***
— Почему ты просто не пригласишь ее на свидание? — ни взросление, ни жизнь в мафии не избавили Ламбо от прямолинейности осадного тарана и упертости, с которой он преследовал цель, когда дело доходило до чего-то, чего он по-настоящему желал. Лежа на разделочн… лабораторном столе, совершенно не обращая внимания на изначальное предназначение предмета, закинув ногу на ногу, он рассматривал потолок, громко хрустя виноградным леденцом, всем своим видом выражая скуку и незаинтересованность вселенских масштабов, но краем глаза отслеживая реакцию одного небезызвестного ученого. Верде бросил на него короткий не впечатленный взгляд, после чего вновь отвернулся к Гьюдону, разносящему очередное препятствие в специально отведенном для испытаний помещении, находящимся за укрепленным стеклом. Компьютер фиксировал показатели мощности испускаемой энергии, основные рефлексы, траектории… Одним словом, все, что интересовало ученого в животных из коробочек. — Позволь узнать, ты часто устраивал жизнь матери подобным образом? — сухо спросил мужчина, и Ламбо мысленно поздравил себя с победой — Верде поддавался дрессировке. За несколько часов ученый успел уяснить, что Гроза, если не желает отвечать на вопросы, не станет делать этого даже под угрозой вполне реального расстрела — Ламбо на самом деле хотел узнать способ, которым Верде разместил автоматы в потолке. Зато вопросы самого Грозы лучше не игнорировать, потому что до белого каления Ламбо доводил мастерски, вновь возвращаясь к равнодушной лености, как только добивался реакции. И вот сейчас Аркобалено пытался ускользнуть от поднятой темы, но все равно своеобразно отвечал на вопрос. Да, Ламбо определенно мог бы себя поздравить. — Ни разу, — честно признался он, выуживая из кармана леденец на палочке. Тема кровной семьи, вопреки ожиданиям слишком мягкого сердцем Тсунаеши, оставляла самого младшего из Хранителей полностью равнодушным, не причиняя ни страданий, ни боли, всего лишь легкое… неудобство. В детстве Ламбо считал своим домом Намимори, позже — любое место, где собиралась его семья. — Мать с самого моего рождения старалась держаться от меня подальше, поскольку замуж вышла исключительно по расчету, и не своему. А для клана я являлся не более, чем способом умилостивить Вонголу. Если учитывать характеры моих родственников… — Ламбо пожал плечами. — Мы не особенно с ними общались. — Хм? — Верде с любопытством развернулся. — Ну, посуди сам, — Ламбо взмахнул конфетой. За сегодняшний день, после десятой попытки прикончить его, они с Верде стали чуть ли не лучшими друзьями — исключительно по мнению Бовино — поэтому он просто безобразно «тыкал» в гения, — мой дядя был невыносимым засранцем, презиравшим все живое и считавшим себя выше «обладателей прискорбно низкого IQ», — передразнил он покойного Ромео Бовино. — Кстати о последнем он не стеснялся сообщать даже детям. Никто особенно не расстроился, когда Бьянки отравила его. — Паолини Бьянки? — Она самая. Редкостная стерва, напрочь влюбленная в Реборна, выглядевшего на тот момент, как пупс из Ада, — Ламбо великодушно проигнорировал кашель поперхнувшегося ученого. — Папу в своей жизни я видел два раза… Может быть, еще при рождении, но доказательств тому нет. Тетушка выходила замуж шестнадцать раз. Шестнадцать! В разных странах. Но все браки заканчивались разводом, поскольку мужья сбегали от нее. Чтобы уточнить — все они требовали судебного запрета на приближение для бывшей супруги. Не говоря уже о лечении в специализированных клиниках. Дедушка был помешан на возвращении былого величия клану, поэтому в пять лет я оказался в Намимори. — Где встретил свое Небо. — Нет, там я встретил любовь всей своей жизни — рисовые пироги Наны-сан… Ну, и свое Небо, так уж и быть. Верде страдальчески закатил глаза. Ламбо мысленно усмехнулся. В родном измерении он был знаком с Аркобалено Грозы десять долгих лет, полных угроз, гормональных истерик с обеих сторон, несанкционированных, но безобидных опытов, проведенных с целью узнать секрет природы наследия Лампо. Десять лет, в течение которых Верде взрослел, Ламбо — умнел, и оба выходили в своих встречах на новый, более масштабный, уровень разрушений. Ламбо скучал по своему другу, а еще… очень сильно хотел сделать маму счастливой. Потому что Грация оказалась всем, чего ему всегда не хватало, о чем он порой мечтал, засыпая в своей комнате в особняке Вонголы. В темные, смутные ночные часы ему казалось, что мама, увидев, каким хорошим Хранителем он стал, осознает собственную ошибку и полюбит его. Рассвет всегда приносил отрезвление. Синьора Бовино никогда бы не посмотрела в сторону сына. Поэтому донна Грация стала… стала бальзамом для ран, исполнением самого потаенного желания его сердца. Признаться честно, он немного завидовал местному себе — такая безусловная родительская любовь, такая верность и преданность. Поэтому его вдвойне раздражали ритуальные пляски невероятно умной Грации и местного гениального Верде. Оба даже не пытались пошевелиться в нужном направлении, привыкнув к сложившемуся положению дел! — Для начала, — наставительно произнес Верде, — прежде, чем устраивать чью-то личную жизнь, необходимо узнать мнение самого человека. Он никогда бы не поднял данную тему, если бы не был уверен, что Грация находится за тридевять земель — где-то на востоке Италии, решая очередную проблему клана. Отсутствие женщины своеобразно развязывало руки… и язык. — Ну, ты определенно не против, — помахал рукой Ламбо, — а про Грацию мне рассказал Тсуна. Гиперинтуиция рулит! — И что насчет Грации? — напряглась спина под белым, слегка мятым халатом. Верде старался выглядеть равнодушным, совершенно незаинтересованным, но пламя выдавало с головой — гудело как трансформаторная будка, переливаясь всеми оттенками бриллиантового зеленого. От решительных, хотя и слегка заумных действий ученого отделяло лишь незнание чувств прекрасной донны. — Я бы не стала возражать против свидания. Прозвеневший натянутой струной мелодичный голос перекрыл треск разбиваемой техники. Время остановилось, все прочие звуки отодвинулись на задний план. Планшет выпал из рук стремительно развернувшегося Верде. Краска покинула лицо ученого, отчего щетина стала казаться в два раза чернее, но глаза… глаза за стеклами очков горели жадным, темным пламенем, как будто Аркобалено находился в шаге от феноменального открытия. В противовес ему нежные щеки Грации покрывались темным, почти багровым румянцем, залившим даже аккуратные ушки — так красиво не умели смущаться даже голливудские актрисы. Женщина все равно оставалась прекрасной, словно богиня. Она прислонялась к косяку деланно безразлично, но скрещенные на груди руки и стиснутые сухие-пресухие губы выдавали ее смятение. У самого порога грохотала Гроза, подсвечивая молниями темные небеса. Мощное, неразрешенное, только усиливавшееся интенсивное напряжение, не находившее выхода долгие годы, скопилось в ставшем вдруг крохотном помещении, наэлектризовав воздух так, что тот потрескивал мелкими разрядами. Ламбо кожей ощущал пульсирующую квинтэссенцию невысказанных, но никогда не убывавших желаний. Тревога, сомнения — только в фильмах все заканчивается хэппи эндом — готовность в любой момент сделать шаг назад из страха потерять то, что есть… Казалось, одно неверное слово способно взорвать лабораторию, уничтожить ее до основания. С каждой секундой напряжение росло, почти душа присутствующих… Но, в конце концов, Грация всегда была смелее… и чуточку безрассуднее. — Я бы не возражала, — как в омут с головой, сделала женщина шаг вперед, оттолкнувшись от косяка и слегка пошатнувшись на ослабевших ногах. Верде позабыл брошенный планшет, перешагнув через с трудом добытые сведения так, будто те ничего не значили. Он устремился вперед и, немного помедлив, подхватил Грацию под руку, смотря на нее так, будто во всем мире осталась лишь она одна, провожая донну к креслу. И был вознагражден нежной, слегка колеблющейся, но определенно счастливой улыбкой. — Я тоже… — прохрипел ученый. Чувствуя себя лишним, Ламбо буквально стек на пол и пополз в сторону выхода, размышляя, где переждать грядущую бурю — Грация, несмотря на благодарность, совершенно точно не спустит вмешательства, какие бы благородные намерения ни руководили им. А еще — как он будет расплачиваться с Туманом — кто-то ведь должен был переместить Грацию и незаметно, в том числе для нее самой, провести внутрь. Он лишь надеялся, что наградой за его собственные мучения не станет затягивание романа мамы с Аркобалено еще лет на двадцать. Он этого просто не переживет! Мукуро, словно почуявший, что его поминали, оказался рядом, как только Ламбо ползком миновал последние ступеньки. Блестящий трезубец приветственно качнулся. — Ку-фу-фу, с тебя должок. Ламбо смерил бестию мрачным взглядом. — Конфетами возьмешь?***
— Х-ха, — Такеши протяжно, с чувством выдохнул, отступая от поверженного противника, убирая меч от беззащитно выставленного горла. Остро заточенная сталь хищно блеснула на солнце, словно серебристый проблеск рыбьей чешуи среди спокойных волн. Натруженные мышцы приятно гудели, наполняя тело радостным волнением замечательной тренировки. — Правда, весело, Скуало? Неподалеку шумела река, воздух полнился сладко-медовым, пропитанным солнцем ароматом соцветий густых трав, теплый ветерок приятно освежал влажные от длительной работы тела, а Скуало проигрывал в десятый раз. Десятый, юбилейный раз. Ну, чем не замечательный день? Ямамото задумчиво вытер лицо стянутой футболкой, чувствуя, как натягиваются под кожей мышцы, сладко постанывают косточки. Может, это не просто совпадение, а знак, что пора перейти к чему-то большему? К приготовленному Тсуной перекусу? От одной лишь мысли о готовке друга рот наполнялся слюной. — Как насчет обеда? — мечник с энтузиазмом зарылся в собранную боссом корзинку. Он никогда особо не раздумывал, предпочитая действовать согласно сигналам чутья, а планирование отдавая на откуп Гокудере. — Вроой, щенок, я требую реванша! «Еще одного?» — чуть не спросил Ямамото, бросив взгляд на приподнимавшегося на траве приятеля, но тут же, поймав раздраженный взгляд серых глаз, весело прикусил язык. Он ведь хотел поесть, а не бегать от забавно кричащего Скуало следующие полчаса. В его мире, после такого взгляда, шел звучный подзатыльник от которого звенело в голове, но в этом… с запутавшимися в коротких белых прядях травинками капитан Варии больше походил на взъерошенного воробья, чем на смертельно опасного убийцу. Усмешка вновь завоевала губы. Еще никогда Такеши не доводилось видеть Скуало настолько… юным? Уязвимым? Он был забавным: более мудрым, более цельным, что ощущалось во всей его дикой, неистовой натуре, и в то же время более… задиристым, отчаянно напоминая Гокудеру во времена их молодости, когда дни были полны взрывов, вызовов и смешной паники Тсунаеши. — Сражайся! — взмахнул мечом Скуало, вскочив на ноги. — Не-а, — в голосе Такеши зазвучала укоризна. — Пришло время обеда. Тсуна обидится, если мы ничего не съедим. К тому же, если не будешь правильно питаться, не наберешь достаточно сил. Над импровизированной тренировочной площадкой воцарилась тишина, которую лишь подчеркивали порывы ветерка, создающие волны на ярко-зеленом море колышущихся трав. Расстилающий плед Такеши спиной ощущал клокочущее негодование Скуало — не каждый день пятнадцатилетние подростки отчитывали его, как малолетку. Интересно, когда последует взрыв? Но Скуало, к удивлению мечника и счастью для и без того изрядно пострадавшей местности, справился с собой. Последовал шумный выдох, после чего темная угрожающая аура расчленения отодвинулась на задний план. Вот почему Такеши любил проводить время со Скуало — абсолютная непредсказуемость. Как прогулка по минному полю или прыжок в водоворот — не знаешь, выплывешь или утонешь. Все равно, что дергать тигра за усы. М-м-м, наверное, не зря Гокудера называл его адреналиновым маньяком. — Ты издеваешься надо мной? — уже спокойнее спросил мужчина. — Ну-у-у… разве что немного, — Такеши примирительно поднял руки. — Но нам действительно стоит перекусить. Тсуна велел устроить пикник. — А ты всегда делаешь то, что велит тебе Тсуна? — ехидно хмыкнул Скуало, на что Ямамото пожал плечами. Он со средней школы не видел ничего плохого в подчинении Тсуне. — Конечно, — просто ответил он. Скуало закатил глаза, а затем с обреченным вздохом махнул рукой, признавая, что в словесном сражении ему тоже не выиграть. Мужчина слитным движением устроился на краю клетчатого пледа, вытягивая длиннющие ноги в высоких, шнурованных сапогах. Форма Варии сегодня осталась дома, но от этой детали избавиться, судя по всему, было нелегко. — Ладно, выкладывай, что там у тебя, раз ваше «сокровище» так велело. Такеши, доставая припасы, тихонько хмыкнул. У него слово «сокровище», примененное к человеку, вызывало ассоциацию с чем-то хрупким, бледным, полупрозрачным, нерешительным и женоподобным, возможно даже, слегка истеричным — одним словом, не с Тсуной, который в самом начале своего мафиозного пути одним ударом снес половину острова, и о чью волю ломали оружие гораздо более опытные мафиози. Не всегда адекватные. И не всегда живые. Хотя Дождь признавал, что против Реборна маскировка не продлится долго, и скорей всего, Аркобалено уже сейчас забрасывает пробный шар. Все-таки о его чутье на опасность чуть ли не легенды слагали. Жаль, что у них с Тсуной ничего не получится — Реборн совершенно точно предпочитал женщин. Если призадуматься, среди Десятого поколения шанс на реальные отношения имели немногие. Рехей — вы видели взгляд Колонелло, направленный на семпая? «Полностью очарован» разве что на лбу не написано. Хаято — господин фон Вихтенштайн уже изволил показывать будущее семейное гнездышко. А вот насчет Хибари Такеши сомневался. Во-первых, мысль, что Занзас — в памяти возникало нечто лохматое, пернатое и пахнущее виски — мог заинтересоваться мужчиной, вызывала нешуточное потрясение и легкий трепет. Во-вторых… не шла ли речь всего лишь об охотничьем азарте, жажде равного противника, как у них со Скуало? Хибари до сих пор не до конца освоился с собственной эмоциональностью, а раньше было еще хуже, поэтому ничего удивительного, если он немножечко запутался. Однако если Занзас воспользуется его неопытностью… глаза Ямамото холодно блеснули, как острие клинка в безжизненном лунном свете. С другой стороны, если все серьезно, и его намерения чисты, то половина Десятого поколения окажется пристроена. Половина, ю-ху! Такеши не мог не радоваться за братьев и жалеть оставшихся. Кроме Мукуро. Особенно Мукуро. Ну… всегда есть Бьякуран. — О чем задумался? — прервал его размышления Скуало. — О любви, — беспечно ответил Такеши и рассмеялся, когда собеседник закашлялся, поперхнувшись от неожиданности. — Вроой, мал еще о таком думать! — Да не, в самый раз, — Такеши прищурился. — Кстати о любви… Скажи, у твоего друга серьезные намерения по отношению к моему брату? Умереть, подавившись бутербродом, в компании подростка — не самая почетная смерть для Второго Императора мечей. Впрочем, оказаться нанизанным на катану этого самого подростка, уже сейчас смотрящего так, будто подбирал лучшие способы разрезать на части, тоже не принесет славы. — Очень серьезные, — выругался, отдышавшись, капитан. — У чертова босса крыша совсем поехала от твоего брата! — Тогда ладно, — удовлетворенно кивнул Такеши, вновь разулыбавшись. Скуало посмотрел на него как-то странно. Они сидели на возвышении, с которого можно было рассмотреть широкий, густо поросший полевыми цветами луг и изгибистую серебряную ленту реки, за которой виднелись темно-коричневые крыши невысоких домов уютного пригорода. Ямамото нашел это место случайно, когда искал укромный уголок для медитаций и тренировок без лишних глаз, ибо задний двор дома доступен далеко не всегда. — Э-эх, хорошее поле для бейсбола было бы, — уже не в первый раз мечтательно вздохнул Дождь. — Не понимаю я твоей любви к этому бездарному виду спорта, — пренебрежительно фыркнул Скуало, отчего вдалеке взметнулась ввысь стайка перепуганных птичек. Капитан Варии всегда считал, что есть вещи гораздо более полезные, нежели бестолковая беготня с мячиком по полю. — Это была мечта моего детства, — закинул руки за голову Такеши, прислонившись спиной к каменной насыпи, поросшей плющом — единственному, что осталось от некогда возвышавшегося здесь старинного дома. Взгляд устремился в безоблачное небо, а губы растянулись в легкой улыбке воспоминаний. Он чувствовал, как Скуало терпеливо — насколько мог — ждал продолжения, не забывая при этом отдавать должное кулинарному мастерству Тсунаеши, равно как и изобилию съестного. — Долгое время я был единственным ребенком в семье и жил при додзе, поэтому всегда хотел иметь друзей, с которыми можно было бы поиграть, поделиться обедом, просто провести весело время. Вот как сейчас, с тобой, — Такеши одарил Скуало теплым взглядом. Он никогда бы не подумал высказать подобное своему варийскому наставнику, просто потому, что тот Скуало не был создан для откровений, замерзнув снаружи, ожесточившись настолько, что позабыл обо всем, не связанном с мафией. А этот Скуало остался легким, восприимчивым, ему хотелось улыбаться беззаботно и легко, хотелось подшучивать, щелкать метафорически по носу, утаскивая за собой из магазина за покупками или на такие вот пикники. Неизвестно, что увидел Скуало в его взгляде, но он резко отвернулся, скрывая лицо, однако Такеши знал, на что обращать внимание — видневшиеся меж растрепанных волос уши ярко пунцовели. Оказывается, смущать Скуало так весело! — Поэтому я выбрал бейсбол — думал, что с командой буду… не как тот одинокий ниндзя-мститель из фильма. Хотя вокруг него всегда было полно женщин… — задумчиво протянул Такеши, — и все без одежды… Теперь пунцовели у Скуало не только уши — капитан весь побагровел от ярости. — Вроой, пацан!.. — Ладно-ладно, Скуало, не злись, — рассмеялся Такеши, а затем резко посерьезнел. — Команда по бейсболу моих надежд не оправдала, но зато, благодаря неудаче с ней, я подружился с Тсуной и ребятами. Я с первого взгляда понял, что должен играть за них. Что-то непонятное, темное в глубине, промелькнуло в глазах Скуало. Такеши знал: когда-то капитан точно так же выбрал Занзаса, не изменив своему выбору за годы. Возможно, у них всегда было больше общего, чем он полагал изначально, и от этой мысли почему-то в груди родилось странное, болезненное стеснение. Он никогда раньше не задумывался — достаточно ли он говорил со своим Скуало? Такеши резко поднялся, разрывая тягучую, странно плотную атмосферу, чувствуя, как скользким шелком стекает с него взгляд Скуало. — Ну, что, — подмигнул Дождь, — готов проиграть в одиннадцатый раз? Позже он просто обязан поговорить с Тсунаеши.***
По долгу службы Хибари перебывал практически во всех японских ресторанах Италии — союзники, да и вероятные противники всячески старались расположить к себе молодого Внешнего советника с помощью его родной культуры. Надо ли говорить, что дорогие, но безвкусные подделки вызывали лишь злость? Однако место, куда привел Кею Занзас, существенно отличалось от прочих размерами, скромностью и отзвуками струн, гаснущими среди немногочисленных ширм и столиков. Пожалуй, ресторан чем-то напоминал фешенебельную, более утонченную версию «Таке-суши». — Я подумал, вдруг ты соскучился по родной кухне, — объяснил расположившийся напротив Занзас. Их маленький столик находился в самом дальнем конце зала, возле стены, куда не долетали отголоски разговоров прочих клиентов, а ширмы создавали иллюзию полного уединения. — Неимоверно, — с каменным лицом согласился Хибари, только вчера перешедший с суши Ямамото на божественную готовку зверька. Занзас хмыкнул, а затем поморщился, когда девушка в строгой форме поставила на столик скромный кувшинчик с саке в компании двух крохотных чашечек. После виски и коньяка слабая, чуть сладковатая, если Кея правильно определил сорт, рисовая водка казалась сущим издевательством привыкшему к повышенным градусам организму. Конечно, можно было бы насладиться попытками местного капореджиме «утолить жажду», однако Кея, в отличие от Рокудо, не любил мучить свои жертвы. Поэтому подозвал официантку, тихо прошептав просьбу той на аккуратное ушко с сережкой. Глаза девушки понимающе расширились, после чего она с вежливой улыбкой унесла поданный ранее набор. С заказанными блюдами пришел уже совсем другой напиток — в темно-фиолетовом кувшинчике, выглядящем опасным несмотря на изысканный узор. — Что это? — Занзас с исследовательским интересом рассматривал содержимое чашечки — более темное, пахнущее ярче предыдущего. Кея вдохнул терпкий, немного жженный аромат. — М-м, особый напиток… Для крепких людей. Не думал, что найду его здесь. Занзас осторожно пригубил саке, после чего доставил Хибари истинное удовольствие неимоверным потрясением. Новым взглядом стал рассматривать вариец выбранный спутником напиток. О чем нужно говорить на первых свиданиях? Кея фактически не имел опыта, поскольку все его встречи подобного характера являлись замаскированными попытками выведать информацию. Как правило, дальше одного «свидания» дело не заходило — Кея всегда был эффективным. Поэтому сейчас он немного терялся… Ну, ладно, не немного. Занзас оставил хвост на попечение отряда, сменил сапоги на дорогие туфли, но позабыл надеть пиджак, что, вкупе с расстегнутыми верхними пуговицами и хаотично падающими на лоб смоляными прядями, придавало ему расхристанно-разбойничий вид. Странный и очень непривычный, но от этого не менее… заманчивый. Кея поймал себя на том, что присматривается к видневшейся в вороте сильной смуглой шее с намерением вцепиться в нее зубами. Или губами… От желания аж зубы чесались, и сводило скулы. Проклятое межмировое изменение настроек! — Итак — мне просто интересно — почему именно книжный магазин? — Хм? — Почему вы выбрали в качестве штаба книжный магазин? — Занзас, надо отдать должное, весьма ловко орудовал палочками. И явно был неравнодушен к имбирю. — Почему не бар, не кафе, не кондитерская, в конце концов, а именно книжный? — Это идея Тсуны. Он любит читать, хотел быть занятым, но при этом — ничего не делать. Смеялся Занзас как отдаленный грозовой рокот — волнительно и устрашающе, бесстыдно сверкая белоснежными зубами и вздымая подбородок, рождая в животе Хибари отвратительно травоядную дрожь. Кее пришлось чашечкой с саке заслонять предательски дернувшиеся в ответ губы. — Думаю, его мечта не сбылась, не с Реборном на хвосте. — Уверен? — не то, чтобы Кея не знал Аркобалено, но информация лишней не бывает. Взгляд Занзаса показал, что он принимает игру, но играть будет лишь по своим правилам. Воздух в комнате стал значительно горячее от молчаливого, но откровенного вызова, который Кея принял — он никогда не проходил мимо достойного противника, а сорванное во время битвы представителей сражение с их Занзасом до сих пор засевшей мелкой колючкой саднило в душе. Могли бы дать поиграть подольше… Кея непроизвольно улыбнулся потемневшим глазам «капореджиме». Кажется, кто-то забыл, что Облака — это не только расширение имеющихся ресурсов, но и адаптация к новой среде. Было жутко, захватывающе интересно узнать, кто больше выяснит о другом к концу вечера. — Его бывший ученик по триста раз на неделе прибегал к нам жаловаться — плакался в жилетку лохматой акуле. — Зато из него вышел хоть какой-то толк, — пожал плечами Кея, припоминая Дино, а затем сразу сморщился, вспомнив заодно и неуклюжесть бывшего недо-наставника. — Толк вышел, а… Занзас хохотнул. — Поверь, в школе было еще хуже. — Куда уж хуже? — Неужели у тебя никогда не случалось в школе накладок? — вскинул бровь Зазнас, подаваясь вперед. — Что-нибудь глупое и до смешного нелепое? Кея, подумав немного, коротко кивнул. — Один раз меня уронили со столба. В нашей школе проходили соревнования — «Удержись на столбе» и прочая ерунда, — Кея покрутил рукой, делая вид, что не заметил азартного блеска красных глаз. — Тсуна почти заставил меня проиграть… В тот день он едва не нащупал ответ, почему родители сослали его в Намимори. Пусть потом, сбитый с толку множеством эмоций окружавших людей, он прятался неделю, растерянный, напуганный, но в то же время чего-то ожидавший взгляд карих глаз, то и дело возникающий в памяти, подтолкнул в верном направлении. — Это было весело. А чем занимался в школе ты? — В основном отстреливался от неприятностей. Акула уже тогда размахивал мечом, а Пони пытался не оказаться связанным собственным хлыстом. Но мы держали в страхе всю школу. Думаю, мы бы с тобой подружились. — Это вряд ли, — хищно усмехнулся Кея. — Я возглавлял Дисциплинарный комитет нашей школы и думаю… загрыз бы тебя… до смерти. Невозможно жить в одном пространстве с генератором похабных инсинуаций Мукуро и не научиться делать нечто подобное самому. Хотя Кея никогда не оттачивал искусство, то, как потемнели глаза Занзаса, как сбилось дыхание и пересохли губы… Сердце совершило весьма опасный кульбит. — Ты… — Занзас облизнул губы. — За нами следят, ты знаешь? — вопреки словам и репутации, мужчина оставался полностью расслабленным, словно сказал какую-то дивную шутку. — Ага. Фонг. Не обращай внимания. — Еще один Аркобалено… Собираетесь собрать всю коллекцию? — Вайпер нам без надобности — у нас Мукуро есть. Кстати, если не секрет, как он вам достался? — В наследство от Тира. Хотя иногда я думаю, что не Мармон состоял в Варии, а старикан работал на него за долги, — во взгляде Занзаса азарт мешался с расчетом, а выдержка — с нетерпением. Не это ли живое противоречие столь сильно зацепило Кею? — Глава Дисциплинарного комитета стал наемником… довольно занятный выбор профессии. — Я никогда не был добрым Главой. — Как ты тогда вообще сошелся с этим вашим Тсуной? Он не похож на нарушителя спокойствия. — Я? О, я забивал его до смерти. Наверное, стоило сделать тон легкомысленным, чтобы увидеть, как давится выпивкой Занзас. — Не стоит переживать, — Кея в лучших традициях некоторых родственников подождал, пока собеседник отдышится и сделает новый глоток. — Мукуро при первой встрече вообще пытался его убить. Во второй раз кашель Занзаса был практически неодолим. Его можно понять — кто бы мог предположить такое в их выступающей единым фронтом семье, где один готов сжечь целый свет ради другого? С губ Хибари против воли рвалось забавное фырканье — несмотря на их попытки, зверек каждый раз упорно выживал. Наверное, потому он и… зверек. Пришедший в себя Занзас отсалютовал чашечкой. — Оказывается, у наших семей много общего. После этого разговор как-то сам собой перетек в более безопасное русло. К собственному изумлению, даже беседуя с Занзасом о пустяках вроде утренних привычек, любимых блюд или кинофильмов, Кея не ощущал неловкости, дискомфорта. Наверное, потому, что напротив был не их Занзас, а более цельная, гармоничная личность, не режущая острыми, надломленными углами, не брызжущая концентрированной, бессильной яростью, что позволяло наслаждаться ужином в непринужденной обстановке, даже слегка расслабиться, наплевав на мерцающее на периферии внимания присутствие наблюдателя. Уже покинув ресторан и ступив в густой синий вечер, Кея резко развернулся к спутнику, поставив того перед фактом: — В следующий раз я выбираю место встречи. В связи с чем ему срочно требовалось поговорить со зверьком.***
— Почему у всех есть, а у меня нет? — раздраженно стенал Рокудо Мукуро, взмахом трезубца отделяя голову жертвы от остального тела. Увы, заказанный мафиози не мог ответить на патетические восклицания по вполне естественным причинам. Не то, чтобы Мукуро действительно завидовал членам семьи… Ну, ладно, может быть, немножечко. Точно не самому факту отношений — Небо упаси его от романа с Вендиче! Скорее, тому, что у каждого «родственника», включая весьма обленившегося Тсунаеши-куна, появился своеобразный «досуг», в то время, как его собственная жизнь продолжала крутиться вокруг заказов и дневного отдыха. А хотелось чего-то… личного, необычного, с ноткой воспоминаний о прошлой жизни. Чего-то, что заставило бы светиться, как всех остальных. Мукуро со вздохом огляделся по сторонам. Некогда величественная резиденция в горах превратилась в царство смерти и хаоса, художественно разнесенная туманником чуть ли не по кирпичику. Главное здание уцелело лишь чудом и прихотью Мукуро, у которого рука не поднялась на подлинное произведение архитектурного искусства, изрядно испоганенное безвкусной страстью последнего владельца к позолоте. Однако жить здесь отныне не рискнул бы даже Принц-потрошитель с его непревзойденным кровавым стилем. Сделав первый шаг на границу территории заказанного объекта, Туман не стал сдерживаться, дав волю недовольству вкупе с потаенными желаниями, позволив тем выплеснуться самыми жестокими, самыми ужасными и одновременно — самыми завораживающими порождениями ночных кошмаров, сотней демонов захлестнувших роскошный особняк. Темная волна промчалась по залитому золотом и убогой роскошью пространству, с ревом сметая все на своем пути, уничтожая все живое, сея повсюду подлинное безумие — не феерическое чувство, охватывающее воинов в бою, а то, что подкрадывается полушепотом теней в ночи одинокой спальни, размывая границы реальности и заставляя сомневаться в собственном рассудке. Привкус болезненной обреченности жирным пеплом ложился повсюду. В конце концов, заказчик пожелал видеть максимум устрашения. По мнению Мукуро, нет ничего глупее, чем пытаться потеснить старые фамилии, давным-давно укоренившиеся в мафиозном мире. И вдвойне нет ничего глупее, чем переходить дорожку Бьякурану Джессо. Останься нынешняя жертва обычным «серым» дельцом, ничего бы этого не произошло, но толстосум пожелал большего, алчность затмила разум, и он сунулся туда, куда не следовало. Возомнил себя родоначальником новой, грандиозной фамилии, не имея за спиной ни одного верного человека. У Джотто всегда был Арчери, Оливьеро начинал с помощником Ромео, за Сепирой приглядывал Кавахира. Даже милый Тсунаеши-кун в первые же дни получил преданнейшего песика, готового ради «Джудайме» взорвать весь мир… Никто не начинал мафиозный бизнес в одиночку. — Поистине безразмерна человеческая глупость, — провозгласил Мукуро, переходя на мраморный балкон, настолько просторный, что при желании здесь можно было не только устраивать трапезы, но и вальсировать без помех. Прохладный вечерний воздух, невероятно вкусный, сладкий, словно мед, после убийственного смрада поместья, полупрозрачной вуалью лег на плечи, задрожал над лилово-сиреневыми пиками с чистыми белыми шапками, звеня полнейшей, не нарушаемой ничем тишиной. Туманник, всегда испытывавший слабость к красивым вещам, вздохнул с сожалением. — Ойя-ойя, такое место пропадает… — Об этом не стоит беспокоиться, — внезапно ответила ему тишина, — особняк уже принадлежит другому человеку. Осталось лишь… прибраться. Стиснув трезубец, Мукуро развернулся на каблуках, пока чутье убийцы надрывалось в ушах — уж больно знакомо звучал вкрадчивый, сладкий, словно смертельная ловушка, голос. Неподалеку от него стоял Бьякуран Джессо, вальяжно опираясь на широкие мраморные перила. С черной, как ночь, рубашки, с белого, словно снег, приталенного жилета слетала легкая дымка Тумана, яснее слов говорящая, как именно удалось мафиози подкрасться незаметно. Торикабуто являлся мастером ловушек и скрытного проникновения, превзойдя в этом даже Мармона. Не Мукуро — тот мог выиграть в открытом противостоянии, размазать иллюзиониста Джессо по стенке, но при этом неохотно признавал, что Торикабуто и ему способен доставить пару неприятных моментов. Он слишком расслабился, думая, что понял правила игры Бьякурана. Но тот никогда не следовал правилам, даже тем, что установил сам. — Дон Джессо… — лишь воспитанная годами упорного труда выдержка позволила сохранить тон ровным и удержала иллюзорную маску от дрожания, хотя под ней Мукуро скривился. Меньше всего на свете желал он пересечься с главным лисом Альянса. — Пришлось потрудиться, чтобы устроить нашу встречу. Ты всегда слишком быстро сбегал… Рокудо Мукуро. Сердце пропустило удар. Мукуро знал, что его маска совершенна, что даже Джессо не видит сквозь нее, однако, несмотря на это, мужчина не спрашивал — утверждал. С той стальной уверенностью, какую не свернуть уловками. Бьякуран смотрел серьезно, внимательно, цепко, его лиловые глаза кололи, словно льдистые снежинки, а вокруг особняка сплетались заранее подготовленные тонкие, невидимые туманные путы, закрывая ловушку. Мукуро почувствовал, что задыхается. Словно снова оказался в той проклятой светлой комнате, темным пятном растекаясь у ног ненавистного победителя. Никто, кроме, пожалуй, Тсунаеши, не знал, какую рану нанесла Мукуро несостоявшаяся война в будущем. Он не просто чуть не проиграл более хитрому противнику — он вновь оказался заперт в четырех стенах без возможности сбежать, не имея сил для сражения. Словно вновь очутился в проклятой лаборатории Эстранео: униженный, слабый, беспомощный, одинокий… беззащитный. Целые годы коварства, интриг, убийств, попыток забыть, превзойти того немощного себя из прошлого Бьякуран Джессо растоптал, признал ничего не стоящим трепыханием попавшей в сетку мелкой рыбешки, поймав в ловушку. А после нанес удар в единственное уязвимое место — в проклятый глаз. Даже если Мукуро не присутствовал лично, просто создавая иллюзию собственного тела, даже захватывая чужое, глаз следовал за ним, являясь якорем, оружием и одновременно напоминанием — ему никуда не деться. Бьякуран Джессо вычислил это самостоятельно и использовал в собственных целях. Тогда Мукуро чуть не умер, познав горький, отравленный вкус бессилия, собственной слабости. Другие не знали, но… то, что для остальных являлось лишь вариантом будущего, Мукуро пережил по-настоящему. Проклятый глаз во время действий Аркобалено преодолел время и пространство, бросив своего хозяина в безумие каждого сражения, а после наградив кошмарами, в которых Мукуро вновь и вновь проигрывал Бьякурану Джессо. Пока… Его Тсунаеши попал в кому, и его Тсунаеши спас от Вендиче. Его Тсуна и его Тсуна. Якорь, изоляция, заземление. Будущее менялось, а вместе с ним — и Мукуро. Все щелкнуло, срослось, объединилось, когда он наконец-то нашел свое место. Обрел свободу от ошибок прошлого, почти начал забывать, научился жить… Но вот его Немезида, здесь, вновь настигла во всем своем сверкающем великолепии. И пусть Бьякуран не носил столько белого, а его собственная длинная куртка отличалась от пафосного плаща… Они стояли друг напротив друга, и Бьякуран Джессо смотрел так, будто видел самый сладкий, самый желанный в своей жизни приз. Снова та белая, белая, ослепительно белая комната, в которой он — кровавое пятно на белоснежном полу, единственное темное во всей этой мучительной белизне. Мукуро почти чувствовал боль в правом глазу, привкус меди и соли на губах, теплые, густые струйки, стекающие по щекам. И сила вдруг куда-то испарилась. Мукуро потянулся внутрь в поисках пламени, но нашел лишь пустоту. Ужас сковал тело, в вены набились комочки льда… Нет, он не умрет здесь, не от рук Бьякурна Джессо, он больше не тот Мукуро, который сражался в одиночку, не Хранитель Тумана Вонголы! Мукуро сжал трезубец крепче, развеивая собственные воспоминания, успокаивая вдруг взбунтовавшийся и попытавшийся предать разум — опасно для Тумана — заблудиться в собственных иллюзиях, в мрачных картинах, созданных собственным подсознанием, ведь можно никогда не выбраться наружу. Он отчаянно сражался с самим собой, ничем не выдавая войны внешне, как вдруг издалека протянулась сияющая медовая струна, протянулась и обернула тело своим теплом, согрела, придала уверенности… успокоила. Мукуро вцепился в нее скрюченными, посиневшими пальцами, безудержно черпая щедро предлагаемую силу, чувствуя, как на него снисходит спокойствие. И вот он уже не в белой комнате, а на одном из собраний Альянса, куда Тсунаеши-кун привел его в качестве своего доверенного лица. Старые, напыщенные индюки-доны рассматривали его с откровенной брезгливостью, не скрывая своего неодобрения от выбора Вонголы Дечимо. По их мнению, столь влиятельный и перспективный молодой дон мог выбрать кого-то получше. — Дон Вонгола, — первым не выдержал дон Бартоломео, прервав обсуждение перевозок на середине. Его одутловатое лицо тряслось, как студень на блюде, и Мукуро едва сдерживал отвращение, мысленно напоминая, что должен вести себя хорошо. Хотя бы раз в несколько месяцев. — Вы уверены, что при обсуждении столь важного вопроса должен присутствовать именно этот ваш Хранитель? Прошу прощения, но его репутация… Комната застыла, пораженная напряженностью затишья перед бурей. Дон Бартоломео грубо нарушил правила, прерывая важное обсуждение столь «тривиальным» вопросом, более того, он откровенно выразил сомнение в умственных возможностях Тсунаеши, в его опыте и верности его семьи… Но никто не сказал ни слова. Потому что в глубине души все были с ним согласны. Тсунаеши откинулся на спинку кресла, расположенного во главе стола, кончики его тонких, обманчиво хрупких пальцев соединились прямо перед узлом дорогого галстука. Янтарными глазами обвел он присутствующих донов, и никто, никто не сумел выдержать его взгляд. К сожалению, здесь не было Дино Каваллоне, раненного на прошлой неделе, отсутствовал Бьякуран, занятый расследованием нападения на Юни, потому что Мукуро с почти мазохистским любопытством жаждал узнать, присоединились бы союзники Тсунаеши-куна к старым развалинам, чьи шеи он бы с удовольствием перерезал собственным трезубцем. Но с другой стороны… разве можно было ожидать чего-то другого? Мукуро не просил прощения за свое прошлое, более того, не считал себя виноватым, но почему-то остальные жаждали, чтобы он корчился и страдал из-за смерти тех ублюдков. Люди, убивавшие порой целые семьи без причины, считали чудовищем его. Какое лицемерие! Но разве можно ожидать иного от мафии! — Да. Мукуро не сразу понял, что ясный, громкий голос принадлежит не его подсознанию. — Да, — тем временем твердо, с непоколебимой волей повторил Тсунаеши, шокируя и без того потрясенное собрание. Воля Неба прокатывалась по помещению, окутывала незримым, жарким облаком, пульсировала под потолком, без слов сообщая истину, а в самом центре сияли неумолимо янтарные глаза, бросая вызов, практически требуя сказать слово поперек, чтобы их владелец смог перегрызть глотку тому, кто посмел очернить его семью. — Я не стану оправдывать своего Хранителя Тумана, потому что это ниже достоинства, что моего, что его. Я скажу лишь одно, и, надеюсь, вы передадите мои слова членам своих фамилий, чтобы в дальнейшем подобных споров не возникало: я доверяю Рокудо Мукуро всей своей жизнью. И следующее оскорбление моего Хранителя Тумана будет считаться оскорблением всей Вонголы. Мукуро видел, как каждое слово отпечатывается в сознании заросших жиром мафиозных ублюдков, как непреклонная воля Тсунаеши стальным кулаком в бархатной перчатке ломает сопротивление. В тот момент Рокудо Мукуро впервые захотел опуститься на колени перед Савадой Тсунаеши. Все его существо вибрировало, будучи обернуто в нежную защиту оранжевой нити. С той самой мафиозной встречи у Савады Тсунаеши не было Тумана вернее. Мукуро широко распахнул глаза, чувствуя, как отступает прошлое под жаром огненной янтарной нити. — И зачем же меня искал печально известный дон Джессо? — Порой Вонгола напоминает тяжеловесную машину, — веселый тон не вязался с серьезностью слов. Бьякуран сделал пару ленивых шагов вперед и вновь облокотился на парапет, рассматривая горы и ущелья. — Ее трудно развернуть в определенном направлении, но если уж она развернулась… ее тяжело остановить. И сейчас эта машина смотрит в сторону вашей семьи. — Даже так, — протянул задумчиво Мукуро, поигрывая трезубцем, полностью игнорируя направленное на него внимание Бьякурана, в чьем холодно-расчетливом взгляде впервые за долгое время появились искры привычного лукавства. — Ойя-ойя, неслыханная информационная щедрость! Могу ли я узнать ее причину? В одно мгновение в фигуру Бьякурана проникло что-то голодно-жестокое, незнакомое, несмотря на привычную лисью улыбку. Мукуро знал «родного» Бьякурана как облупленного, но этот казался в два раза опаснее. — Нужна ли дополнительная причина, чтобы сделать подарок понравившемуся мужчине? — Бьякуран улыбнулся еще шире, оттолкнувшись от перил. — Мой дар ужасно нестабилен: мне никогда не удастся связаться с самим собой из параллельной вселенной — подвиг, который, кажется, совершил один из Бьякуранов. Я вижу лишь обрывочные картины возможных событий, и никогда мои видения не придерживаются одного мира. Это ужасно выматывало и раздражало, — мужчина медленно вышагивал по балкону, словно разговаривал сам с собой, однако у Мукуро хохолок вставал дыбом от концентрации пристального внимания. — Хаотичные куски, среди которых очень трудно проследить логику… пока однажды среди них не появилось исключение. Мужчина, чьи волосы чернее ночи, а глаза — словно самые прекрасные на свете драгоценные камни, — опасное мурлыканье волнами прокатывалось по коже, пока Мукуро завороженно наблюдал за этой королевской коброй, постепенно сужающей круги. — Все испытания, выпавшие на его долю, не сломали его, а лишь отточили, создав поистине пленительный шедевр… Но сколько раз я просыпался в кошмарах, мучился, не имея возможности помочь… О, как сильно я ненавидел собственного двойника за то, что тот имеет возможность видеть его каждый день, разговаривать с ним… — приблизившийся вплотную Бьякуран поднял обтянутую перчаткой руку иллюзиониста, поднося ее к губам, в фиолетовых глазах танцевало пламя. — Его потеря, мое приобретение. В который уже раз Мукуро подумал, что проклятый Джессо видит сквозь его иллюзию. — Ку-фу-фу, мне очень лестно, — он вытянул руку из хватки, сделав шаг назад, к залитой светом и кровью просторной зале, — но, боюсь, вы ошиблись… — Каким бы ущербным ни был мой дар, он все равно настроен на миры, — любезно возразил Бьякуран, явно наслаждаясь каждой минутой. — Я всегда узнаю человека, которым был покорен. — В таком случае мне тем более пора, — Мукуро сделал еще шаг назад, уже колдуя над иллюзиями Торикабуто. Как и ожидалось, туманник ориентировался на тонкость и незаметность, а не на силу. По крайней мере, «огневой» мощи ему всегда недоставало. — Разумеется, — кивнул дон Джессо, и иллюзии усилились, — но перед этим… — он посмотрел твердо, уверенно, уже имея перед собой цель. — Я был влюблен годами. Мне не составит труда подождать еще немного. Мукуро развернулся на каблуках, испаряясь, разрывая иллюзии и мстительно радуясь тому, что обеспечил Торикабуто не один день сильнейшей головной боли. Он как никогда остро жаждал объятий родной Гармонии Тсунаеши-куна.