Второй шанс

Если раньше Хаято Варию недолюбливал — не уважать волю Джудайме! — то теперь готов был отряд возненавидеть. Поганцы, пользуясь добрым сердцем Тсуны и вседозволенностью — Скайрини распускал перья перед Кеей — скупили почти половину магазина. Любой другой торговец пришел бы в восторг от неслыханной прибыли, но в случае их семьи это представляло лишь дополнительную головную боль при заполнении бумаг для налоговой. Впрочем, Джудайме, посмеиваясь, обещал закрыть магазин на денек-другой для «привоза товара». Ну, да, они еще не распаковали коробки из замка, присланные донной Грацией. Хаято отстранено подумал, что было бы правильным кармическим воздаянием и эти книги продать Варии — отряд заплатит за то, чтобы тома вернулись на свои места. — Ку-фу-фу, Ураганчик, — замаячил перед глазами раздражающий хохолок. — Не забудь — у тебя сегодня свидание. — Это не свидание, — закатил Гокудера глаза. — Меня просто пригласили посмотреть тюрьму. Мукуро молча смерил товарища весьма странным взглядом, а проходящий мимо со стаканом молока Хибари насмешливо хмыкнул. — Звучит не очень. — Надень зеленую рубашку — под цвет глаз, — туманник со смешком увернулся от брошенной в него диванной подушки и продефилировал в неизвестном направлении. — Вот возьму и надену красную, — просто из вредности пробурчал Хаято. — Не получится, — огорчил его с полным ртом зубной пасты Ламбо. — На красной ананас еще вчера всякую пошлятину нарисовал. И написал, — припоминая, добавил теленок. Как оказалось, в своем стремлении помочь ближнему изрисовал Туман не одну рубашку. Проявив недюжинный художественный талант и навыки полиглота, он, как кот, пометил весь гардероб, фактически не оставив выбора. Хаято почти начал мечтать, чтобы Бьякуран добрался до Рокудо, приструнив развеселившегося туманника. Ведь каким паинькой тот был целых две недели после первой официальной встречи с доном Джессо — загляденье! Предаваясь сладостным мечтам, в которых мирно настроенный Бьякуран прибирает к рукам вредного, ехидного иллюзиониста, Хаято сам не заметил, как оказался в условленном месте встречи — в самой глубине городского парка, куда добегали лишь заядлые спортсмены, не жалеющие ни времени, ни сил на длительный, изнуряющий моцион. Под ногами закружилась поземкой дымка Мрака, ее изгибистые плети всячески старались хоть краешком прикоснуться к брюкам или ботинкам Хаято, который незамедлительно ощутил за спиной чужое присутствие. На этот раз Бермуда фон Вихтенштайн отдал предпочтение привычному стилю, разве что камень в броши был теперь мрачно-изумрудным. При виде Урагана темные глаза мужчины вспыхнули удовольствием, и Хаято признал, что, возможно, Рокудо не так уже не прав насчет зеленой рубашки. — Тебе больше идет твой обычный стиль, — заметил Хаято, потому что вежливость требовала отвечать комплиментом на комплимент, а молчаливая реакция Бермуды кричала громче произнесенных вслух слов. — Благодарю, — слегка церемонно склонил голову фон Вихтенштайн. — Прошу. Только сейчас Хаято заметил переброшенный через сгиб локтя мужчины черный, подбитый мехом плащ, очень напоминавший тот, что носил сам Бермуда. Молодой человек безропотно накинул на плечи тяжелую, дорогую ткань, сразу же ощутив, как становится значительно теплее. Фон Вихтенштайн тем временем скрепил края плаща круглой брошью, внутри которой металось пламя Мрака. Паучьи ловкие движенья длинных, бледных пальцев невольно завораживали. — Конечно, я уже знаю, что ты не замерзнешь в Вендикаре, — Бермуда усмехнулся, — но, во-первых, предпочитаю заботиться о некоторых гостях лично, а, во-вторых, хотел бы сохранить остатки своей тюрьмы невредимыми. Темное пламя охватило их, но на этот раз, благодаря броши, перемещение практически не доставило дискомфорта. Открыв глаза, Хаято увидел с высокого, узкого балкона бушующие, темно-сизые с белоснежными барашками пены по-зимнему холодные воды. Море — или океан? — не переставало двигаться, жить, беспрестанно атакуя суровые серые скалы, вызывая невольную дрожь одним своим видом. Это так отличалось от привычной Вендикаре… — Где мы? — когда Хаято повернулся к Бермуде, порывистый ветер взметнул серебряные волосы, бросив в лицо колючие снежинки. — В самой закрытой части тюрьмы, до которой вы, к счастью, не добрались — в жилой. В животе Хаято, где-то глубоко внутри, зародилась волнительная дрожь предвкушения нового открытия. Вендиче, несмотря на вынужденное «тесное сотрудничество» с Десятым поколением, оставались одной из глобальнейших загадок мира мафии. Никто, кроме, пожалуй, Джудайме, не думал о Стражниках, как о людях, не размышлял об устройстве их оружия, о самой Вендикаре. Даже сбегавший оттуда Мукуро. И вот сейчас ему предлагали узнать больше, чем позволено союзникам. Дрожь предвкушения огненной змеей скрутилась в животе, не пугала даже мысль о возможной расплате за знания. Если бы не приобретенное спокойствие, Хаято мог бы взорваться возбужденными криками. Он не знал, почему попросил показать ему Вендикаре, но получил гораздо больше, чем рассчитывал. — Устроить экскурсию? — понимающе спросил Бермуда, выглядя до ужаса довольным. — Да, пожалуйста. Буду весьма благодарен. Я и подумать не мог о существовании подобного места. — Мы стараемся поддерживать всеобщие заблуждения, хотя на самом деле жить в одном помещении с заключенными… увольте, — Бермуда брезгливо передернул плечами. — Этот замок принадлежал фон Вихтенштайнам с незапамятных времен. Я просто придал его существованию новый смысл. С балкона они прошли в темноватую, обставленную со вкусом гостиную. В камине потрескивал огонь, бросая отсветы на два глубоких кресла и столик между ними, украшенный вазой с цветами, золотилось в полумраке тиснение книжных корешков на многочисленных полках массивных шкафов. Хаято машинально отметил мягкость толстого ковра и массивные рамы пейзажей. — Это мои личные апартаменты. Можно сказать, сердце замка, — Бермуда повел гостя к одной из двух выходящих из гостиной дверей. — Переместиться сюда и отсюда могу только я. Хаято следовал за радушным хозяином, не забывая оглядываться по сторонам. Жилая часть Вендикаре представляла собой смесь средневековой основательности и готической мрачной остроты: по углам среди массивных, крепких стен кружились-извивались тени, рождая периодически на свет того или иного Вендиче, который, поприветствовав начальство, бесшумно удалялся по своим делам. Это походило на нечто мистическое, потустороннее, обдававшее ароматом магии и тлена. Казалось, именно по этим коридорам должны маршировать закованные в латы рыцари, греметь цепями призраки, однако, несмотря на некоторую сумрачность и подавленность, замок давал ощущение… уюта. Если бы жилую часть самого ненавистного ему места на земле увидел Мукуро, вряд ли стал бы так сильно плеваться при упоминании сотрудничества с Вендиче. Замок мог удовлетворить даже взыскательные вкусы туманника. Вдобавок ко всему, каждый сантиметр строения пронизывала сила. Вот так с ходу Хаято не мог разобраться в наслоениях разных видов пламени, то пересекающихся, то сплетающихся в узелок, то расположенных как коржи в многослойном торте. Здесь определенно потрудилось не одно поколение, а иллюзии и защита была на порядок выше, чем в самой тюрьме. Кожей Ураган ощущал пульсацию вечно напряженного пламени Мрака, сейчас преобладающего над всеми остальными и все же остальные подпитывающего. В моменты особенно мощных колебаний брошь на груди Хаято начинала едва уловимо пульсировать, и холод отступал. Правда, молодой человек отмечал это чисто машинально, не пытаясь вычислить частоту или закономерность вспышек — всем его вниманием владел Бермуда. Бермуда фон Вихтенштайн умел завладевать аудиторией, его приятный, хорошо поставленный голос хотелось слушать без конца. Мужчина был не просто эрудирован — казалось, он преуспевает в любой области знаний. Хаято уже не помнил, когда в последний раз с таким удовольствием обсуждал классическую музыку и современные математические теории. Кажется, это было с мамой и Шамалом… Бермуда бросал непроизвольный вызов, дергал за струны гордости и самолюбия, не позволявшие сдаться, пропустить удар — Хаято стряхнул пыль со всех своих знаний, даже самых глупых и детских, стараясь не отставать от собеседника в остроумии. Их разговор напоминал фехтование острыми шпагами, от которого каждый из противников получал несказанное наслаждение. Легко слыть умнейшим человеком Вонголы на фоне остальных Хранителей, когда ни один из них не пытался превзойти его. Гокудера не сомневался: стоило захотеть Реборну, и Джудайме занял бы первые места во всех возможных конкурсах. Стоило пожелать Тсуне, и Ламбо напомнил бы окружающим, за что его прозвали гением клана Бовино. Стоило захотеть Хибари… а, нет, у Хибари и так были превосходные оценки. Правда, об этом никто не знал. Но никто из них не старался. Тсуна выбрал своей стезей чутье и сопереживание, Ламбо ум использовал в качестве элемента неожиданности, а Хибари добровольно засекретил всю информацию о себе. Остальные же… Хаято, что бы там ни говорил, никогда не принижал способности своих товарищей. Просто свою решимость Хранители направили на другие области. И как-то так получилось, что «мозгом» Десятого поколения считался он, хотя Джудайме, благодаря выучке Реборна, мог дать сто очков вперед в тактике, аналитике, стратегии. Но нет, Тсуна предпочитал зваться честью, совестью, благородством, сердцем и душой Десятого поколения — одним словом, Нео-Примо Вонголы. Однако в результате Хаято не с кем было поговорить. Не о тактике, стратегии, пламени или мафиозном бизнесе, а обо… всем. Конечно, Джудайме устраивал семейные вечера, где оставались только они одни, обмениваясь новостями, подробностями жизни, но это было такое легкое времяпрепровождение, а Хаято… жаждал вызова. Собеседника совсем иного уровня. Как вариант всегда оставался Джудайме, но, замечая не снижающиеся стопки документов, круги под глазами и тревогу за всех них в проницательном взгляде, Хаято просто не желал беспокоить друга еще и своими нерешенными социальными дилеммами. Поэтому в данный момент, найдя внезапно родственную душу во многих вопросах, он искренне, от всей души наслаждался каждой проведенной в Вендикаре минутой, а сердце начал подтачивать червячок совести — пока инициативу всегда проявлял Бермуда, всячески стараясь быть приятным. Не пора ли взять дело в собственные руки и ответить на подобную щедрость? Но чем можно порадовать Бермуду фон Вихтенштайна, Хаято не представлял. — Фон Вихтенштайны всегда оставались на своем месте, — они вновь оказались на балконе, с которого началась их прогулка, и Хаято, увидев вечерние сумерки, подивился, как долго он здесь пробыл — даже не заметил, как время пролетело. Профиль облокотившегося на перила Бермуды четко выделился на фоне бегущих от горизонта синих волн. Мужчина смотрел задумчивым взглядом, не обращая внимания на развеваемые ветром гладкие волосы, в щекотке касающиеся овала светлого лица. Он выглядел захватывающим дух воплощением монохрома, контраста света и тени. — Для многих стало неожиданностью, когда потомки Маре вынырнули из Америки в виде семьи Джессо, хотя подобное происходит с фамилиями неоднократно: потомки приходят и уходят, не владеющих пламенем прячут до поры до времени в надежде, что однажды у них родится сильный одаренный. Кровь ведь не вода. Но только не в случае нашего рода — фон Вихтенштайны всегда принадлежали к гражданскому миру, но даже если рождался пламенный, от него не отказывались, род продолжал стоять на службе обществу. Поэтому многие поколения моей семьи считали сделку с Джотто весьма выгодной. — Сделку? — Несмотря на благие намерения, в рамках закона Виджиланте являлись преступниками. Но когда мой предок поймал Джотто с Джи, ему приглянулись их идеи. В ту пору в Италии царила смута, и мысль придать преступной шушере цивилизованный вид была… весьма заманчивой. Мой предок решил спонсировать начинания Джотто, даже позволил познакомиться с другими аристократами, а взамен тот, создавая с нуля понятия «омерта» и «фамилия», вписал существование нейтральной силы — Вендиче. Высшая судебная власть. Мафия самостоятельно чистила собственные внутренности, а мы следили, чтобы мафиози не переступали границы и не вредили гражданским. Договор с Джотто позволил нам спасти больше людей. — Но затем пришел Рикардо… — И в принципе ничего не изменилось, — хмыкнул Бермуда. — Разве что у нас стало меньше работы, поскольку Вонгола сама карала неугодных, захватывая власть. Секондо являлся умным мужчиной — в своей борьбе он никогда не задевал гражданское население, стараясь проводить операции как можно тише и незаметнее. Вонгола утонула в крови, но весь остальной мир этого практически не заметил. Когда я пробудил пламя Мрака, стало еще легче. — Это было тяжело — пробудить? — Не слишком. Я был сильным пламенным, мог бы получить титул Аркобалено, но… меня предали. Всех, кто мне дорог, убили, и сделал это… тот, от кого я меньше всего ожидал. Я умирал, истекая кровью, а он разглагольствовал, какую выгоду получит от моей смерти, — в словах Бермуды звучала застарелая, заржавевшая, уже отжившая, но все равно немного ранящая боль. Он пережил, справился, пошел вперед, но воспоминания все еще причиняли страдания, царапали душу вечным «а если». Даже понимая, что никакого сослагательного наклонения история не знает, Бермуда порой все же мечтал… о несбыточном. Однако время проделало колоссальную работу над его сердцем и душой, чтобы он мог вновь почувствовать себя… человеком. — Так что нет, пробудить пламя Мрака было несложно… сложнее было продолжать с ним жить. Кого он имел в виду, говоря о дорогих людях? Друзей? Семью? Или… возлюбленных? Гокудера не хотел знать, он как никто другой знал, что прошлое должно оставаться в прошлом, и произошедшие несчастья рано или поздно станут ступенькой, опорой, бесценным опытом, если человек действительно захочет подняться. Бермуда справился и стал сильнее. — Мне жаль, — он извинялся за то, что растревожил рану, но мужчина напротив лишь взмахнул рукой в перчатке. — Я сам решил рассказать. Если бы не хотел, то промолчал бы. Теперь Хаято оперся на перила, устремив взгляд вперед, но не видя волн. Совесть требовала ответить откровенностью на откровенность, но он не знал, что рассказать, не открывая всю правду о себе. — Однажды, — медленно начал он, — я почти потерял свое Небо. Я всегда выполнял приказы, проявлял инициативу, стараясь при этом не быть дураком, но когда все стало слишком плохо… допустил ошибку. Узнал то, что не должен был знать, залез туда, куда мне говорили не соваться. Разум и верность стали моим проклятием. Я слишком беспокоился за Джудайме, и мне не составило труда сложить обрывки добытой информации… Тем самым чуть не погубив весь тонко выверенный план. Ставки были слишком высоки, и Джудайме ускорил события. Он оказался на больничной койке, впав в кому, а я… два дня ждал на нужном месте выбранного им человека с одной лишь глупой фотографией предполагаемого предателя, который на самом деле предателем не являлся… — Хаято покачал головой. Это до сих пор мучило его — его собственная глупость. Если бы он не влез, план Джудайме пошел бы более гладко, Тсуне не пришлось бы рисковать собственной жизнью. Доведенный до отчаяния, в одно мгновение лишившись всего… Там, сидя под деревом напротив заполненного белыми лилиями гроба, без сна и отдыха ожидая младшую версию босса, он почти сломался. — А он? — подтолкнул Бермуда. — Он простил меня. Очнувшись, он улыбнулся и сказал: «Я не должен был недооценивать силу твоего разума. Спасибо, что помог им», — Хаято усмехнулся уже более расслабленно, вспоминая тот момент, собственные дрожащие руки и слабую, но искренне добрую улыбку Джудайме, смотрящего еще немного мутными глазами. — Моя жизнь и верность навсегда принадлежат ему. Бермуда хмыкнул, он умел читать между строк. — Твоя тайна умрет со мной. — Поверь, если Джудайме узнает, что я до сих пор переживаю об этом, мы оба пожелаем умереть. Собеседники переглянулись и негромко рассмеялись. — Он даже не ударил тебя? — Я бы хотел, но Тсуна всегда отличался заметным человеколюбием. Какое-то время они молчали, обдуваемые ледяным ветром, не проникающим сквозь «волшебную» накидку. Печальные откровения не испортили впечатления от проведенного вместе дня, наоборот, Хаято почувствовал легкость. — Спасибо. За прекрасный день, — повернулся он к Бермуде. — Я тоже замечательно провел время, — откликнулся тот, а затем медленно подался вперед, давая шанс отстраниться. Но Хаято лишь прикрыл глаза, двинувшись навстречу. Ему нравился Бермуда фон Вихтенштайн: цепкий ум, проницательность, остроумие, чего греха таить, весьма приятная внешность. После сегодняшней прогулки Хаято для себя решил, что не будет возражать против… развития отношений. На щеку легла чуть шероховатая ткань перчатки, а черные глаза Бермуды становились все ближе и ближе, пока Хаято не увидел в них собственное отражение. Они блестели черными алмазами, затягивая в свою глубокую непроницаемость. Первое соприкосновение замерзших губ отозвалось во всем теле вспышкой потрясения — Бермуда целовал неторопливо, смакуя каждую ответную реакцию, каждый еле слышный звук, побуждая отвечать, соответствовать, как и в беседе, провоцирующе-дотошный. Он двигался, обволакивал, наступал подобно щупальцам тьмы, и в какой-то момент, когда Хаято отвлекся на ощущение гладких прядей меж собственных пальцев, текучих, словно чернила, парапет балкона врезался в его поясницу, а чуткие пальцы пробежали по позвоночнику вверх, пересчитывая, обласкивая каждую косточку так, что Хаято почувствовал, что не просто именно Ури стала его питомцем. Внутренности скручивались и плавились от потребности оказаться еще ближе, но внешнее спокойствие позволяло насладиться каждым мигом. А всепоглощающее собственничество, бархатно-коварный захват превратился в россыпь обжигающих коротких поцелуев, усеявшую губы. Бермуда быстро отстранялся после каждого, но еще быстрее возвращался, вновь соединяя губы на краткий миг. Отодвинувшись окончательно, он смотрел сытым хищником, правда самодовольный вид слегка портили растрепанность прически, перекосившийся плащ, легкий порыв румянца на обычно бледных щеках, тяжелое дыхание, с шумом вырывающееся из зацелованных губ. Он не выглядел ни хладнокровным, ни собранным, ни всесильным, скорее… страстным. Хаято как никогда гордился своей работой. — Босс, — раздался из-за двери голос Джагера, — простите, но необходимо ваше присутствие. Бермуда разочарованно застонал, делая попытки взять себя в руки. Хаято начал мысленно считать до ста, чтобы не сжечь из-за собственного разочарования заместителя начальника Вендикаре. — Сейчас приду, — крикнул тем временем тот самый начальник внутрь апартаментов, после чего повернулся к гостю. — Прости, я вынужден закончить нашу встречу… столь резко. — Я все понимаю, — против воли Хаято вздохнул. — Полагаю, будет честно, если я скажу, что теперь очередь за мной. Глаза Бермуды слегка расширились. — Да, — ответил мужчина, не скрывая своей радости, — это будет справедливо… Выйдя из портала возле дома, Хаято какое-то время стоял неподвижно, смотря в пространство, полностью поглощенный собственными размышлениями, пока, в конце концов, не встряхнулся, поспешив внутрь. Ему срочно требовался совет Джудайме.

***

— Мукуро… — Тсунаеши с обреченным вздохом покачал головой, держа на вытянутых руках украшенную необычной росписью рубашку. Почерк он узнал, методы — тем более. То, что сегодня будет тяжелый день, Тсуна понял еще за завтраком, когда, при наличии за столом всей семьи, реально присутствовало лишь двое — он и Мукуро. Иллюзионист получал несказанное удовольствие, наблюдая за пребывающими в своих мыслях товарищами. Нет, Тсуна не мечтал сбежать из дома, скорее, просто… эвакуироваться. Его Хранители, в лучшие дни представлявшие собой хаос и беспорядок, теперь, когда их ожидали знаменательные события, напоминали активированные бомбы. Если прислушаться, можно было услышать тиканье. Поэтому неудивительно, что Тсуна, как босс опытный, сразу после завтрака ретировался в прачечную, куда очень скоро поскребся смущенно-раздраженный Гокудера с ворохом одежды в руках. — Прости, Тсуна, — повинился Ураган, — это все Мукуро… — Давай сюда, — прервал его взмахом руки Тсуна, отбирая вещи, следующим взмахом провожая друга прочь. Свидания… Кто бы мог подумать, что Десятое поколение ударится в романтику почти полным составом. В бытность Тсунаеши боссом, Тимотео нередко упоминал в беседах с преемником брак, жену, детей… наследников. Жизнь в мафии — дело непростое, никогда не знаешь, что случится завтра. Тсуна старался изо всех сил — не раз намекал отцу, что не будет возражать против братика или сестренки. До реальных отношений дело не доходило. Разобрав гардероб Хаято на кучки и запустив первую партию в стирку, Тсунаеши, расправляя так и не снятый с утра фартук, пошел наверх. Если он правильно помнил, сегодня Такеши вновь встречается со Скуало, следовало бы приготовить им обед. Пусть сходят куда-нибудь на пикник. На лестнице ему показалось, что тиканье одной из бомб участилось, стало истерическим, почти паническим. Повинуясь чутью, Тсуна заглянул в комнату старшего брата. В отношении интерьера своего жилища Рехей являлся чуть меньшим минималистом, чем Хибари. За украшения, приносящие уют, всегда отвечали либо Киоко, либо Хана. Поэтому Тсунаеши с двойным удивлением смотрел на ворох разноцветных тряпок, плавно перетекающих с кровати на пол и кресла. Сам старший брат нашелся перед высоким зеркалом, в котором хмуро и придирчиво рассматривал собственное отражение, то и дело пытаясь оттянуть облепившие бедра джинсы. Рехей обзавелся новыми вещами сразу после переезда, однако весь его гардероб состоял из обширного количества штанов-карго, широких футболок и эластичных бинтов. Ничего откровенно женственного, немного женственного или намекающего на женственность. Даже среди нижнего белья, с которым, против воли, познакомились остальные члены семьи, когда Рехей забывал переодеться после ванной. Однако сейчас Солнце стоял в обтягивающих джинсах и тунике, подчеркивающей грудь, от которой боксер всегда старался спрятаться, рассматривая наряд с откровенной растерянностью, делающей его лицо более женственным, юным и невинным. Несмотря на смирение с новыми обстоятельствами — он ведь остался по-прежнему экстремальным — для некоторых вещей Рехею требовалось больше времени и мотивации. — Это неправильно, — сжал кулаки боксер. — Я не должен так выглядеть, не должен… Тсуна прошел внутрь, мягко притворив дверь и усаживаясь на край кровати, расчистив немного места среди раскиданных вещей, о покупке которых явно позаботился Мукуро — старший брат о моде знал лишь понаслышке. Он не знал, что сказать другу — все приходящие на ум слова казались заезженными и банальными. По его мнению, старший брат отлично справлялся со свалившимися на него потрясениями. Из Рехея получилась прекрасная женщина: яркая, полная жизни и огня, а некоторая резкость поведения, которая других людей заставляла бормотать под нос про «альфа-самку», ничуть не отталкивала умеющих видеть. — Тебе не нравится, как это выглядит? Или тебе неудобно? — Мне экстремально непривычно! Я в жизни столько времени не тратил на подбор одного костюма! Зачем я вообще уговорил Колонелло пойти в парк развлечений? Тсуна знал ответ, но благоразумно промолчал, вместо этого поднявшись и подойдя к Хранителю, положив руки на вздрогнувшие плечи. Кожа под ладонями пылала, словно Рехей с трудом сдерживал собственный жар, а в серых глазах загнанным зверьком металась самая настоящая паника. Тсуна привычно тронул струны Неба, исподволь делясь с Хранителем собственным спокойствием. — Нет ничего плохого в том, чтобы отлично выглядеть. Вспомни, как нас «приводили в порядок», когда мы только переехали в Италию. Костюмы, одеколон, аксессуары. Умение ходить, говорить, держаться. Маникюр, парикмахеры, врачи, тренеры. Десятое поколение являлось лицом Вонголы, поэтому просто не могло не выглядеть соответственно. Рехея передернуло — реакция, с которой Тсуна был в глубине души согласен. — Ты потратил столько времени с непривычки, дальше будет проще, — Тсуна глубоко вздохнул, посерьезнев, ловя в отражении взгляд своего Хранителя и не отпуская, совсем как тогда, когда лежал на больничной койке, а старший брат ворвался к нему, растрепанный, уставший, винящий себя во всем. Взгляд настоящего лидера и Неба. — Не важно, кто и что говорит, наплюй на мнение безликой толпы — человечество никогда не будет довольно. Главное — ответить на вопрос, нравится ли это тебе самому? Удобно ли тебе в данном облике? Жизнь слишком коротка, чтобы отказывать себе в удовольствиях, наступая на горло собственной природе. К тому же мы — Десятое поколение Вонголы. Мы никогда не соблюдали условности, плевать хотели на мнение посторонних, изменяя порой законы даже мироздания! Не важно, что ты выберешь: карго, спортивный костюм или туфли на шпильках, отрастишь ли волосы или отрежешь их к чертовой матери… мужчина или женщина… ты навсегда останешься Сасагавой Рехеем, самым экстремальным человеком на свете, человеком, сражавшимся с нами, живущим с нами, членом нашей семьи. Человеком, которого мы любим и ценим. Если ты захочешь выглядеть красивее, мы поможем. Захочешь краситься — научимся делать макияж. Только ты сам выбираешь, что правильно, а что неправильно. Семья всегда поддержит. Поэтому наплюй на мнение света! Что бы ты ни выбрал, если тебе это по душе, значит, это правильно. Подумай в первую очередь о том, чего хочешь ты сам, — Тсуна ласково коснулся щеки Хранителя. — Не стоит отказывать себе в будущем ради того, чтобы цепляться за прошлое. Мы все изменились, старший брат. Пока Тсунаеши переводил дыхание, успокаивая собственное пламя, взбесившееся от мысли, что кто-то спровоцировал неуверенность его самого оптимистичного Хранителя, Рехей, приоткрыв рот, зачарованно рассматривал его через зеркало. Как будто видел впервые. И как будто слова Тсуны, даже то, что он не произнес, стали для него откровением. — Экстремально спасибо, — вопреки обычаям, он произнес свой клич тихо, словно боялся разрушить воцарившуюся в комнате удивительную атмосферу. Вновь оглядел себя. — Мне… мне идет? — Да, Рехей, ты очень симпатичный. По щекам молодой женщины растекся нежный румянец, после чего та решительно кивнула. В серых глазах вновь разгоралась солнечная уверенность. — Экстремальное спасибо, Савада! — уже бодрее прокричал Хранитель, а затем осекся, припомнив правило об именах. — Ой… Тсуна махнул рукой, показывая, что все нормально, и, посмеиваясь, пошел на кухню, оставляя старшего брата с вернувшейся уверенностью. Он как раз размешивал домашний соус для салата под мерный свист катаны Ямамото, доносящийся с заднего двора, когда из-за большой корзины для пикника, высившейся на столе, показалась кудрявая голова Ламбо. Тсуна вопросительно вскинул брови, не прерывая своего занятия. — Что бы ты сказал, — теленок был нехарактерно для себя застенчив и нерешителен, сверля взглядом столешницу, — если бы я спросил, как по твоему мнению относится мама к Верде? — Я бы ответил, что существуют вещи гораздо безопаснее попыток устроить личную жизнь донны Грации. — И все-таки? — заупрямился Хранитель. Тсуна вздохнул, помня последствия подобной упертой надутости Ламбо по времени жизни в Намимори. Ничего спокойного. — Я бы сказал, что он ей нравится. Бовино просиял. — Спасибо, Тсуна! — он умчался, стянув из салата маленькую помидорку-черри. Тсуна пообещал строго наказать ребенка — за ужином у того будет на одну помидорку меньше. — Такеши, — окликнул он продвигавшегося к ванной мечника, — перед уходом загляни на кухню, забери корзину. — Хорошо, Тсуна, — солнечно улыбнулся Ямамото. Когда Тсунаеши вернулся из подвала, корзины уже не было. Как и Ямамото. А из гостиной неслись бодрые звуки опенинга «Хвоста феи» — Мукуро изволил побыть немного домоседом, решив вспомнить молодость перед очередной «подработкой». — Там к тебе гости, — не отвлекаясь от просмотра, ткнул иллюзионист пальцем в пол, под которым находился магазин. Вторую руку он запустил в миску с чипсами, компанию которой составляла притулившаяся в углу дивана бутылка колы. Тсунаеши благодарно кивнул и направился к лестнице. Закрытый в рабочее время магазин выглядел сюрреалистично пустым, безжизненным, что невольно натягивало нервы, как струны. Не помогало даже яркое солнце, льющееся сквозь окна. Казалось, магазину остро не хватало хозяина, ленящегося в углу. Кем бы ни был загадочный гость, Мукуро его пропустил, значит, не считал опасным для семьи. Или решил, что Тсунаеши нужна тренировка. Или просто хотел поразвлечься. Впрочем, Тсуна догадывался о личности внезапного посетителя, правда, это не помогало понять, что именно привело Реборна к ним в очередной раз. Возможно, киллеру все-таки надоело ждать… Стоило спуститься с последней ступеньки, как интуиция пронзительно взвизгнула, а волоски на шее встали дыбом. Тсуна присел, пропуская удар над головой и делая подсечку, от которой гость легко ушел. На молодого человека сверху вниз пугающими черными глазами, скрывающимися в тени полей шляпы, смотрел лучший киллер мира, который продолжил нападение, даже невзирая на то, что его опознали. Тсуна заблокировал удар — занывшие кости заставили пожалеть об отсутствии перчаток. Реборн являлся мастером своего атрибута, то, что обычно он начинял пламенем пули, не означало, что он не может «пробивать дорогу собственным телом». Тсунаеши в этом плане приходилось хуже: он не мог активировать собственное Небо, до последнего намереваясь цепляться за прикрытие. Хотя бы ради веселья при виде раздражения на обычно невозмутимом саркастичном лице, даже если он сам едва успевал уворачиваться от коварных атак. И это при наличии гиперинтуиции! Однако в какой-то момент ситуация, в которой Тсуну гоняли по всему магазину, тщательно стараясь не сдвинуть с места мебель и не разрушить шкафы, кардинально переменилась — Тсуна перехватил жилистое запястье и, резко сжав его, в буквально смысле вывернул ситуацию в свою пользу. Этот Реборн не имел за плечами десятилетий опыта, не знал слабых точек противника, которые непроизвольно вычислил Тсуна в многочисленных спаррингах с учителем — к чести того, слабости можно было пересчитать по пальцам одной руки. Зато он мог незаметно воздействовать пламенем на собственный организм, чем не мог похвастаться Савада. В противном случае даже гиперинтуиция отказывалась вычислять, на чьей стороне была бы победа. Тсунаеши выпустил руку, и киллер выпрямился, поправляя костюм и шляпу. Леон, до этого зрителем сидевший на полке, вновь перебрался на привычное место обитания. — Неплохо для мальчишки из японской глубинки. — Это называется проникновение в чужую собственность и нападение на владельца, — Тсуна оперся спиной на прилавок, чувствуя, как неприятно липнет рубашка к коже. Взгляд киллера скользнул по нему, странно задержавшись где-то на уровне живота. В темной бездне вспыхнуло веселье. — Не скажу, что жалею, — медленно, с расстановкой, смакуя каждое слово, произнес мужчина. — Такое заманчивое предложение… Только сейчас Тсуна сообразил, что на нем до сих пор фартук, подаренный Мукуро. Щеки залил обжигающе-горячий румянец, но, вопреки смущению, Тсуна сумел сохранить тон ровным. — Предложение действительно лишь для одиноких обладателей VIP-абонемента… И все-таки, что привело тебя сюда? Да еще со столь… нетривиальным приветствием? — Ты хорошо с ним справился. Тсуна пожал плечами. — Мои братья всегда заботились о моей безопасности. — И ничего не упомянули обо мне? — Ничего такого, чего бы я не знал. К примеру — от тебя следует держаться подальше. — Но ты не держишься. Тсуна открыто встретил темный взгляд, не беспокоясь о прикрытии — это не он придумал маску «мальчика из японской глубинки». Реборн сам поверил собственным фантазиями, создал амплуа, которого не существовало, семья лишь подтолкнула его в нужное русло. Но Тсуна не собирался казаться глупее или наивнее. Ведь так не интересно. Так нельзя заполучить на свою сторону еще одного Аркобалено — привет, Фонг, сидящий на крыше напротив и все равно ничего не видящий сквозь иллюзии! Реборн напал не просто так — он желал вывести на чистую воду, чувствуя подвох там, где тот и должен быть. И в своей проверке бил в полную силу, действительно намеревался убить. Если бы Тсуна продолжил притворство или на самом деле оказался гражданским, его бы ждала неминуемая смерть. Репетитор-киллер ничего не делал наполовину. — Потому что ты не плохой. Самоуверенный, высокомерный, считающий себя центром Вселенной, но не плохой. В тебе нет злых намерений. Тсуна никогда не понимал, как в его учителе уживаются привычка устраивать по всему дому тайники с оружием «на всякий случай» и периодическое желание сунуть голову в самое пекло без всякого плана или страховки, но теперь, пожалуй, видел основу сего дикого контраста. Он не собирался больше спрашивать, почему «обычный покупатель» вдруг решил подраться с «продавцом», хотя и было интересно, какую легенду придумает Реборн. Глаза киллера потрясенно расширились, он коротко, почти незаметно задохнулся от неожиданности и начал пристально рассматривать Тсуну так, словно видел в первый раз. Мир вокруг замер, даже часы остановили свой бег, погрузив магазин в идеальный, нерушимый пузырь абсолютной тишины, затрагиваемый лишь двойным дыханием. Бывший Дечимо вдруг поймал себя на странном, необъяснимом ощущении — как будто это уже происходило однажды: встреча в немного темноватом, но подсвечиваемом солнцем помещении; слова, послужившие началом чего-то нового, неизведанного и глобально серьезного; двое мужчин, киллер и миротворец, схлестнувшиеся в не-физическом поединке и не способные разорвать связь взглядов. Пусть Тсуна не считал себя только и исключительно дипломатом, Реборн тоже не являлся обычным наемным убийцей. — Теперь я уверен, — хриплый голос киллера разбил пузырь. Вновь пошли часы, загудели машины за пределами магазина, но Реборн не обращал на звуки ни малейшего внимания, не переставая смотреть на Тсуну так, словно решился на что-то. У того внезапно пересохло в горле. — В чем? — шепотом откликнулся он. — В том, что хочу сделать тебе предложение…