[— Я люблю людей также, как люблю монстров. Только вот люди нас не любят.]
Кто пострадает на сей раз? Омеги? Хах, не удивлюсь. Мийя заносит меня в кабинет, когда подходит очередь, и я цепляюсь за неё, как некроманты цепляются за мифы о бессмертии. Перед нами сидит женщина маленькая и хрупкая: она на голову ниже мамы. Лёгкий и приятный аромат апельсина наполняет всю комнату, и до меня не сразу доходит, что запах исходит от незнакомки в больничном халате. Она улыбается мне мягко, и это… располагает. Эта улыбка тянет к себе и заставляет невольно успокоиться. — Всё будет хорошо, малышка. — Женщина присаживается около меня на корточки, и я чувствую, как моя мать невольно отодвигается в отвращении. Омега — это так легко понять по реакции окружающих. — Ты просто понюхаешь парочку приятных ароматов. Это не страшно, правда. — Хорошо, — киваю и улыбаюсь этой прелестной женщине. На мгновение задумавшись, пока медсестра подготавливает какие-то колбочки, я всё же решаюсь сказать одну важную вещь: — Вы очень приятно пахнете, сенсей**. Мама облегчённо выдыхает и треплет меня по волосам. Незнакомка тоже отчего-то выдыхает и улыбается ярче. Кажется, участи омеги я избежала. Отвратительно осознавать это, но… я рада. Правда. Это значительно облегчит мне жизнь. Наверное. — Это очень хорошо, Симидзу-чан, — говорит медсестра и подзывает меня к себе. — Тогда всё намного проще! Я поднимаю взгляд на маму, и она недовольно кивает, помогая мне спуститься с её колен. Я быстро подбегаю к омеге и сажусь на стульчик перед маленьким столиком с небольшими стаканчиками, от которых пахнет довольно сильно, и я невольно морщусь. — Слишком резко, да? — с улыбкой спрашивает сенсей, и я киваю. — Тогда давай намажем тебе под нос вот эту мазь. — Она приседает рядом со мной, показывая, что в руках у неё баночка с мазью. — Станет легче, обещаю. Киваю и чуть вздрагиваю, когда кожи касается холодная мазь. Немного посидев вот так, я с удивлением осознаю, что теперь запахи не такие резкие и даже приятные, как у медсестры. Невольно веду носом в попытке разобрать все имеющиеся ароматы, но с тяжёлым вздохом бросаю это дело, понимая, что бесполезно: нюх не в силах и трети разобрать. — Ну что? Стало легче? — Да! Запахи теперь такие приятные! — улыбаюсь и тут же грустно добавляю: — Правда… я не смогла ничего конкретного разобрать… — Ничего страшного! — весело подбадривает меня медсестра. — Я могу дать тебе немного каждого из запахов, если они так тебе понравились. — Правда? — Радостно подскакиваю и улыбаюсь ярче, когда работница смеётся по-доброму и очень светло. — У вас очень красивая улыбка! — Спасибо, — отсмеявшись, отвечают мне. — Рада это слышать. — Вы закончили? — Голос матушка холодный и будто угрожающий, отчего я невольно хмурюсь, а медсестра сжимается, отведя взгляд. Хмурюсь ещё сильнее и оглядываюсь на подошедшую Мийю, от взгляда которой становится дурно. Холодный и властный. — Да, Симидзу-сан, — тихо отвечает омега. — Я занесу в карту, что ваша дочь — альфа. — Прекрасно, — холодно бросает матушка и подхватывает меня, сильно сжимая. — Тогда мы пойдём. — Да, конечно… И мама выходит из кабинета, ничего больше не говоря. Я тоже молчу, не желая сейчас возмущаться и затевать очевидный спор на грани ссоры. Хотелось бы мне выяснить всё сейчас, а потом вернуться к той приятной женщине и извиниться за маму, но сейчас я ничего не могу, так что остаётся только сжать зубы и проклинать весь мир за эту чёртову несправедливость. Чем? Вот чем омеги им не угодили?!***
Когда мы приходим домой, мама заваривает чай и, кажется, думает, как бы попроще мне всё объяснить, но мне не нужно проще — мне нужно так, чтобы не разочароваться в ней. А это едва ли возможно в сложившейся ситуации. Почему ты так холодно смотрела на ту милую медсестру? Почему отодвинулась в отвращении? Почему в твоих глазах было столько презрения? Разве так важен ответ? Я глубоко вздыхаю и качаю головой, пытаясь унять бурю в сердце: она сейчас не сделает ситуацию ни проще, ни лучше. Нужно сохранять спокойствие и попытаться посмотреть под другим углом. Всё же мой разум не был чист после перерождения, и поэтому я не в силах не сопоставлять всё с прошлым, смотря только со своей стороны. Это неправильно?.. Наверное. Мне надоедает ждать ещё через десять минут, когда мама ничем так и не пытается ни объясниться, ни оправдаться. Я спрашиваю спокойно, будто ответ мне и не важен особо: — Мам, а почему мы тогда так быстро ушли? Сенсей была очень добра ко мне, и я… — Ай-чан. — Она садится около меня и обнимает за плечи. — Тебе не следует проявлять такое дружелюбие к омегам. Они низшие, и если ты будешь общаться с ними… люди могут посчитать это слабостью. Ты альфа, так что должна общаться только с себе подобными и бетами. Омеги просто ищут себе покровителей, потому что без них ничего не могут, так что это просто расчёт. — Но… — пытаюсь возразить, но меня перебивают и смотрят так, будто я самое неразумное существо в этом чёртовом мире. — Никаких «но», Ай-чан, — качает головой Мийя. — Ты просто не понимаешь сейчас. Думаю, тебе нужно время. Мне ничего больше не дают сказать, и родительница уходит, не видя смысла в продолжении разговора. Вот ведь… Что за глупые рассуждения?! Как можно так легкомысленно называть всю касту, фактически, продажными шлюхами?! От злости с силой кусаю внутреннюю сторону губ и сжимаю ладони до боли. Хочется закатить скандал, кричать о неправоте и несправедливости, но я молчу, потому что это ничего не решит, ничем не поможет таким прекрасным людям, как та медсестра, которых презирают просто за то, что они не альфы и не беты. Это так глупо, что сил смеяться просто нет. Хочется плакать.***
Кёя и Хару не понимают моей печали: для них подобное вполне нормально. Но не стараются переубедить, опровергнуть — они слушают все мои доводы внимательно, словно и сами не уверены в правоте мировых законов. Не отворачиваются, желая услышать, в отличие от мамы, не говоря пресловутое «ты просто не понимаешь». Миура всхлипывает на третьей минуте моего рассуждения, и Кёя обнимает её, гладя по голове — я обнимаю их обоих, но продолжаю свои мысли. Потому что это важно. Потому что хоть кому-то выговориться нужно. Потому что я не уверена, что отец не скажет то же, что и мать. —Конеко, твои слова… разумны, — устало выдыхает Хибари, массируя виски. — Это действительно предвзято и несправедливо, но ты же понимаешь, что… изменить всю систему нам просто не под силу? А сейчас так вообще невозможно. Мы всё ещё дети — проще плыть по течению до отрывной точки, когда мы будем в силах вырваться из потока и вылезти на берег. — Я понимаю это, — кусаю губу в отчаянии. — Меня просто… раздражает всё это. Хочется изменить, исправить, сломать всю эту систему… Глупо, наверное. — Да, глупо, — честно признаёт Хару, улыбаясь нежно, и от следующих за этой улыбкой слов мне становится легче. — Но очень смело и благородно, Ай-чан. Если мы будем много учиться и стараться, то, думаю, что-нибудь, пусть даже незначительное, обязательно изменим к лучшему! — Ты правда так считаешь? — скептически спрашивает Кёя, и его можно понять: едва ли семья Хибари напоминает людей лояльных к низшему касту. — Да! — уверенно кивает Миура и хлопает друга по плечу, улыбаясь широко-широко. — Человек может всё! Нужно только приложить чуточку усилий! Кёя усмехается на эти слова, но покорно кивает, соглашаясь с уверенностью Хару в человеческих возможностях. И я чувствую себя такой счастливой, что слёзы невольно катятся по моим щекам, освобождая, пусть и не полностью, меня от того груза, что терзал до этого сердце. Меня… поняли.