— Невозможно всегда быть героем, но всегда можно оставаться человеком. © Иоганн Вольфганг фон Гёте
Быть перерождённым, иметь благословение Богов на новую жизнь — большая удача, настоящее чудо и знак того, что ты особенный. Говорили, что герой перерождён из великого мира, в котором готовился получить этот статус всю жизнь. Но теперь… не думаю, что это правда. Передо мной зеркало, в котором отражается годовалый ребёнок со светло-голубыми глазами. И это я. То ли память моя проснулась сейчас — хотя это довольно странно — то ли сама душа моя была перенесена, чтобы было не так сложно привыкнуть к детству и иметь возможность не лицезреть не самые приятные аспекты жизни младенцев: помнится, я даже отказалась от семейной жизни, когда однажды увидела, как кузина ухаживает за ребёнком. Всё-таки дети не для меня, так что пусть растут в чужих садах. Правда, я теперь сама ребёнок… Айчан, да? Ну что за странное имя… Кто его вообще придумал? Что оно означает? Какой-нибудь цветок? Или, может, Бога? Даже представить не могу, как надо невзлюбить Бога, чтобы дать ему столь глупое имя. И насколько нужно не любить своё дитя… Неужели моим здешним родителям я совсем не мила? Как много вопросов, и как мало на них ответов… — Ай-чан? Ты чего перед зеркалом сидишь? — В комнату снова заходит женщина, которая, судя по всему, мне мать. Я поворачиваю к ней голову и внимательно оглядываю. Она расслабленна, дружелюбна, и взгляд даже лаской пропитан. Разве так смотрят на нелюбимого ребёнка? Да и притворяться смысла нет… Абсолютно ничего не понимаю. Что с этой женщиной не так? Боги, я даже не знаю, как её зовут. Но что мне ответить на вопрос? Не говорить же, что я вдруг решила узнать, как выгляжу. Хотя… Я не умею особо говорить и могу только показать, что делала. Если показать достаточно абстрактно — как раз в духе ребёнка, который ничего не знает, полагаю — они просто додумают всё сами. Поэтому я сначала показываю на себя — женщина поднимает брови в непонимании; перевожу палец на зеркало и важно киваю, пытаясь выглядеть максимально сосредоточенно, и замираю в ожидании. Знакомая незнакомка смеётся и подходит ближе. — Любуешься собой? — улыбается она, а затем показывает на наше с ней отражение. — Это Ай-чан и её мама. Теперь мы вместе отражаемся! Здорово, правда? … Нет. Но я давлю улыбку и тяну руки к зеркалу, мысленно прося прощения у родной матери. Простите, матушка, я, правда, никогда бы не подумала, что опущусь до такого… Даже при обвинении не чувствовала себя настолько униженной. Это и значит быть ребёнком? И как долго такое будет продолжаться? Хочу домой.***
Но остаюсь здесь, в неизвестном мне мире, со странными родителями, языком, культурой. Даже мебель — и та отличается. Но люди, что окружают меня, не меняются: всё та же женщина, которая оказалась моей матерью и звалась окружающими Мийя; всё тот же Рей-сан, который оказался моим отцом; всё те же Ди и Ку — лайка и выдра, каким-то чудом уживающиеся вместе. И я. Довольно быстро мир дал мне понять, что «чан» в имени является всего лишь суффиксом, который добавляют к людям определённой категории. Какой именно мне, к сожалению, так и не удалось понять за время моих наблюдений. Так что имя моё было Ай, что неприязни не снижает нисколько. Возможно, оно означает совсем другое, но у меня ассоциируется с болью, с ранами, с прошлым. От этого хочется взвыть. Хочется проклясть всех тех, кто дал мне эту жизнь и сохранил ненавистные воспоминания. Полные жалости глаза того, чью голову я собиралась отдать герою, до сих пор не вылезают из головы. Словно чёртов лорд обо всём знал и оттого испытывал жалость к человеку, который собирался безжалостно его убить. Как глупо. Выдыхаю, осматривая в очередной раз карандаши. Цветов много, даже слишком много для человека, который раньше рисовал только тушью, но так даже увлекательнее: есть где поэкспериментировать и научиться чему-то новому. Признаться честно, мне всегда нравилось изучать что-то новое и неизвестное, пробовать, ошибаться. Делать что-то самостоятельно, оступаясь и не надеясь на то, что кто-то подскажет. Тогда я действительно могу ощутить себя человеком. Самым обычным человеком, со своим прошлым и настоящим, со своими переживаниями и проблемами, со своими удачами и всесокрушающими провалами. Обычная девушка, на которой никогда не было ответственности за всё, что только можно и нельзя. — Каким цветом? — рассуждаю вслух, важно нахмурившись. Уверена: няня у стеночки умиляется во всю, наблюдая за мной. — Зелёный? Красный? Синий? Или чёрный… Называя цвета, обязательно показываю на тот, что соответствовал сказанному. Так я пытаюсь окончательно запоминать слова и закреплять их у себя в памяти. Здешний язык оказался довольно проблемным в изучении, когда дело стало касаться моей собственной возможности говорить. У меня никогда не было детей, да и видела в своей жизни я их от силы штуки две, так что ничего толком о них не знаю. О том, что в примерно год я должна была сказать своё первое слово, соответственно, тоже. Пусть за беспокойными родителями и было весело наблюдать, но вот проход всех этих странных мужчин и женщин в белых плащах особо приятным не было. А уж слушать все эти совершенно непонятные слова и тонны текста, будто заученного из какого-то гримуара, было настоящими мучениями. Как вспомню — в дрожь бросает. Достаю из коробочки коричневый карандаш и решаю, что волосы у воина будут папины: цвета молочного шоколада, который я в своей жизни видела раза два — не больше. Рей сам по себе выглядит как желанная всем сердцем шоколадка с чёрным чаем, в который добавили немного мяты. От него веет всегда теплом и искренней заботой, руки у него горячее любого огня, а из аккуратных объятий выбираться совсем не хочется. Мой нынешний отец — защитник, и это так заметно по его поведению, что хочется смеяться и плакать одновременно: в прошлом мне так не повезло. В прошлой жизни, почему-то, всё было как-то хуже. Намного хуже. — Ты решила нарисовать папу, Ай-чан? — спрашивает няня, Юми-сан, оторвавшись от книги и присоединившись ко мне в рисовании. — Да, — важно киваю, вызывая у женщины улыбку, и улыбаюсь сама. Она добрая. — Папа тёплый.***
И чрезмерно активный любитель активного отдыха, потому что впервые он тащит меня на площадку прямо в день моего рождения. Мне три года. В душе уже лет тридцать. А меня тащат на детскую площадку знакомиться с детворой… Какая же головная боль. — Пап, это обязательно? — мычу, цепляясь за ворот чужой кофты. — Лучше бы с мамой мультики посмотрели… — Конечно, обязательно! — воодушевлённо отвечают мне, отчего хочется взвыть. Не люблю я гиперактивных… — Ты ведь хочешь завести друзей, Ай-чан? Вообще-то, нет. Рей, безусловно, хороший и заботливый отец, настоящий защитник, но его энергичность и огромная любовь ко мне заставляют напрячься. Возможно, потому что раньше ничего такого я никогда по отношению к себе не испытывала, а может быть и так, что просто мой отец действительно странный и несколько сумасшедший. Но я все равно и так, и эдак не могу ему отказать и твёрдо сказать, что, нет, мне не нужны друзья. Он же тогда расстроится очень сильно, а мне потом выслушивать лекцию о том, как в нашей жизни важны товарищи… Лучше уж перетерплю пару часиков этих мучений и пойду домой в надежде, что у отца просто не будет времени сводить меня на прогулку хотя бы ещё один раз. На небольшом пустыре, усеянном странными сооружениями, детей много. Невероятно много. От этого даже как-то… неуютно, да. Хочу домой. Дети шумные, энергичные и тупые. Не хочу даже в близко к ним подходить. Но папа расстроится, если я не заговорю хотя бы с одним человеком… — Я не хочу общаться с этими травоядными, — раздаётся совсем рядом, и я невольно заинтересованно поворачиваюсь к мальчишке, который это и сказал. Спокойный внешне — раздражённо сощуренные глаза и явное нежелание даже на шаг приближаться к детской площадке. Как я тебя понимаю, мальчик. Как я тебя понимаю… — Но, Кё-чан, тебе следует завести друзей среди сверстников! — нравоучительно отвечает ему, вероятно, его мать и треплет ребёнка по волосам, что тому очевидно не нравится. Гордый представитель самоуверенных смертников? Или тот редкий случай, когда гордый, но с мозгами? Надеюсь, что второе: он мне пока что нравится. — Не хочу. — Этот Кё показательно отвернулся… в мою сторону и заметил, как я на него очевидно пялюсь. Неловко как-то. Кхм.***
Хибари, как оказалось, Кёя-кун (ещё один суффикс в мою копилку полного непонимания происходящего, да) ребёнком является бойким, непослушным, раздражительным и просто ёжиком с колючками везде, где только можно и нельзя, и даже в интимной зоне, о которой воспитанной дворянке говорить не положено. Под определение «гордый, но с мозгами» подходит не очень, но… Он так мило злится. Нет, пинается и пихается больно, конечно, но для меня, человека взрослого, это не является чем-то обидным или болезненным, скорее уж забавно и мило, когда это дитя неосознанно надувает щёчки от злости и обиды. Не привыкший общаться с людьми и, тем паче, со сверстниками, со мной, куда более зрелой, он чувствует себя намного комфортнее, да и мне с ним приятно: Хибари и сам не любит лишних шума и телодвижений. А ещё… Он. Просто. Безумно. Мило. Реагирует. На. Подначки. — Ёжик, — фыркаю я, получая в ответ полный раздражения и скепсиса взгляд. Кажется, будет не так уж и скучно сегодня.