Семь оттенков красного

Моя любовь сейчас умрёт, А утром снова воскреснет.

Сон как пустая иллюзия, как последняя надежда не задохнуться, как надоедающее уведомление на экране «всё кончено». Оля устало поднимает веки и тут же переворачивается на живот, пряча голову под подушку. Очередной день зачем-то наступил вновь, и она зачем-то в нём снова проснулась. Постельное бельё давно не свежее, но ей плевать, как, в принципе, на бардак по всей квартире. Мусорное ведро переполнено одноразовой грязной посудой, потому что сил нет даже на мытьё обычной. Хотя, иногда их не хватает и на приём пищи. Хочется лишь спать, исчезнуть в одном из сновидений, возможно, в худшем из кошмаров, ведь он ни на йоту не приблизится к реалиям, ощущения от пребывания в которых невозможно описать словами. От этого ещё тяжелее: раньше слова были её спасением, а теперь Серябкина отчаянно пытается собрать их в предложения, но они рассыпаются, тают в её же руках. Боль не имеет выхода, мир внутри замер, снаружи — всё ещё жив, всё ещё толкает под дых с вечным напоминанием о срочных делах. На календаре уже середина сентября. Последний раз она была на улице в последних числах мая. Вроде было тепло, после, по логике, было даже жарко, но в квартире Серябкиной с тех пор поселился холод, и Оля, кутаясь в толстовку, что она ненароком оставила, отчаянно пыталась согреться в одиночестве. Она. Оля даже в мыслях пытается не называть девушку по имени, будто от этого Темникова вдруг станет безликой или же вовсе исчезнет из памяти, превратится в фантазию, что нарисовало буйное воображение Серябкиной. Оле не хочется забывать именно её. Оле хочется потерять память, в принципе, обнулиться, проснуться однажды лет в пять от ароматов, что слышатся из кухни, и бабушкиного тихого пения себе под нос. По щеке той маленькой девочки, которой больше нет и, к сожалению, больше не будет, обязательно бы скатилась слеза от страшного сна. Всего лишь сна. Взгляд останавливается на широкой струе воды, текущей из крана. Оля и сама толком не знает, успокаивает ли её процесс или же из развлечений в жизни доступно лишь это. Возможно, в плеске ей хочется расслышать отголоски прошлого, где только что проснувшаяся Лена бегает по квартире, поспешно собираясь, а затем вдруг резко садится на кровать и говорит: «Может, никуда не пойдём?». Может. Серябкина кивает и никуда не идёт. День за днём. Вот только Темникова ничего у неё не спрашивала. Её вообще слишком давно не было в этой квартире, как и в жизни Оли. Настолько давно, что, кажется, будто её вообще не было. Вообще. Не было. Серябкина закрывает глаза и омывает лицо холодной водой, чтобы проснуться и больше не видеть перед собой улыбающееся лицо Лены. Сначала звонок, затем три удара в дверь: один — длинный, два — коротких. Макс. Оля закатывает глаза и пятый раз подряд не хочет открывать, не хочет его видеть с той же силой, с которой и его любимую подругу. Возможно, он даже бесит Серябкину ещё больше, чем сама Темникова. Оля с прискорбием отмечает факт отсутствия запасов еды и с понурой головой приближается к двери. Знает, он ещё терпеливо ждёт, может быть, хоть сегодня Серябкина изъявит желание впустить в свою отстроенную крепость вестника из большого и пугающего мира. Девушка настраивается, зажмурив глаза и глубоко дыша. Боится, но в глубине души надеется: там не Макс, там Лена. Но на пороге стоит парень и неумело натягивает на себя улыбку, увидев Олю. Хочет поддержать, но не переусердствует, не говорит: «Здорово выглядишь», потому что не умеет врать: Серябкина выглядит ужасно. Да и чувствует себя не лучше. — Только проснулась? — спрашивает он, занося пакеты внутрь. Оля отвечает кивком, и они в привычной форме игнорируют факт игнора со стороны Серябкиной на протяжении двух недель. — Хочешь спросить меня о новостях? Сообщаю: наступила осень. А значит, началась учёба. Твои друзья, одногруппники и преподаватели тебя ждут. И ещё тебя жду я. Оле хочется спросить, ждёт ли её кто-то ещё, вернулся ли этот кто-то вообще… существует ли он, не приснился ли он Серябкиной. Но Оля молчит. Лично она уже давно себя не ждёт. Макс уже вовсю разбирается с грудой посуды, что слышно по журчанию воды, пока Серябкина обратно падает на кровать, свернувшись клубочком. Не хочется ничего. Весна сменилась летом, лето незаметно перешло в осень, но желание Оли осталось неизменным: испариться. Барских легонько дотрагивается до неё, проводит ладонью по спине, что-то ласково шепчет, и Серябкина, повернувшись, впервые, отбросив все обиды, хочет обнять его, поблагодарить за всё, что он сделал для неё за это время, но призрак Темниковой будто стоит за его спиной, и парень вновь превращается во врага. Он, в свою очередь, в который раз терпит на себе её ненавистный взгляд за поступки, что не совершал. Если бы Макс мог, он бы давно нырнул в омут её боли, впитал бы в себя каждый атом, но в этом нет никакого смысла. Чужую боль нельзя переварить, нельзя натянуть её на себя, как вторую кожу. От этого он даже не решается пообещать Оле, что спустя время всё произошедшее забудется. Макса пугает её молчание, бесконечное молчание. Ему хочется, чтобы она кричала о своём страдании, кричала так, чтобы он оглох. Но он почему-то и сам молчит и, ощущая в носу уже, кажется, забытый аромат духов Темниковой, чувствует близость с Олей, которая не понимает: Лена бросила их двоих. Поэтому Макс всё ещё здесь и пытается вытянуть её на берег или хотя бы держать на плаву. Он приходит через день с одной целью: чтобы Серябкина, видя его, не забывала Темникову. Ему кажется, что, если о той будут думать двое, то она обязательно ворвётся обратно в их опустевший без неё мир. — А ты… принёс? — наконец, проговаривает Оля. — Оставил всё на столе, — поднимается он и, обувшись, прикрывает за собой дверь. Серябкина вновь прячется, закрывшись на все засовы, и трясущейся рукой берёт пакетик со стола. Тишину, въевшуюся в стены, нарушает музыка, что Оля, улыбаясь, включает на полную громкость. То ли от безумных танцев, то ли от чего-то иного начинает кружиться голова, и Серябкина опускается на ковёр, прикрыв глаза. Из колонок почему-то слышится голос Темниковой. Становясь всё тише и тише, он приближается к Оле, щекочет её ухо прикосновением, и по коже Серябкиной пробегают мурашки. За окном стемнело, и комната заполняется тёмно-красным цветом из-за светящегося циферблата часов. Оля любит красный и поэтому так легко проводит лезвием по коже, с горящими глазами наблюдая, как багровая струйка крови стекает в белоснежную ванную. Красиво. Завораживающе. На полу лежит аптечка. Ведь умирают только глупцы. По крайней мере, так говорила Лена.