Надежды вечная весна

Красный — слишком насыщенный и яркий — цвет бил по глазам, в которых отражалась разраставшаяся внутри неукротимая паника, а утекающие песком сквозь немеющие пальцы секунды пускали глубокие трещины по тщетно возводимой стене деланного безразличия и притворной смелости. Бравада испарилась, как только в поле зрения появилась алая комната и пошел обратный отсчет. Исходил на нет июль, особенно жаркий в этом году, и переулок задыхался душной пылью, иссушая потрескавшиеся губы и ветром подбрасывая песчинки в лица, но в обычной комнате «Ша Нуара» сконцентрировалось самое пекло. Оно душило не хуже страха, сбивая и без того неровное дыхание, и Хоуп, устав бороться против сезонной жары, в бессилии опустилась на кровать. Высокая, ноги едва достают до пола, а гладкое покрывало радует лоснящейся под ладонями прохладой, даже раздвинутый балдахин пытается создать иллюзию уединения — непозволительная роскошь быть предоставленное самой себе выпадала Хоуп нечасто — но желудок предательски сжимался от одной мысли о том, что среди этой роскоши произойдет. Алая комната — обычная, в общем-то, комната, мало чем отличающаяся от лазурной или изумрудной — могла бы вызвать чистый восторг своей обстановкой: золотыми вензелями на стенах (их узор повторять пальцем почти так же интересно, как обводить замысловатые рисунки на обложках книг), мягчайшим ворсом ковра, в котором утопают ноги, не догадываясь, скольких усилий стоит такой эффект. Хоуп не нужно было догадываться, она на собственном опыте это знала. Как знала, что красоты Лондонских улиц и пляж на берегу Темзы ей милей, чем клетка красных стен. Она ждала с противоречивыми любопытством и отчаянием, когда на циферблате вызванного из воспоминаний Большого Бена — он успешно заменил недоступный ей Темпус — стрелка отмерит пятнадцать минут. Тик-так, тик-так. Так бегут секунды, которые Хоуп желала не то поторопить, не то заставить замереть на месте? Бом! Бом! Раздастся роковой бой ушедшего времени? — Ожидание смерти страшнее самой смерти, так ведь? — попыталась приободрить себя девочка, улыбнувшись через силу, но, забывшись, вернулась к нервному покусыванию коротких ноготков. Вот-вот, с секунды на секунду должна распахнуться резким движением дверь, впуская таинственного клиента. — Каким он будет? Ожил в воображении натуральный образ классического посетителя «Белой Виверны». Сощурив один глаз, он оценивающе глядит на главную по залу Саманту, и Хоуп может почувствовать выбивающие из колеи несдержанные желания и эмоции наравне с алкогольным запахом. Им окутаны гости паба, беспечно толкующие о своих делах, и голос того классического посетителя неприятно выделяется среди других голосов. Грубый, зычный, заставляющий вспомнить взбесившегося мага из притона, а разум твердить непрерывно: «Беги, беги». Такой точно откроет дверь так, что та с глухим хлопком встретит стену, и также шумно он захлопнет лазейку за собой, говоря: «ты в западне». Его могли бы звать… Джо. А его полукровного рыжего друга-собутыльника с жидкой, клочками взошедшей на лице, бородкой кликали бы Салли. — Вдруг я напутала? — задалась вопросом девочка по прошествии получаса, когда часы во второй раз пробили конец отсчета. Ногти были оставлены в покое, но требующее выхода напряжение науськало Хоуп сминать и разглаживать ткань легкой юбки. Она, конечно, не в кукольном стиле Бетти Кинг, зато немаркая и доставшаяся почти задаром: сшитая у Косой Эйвы из старого маггловского платья, дополненная несколькими рунами для долгой носки. — Не четверть часа ждать, а четверть и час в придачу? А может, клиент окажется занятым аристократом, которого мало кто заподозрит в ведении тайной жизни? Например, платиновый лорд Малфой, точно не похож на ведущего двойную жизнь мага. А он придет, выпустив из комнаты в темный — чтобы труднее было разглядеть лицо — коридор лишь тонкую струйку света, и бесшумно прикроет дверь. Одетый в самый простой из нашедшихся в гардеробе летний костюм (он все равно будет стоить безумно дорого), он продемонстрирует стать, красоту тягучих движений и вкрадчивого голоса, готового заставлять принимать на веру слова аристократа. Лорд Винсент — так будут звать богача, прячущего скелеты в шкафу, и надевающего идеальную маску уважаемого мага — и с его тихим приходом насыщенный алый разбавят еле уловимые горьковатые нотки парфюма. — Он должен быть особенным. Примечательным, — продолжала размышлять Хоуп, бездумно расхаживая по комнате: от стены до стены, как хищник в клетке, как бьющийся за свободу паучок, спрятанный в закрытой банке. Только паучка ждет неминуемый конец в виде сушеного ингредиента для зельеварения, который без доли брезгливости возьмет в руки Эрика, употребив по назначению. А Хоуп еще побарахтается, ухватит холодными руками полотно счастья, вцепится намертво, и если не спрячется в коконе из него от всего жестокого мира, то хотя бы оттяпает собственный клочок. И разве удивится кто-то, узнав, что мир сложен, жесток? Несправедлив к не заслужившим того, безжалостен порой и так же холоден, как стены горячего алого цвета. Глупо, наверное, упустить момент, которого так долго ждешь и так упорно избегаешь, но шорох воздуха и звук шагов застали Хоуп врасплох, занятой разглядыванием черно-белых набросков тушью весьма неоднозначного содержания. В переплетении линий можно было разглядеть замысловатый портрет или силуэт женщины, и, едва не упав на нетвердых ногах во время разворота, Хоуп с тем же интересом уставилась на Него. Все придуманные образы: любители выпить и покутить Джо и Салли, многоликий лорд Винсент, добряк-сквиб Марк — забылись, отошли на второй план, уступая место главному — реальности. Она царапнула подобием разочарования, разрывом шаблона об особенном том-самом-клиенте. А в нем не нашлось никаких выдающихся черт, не являлся он обладателем золоченых волос и ярких голубых глаз, как красавец Фенрир, и лицо его было обыкновенным, гладким, даже без следов щетины. И волосы обыкновеные — еще не черные, но уже не темно-русые — глаза карие, которым не шло сравнение с янтарно-коричневым крепким огневиски, но и не были они похожи на бесконечную бездну темных глаз мадам Хель. Заурядный, ничем не выделяющийся из общей массы, самый простой мужчина. И именно такой человек в некотором смысле завладеет Хоуп? Девочка смутилась своих мыслей, чувствуя, как поднимается по шее жар румянца, и отвела взгляд в сторону, натыкаясь им на уже виденный рисунок длинноволосой полуобнаженной девушки. И румянец пятнами — как обычно Хоуп краснела — покрыл лицо, выдавая всю неуверенность и смущение девочки. На границе чутья появилось отражение её собственного смятения, приправленное удивлением, даже неверием. Обыкновенный клиент кашлянул в кулак, прочищая горло, и поинтересовался буднично: — Это ты? — Я, — не стала отпираться Хоуп и смешно фыркнула носом несколько раз, убеждая румянец сойти и спрятаться в глубинах души. Дурацкий диалог выходит, остается только сделать его еще более интеллектуальным, — А это вы? — Я, — тоже согласился тот-самый-клиент, присаживаясь на кровать — на то именно место, где часом ранее отсчитывала секунды девочка — что показалось Хоуп ироничным, и она на деревенеющих ногах подобралась к постели, взобравшись на неё. — Ник. — она кивнула, показывая, что на понимание таких вещей её, по мнению некоторых, ограниченного ума хватает, — Я знал, что Салисе свойственно преувеличение, особенно когда дело касается женщин, но сегодня он не обманул, юное дитя. Тебе десяток лет хотя бы есть? — Не хотелось бы оказаться младше вашего ребенка, — на пальце у Ника неприметное кольцо, простой золотой ободок, как и у Ганса: тоже со скелетами, распиханными по тумбочкам, этот женатый клиент, как лорд Винс. Да, Хоуп не рослая и не упитанная. Да, не выглядит как взрослая девушка, но как минимум дюжину годочков ей можно дать без зазрения совести. — Мне минуло одиннадцать, если вас это успокоит. Ник — Николас, наверное, или Доминик — неожиданно хохотнул, растягивая губы в совершенно искренней полуулыбке. Хоуп готова была поклясться, что он сам от себя не ожидал этой вспышки веселости, но вместо этого усилиями самоубеждения улыбнулась в ответ. Мужчина разглядывал её, и девочка каждым дюймом кожи, всеми фибрами эмпатии чувствовала, как скользит взгляд по её лицу, спускаясь ниже и точно выделяя царапины на руках от недавно подрезанных около церкви роз. Казалось, что даже розовые разводы от ожога, скрытые рубахой и волосами, не укрылись от внимательных глаз. Выставленные напоказ недостатки, далеко не идеальная «дурнушка Оуп» — что сейчас выдаст обыкновенный клиент? Что ей не стоит показываться приличным людям? — Не прячь её глаза, — Хоуп удивлённо приподняла брови, посмотрев, наконец, на Ника, который откинулся на подушки и с нескрываемым удовольствием наблюдал за ней. Стало совсем неуютно: сидеть рядом с этим странным-обыкновенным мужчиной, чувствовать, будто дух из тела выбивает, заменяет другим, дорогим кому-то. В прачечной монахини заставляли отрешиться от земного, забыть все привязанности, забыть семью, забыть о своих чувствах, своих желаниях. Забыть себя, похоронить под монотонными напевами псаломов, под тяжёлым презрением, которое только и получали воспитанницы от других в благодарность за тяжелый труд. Все во имя призрачного очищения от греха. Хоуп ценила все частицы себя от пят до неровных кончиков волос, даже некрасивый ожог, кривоватые пальцы, костлявые руки. От налёта чужого в глазах, обращённых на неё, взбрыкнули мурашки, протестуя против такого замещения. — Её? — Моя маленькая британка, моя Элиза. Мудрая herzblatt, она выглядела такой невинной, наивной, как дитя, которому можно внушить что угодно. Я проверял её на пригодность к службе в армии лорда: от родословной до болевого порога, а Элиза даже не пыталась прятать взгляд от чтения. Открытая книга, но написанная справа налево, снизу вверх — я не смог выбросить её из головы ни на следующий день, ни через год. Я думал, что выучил её, что покорил, а она раз за разом переворачивала все мои представления одним лишь словом, одним поступком. Я забывал о законной жене, о наследнике, как только прикасался к её пахнущим лесом и дождем волосам. Ник говорил так, точно он находится в приемной вместе с Элизой прямо сейчас, а не изволил возлежать на подушках алой комнаты в борделе. Он сфокусировал помутневший взгляд на собеседнице, протянул к ней руку и пропустил сквозь пальцы каштановые волосы Хоуп, отводя пушистые пряди от лица. «Он может делать, что угодно», — с хладнокровным спокойствием, граничащим только с отступившей истерикой прошлого часа, отметила девочка. — Её нежным скулам, — он, поглаживая и лаская, очертил пальцами контур лица, остановившись на подбородке, и приподнял его, чтобы девочка не могла отвернуться, не могла лишить его сладостного наваждения. Будто та женщина, которую он готов был боготворить, и которая столько лет наизнанку выворачивает душу, рядом. Здесь. С ним. — И видел мои любимые глаза. Чувствовал мягкие губы на своих. Мужчина замер совсем близко от её лица, шепотом — родная — обжигая кожу, дыханием распаляя воздух, а потом прикоснулся к губам в чувственном, жаждущем поцелуе. Страх и отвращение, не то к себе, не то к этому клиенту, достигли пика, когда рот мучали его губы. Спасибо — беззвучно сказанные слова, которые девочка почувствовала, не услышала, оглушенная отрезвляющими словами внутреннего голоса. «Падшая, — закрывая глаза, чтобы спрятать скопившиеся в уголках слезы, — Продажная. Дешевая. Пустая». Горькие слова возвращали к реальности, разрываясь ядом внутри. Сложившаяся из него злоба не давала разрастись презрению к себе, ругая, проклиная Хоуп за грязь, за низость, за слабость собственную. Но она не допустит презрения к себе. Горячие губы, наконец, отстранились, давая сделать судорожный вдох, пропали с лица мужские пальцы, которые сковывали движения. Ник, пьяно улыбнувшийся самому себе, как глотнувший воды измученный жаждой путник, продолжил исповедь своей любви: — Я женился по расчету, по астрологическому плану обзавелся детьми, двумя сыновьями. Но когда Элиза забеременела, когда показала нашу — её и мою, понимаешь! — дочь, я понял, что окончательно пропал. Это не она была моей женщиной, это я стал ей принадлежать, верил всему, что она говорила. Я обожал мою Элизу. Сказала бы она на рассвете, что Солнце погаснет — и я не посмел бы сомневаться, как если бы это было пророчество Высшего. Дия была чистым цветком, не моего рода — я до сих пор задаюсь вопросом, чье же она дитя — но девочка она была особенная, ей пророчили место незаменимой правой руки нашего лидера, нашего лорда. Проект «Покоряющая миры во благо» штаба Геллерта. Так звезды над ней сошлись безо всяких гороскопов, а Элиза забрала её, сбежала на родину. Я знал это и все равно дал им уйти, знаешь почему? Он холодно, зло усмехнулся, и усмешка это неприятно испортила его лицо, заложив глубокие тени под молодыми ещё глазами. Хоуп обняла себя, обхватила руками, как будто старалась удержаться, найти хоть какую-то опору. Застывали подкожные змейки язвительности, и голова в экстренном режиме думала-думала, как не застыть камнем самой. Как остаться прежней? — Элиза сказала отпустить, и я повиновался ей. — От чего они бежали? — хрипло спросила Хоуп, все еще чувствуя на себе след чужих прикосновений, тепло чужого дыхания, вплотную прижатого к коже. Ладошками она пробегалась по плечам вниз-вверх, с отчаянной злобой стряхивая наваждение. Ей нужно выбраться, ей нужна полноценная жизнь, а не тщедушная её крупица. Она прежняя, пока к счастью тянется. Нужно, должна — терпи, Хоуп, так должно. — Простое слово, сказанное в нужный момент, может изменить жизнь, — не замечая тихого вопроса, говорил Ник, перетягивая девочку на подушки, а сам спускаясь ниже. — Она сказала, что не нужно будить спящего дракона. Расслабься, тебе не будет больно. Не бойся. Раз — исчез мир перед глазами. Сознание внезапно провалилось в глубокую темноту яркого воспоминания, которое перекрыло собой реальность, и Хоуп в извращенном предвкушении вгляделась в простирающийся перед ней новый кусочек мозаики прошлого. Сводчатый каменный зал, освещённый факелами, в свете которых искажались тени людей, превращая их в неузнаваемых чудовищ. Они хаотично перемещались, перепрыгивая от одного светлого участка, к другому, чтобы и в нем отразиться длинноруким, искривленным существом. Мелом выведен был ровный круг, внутри которого возвышались плоские гладкие камни, отмеченные выбитыми на них рунными символами. Большинство рун было незнакомо Хоуп, она узнала только старший Ансуз, обозначающий первый звук алфавита. К рунам подходили тонкие желобки, соединяя их в единую цепочку, запомнить которую девочка и не пыталась. Зарисовать бы, переписать последовательность, чтобы когда-нибудь разобраться со значением сочетаний, если хватит знаний и упорства. — Тебе не будет больно, — с приторным до сведенных зубов притворством обратился к маленькой девочке скрытый под черным балахоном мужчина, похожий на бесформенный сгусток темноты, отделившуюся от стены безликую тень одного из чудовищ. — Не бойся. Больно было не ей, страшно было не ей. В зал вволокли полубессознательное тело, небрежно закинув его на соседний камень, и восстановили меловую границу, пустив по ней тонкую полосу пляшущего огня. Молодой парень, тоже обыкновенный, простой, как Ник — но вместо странностей и порывистости было в нем нечто, вызывающее моментальную приязнь. Смиренное ожидание неизбежного, страх, отчаянное неверие плескалось в широко распахнутых карих глазах, в которых блестели не сдерживаемые слезы. И рядом с прощанием, пониманием конца теплилась жалость, жило сочувствие к малышке напротив, которая увидит все пытки, которую, возможно, ждет та же участь. Кричал от боли несчастный, пока на его распростертом теле раскаленным стилусом выводили символы, повторяющие руны на камнях и соединяющиеся в новый рисунок. Ему не давали умереть, а девочка смотрела на агонию невинного, смотрела на безмолвный последний крик сорванного горла, смотрела на искаженное болью лицо смертника. И чувствовала его с каждым зеркально выведенным на её собственном теле рисунком все больше и больше. Вместо вязкости горячей еще крови было ощущение обжигающего металла стилуса, вместо прохлады каменного зала — душная дрожь, пробивающая тело чужими страданиями. Алым окрасился свет в комнате, утяжеляя каменные своды, склонившиеся над участниками ритуала. Чудовищные тени вытянули когтистые лапы, затянули воюще-напевные прошения, похожие на долгую церковную службу у сестер Магдалины, такие же молящие интонации повторялись в катренах. Милость Высших, к которым обращены были просьбы, отвечала ярко вспыхнувшими факелами, поднявшимся выше кругом огня, впитавшейся без следа в кожу и выбитые в камне желобки кровью. И уже не просто подсвечивались стены зала, они словно покрылись кровью всех убиенных под этими надежными сводами — алый, пришедший из самой Преисподней, цвет. — Щекотать, — очнувшись от вновь пережитых страшных мгновений выдала Хоуп, чем заслужила непонимающий взгляд мужчины. Спасительные чувства, отрезвляющие, выводящие из ступора, с удвоенным упорством постарались пробиться к ней, способной их безошибочно понять. «Но какой ценой? — Хоуп не спрашивала, но невольно представила, сколько жизней было отдано ради дара, — Грязная цена, и я тоже грязная». — Она сказала не щекотать спящего дракона. — Замолви за неё слово, девочка хочет попасть в ваш Хогвартс, —потерявший все эмоции и доброжелательность мужчина объявил, что все желаемое он уже получил, и направился к господину Салисе, оставляя Хоуп семенить позади. В кулачке она зажимала три золотых монеты, вытащенные из небрежного хранилища в кармане брюк, её премиальная награда за пользу, за использованность. Сэр Руд ехидно ухмыльнулся, бросив понимающий взгляд на слившуюся с белесой стеной кабинета девочку, бледную и опустошенную. «Грешная, дурная девчонка» — злился внутренний голос, не давая впасть в уныние. «Сама продалась» — мстительно добавлял голос совести, отыгрываясь за все сворованные когда-либо деньги. — Ты просто другой человек, — хохотнул Салиса, не стесняясь присутствующих лишних ушей, а потом деловито поинтересовался, — Бонама с нее хватит, но как записать? На тебя? — Тернер, — ответил Ник, проигнорировав шпильку от сослуживца, немало удивив того хладнокровным спокойствием. Хоуп дернулась, как от пощечины, услышав свою фамилию, отчаянно желая списать все на совпадение. Волю случая, излишнюю осведомленность обыкновенного с виду человека, — Она вылитая Тернер. А к началу августа через почту Черных ей передали письмо с сургучной печатью школы, желтоватый конверт, скрывающий официальное приглашение, её билет в будущее. «Дорогая мисс Тернер… — девочка усмехнулась, вот она и стала дорогой, продешевив по-крупному один раз в жизни. — Вы зачислены на программу обучения имени М. Бонама школы чародейства и волшебства Хогвартс».

***

— Проходи внутрь, мне осталась самая малость, — поприветствовала её Эрика, впуская в еще закрытый магазин деда. Раннее утро порадовало приятной прохладой, которую Хоуп, однако, даже не заметила, — Борджин ничего не передавал? Вряд ли Хоуп заметила бы Борджина, затесавшегося в однообразную череду пустых дней. Она игнорировала работу в пабе, выбираясь в Лондон, чтобы насладиться маленькой свободой от опостылевшего Лютного, послушать уличных музыкантов в переулке святого Мартина. С милой красавицей Либерти они, смеясь, танцевали — и тогда только отпускало её мерзкое чувство опустошения. Она слушала музыку, всем существом её через себя пропускала, и делала как будто давно знакомые движения: несколько шагов с пристуком каблучком, поворот и хлопок в ладони, а после пляска по кругу в прискок. Легко, совсем как раньше. Пряталось в тайничке за кладкой и грело душу письмо с богатым содержимым: списком необходимых вещей, который не включал в себя предметы гигиены и неформенную одежду, самим письмом-приглашением в Хогвартс и оповещением о месте и времени отхода поезда, написанном на отдельном «билете», а главное — министерским чеком на получение сиротского пособия для студентов в семь галлеонов ежегодно. Непомерно большая сумма, показатель щедрости властей — ну просто клад! Предметами быта Хоуп обзавелась в Лондоне, решив, что не умрет от носки совершенно не магической одежды, а, ежели захочется, руны после вышить можно будет. Базары со старьем радовали разнообразием одинаковых юбок, расширяющихся от середины бедра и надежно прикрывающих колени; немодных уже десяток лет блуз с неглубоким полукруглым вырезом, украшенным воротничком с вышивкой. Голубые, розовые, желтые цветочки помогали отличать типовые блузки друг от друга, но первее красоты стоял размер: чем меньше, тем проще подогнать под свои параметры. «Показывать, что у меня есть деньги, отложенные на черный день, не стоит. Простота только красит», — решила Хоуп, старательно пытаясь вместиться в тесные рамки сиротского бюджета. Половина его была отдана за полный гардероб, включивший в себя как исподнее белье, гольфы и теплые гетры, обновленную обувку, так и школьную форму: юбки, рубашки, утепленные жилетки и свитер, на которые нужно будет накидывать одну из классических черных мантий. Вторая часть пособия была отдана за годовой запас пергамента и бумажных листов, чернильницу-непроливайку, перья и дополнительные инструменты для некоторых занятий, как телескоп или весы. Кровно заработанные деньги частично пошли в ход. Галлеон был честно потрачен на волшебную палочку у Киддела, что — выражаясь фигурально — замер между двух огней: древними и дорогими Олливандерами и подпольно торгующими в верхних кварталах мастерами. Выбор у мастера был не широк, зато и цены были куда приятнее, чем у иных любителей устраивать шоу из простого подбора инструмента. Длинные палочки держать было неудобно, гибкие не ложились в руку, а некоторые темпераментные привереды вдобавок старались обжечь ладони не пришедшейся по натуре девочки. Противоположная направленность магии. Хоуп остановилась на чудесно пахнущих хвоей десятидюймовых палочках: одна попроще и куда более резкая с змеиной чешуей и спокойная, пускающая по рукам легкие магические разряды с когтем грифона, более редкая и дорогая. «Все не жила дракона, — подытожила девочка, принимая решение и крепче обхватывая пальцами завибрировавшую в ответ грифонью палочку, точно понявшую, что Хоуп выбрала её, — И что же, не палочка выбирает волшебника? Как можно! Туше, мистер Олливандер.» — Нет, я не видела Борджина, — опомнилась Хоуп, отвечая на вопрос подруги и присаживаясь на рабочее кресло за столом в лаборатории. Миниатюрная Эрика — в её четырнадцать она была не на много выше Хоуп, и куда ниже своих сверстников — ловко разливала свеже-сваренное универсальное зелье по стеклянным флакончикам разных размеров. Но её отточенные движения дополнялись предвкушением, девушка почти светилась собственным светом от тихого удовлетворения и счастья. — Я поделюсь с тобой новостью, ладно? — она не была склонна к откровенности, предпочитая все свое держать при себе. Хоуп, как бы ни старалась копировать манеру подруги-покровительницы, не протянула больше недели, показывая Эрике письмо из школы. — Меня сосватали Берку, представь себе. — Тому самому? — присвистнула девочка, вспоминая и слухи о Берке да его обожаемой племяннице, и самого мужчину. Крепкий, долговязый, его можно было бы назвать привлекательным или даже красивым, если бы не маленькие, близко посаженные к носу глаза и мышиного цвета волосы, извечно приглаженные и поблескивающие от закрепляющих прическу средств. — Совладельцу лавки с Борджинами? Да он же старый! — Глупая, — цокнула языком Рик, отвлекаясь от размещения флакончиков в шкафу за прилавком и выглядывая из приемной комнаты, — Он просто жил подольше моего, но Катаракт не старый, он богатый. — Но ты же его не любишь! Всю жизнь будешь наблюдать лицо, которое вскоре и надоест тебе. Чего ради? — поразилась Хоуп, не представляя себе и дня рядом с Берком. К вечеру же мышиные глазки, сухая вымученная улыбка доведут её до нервного тика, через неделю она станет задыхаться от запаха геля для волос, который оставлял бы за собой мужчина, а спустя месяц, год… А брачные обязанности? Дети? Кошмар! Эрика глубоко вздохнула и равнодушно, точно зачитывая параграф из учебника, выдала отповедь: — Мисс Шайверетч с успехом закончила три курса по программе Морганы на Слизерине с факультативом по углубленному зельеварению и ядам, чем невероятно горда. И она даже доучится до седьмого курса, получив прекрасный диплом с выдающимися оценками по профилям для целителей. Но вернётся в аптеку в Лютном, где продолжит помогать деду варить дешёвые простые зелья или редкие нелегальные, возможно, долголетние эликсиры. Или она выскочит замуж за середняка-сокурсника вроде неё самой, но и тогда сложнее бордроперцового для собственных детей она не сварит. — А мисс Шайверетч, помолвленная с мистером Берком? — продолжила мысль Хоуп. — А будущая миссис Берк перейдёт на программу Мерлина, обучение на которой в размере ста галлеонов в год оплатит семья жениха. Она возьмёт все возможные факультативы по зельям, получит доступ к личной лаборатории и собственный шкафчик для ингредиентов, наполненный всем необходимым для творчества зельевара. Она получит комфортабельные апартаменты с личной ванной, пройдется с помолвленным кольцом на пальчике по Хогсмиду в любой интересный ей день, протанцует с ним же на Святочном балу, куда сможет попасть как Мерлиновская студентка. А после пятого или шестого курса перейдёт в академию при Мунго, с лёгкой руки Катаракта оплаченную для будущей жены. И получит миссис Берк статус независимого целителя, потому что в бытие мисс Шайверетч ей хватило упорства и таланта, чтобы достопочтенный муж ввёл её в боковую ветвь не последнего рода Британии. — А программа Бонама? — Все лучше, чем здесь, Фрау, — понимающе кивнула Эрика и грустно улыбнулась, признавая некоторую правоту собеседницы. Но она готова принести свою жертву, ничуть не менее ценную, чем жертва Хоуп. — Я просто, как и ты, хочу стать кем-то большим, чем ведьма из Лютного. — Больше. Выйти за пределы переулка, за данные мне пределы. Я всего лишь хочу стать счастливой, Рик. — Мы все хотим…