. — Где ещё ты найдёшь такого великодушного мага, что согласится терпеть тебя? Не забывай, тебе ещё отрабатывать долги, на которые я смотрю сквозь пальцы и все ещё не выгоняю взашей, — женщина отчётливо фыркнула, возмущённая собственным неблагоразумным поведением, и потёрла двумя руками переносицу. — Ты больше не ходишь по притонам. Слышать не хочу, что Анхель Брюган привечает в своём доме падших девок, — кажется, поражённая Хоуп выбрала не лучший момент, чтобы снова почесать зудящую метку на руке, потому как мадам слитным движением поднялась и, как хищница, в один момент оказалась рядом, задирая рукав кофты. — Что это? — холодом в голосе можно было бы замораживать яйца пеплозмеев, чтобы потом продать в ближайшую лавку ингредиентов. — Не знаю, мадам, — провалила попытку ответить ровным голосом девочка и, не выдержав, звонко чихнула, прикрываясь свободной рукой. Хоуп не знала, откуда хозяйка паба узнала, где она бывает, а главное — какое ей до обычной девчонки дело. Хотя, она возможно волновалась за репутацию, о существовании которой Хоуп, например, не задумывалась. Возмущение безвыходной ситуацией, в которую её загоняет Хель, было потушено одной разумной мыслью: «Молчи, Хоуп, не то отправишься к Серым». Она поищет другой способ найти денег на выплату долга, на еду и простейшие вещи для существования. Или тайком продолжит бегать к Эйве в мастерскую, после чего вынужденно переберётся к собратьям по несчастью на полуразрушенный чердак. Что это у неё на руке? Что с ней самой, с обычной девочкой Хоуп? Она не знала. — Не знаешь… — пробормотала женщина, выпуская руку с, как показалось Хоуп, брезгливостью, — Знак попавшего под проклятье воришки ты не знаешь, а заработать его успела… Проклятье воришки — так вот что сделала книга во «Флориш и Блоттс», оставившая след на руке за слишком долгое чтение. Хоуп не оплатила учебник по заклинаниям, и чары решили, что тот был недобросовестно украден. Ну как можно было оставаться такой наивной и предполагать, что она может читать, сколько ей вздумается, и не заплатить за это. А она ещё поражалась Борджину, сама-то не лучше. Разве что более неусидчивая. «Глупица, — пожурила себе Хоуп, обещая на будущее досадно хлопнуть себя по лбу, когда перестанет болеть голова, — Не бывает бесплатных обедов, только если закусывают тобой»