Black Sky

      Четырёхлетняя Дорри Блэк осторожно разгладила юбку своей мантии, с надеждой стоя позади своих пратётушки Кассиопеи и дедушки Арктура, которые разговаривали с целителем в широком, белом коридоре больницы святого Мунго. Она не смела потянуться, чтобы прикоснуться к своим волосам, поскольку пратётушка Кассиопея затянула её кудрявые волосы в очень тугую косу, затем закрепила ту вокруг макушки, словно корону. Это было гораздо более неудобно, чем её обычные косички, но пратётушка Кассиопея сказала, что она должна выглядеть умной для своего отца, так что Дорри не жаловалась. Она наслаждалась тем, что пратётушка носилась с её волосами и одеждой, вместо того чтобы оставить это Моппет, её домашнему эльфу, как делала это обычно. Пратётушка знала множество красивых причёсок, которые Дорри пока ещё училась делать себе сама. Девочке также нравилось её новое чёрное вельветовое платье-мантия с тёмно-красным поясом и блестящие чёрные ботинки на пуговицах. Она немного нервничала, потому что не помнила отца, но она знала, как он выглядел, из своих фотоальбомов. К тому же, дедушка не упускал случая напомнить ей, что отец невиновен и не должен был быть отправлен в тюрьму никогда. Пратётушка Каллидора сказала, что это из-де-ватель-ство, что Министерству потребовалось три года, чтобы дать согласие на проведение надлежащего судебного разбирательства по отцу. Ну а то, что они оказались посрамлены результатами, это полностью их вина. Им следовало прислушаться к Семье и провести судебное разбирательство раньше.       Дорри, возможно, и выросла без отца, но это не значило, что она была одинока. У неё были её пратётушки, её дедушка и её тётушки с кузинами и кузенами. Её пратётушки были строги, но это потому, что они были очень стары, а большинство современных людей подходили к делу не должным образом. Дорри узнавала о правильном подходе к делу, вроде того, какие мантии носить по каким случаям. Она обучалась хорошим манерам и подобному, а также как вести себя и когда не следовало ограничиваться приличиями. Как, например, когда она приходила в гости к своим тётушке Энди и кузине Доре. Кузина пошла в школу в сентябре, поэтому Дорри не могла встретиться с ней теперь, навещая тётушку Энди. Тётушка Энди объяснила, что хорошее поведение предназначалось для визитов к людям, которые не являлись доверенными членами семьи, так как приличие было кодексом, который позволял людям ладить друг с другом, хоть они друг другу и не особенно нравились.       Навещая тётю Циссу и Драко, Дорри должна была быть чрезвычайно приличной, хоть они и были семьёй. Дорри считала, что это потому, что у дяди Люциуса было, как называла это пратётушка Кассиопея, «de-loo-shuns of grand-year» — тётушка, конечно, имела в виду манию величия, но недостаточно чёткое произношение Дорри заставило прозвучать фразу похожей на «чурающийся уборной косарь баксов». Однажды она произнесла это при дедушке, и он громко хохотал, прежде чем согласился с её интерпретацией и заставил её дать обещание не говорить это дяде Люциусу или тёте Циссе, поскольку указывать на такое грубо. Дорри никогда бы не сказала подобное тёте Циссе в любом случае: тётя Цисса любила проводить время с ней и пратётушкой Кассиопеей и заниматься весёлыми вещами вроде примерок милой одежды, прогулок в парках или поездок на пегасах по поместью Блэков. Тётя Цисса также дарила ей прелестные платья и украшения на дни рождения и на Рождество, так что Дорри отказывалась быть груба с ней. Дорри считала, что тёте Циссе хотелось бы иметь дочь, но, к сожалению, у неё был лишь Драко. С Драко было иногда весело играть, но он дулся, когда проигрывал, что было глупо. Все когда-нибудь проигрывали, а неумение проигрывать было непривлекательным. Так говорила пратётя Цедрелла.       Всю неделю Дорри жила у пратёти Кассиопеи, а выходные проводила с дедушкой Арктуром, обычно посещая и пратётю Цедреллу, и пратётю Каллидору ежедневно в послеобеденное время, по субботам же встречаясь с Драко или Дорой у дедушки. Впрочем, теперь, когда Дора была в школе, она не приходила. Тётушка Энди и тётя Цисса не ладили, поэтому Дорри никогда не видела их вместе, а Драко не удалось встретиться с Дорой, из-за чего он надулся, поскольку та могла менять свою внешность, а это было круто. Это также было семейным секретом, и Драко пообещал не рассказывать никому. Прежде чем Дора отправилась в Хогвартс, она посещала дедушку три раза в неделю для уроков по мета-море-физ-му, чтобы уметь контролировать свой дар правильно и держать его в секрете. Дедушка объяснил Дорри и Доре, что люди могут попытаться навредить Доре или семье, если узнают, что у неё есть такой особый дар, так что было важно держать его в секрете. Дорри надеялась, что у Доры было всё в порядке в школе, что она завела друзей, на которых она сможет положиться, что они не будут вредными с ней, из-за того что она особенная. Дорри умела менять цвет и длину своих волос, так что она была тоже немного особенной. Она показала это Доре, но не Драко, поскольку Драко ябедничал, когда завидовал.       Дорри знала, что у неё было великое множество кузенов и кузин, но она познакомилась только с Драко и Дорой. У пратёти Лукреции не было детей, так что Дорри не могла встретиться с ними. Дети пратёти Цедреллы все выросли и были гриффиндорцами, так что, услышав множество историй об их детстве и об их детях, она не была уверена, что хотела бы познакомиться с ними. Они казались ей очень громкими и глупыми. Она сказала это пратёте Цедрелле, та же рассмеялась и согласилась, что её дети и внуки все очень громкие и немного глупые, но она вышла замуж за прадядю Септимуса, потому что ей нравилось это в нём, а их дети похожи на него. Дорри считала, что ей может понравиться встреча с одним или двумя внуками пратёти Цедреллы, но точно не с ними всеми одновременно.       Был один кузен, с которым Дорри жаждала познакомиться, правнук пратёти Каллидоры, Невилл. Создавалось впечатление, что он на самом деле очень хороший. Впрочем, Дорри не было позволено встретиться с ним, поскольку бабушка Невилла считала отца Дорри преступником и что Дорри могла навредить Невиллу. Это было глупо, поскольку Невилл был семьёй. Но Дорри не обижалась на это, поскольку тётя Августа просто хотела, чтобы Невилл был в безопасности, как пратётя Кассиопея хотела, чтобы в безопасности была Дорри.       Дорри никогда не встречалась со своим прадядей Сигнусом, чем была довольна, поскольку это прадядя Сигнус был тем, кто выкинул из семьи тётушку Энди, когда та вышла замуж за дядю Теда. Но она увиделась со своим дедом Поллуксом, который был кузеном дедушки Арктура. Дед был довольно громок и иногда груб, но знал множество смешных историй и ему нравилось с ней играть. Дорри считала, что ему было одиноко, поскольку двое из его детей были мертвы, а еще один, дядя Сигнус, навещал нечасто. Она упомянула об этом при тётушке Энди однажды, и, при её следующем визите, дед рассказал ей, что тётушка Энди и кузина Дора посещали его, и как он был горд кузиной Дорой из-за её особой магии. Он также говорил грубости о дяде Теде, но Дорри была порядочной и вежливой и проигнорировала это. Он никогда не встречался с дядей Тедом и не хотел этого, так что его мнение было спорным. Или всё же безмолвным? Она не могла вспомнить.       Впрочем, Дорри начинала чувствовать нетерпение. Она хотела встретиться со своим отцом! После того, как его выпустили по окончании судебного заседания, дедушка сразу же поместил его в Святой Мунго, поскольку нахождение в тюрьме очень нездорово. Он находился в больнице целых три недели, прежде чем Дорри, наконец, дали разрешение на посещение, и теперь, когда она была тут, они ждали вне комнаты! Это было глупо! Она хлопнула руками позади спины, опустила взгляд на свои ноги и постаралась не ёрзать. Все четыре её пратётушки соглашались, что ёрзанье было неподобающе леди.       Пратётушка Кассиопея и дедушка пообещали ей, что, если отец согласится, Дорри позволят встретиться с другими детьми её возраста, а Дорри очень сильно этого хотелось. Ей не было позволено это ранее, поскольку отец не давал разрешения. Что не было в действительности ничьей виной, поскольку отец не собирался оказываться арестованным. И тем более, что Министерство не организовало бы ему судебное разбирательство сразу после гибели мамы и дяди Джеймса. Дедушка объяснил Дорри, что отец лишь дал ему разрешение представить её определённым людям, и, как отца Дорри, это была его пре-рог-ат-ива. Так что, хоть отец отсутствовал три года вместо всего лишь двух дней, дедушка будет придерживаться соглашения. Держать своё слово было очень важно, особенно для Семьи.       — Дорея, — Дорри подняла взгляд с надеждой. Никто из её пратётушек никогда не звал её «Дорри» публично, так как прозвища были личными. Пратётушка Кассиопея улыбнулась ей. — Целитель Гудвин говорит, что твой отец достаточно восстановился, чтобы ты посетила его сегодня. Дед и я уже видели его на этой неделе, но ты можешь остаться здесь, пока часы посещения не закончатся. И тогда мы придём и заберём тебя. Ты не покинешь комнату твоего отца, пока мы не прибудем, поняла?       — Да, пратётя Кассиопея, благодарю, пратётя Кассиопея, — сказала Дорри слегка наклонив голову, прежде чем развернуться к целителю и мило ему улыбнуться. — Большое вам спасибо за заботу о моём отце, целитель Гудвин.       Целитель выглядел поражённым, затем улыбнулся в ответ.       — Не стоит благодарности, мисс Блэк, — ответил он, бросая взгляд на дедушку, перед тем как открыть дверь. — Проходите.       Быстро взглянув на пратётю Кассиопею, чтобы убедиться, что это прилично, Дорея затем быстро прошла через открытую дверь в отдельную комнату, где отец ждал её.

* * *

      Сириус отчаянно хотел увидеть свою маленькую Дорри-Роуз с того мгновения, как дед вывел его из зала суда, но старик настоял на отправлении в Святой Мунго, где его бы осмотрел подходящий целитель разума, а также излечили бы от долговременного воздействия дементоров. Хитрый Лорд Блэк указал, что его разум будет находиться в беспорядке, пока он не восстановится. И ведь он не хотел огорчать свою дочь, не так ли? Сириус зарычал и злобно забормотал, но прошёл через всё это без боя. Это было ради Дорри, в конце концов. За прошедшие недели дед посещал его почти каждый день, рассказывая ему истории о различных приключениях и делах его дочери, некоторые из которых были и правда уморительны. Как, например, её невинное наблюдение чрезмерно претенциозного поведения Люциуса Малфоя. Сириус также был в восторге от естественного шарма его дочери: как ей удалось примирить Андромеду с капризным старым дедом Поллуксом, который был так громок в своей чистокровной спеси? Правда, Дорри казалась немного чопорной для четырёхлетней, но её воспитывала пратётя Касси, так что этого скорее следовало ожидать. То, что она была такой жизнерадостной, свидетельствовало о том, как сильно все пожилые леди обожали её.       Пратётя Касси посещала его в выходные дни и делилась с ним ещё большим количеством домашних сплетен: такими как детские сложности Дорри с различными словами, её попытки одеваться и решимость выучить как можно больше причёсок. Сириус был поражён, увидев слабую, но нежную улыбку на морщинистом лице пожилой леди, пока та подсчитывала различные инциденты, включавшие наполовину преднамеренную беспалочковую магию, лёгкий талант метаморфа его дочери, её выдающиеся способности в учёбе и любовь к чтению. Как раскрыла Кассиопея, Дорри также имела глубокое понимание того, насколько в точности далеко она может надавить на каждого отдельного родственника. С насмешливым блеском в глазах она рассказала об Инциденте с Заварным Кремом, который безмерно развеселил Септимуса Уизли, и тот уверил Дорри, что её желание быть слизеринкой не означало невозможность развлекаться. Сириус смирился, что его дорогая девочка попадёт в Слизерин — он оставил Дорри во время её нежных чувствительных годов заботе гордых, блестящих слизеринцев, в конце концов. Да и Лили обладала немалой хитростью — но знание, что традиция розыгрышей продолжится в любом случае, стало огромным облегчением. Он глубоко сожалел, что не был там во время всех тех вех, триумфов и катастроф, о которых рассказывала пратётя Касси, но, по крайней мере, он больше ничего не пропустит.       Затем дверь открылась, и его выбросило из размышлений, когда стройная, безупречно одетая девочка метнулась из-за двери, останавливаясь у его постели с прямой спиной и сложив перед собой руки. Сириус моргнул на старомодные ботинки на пуговицах и довольно очаровательно устаревшее вельветовое платье с красным поясом, который сам по себе являлся неожиданной уступкой гриффиндорскому наследию его дочери. Тёмные волосы, аккуратно поднятые в плетёной короне, лишь добавили очарования милой картине, которая была перед ним. Затем он вгляделся в тонкокостное лицо с чистой кожей, всё ещё с детской припухлостью, и влюбился в свою дочь заново.       У неё были глаза Лили. Той же формы и очень похожего оттенка, даже ещё более яркого и сверкающего зелёного, зловеще напоминая по цвету Смертельное Заклятие. Её лицевые кости пришли почти полностью со стороны семьи Сириуса, почти совсем не притупленные, но её кожа имела оттенок золотого полутона, который был у Джеймса, и было что-то от Джеймса также в её носе и ушах. Руки с длинными пальцами, сложенные перед ней, также походили на таковые Лили, грациозные и сдержанные для невероятной точности в накладывании заклинаний. От них также ощущалась сдерживаемая энергия, впрочем, Джеймс был гораздо менее сдержанным. Хотя чернильные волосы и намёки на дикие кудри пришли из наследия Блэков, как и скрытый талант метаморфа.       Впрочем, что заставило Сириуса улыбнуться, так это явные эмоции, что сияли в этих ярко-зелёных глазах: надежда, любопытство, огорчение и по-детски безусловная любовь. Его девочка не помнила его, но всё ещё любила. Широко улыбнувшись в попытке спрятать набежавшие слёзы, Сириус протянул руки к дочери:       — Иди сюда, Дорри-Роуз, чтобы я смог обнять тебя.       Улыбка его дочери сияла, когда та подпрыгнула и бросилась на кровать, растрепав своё платье, пока оборачивала руки вокруг его шеи и зарывалась лицом в его грудь.       — Папа? — это был болезненно мягкий и неуверенный шёпот. Сириус ощутил, как сжалось сердце в его груди и сбежала слеза.       — Папа здесь, девочка. Мне так сильно тебя не хватало, — прошептал он, прижимая её к своей груди. Ощущая, как сотрясалось её тело, а перед его больничного халата намокал при звуке мягких, икающих рыданий, Сириус тихо проклинал собственную безрассудную глупость и поклялся больше никогда снова не оказываться в ситуации, которая разделит его с дочерью, как эта. Даже если это значило проводить каждый день со старомодными и сварливыми родственниками, мириться с откровенно предвзятыми лекциями дедушки Поллукса после ужина и откровенным презрением Нарциссы. Для Дорри он будет сдерживать свой нрав, даже если это будет значить успокаивающие лекарства и Отвар Осторожности дважды в день.       Впрочем, он надеялся, что дедушка Арктур планировал, чтобы Сириус жил отдельно со своей дочерью. Он мог пережить неизбежность ежедневной встречи с родственниками до тех пор, пока у него будет его собственное место, куда бы он смог отступить при необходимости. Он был уверен, что дедушка это понимал, поскольку у каждого Блэка имелся свой собственный дом, хотя некоторые делили свой со своими супругами. Но Арктур определённо упоминал мимоходом, что старый дом дяди Альфарда всё ещё свободен и о нём хорошо заботятся, это могло быть подсказкой. Он также упоминал, что мать Сириуса, Вальпурга, полностью сошла с ума и вряд ли проживёт ещё один год. Это говорило о том, что, как только это произойдёт, Арктур планировал тот дом тщательно очистить и отремонтировать, каким и было его право как Лорда Блэка. Сириуса не заботило, что именно сделает дедушка с тем местом, до тех пор пока ему не придётся видеть Кричера когда-либо снова. Он, как правило, не возражал против домовых эльфов и хорошо относился к эльфам Поттеров, но он не мог переварить саму идею о нахождении в одном доме маленького прихвостня его матери вместе с его дорогой дочерью. Он скорее убьёт того и покончит с этим, что было не очень любезно с его стороны. Но Сириус просто не мог отделить маленькое чудовище от жестоких и неразумных наказаний его матери. Может быть, через десятилетие или два он сможет подумать рационально обо всей этой ситуации и простить эльфу его послушное соучастие, но пока — нет.       Впрочем, он мог подумать об этом позже; гораздо важнее было прямо сейчас узнать, каким человеком стала его дочь.

* * *

      Римус Люпин сидел в своём скромном, с виду запущенном коттедже меньше чем в миле от деревни Эйнсли на севере Йоркшира — скрытый, конечно, многочисленными маггло-отталкивающими чарами, — и пялился на газеты, расстеленные на его кухонном столе. Там находилось десять статей за последние три недели, все вырезанные из Ежедневного Пророка, и картина, что они создавали, наполняла его горьким сожалением и глубоким замешательством.       Сириус был невиновен. Он вовсе не предавал Джеймса и Лили; это был Питер, который, по-видимому, вовсе не был мёртв и всё ещё находился на свободе, вероятно, в качестве крысы с девятнадцатью пальцами. Статьи охватывали всё, начиная с судебного разбирательства Сириуса — во время которого его дедушка Арктур был его законным консулом и тщательно связывал обвинение в узлы до тех пор, пока у них не осталось аргументов, — до его нынешнего пребывания в Святом Мунго, с подробными деталями о различных посетителях. От профессора МакГонагал до Министра Магии, которая, на самом деле, так и не попала внутрь и была выпровожена, «чтобы предотвратить огорчение пациента». Политический капитал Багнольд быстро уменьшался, и продолжал это делать с тех пор, как Война закончилась. Только теперь Римус осознал, что семья Блэк сыграла в этом значительную роль, помогая ей в пути с министерского кресла. Ещё с января после победы над Волдемортом время от времени выходили статьи в Пророке о том, как Лорд Блэк добивался публичного судебного заседания для своего внука и наследника, но потребовалось почти три года, чтобы Сириус то получил. Года, за которые Багнольд неуклонно теряла поддержку Визенгамота и Нейтралов. Она, наконец, согласилась на судебное разбирательство, как на рекламный ход, утверждая, что «не имелось никаких сомнений в вине Блэка», но теперь было очевидно, что она села в глубокую политическую лужу, а её сторонников стало меньше, чем когда-либо. Ходили даже разговоры о расследовании всех арестов, последовавших за окончанием войны, с допросами под Веритасерумом и расследованиями фактических преступлений, совершённых обвиняемыми.       Римус ощущал себя ужасно, зная, что один из его лучших друзей провёл три года в тюрьме за преступление, в котором он не только был невиновен, но которое также было совершено Питером. Питером, который всегда так сильно пытался быть смелым, но был, оглядываясь назад, склонен сбегать, если находился в реальной личной опасности. Римус хотел ненавидеть Питера за ту трусость, но горько признавал, что он иногда был таким же трусом, хоть и по другим причинам. Как оборотень, он так и не завёл друзей до Хогвартса, так что предпочитал заставлять свою совесть замолкать, вместо того чтобы противопоставлять себя близким. Он был слабовольным, и он знал это. Знал, что позволял людям, которые хорошо к нему относились, пользоваться им. Дамблдор во время Войны просил у него всевозможные вещи, которые он предпочитал бы не делать — включая отдаление его самого от друзей, ради их безопасности, конечно — и он сделал всё. Если бы не Дамблдор, он бы никогда не смог пойти в Хогвартс, который намного превосходил профессиональные училища, в которые он бы никогда не посмел поступить из-за страха быть раскрытым, как и превосходил домашнее обучение, которое Римус ожидал получить от своего отца. Его родители сильно любили его, но они не были богаты, а плата за учителей и экзаменаторов в дополнение к учебникам оказалась бы слишком большой нагрузкой на семейный бюджет Люпинов.       Впрочем, были и другие статьи, которые беспокоили его больше всего, с заголовками вроде «Девочка Которая Выжила — Миф» или «Никаких Доказательств о Роуз Поттер в Архивах Министерства». Римус видел — и чуял — беременность Лили, держал в руках зеленоглазого малыша, в него бросался едой кудрявый младенец, когда стал постарше; Роуз Поттер существовала, но то, как она исчезла, также было невероятно подозрительно. То, что Сириус настаивал — под Веритасерумом! — об отсутствии у Джеймса детей, сказало Римусу, что что-то происходило, какой-то заговор, в котором он не принимал участия в те последние года Войны. Джеймс и Сириус всегда были интриганами, и их совместные усилия всегда относились к виду «настолько возмутительно, что не могу поверить, что это сработало»; Джеймс открыто окружал заботой свою «дорогую маленькую Роуз», так что Римус, должно быть, упускал что-то очень важное, если Сириус говорил правду.       Вздохнув, оборотень потянулся подтащить к себе более свежие статьи, те, что выражали возмущение, как Завещания Поттеров были запечатаны Верховным Чародеем после их смерти. По словам Дамблдора, запечатывание завещаний было проведено для защиты Роуз Поттер, и теперь, когда было «доказано», что не существовало такого ребёнка, пресса — и публика — жаждала крови. Все прошлые решения Дамблдора подвергались строгому анализу, и повсюду слышались выражения беспокойства по поводу его добропорядочности и остроты ума. Цитата от Кассиопеи Блэк о нежелании Дамблдора присоединяться к сражению против Гриндевальда вплоть до последнего месяца той войны вызвала водопад грязи со стороны всегда беспринципной Риты Скиттер, которая присоединилась со статьёй о том, что Дамблдор был беспринципным охотником за славой, который предпочитал не пачкать руки, но тем не менее присваивать всё себе в заслуги.       Беспорядок в отношении Завещаний его друзей привёл к тому, что Римус сидел здесь, размышляя над своей ситуацией: он получил приглашение из Гринготтса на чтение Завещания Лили Поттер. Поскольку Джеймс погиб раньше Лили, а в его Завещании просто говорилось, что в подобной ситуации ей останется всё, как Леди Поттер, его Завещание не требовало публичного чтения. Однако Завещание Лили включало множество других людей, каждый из которых имел право находиться на чтении или отправить доверенного вместо себя. Римусу явно что-то завещали, так что он должен был появиться. Он был в ужасе от этого: что, если Сириус будет там? Что он скажет? Ещё хуже, если Сириуса там не будет, а появится один из его родственников в качестве доверенного? Или даже сам Лорд Блэк? Было довольно пугающе, когда все дряхлые, но по-прежнему ужасающие ведьмы и волшебники выползли из своих домов после суда. Римусу не удалось обмануть себя, что они будут рады встретить школьного друга наследника их Дома, особенно когда этот школьный друг полностью исчез из волшебного сообщества после Войны; ещё хуже, если выяснится, что он оборотень, что было вполне возможно.       Уставившись на письмо, Римус тяжело сглотнул и решил принять участие. Лили оставила ему что-то, и не принять это было бы оскорблением её памяти. Если всё же его кто-нибудь разорвёт за то, что он не посещал Сириуса в больнице, то он примет это в качестве наказания за свою собственную трусость: он точно заслуживал это.