* * *
Блейз сидел на садовой стене, обёрнутый в несколько слоёв из джемпера, пальто и мантии, наблюдая, как его лучшая подруга обнимает гиппогрифа и плачет в его перья. Животина отвечала на её страдания, щебеча и чистя её волосы, чередуя это с потиранием своей головы о её спину. Извините его; гиппогриф потирал свою голову о её спину. Блейз был представлен Бореасу ещё летом и всё ещё не мог разобраться, как массивный хищник окружал заботой его подругу. Рея утверждала, что Бореас был большим пожилым добряком, кем, по гиппогриффовским стандартам, он вполне мог быть, но он всё ещё был Магической Тварью размером с телегу для лошади, с острыми когтями и великолепным клювом. Блейз был здесь, потому что ещё не наступил рассвет рождественского утра, а домашний эльф Реи Моппет извиняющимся тоном разбудила его час назад, чтобы сказать, что «госпожа Дорея» поднялась и одевается, чтобы выйти наружу. Несколько дней назад он попросил эльфа будить его, если Рея когда-либо поднимется пораньше, чтобы составить ей компанию, так что он убедил её, что не будет против быть разбуженным в пять утра — ну, он не был, не особенно, учитывая всё — и завернулся во столько слоёв, сколько мог на себя набросить, прежде чем поспешил за своей подругой. То, что Рея едва ответила на его вторжение, даже не закатила глаза или не запыхтела, что ей не требуется нянька, сказало ему, что он сделал правильно. Даже Блейз чувствовал потерю грозной Кассиопеи Блэк, которая поддразнивала его за избегание чаепитий и приветствовала его в доме своего Лорда прошлым летом. Он не мог представить, как чувствовала себя Рея, потеряв женщину, которая её вырастила. Её Лорд-отец Сириус Блэк тоже скорбел, но Блейз не думал, что он ощущал это так же остро, как Рея. Рея немало рассказала ему о своём детстве, и, до четырёхлетия Реи, Кассиопея Блэк являлась её единственным родителем, учитывая, что её отец находился в Азкабане и всё такое. Рея любила глубоко и страстно, несмотря на то, что не позволяла этому проявляться очень часто, и сейчас она была полностью опустошена. Она не винила за это Уизлетту, пока нет, но Блейз знал, что она должна была об этом думать. То, что Рея держалась подальше от младшей рыжей девочки с той ужасной ночи, говорило само за себя. Вероятно, Прюэтт лучше всего представлял себе состояние Реи, так как его близнец всё ещё лежал окаменелым в больничном крыле Хогвартса, но он приклеился к своей сестре и сказал Блейзу быть там рядом с Реей, несмотря ни на что. Юноша признался, то, что Рея была рядом с ним и убеждение, что с ним всегда кто-нибудь будет, немало помогло ему в школе после того, как его близнец был выведен из строя. К сожалению, учитывая ситуацию, Блейз был единственным, кто был способен выбраться из постели и следовать за Реей повсюду. Её тётя и дядя всё ещё восстанавливались от напряжения после расправы над проклятым объектом, который вселился в младшую Уизли, как и её отец, а Прюэтт был занят, присматривая за своей сестрой. У Блейза было ощущение, что даже после того, как снова будет два близнеца Уизли, всё не будет так, как было раньше, ведь немало учеников со старших курсов привязались к Прюэтту. Было вполне возможно, что импульсивная доброта Дореи и невероятно-необычная семейная верность в присмотре за Джерри изменят отношения львов-змей навсегда, что было пугающей мыслью. Ох, ну. Домашние эльфы продолжали доставлять ему горячий шоколад, и до сих пор ему удалось обнять свою подругу три раза, не получив за это удара в ответ. Рея была ему как сестра, раздражающе блестящая и безоговорочно любящая младшая сестра, за которой требовалось присматривать и ради которой он с радостью убьёт. Блейз не думал, что когда-либо вообще женится — вид, как его мать пробовала мужей, словно вино, заставил его глубоко опасаться всего свадебного и, возможно, романтического действа — но он ждал с нетерпением времени, когда сможет нянчиться с будущими детьми Реи. Они будут замечательны, он просто знал это. Он надеялся, что Рея скоро будет готова к возвращению, так как Блейз хотел открыть свои подарки до прибытия остальной огромной орды Блэков к рождественскому завтраку.* * *
Было бы действительно проще, если бы Дорея злилась, но нет. Злость прошла за эти дни, как и плач. Теперь она просто прибывала в депрессии. К сожалению, расстроенная Дорея создавала поистине мрачную картину страданий и остудила весь дух Рождества. Не то чтобы Джордж собирался делать с этим что-нибудь; он лучше знал. Он также не чувствовал себя как солнечный свет и розы, несмотря на то, что пратётя Лулу каким-то образом достала немного почти зрелых мандрагор, и его близнец будет пробуждён в течение месяца. Однако спасение его сестрёнки от проклятого дневника стоило Дорее её собственной пратёти, и Джордж чувствовал себя ужасно виноватым во всём этом, как и Джинни, если говорить об этом. Не говоря уже о том, что, несмотря на то, что они несли некоторую вину за смерть Кассиопеи Блэк, отец Дореи настоял, чтобы они остались на Рождество… затем заявил, что было бы безответственно с его стороны отправлять двух Уизли в Нору, когда их родителей там не было, и что отсылка их обратно в Хогвартс была бы одновременно и чёрствой, и привлекла бы нежелательное внимание к состоянию Джинни. Блейз вёл себя с Дореей не сильно отлично от того, как Джордж вёл себя со своей собственной сестрёнкой, никогда не оставляя её одну, если только она не находилась в ванной, и даже тогда угрожая вторгнуться, если она останется там больше чем на двадцать минут. Убеждаться, что она ела, и обнимать её при возможности, впрочем, в случае Реи Блейзу приходилось иметь дело с Физзом, бумслангом, который также хотел прижаться. Джорджу правда нравилась змея — у той явно присутствовало чувство юмора — но он не хотел бы быть укушенным, потому что случайно придавил её, обнимая кого-то. Одна из причин, по которой Дорея одолжила ему Физза в школе, состояла в том, что с её змеёй, висевшей вокруг его шеи, людей, готовых подойти к нему на расстояние метра, можно было посчитать по пальцам одной руки. То, что это включало Снейпа, было… обескураживающе. Ты думаешь, что знаешь человека, а затем он берёт и удивляет тебя. Джордж бы никогда не предположил, что у суровой Летучей Мыши Подземелья было особое место для Дореи, но это было действительно так. Он даже согласился приютить льва среди своих змей, потому что просила именно Дорея. Хиггс подтвердил, что Дорея однозначно являлась Любимчиком Мастера Зельеварения, но никакой слизеринец не произнёс ни слова об этом, потому что, их декан или нет, Снейп всё ещё был пугающим, а Дорея была ужасающе блестящей в зельеварении сама по себе и просто немножечко ранима по поводу своих навыков. Клевета на её компетентность была хорошим способом заставить её сделать так, что вы будете мечтать о смерти. Видя весь клан Блэков, где лишь трое были чистокровными, а одним из тех трёх был сквиб, Джорджу пришлось признать, что даже в подавленной атмосфере у него было хорошее ощущение о будущем. Конечно, большая половина кузенов и кузин Дореи не носила имя Блэк, но Ричард Оатли и Десмонд Вудмор всё ещё считали себя Блэками и сменили бы свои имена, если бы не считали это неуважительным по отношению к своим отцам. С печально известным Сириусом Блэком в качестве Главы Семьи, Блэки точно возьмут магический мир штурмом, и, по факту, уже это делали: Дора Тонкс тоже была здесь, и её новости по Локхарту были встречены с шоком, неверием и возмущением. Джордж знал, что тот был бесполезным мерзавцем, но мысль о том, что он украл достижения других людей, чтобы сделать себя знаменитым, заставила его кровь закипеть. Как только наступит и закончится день подарков, Лорд Блэк собирался отправить копию информации Рите Скиттер, затем лично доставить остальное мадам Боунс. Если повезёт, то светловолосый мошенник окажется в тюрьме к началу семестра, и на этом всё закончится.* * *
Для Дореи дни и недели, последовавшие за смертью её пратёти в день зимнего солнцестояния, прошли в тумане боли и равнодушия. Она поднималась по утрам, делала то, что от неё требовалось, и занимала себя чем-нибудь, когда не имела никаких особых дел, но для неё это было не так важно, как раньше. Она просто делала что-то механически. Арест Локхарта и драматическое впадение в немилость не тронуло её, как и восстановление Фреда. Результаты её СОВ — два П — не значили ничего, несмотря на то, что за ними последовало письмо из Гринготтса, сообщавшее, что теперь у неё имелся полный доступ к Сейфу её покойного дяди Цигнуса и любым реликвиям из Сейфов Поттеров. Одрик Эйвери, посетивший её и вытащивший в банк, чтобы подобрать меч, дал краткое мгновение передышки, но новизна владения живым клинком вскоре исчезла в унылой боли повседневности. После того, как школа началась снова после Рождества, Ди и Зи держались ближе, чем когда-либо, Трей придрейфовала к ним обратно, теперь, когда её иллюзии о Локхарте были полностью разбиты. Ренс тоже держался поблизости, врываясь в её унылый, холодный мир несколько раз в неделю, чтобы затащить её в лабораторию зельеварения и снова начать эксперименты с Гермионой и Падмой. Однако иногда Дорея просто хотела уйти, и тогда она сбегала вниз по парсел-коридорам и в Тайную Комнату, поговорить с василиском. Василеей, как звал её Физз. Она великолепно смотрелась, но Слизерин разводил её не ради мозгов. Она, вероятно, была столь же умной, что и Крэбб, что, иронично, значило, что она была умнее Гойла. Дорее нравилось сидеть с ней и говорить, так как Королева Змей имела очаровательно простой взгляд на жизнь, и её присутствие сильно успокаивало. Оставлять Вас голодной в недрах Хогвартса было бы жестоко, так что Дорея нашла и открыла старые проходы, ведшие в Лес, чтобы громадная змея смогла выбраться и поесть. Она сказала василиску, что та должна была оставить кентавров, единорогов и фестралов в покое, но могла съесть столько акромантулов, сколько пожелает. Оказалось, Вас считала акромантулов восхитительно вкусной закуской и очень притягательными, так что была совершенно счастлива истощить колонию, притаившуюся рядом со школой, до последнего, с «разрешения её маленькой госпожи», конечно. Не было проведено никакого официального действия против совершенно нелегальной колонии акромантулов, и Дамблдор никак не мог не знать об этом, но пренебрежение манипулятора-Дамблдора являлось формой соучастия и поощрения. Получив свои СОВ, Дорея отказалась продолжать посещать свои уроки астрономии или истории, так как её «П» в обоих предметах доказывали, что она уже знала материал, и она не была заинтересована в переходе на уровень ЖАБА… Вместо этого она спала ночью или посещала свою любимую музыкальную комнату, изливая своё горе в музыку. Перед Рождеством её учитель научил её чарам, что позволяли перу записывать её музыку, пока она играла, и за недели и месяцы она накопила стопки мелодий и импровизаций, ни в какие из которых она даже не заглянула. Профессор Ранкорн был в восторге от её усилий, впрочем, что примечательно, он не стал комментировать её апатию. Это могло быть из-за уважения к её потере, но профессор был равенкловцем и не отличался особым тактом, так что, может быть, её страдания не влияли негативно на её исполнение. Её окклюменция была, безусловно, лучше, чем когда-либо, и она выдавала превосходные результаты во всех своих предметах, где требовалась палочка, несмотря на то, что её это действительно не особенно заботило. Она знала заклинания в чарах и защите, трансфигурация была утомительной, хоть и изредка затруднительной, а по зельеварению она просто методично работала. Может быть, к третьему курсу она сможет заставить себя волноваться, но прямо сейчас ничего не имело значения на самом деле. Единственным временем, когда она на самом деле выходила из своей хандры, были боевые уроки, но это потому, что Рик продвигал её зверски тяжело и требовал, чтобы она действительно полностью выкладывалась теперь, когда использовала живую сталь. Так как у неё имелось на два предмета меньше в своём расписании, то он добавил дополнительные уроки меча, чтобы «удержать её от попадания в неприятности», и теперь вбивал её в землю три вечера в неделю в дополнение к субботним дням. Дорея жила для тех уроков: с палочкой и мечом в руках она могла жить мгновением, и её навыки дуэлянта росли как на дрожжах. Только в мае Дорея начала чувствовать себя человеком снова, ноющая боль в груди, где была оторвана от неё пратётя Кассиопея, притупилась и начала заживать. Никто в мире никогда не был так близок с ней, как пратётя Кассиопея, даже её отец, так что Дорея знала, что ей никогда больше не будет так больно. Это было слабым утешением.