***
Чимин медленно открыл глаза. Голова немного гудела, сопровождаясь тупыми болями. Засохшие слезы неприятно обрамляли лицо, будто по лицу разлили прозрачный клей, оставляя засыхать. Место укола горело огнем, но Чимин списал все на бурную реакцию своего организма. То, как он пытался выбраться из хватки медбратьев, полностью лишило его всех сил. Пришлось медленно приподняться на кровати. Кровати? Он огляделся. Его комната, пропитанная сладковатым запахом корицы и имбиря, знакомые очертания предметов стоящих в комнате. Взгляд почему-то сразу упал на освежитель воздуха, что распылял по комнате ещё один пряный аромат каких-то сладостей. - Вы проснулись, - раздался грубоватый голос где-то в углу его комнаты. Чимин повернул голову, встречаясь с суровым взглядом зеленовато-коричневых глаз, что блестели в темноте. Чимин проследил за его движениями. Фигура встала во весь свой немалый рост. Он был хорошо сложен, обладал аурой настоящего альфы, что навевает страх на всех беззащитных омег. - Включить свет? - Спросил он более спокойно, а Чимин только в ответ еле заметно кивнул. Рука потянулась к выключателю, нажимая на него. По комнате расплылось море яркого света. Чимин зажмурился, но потом быстро привык, приоткрывая наверняка покрасневшие глаза. Чимин сразу же разглядел строгую тёмно-синюю полицейскую форму и фуражку на голове со значком местного полицейского управления. - Вы тот самый Пак Чимин, которого держало, дайте вспомнить, пять медбратьев одновременно? - В его взгляде читалась некая насмешка и недоверие. Чимин прекрасно его понимал. Чимин лишь слабо кивнул. В горле встал ком. Говорить вообще не хотелось. Особенно с ним. - Ваших родителей нашли мертвыми, лежащими на полу в прихожей, вы знаете как это произошло? - Он достал черную папку и выудил из кармана на груди черную ручку с золотой оправой. Он посмотрел на Чимина в ожидании. - Поймите, ваши показания сейчас очень важны, так как вы единственный родной человек, что был у них. Чимин кивнул. Все это правда, но такая жестокая и не милосердная. - Я…я не знаю…- кое-как Чимину дались хотя бы эти слова, произнесенные убитым дрожащим голосом. - Что ж, тогда я должен спросить вас, что вы делали в течение этого дня? - Офицер посмотрел на него, указывая кончиком ручки, окидывая Чимина безразличным взглядом где-то минуты три, а потом посмотрел в папку, держа ручку на готове. Чимин напрягся. Он судорожно стал вспоминать все занятия, что делал с самого раннего утра и до этого злополучного вечера. - Я…я как обычно встал утром, где-то часов в шесть-семь, - начал Чимин, пытаясь успокоить свой дрожащий голос и сердце, что больно билось в груди. Хотелось вырвать и умереть от недостатка и пустоты на месте жизненно важного органа, - р-родители выглядели спокойными, как всегда встречали меня с улыбкой по утрам. - Ничего не замечали в их поведении? - Д-да, они были немного задумчивыми и непривычно грустными сегодня утром. Но даю слово, они пытались скрыть это от меня. Я спрашивал их, но ответ был один и тот же: «Все нормально». Я не могу верить своим родителям? - Можете. Продолжайте, пожалуйста. - К-конечно…- Чимин напрягся. Неприятные ощущения, очень неприятные. Он никогда не желал смерти своим родителям, а родители никогда не нарывались на неприятности. - После всего я отправился в университет, где учусь на танцевальном факультете. - В каких промежутках времени это было? - Мужчина быстро записывал все в папку, кидая украдкой свой орлиный взгляд на Чимина. - С девяти утра и до трёх часов дня, - быстро ответил Пак, шмыгая носом. - Дальше. - Кхм…дальше я возвращался домой, чтобы встретиться с другом. - С каким другом? - Он учится со мной на одном факультете. Альфа лет двадцати, - Чимин теребит рукав куртки, в которой его и оставили, кладя на постель. - Когда вы ушли из дома? - Спустя два часа. - У вас были предположения, кто бы мог это сделать? Ну, например, враги ваших родителей, которые хотели испортить вам и вашим родителям жизнь? Коллеги по работе? Хоть кто-нибудь. - Нет, абсолютно. Мои родители…они, они никогда не желали никому зла, - слезы опять навернулись на глаза. Чимин пытался их смахнуть, но они все равно лились нестройным ручейками по щекам. Он не знал, разделял ли этот холодный мужчина его боль от утраты близких, его волновал лишь вопрос: «Зачем?». - В последнее время мы столкнулись с опасной группировкой, что орудует по городу, убивая должников или простых потенциальных жертв, что поступают им, как заказ от вышестоящих над ними. Так сказать - наемные убийцы, которых посылают на задания различные мафиози. Чимин стушевался. Что за бред? В каком дешёвом детективе он оказался, что теперь выслушивает весь этот бред про группировки, наемных убийц и каких-то мафиози? Чимин мог увидеть такое лишь по домашнему кинотеатру, располагаясь на мягком диване в гостиной вместе с отцом. - Вы шутите? - Недоверчиво спросил Пак, медленно поворачивая голову к строгому офицеру. Он глянул на него, усмехаясь, - что за бред такой про наемных убийц и мафии? Я не верю всему этому! Моих родителей убили, понимаете?! - Господин Пак, - Чимин дернулся от такого обращения, - успокойтесь. В моих данных не были задействованы услуги местного психолога. Если вы смеете усомниться в моих словах, то мы сейчас поедем в участок, чтобы прочитать тонны таких дел, что не раскрываются месяцами, если не годами. - Я не хочу никуда ехать. Оставьте меня, - Чимин откинул голову, устало вздыхая. Горло разрывало от сдерживаемых криков, а глаза щипало от слез. - Придется. Я не имею права идти против своего шефа, - мужчина закрыл папку, положил ручку обратно в карман, поправляя его. - К тому же, вы не простая фишка в этом деле. Таких, как вы, миллионы по городу, а причину этих убийств мы не знаем. Он подошёл к двери, открывая ее, но остановился. - Советую вам поторопиться, господин Пак, машина полиции ждёт вас внизу, - с этими словами он закрыл дверь, оставляя ошалевшего Чимина одного. Яркие картинки проносились перед глазами, застилая пеленой лжи и ненастоящего ужаса. Руки затряслись, а нижняя губа подрагивала. Он не верил в происходящее. Он думал, что это ещё один кошмар, который должен скоро закончится. Всему плохому приходит конец, как и хорошему тоже. Но Чимин не проснулся. Он все ещё оставался в сознании, лицезрея самый ужасный и невозможный кошмар в своей жизни. Так сложно что-либо сказать, что-то сделать или кому-то рассказать об этом. Вряд ли Кай бы помог. Он настолько настырен и непреклонен, что обратись ты к нему, сразу же потребует чего-нибудь пошлого и развратного, а Чимина это бесило. Нереально. Он ненавидел эту вседушную похоть, что расхаживала в золотых и красно-кровавых одеяниях, одруманивая всех юных омег и состоявшихся альф. Он просто хотел знать ответ на мучающий его вопрос, что отпечатался в его голове черным неровным пятном. Кто и зачем это сделал? Кому сделали плохо его родители, что теперь те не стоят сейчас рядом и тепло улыбаются, а лежат на холодных стальных каталках, прикрытые белоснежными покрывалами с алыми пятнами крови, замерзая в помещении больничного морга? Чимин искал ответы в залитой светом комнате. Но на глаза попадались лишь предметы интерьера и вид его комнаты. Стол, стул, мягкий ковер, настольная лампа, тумбочка около одинокой кровати и ночник, фотообои с ночным Нью-Йорком и большая люстра на потолке. Его взгляд прошарил каждый уголок, пытаясь найти этот черный знак, изогнутый S-образно с точкой внизу. За окном сингналила нетерпеливая машина полиции, а строгий голос призывал к спешке. Чимин вздрогнул. Зачем он должен вообще ехать в этот злополучный участок, чтобы дать показания? Зачем он должен вообще слушать их? Зачем? Так много вопросов, а ответов на них нет. Их не найдешь даже в самой глубокой впадине в мире. Но Чимину пришлось встать. Кровать неприятно скрипнула, а Пак будто почувствовал разряды тока, что прошлись внутри головы. Она невероятно болела именно сейчас, именно в эту секунду, когда казалось уже все безнадежным и пустым. Их скромный дом, который всегда пах теплом, добротой и ароматом семьи, теперь никогда не почувствует того радостного тепла, что было раньше. На мир не всегда надо смотреть в розовых очках. Порой они ломаются, оставляя только жестокую действительность. Слишком поздно что-то менять или винить кого-либо. Уже слишком поздно. Стрелки на прикроватных часах будто остановились на злополучных двенадцати часах. Или Чимину уже чудилось, что сейчас не девять вечера, а двенадцать. Наваждение волной окутало Чимина холодными руками, не выпуская из своих оков. Теперь Чимин ощущал эту тяжесть цепей на своих руках и кандалов, что сдавило щиколотки, а тяжёлый шар катился рядом. Он находился в заточении жестокой судьбы, что грозилась стереть его с лица земли, оставляя только имя и дату смерти с черточкой посередине на надгробной плите. Да, Чимин уже будто ощущал деревянное покрытие гроба, закрывающуюся крышку, слышал неприятный стук молотка по забиваемым гвоздям в крышку, чувствовал, как погружается гроб медленно и не спеша, принимая себя во владение холодной земли. Чимин никогда не задумывался о смерти. Не считал суицид благим делом, никогда не смотрел на лезвия, тугие веревки и высокие здания. Никогда не придавал этому значения, не понимая, зачем это делают люди. Конечно, людям, у которых все хорошо, незачем знать о такой роскоши, как смерть. Но теперь он чувствовал то всепоглощающее чувство, что забирало у тебя остатки твоей души, твоего сердца и рассудка, срывая крыши напрочь. Хотелось очень прикоснуться к лезвию. Хотелось делать неспешные неровные надрезы по руке, любуясь этими нестройным линиями, из которых капельками пробивалась алая кровь, растекаясь ручьем, а иногда и хлестая из вены так, что ей можно было бы наполнить полный стакан. Хотелось взять верёвку, туго обмотать вокруг шеи и забыться. Забыться навсегда. Или спрыгнуть с крыши дома, предаваясь быстрому падению, встречаясь с холодным ветром, что бьет в лицо, а потом ощутить одним разом всю тяжесть и жесткость асфальта. Чимин просто не хотел верить. Хотел сейчас оказаться рядом с ними, но он знал: родители были слишком чисты, чтобы попасть в Ад, что изобиловал разными неприятными существами. От чертей и до самых могущественных демонов Преисподней. И Чимину пришлось сделать шаг. Сделать тот неосторожный шаг, чтобы провалиться в пропасть забвения и иллюзий. Знал бы он, каким окажется этот неосторожный шаг, и как круто он поменяет его жизнь, переворачивая все его представления о мире с ног на голову, забирая себе только его тело и душу.Глава 1 - Моя Нестерпимая Боль
19 марта 2019 г. в 12:50
Чимин не предполагал. Все произошло быстро, проносясь перед глазами разными кровавыми фейерверками и искрами. Он даже не успел ничего как следует развидеть, потому что пелена слез застелила глаза неутешительным покрывалом. В сердце покалывало, будто острый нож вонзился точно в цель, а нижняя губа задрожала. Расширенные зрачки с искорками слез пытались уцепиться хоть за какой-нибудь предмет в белом коридоре недействительности. Он спешил. Спешил как мог, потому что от этого зависела вся его жизнь.
В ушах звон, в мыслях неразбериха, а в голове только: «Отец! Папа! Пожалуйста…».
Совершенно неожиданно это произошло. Чимин не хотел верить. Он будто разрушился изнутри в тот момент. Тот мир, что он с рождения строил, разрушился в пух и прах, оставив только слои пыли и разбитое вдребезги сердце.
Это произошло накануне вечером. Он тогда возвращался после прогулки с лучшим другом, который явно питал к нему совсем не дружеские чувства. Все время пытался незаметно дотронуться, прикоснуться, ощутить чиминово тепло, внимание и хоть какую-то реакцию.
Но Чимин считал иначе. Просто друг и ничего больше. Отношения были не в его планах. Он был к этому пассивен и непреклонен, как морской оточенный волнами камень. Всячески отталкивал друга, что каждый раз лез откровенно обниматься. И не просто, как друг, а с напористостью барана, что не понимает совсем ничего.
В тот день они как всегда гуляли вместе. По парку. Было не так темно. Вечернее небо только-только начинало входить в яркие краски рыжего, пунцового и розового с фиолетывым, а диск солнца опускался за горизонт, отчего казался еще больше. Дул прохладный ветер, но Чимин будто кожей и одновременно сознанием чувствовал: это непросто так. Ветер будто предупреждал его о чем-то, пытался развернуть его в сторону выхода из парка и помчаться на всех порах домой, встречая тепло и уют родительского дома.
Нет, он не мог знать. Не хотел и не представлял, что родителей не станет так скоро. Он не винил в этом своего напористого влюбленного друга, не винил полицию, не винил кого-либо еще. В первую очередь он винил себя за то, что не оказался рядом в тот момент. Лучше они бы забрали его жизнь в обмен на жизнь родителей, что были замечательными и добрыми людьми в жизни Чимина, такими теплыми и родными, живыми и настоящими.
Но фортуна сделала свой выбор, пав на родителей молодого девятнадцатилетнего парня.
В тот момент его друг внезапно остановился. Чимин недоуменно глядел на него, приподняв бровь. Его светлые волосы чуть растрепались, приглаженные лаком для волос. Друг смотрел на него странным взглядом, который Чимин подметил, стоило только посмотреть ему в глаза. В какой-то миг природный запах друга-альфы изменился, стал более острее, таким насыщенным и взбудораженным, что Чимин немного поморщился. Аромат забивал воздух вокруг, сосредотачиваясь на нем.
- Чимин…- произнес он тогда, беря нежную молочно-белую руку Пака, поднося ее к своей груди, сжимая больно.
- Кай, давай не будем, - предупреждающе заговорил Чимин, пытаясь выбраться из цепкой хватки друга, но тот держал крепко, словно коршун, вцепившийся в свою добычу.
- Чимин, ты мне нравишься, очень-очень давно, - он притянул Чимина ближе к себе, приподнимая его руку. Его голос изменился. Он был взбудораженным и возбуждённым. Ещё его возбуждение прослеживалось не только в голосе. Все его тело говорило само за себя. Он стал тереться об Пака, будто пытаясь освободить себя от этого чувства. - Я не могу просто так находится рядом с тобой, ты слишком возбуждаешь.
- Кай! Прекрати! Это выходит за рамки дружеских отношений! - Вскрикнул Пак, пытаясь оттолкнуть настойчивого парня маленькой ладошкой, потому что одну он сжимал с такой силой, что Пак тихо всхлипнул от боли.
- Да не хочу я быть твоим другом! - Взревел альфа, хватая Пака за плечи, впечатывая его в близ стоящее дерево. Чимин вскрикнул и поморщился. Глаза альфы будто горели красным от возбуждения и безудержной злости, что бордовой пеленой укрывала его. В какой-то момент лицо альфы оказалось так близко к лицу Чимина, что последний опешил, не смея пошевелиться. Его полностью поглотил неудержимый страх и смятение.
«Как? Зачем ты это делаешь?»
Голова гудела, пытаясь мыслить здраво, а не пьянеть под настойчивым и неприятным ароматом альфы, что исходил от него.
Лишь одно спасло Чимина. Телефон, что завибрировал в кожаной куртке Чимина.
Он со всей своей омежьей силой, на какую только был способен, оттолкнул альфу, который совершенно не ожидал такого поворота.
Чимин достал телефон. Номер местной полиций звонил Паку, заливаясь громким рингтоном-мелодией.
Пришлось взять трубку.
- Пак Чимин слушает, - произнес дрожащим голосом Чимин, зло смотря на альфу, что смотрел на него разъяренным взглядом зверя, который не получил своего, не присвоил себе и не сделал своим.
- Это офицер Пак Чанель, - произнес уверенный, немного грубоватый голос по ту сторону связи. У Чимина прошлось стадо мурашек по спине. Что-то гложило его изнутри с самого начала дня, будто что-то должно было произойти, но он не знал, что именно. Просто так полиция звонить не будет. Случилось что-то непоправимое, что разбилось на маленькие осколки. Сомнения рушили все его планы, а предчувствие становилось все ощутимее. - Вы проживаете на N-ной улице?
- Д-да, конечно, - дрожащим голосом проговорил Пак, застегивая куртку трясущейся рукой.
- Примите мои соболезнования, - офицер сказал это грубоватым, но печальным траурным голосом.
- Ч-что произошло?..- И после этого вопроса мир Чимина постепенно начал разрушаться, а руки безвольно повисли вдоль тела.
Он расслышал лишь одно: «Ваши родители мертвы…». Произнесённое холодным тоном.
Чимину было достаточно этих трёх слов, чтобы сорваться с места, убегая из парка прочь, чтобы больше не видеть этого надоедливого взгляда альфы, надоедливых касаний и неуверенных попыток добиться его, не видеть этой назойливой решимости в глазах Кая, чтобы на время отключиться из действительности, навсегда забываясь в опьяняющих чувствах боли.
Слезы лились по щекам, слетая на ходу от быстрого бега, на который был способен омега. Он задыхался, плакал и кажется кричал навзрыд, срывая голосовые связки бессвязными выкриками и рыданиями.
Пелена застилала глаза, а сердце стучало, как бешеное, пропуская удары, грозясь остановиться.
Единственный мир Чимина разрушился прямо внутри. Единственные родственные души ушли из жизни Чимина совершенно неожиданно для него самого, не спрашивая. Просто раскрыли свои великолепные белые крылья, взлетая туда, наверх, прямо в лазурное небо, что всегда светило над головами счастливой семьи.
Пришлось бежать быстрей, на сколько хватало сил, пришлось спотыкаться и постоянно задыхаться от рыданий.
Огибая квартал за кварталом, он душой чувствовал их - мертвые тела и смешанные запахи тлеющих нежных запахов родителей и свежей крови.
Вот знакомая улица, магазинчик через дорогу и остановка. А потом их дом. Около него стоит чёрно-белая полицейская машина и белоснежная с красными полосами и красным крестом посередине машина скорой помощи, мигая красно-синим светом в вечерних сумерках, что опустились на город. Дом был оцеплен. Черно-желтая лента преграждала путь посторонним, а несколько высоких мужчин в форме выносили носилки, покрытые белыми покрывалами. Они были окраплены пятнами свежей крови.
У Чимина кажется остановилось сердце при виде этой картины. Он не хотел этого видеть. Не хотел представлять и не хотел об этом думать так ярко и красочно, словно в ненастоящих фильмах, что показывали по телевизору поздно ночью.
Ноги сами понесли его ближе к месту происшествия. Глаза резало от слез, проведенные тушью ресницы склеились, а черные ручейки размазаны по щекам. Ему не было до этого дела. Его волновало и терзало лишь одно - любимые люди. Любимые люди, которых больше нет. Нет той родной крови, без которой он не смог бы выжить и дня, потому что любовь была сильней любой другой любви на свете.
Боль. Боль и резкие уколы ненависти к самому себе смешались, создавая единое целое, сплетаясь сотнями тонких нитей. Неверие. Непонимание и резкая боль, пронзившая хрупкое сердце парнишки.
Он кричал. Долго и протяжно. Команда медбратьев подбежала к обезумевшей омеге, сдерживая его. Он брыкался, вырывался, был не в себе. Сильные мускулистые руки врачей-бет удерживали его - беззащитного и теперь уже навсегда одинокого.
- Молодой человек, успокойтесь! - Предупреждали они, удерживая Чимина. Они буквально дёргали его на себя, послышался треск куртки Чимина, что не выдержала напора, чуть разрываясь на месте плеча и талии.
Безумная боль охватила сознание. Зацикливаясь на ощущениях, он не ожидал, что один из помощников-санитаров подойдёт со шприцом успокоительного, раскатывая рукав чиминовой куртки, вкалывая в нежную кожу.
Препарат введен в тело. Осталось только ждать пять минут, не больше, чтобы добиться полного успокоения молодого тела, что билось в попытках выбраться из стальной хватки медбратьев.
- Отец! Папа!…- Последние слова Чимина перед тем, как тело потихоньку начало расслабляться, а веки тяжелеть под действием успокоительного. Сладковатая нега накрыла его с головой увесистой волной, погружая в сон, от которого не хотелось просыпаться. Хотелось закрыть глаза и больше их не открывать. Уснуть покойным сном, умирая прямо там, в волшебном мире сновидений, а может и в самом страшном кошмаре, из которого нет выхода или пути назад.
Все уже решили стрелки часов, отмеряя последние двенадцать часов, как в сказке про Золушку, отменяя все магические штучки. Осталась только холодная действительность, которая пропитана слезами и горем, горечью и нестерпимой болью, осознанием того, что родных и любимых больше нет рядом. Не будет совместных посиделок, как раньше, не будет совместных просмотров домашнего кино и вкусного запаха на кухне. Ничего уже не будет. Чары доброй феи развеялись.
Не будет больше этого теплого «Чимин-ни» от обоих родителей, что с нежностью поглаживали пухлую миловидную щёчку маленького мальчика лет семи, а потом уже взрослого красивого парня девятнадцати лет.
Не будет больше прошлого.
Будет только действительное и больное настоящее.