Золотой век моего порабощения

Юнги начал медленно открывать глаза. Голова гудела, а внутренний зверь бряцал цепями, жалобно завывая, принося тупую непонятную боль. А еще чувствовалось какое-то чувство недомогания, тревоги за что-то или кого-то, но гон настолько выбил его из колеи, что тот при пробуждении плохо соображал. Юнги понял только то, что он находится в палате, лёжа смирно на больничной койке, сжимая в руках простыни, что пронзили удленившиеся ногти, причиняя боль внутренней стороне ладоней. Он разжал простыни и посмотрел на ладони. Как и следовало ожидать, там были небольшие ранки, оставленные ногтями, что немного кровоточили. Альфа зашипел, приподнимаясь на немного скрипучей кровати. Спина затекла, а голова раскалывалась. — Чёрт, — огрызнулся альфа, потирая шею. Отличное начало дня. Или вечера? — Юнги? — Со стороны тёмного угла палаты послышалось копошение, а потом на свет вышел уставший и потрепанный Хосок, который потирал глаз одной рукой, широко зевая. — Какого, Хосок? Что произошло? Почему я лежу здесь, когда должен видеть десятый сон у себя в постели? — Так ты ничего не помнишь? Память отшибло? — Хосок противоречиво поднял одну тёмную бровь. — Ты издеваешься? Какого хера? — Альфа попытался встать, но жуткая боль в мышцах толкнула его обратно на кровать, заставляя зашипеть от боли. — Гон, Юнги. У тебя был гон, — Хосок подошёл ближе к кровати, укладывая альфу обратно в горизонтальное положение, — честно говоря, я никогда тебя таким не видел. Ты чуть всех не разорвал в этой палате. Я конечно понимаю, что ты был рождён самим демоном, но по сравнению с тобой, тот просто пай-мальчик. — Ужас. И жёстко я вас? — Юнги закрыл лицо одной ладонью, выдыхая. — Да нет, нормально всё. Санитары тут, дай Дьявол, самые настоящие Боги в больничных халатах. Но ты, конечно же, сильнее. Твоей комплекции даже Апполон позавидует. Хосок усмехнулся, а Юнги простонал. — Даже сейчас шутить можешь. Ты невозможен, Хосок. — Не будь неженкой, Агуст. Ты не омега, чтобы от боли стонать. Мужик, вроде как, — и Хосок в подтверждении своих слов стукнул его в плечо, отчего Юнги сразу же на него начал набрасываться. — Вот это другой настрой. Тут Юнги сразу сбавил свои обороты и остудил свой пыл. Хосока прикончить он успеет и на том свете. Но был еще один человек, о судьбе которого он беспокоился в первую очередь, хотя за всю свою сознательную жизнь не думал о таком. Но всё же природа диктовала свои условия Юнги, ставила перед фактом и навязывала права на собственность сердца и души Юнги. Против природы никогда не пойти, такова ее биологическая особенность, ведь всё живое подчиняется только ей. — Хосок, а где Чимин? — Нихера себе, — удивлённо воскликнул Чон, — я не знаю, готов ли ты услышать правду. Может, мне сразу соврать? — Ты уже спалился, идиота кусок. Рассказывай. Хосок нахмурился. Что-то в его выражении лица Юнги не понравилось. Хосок что-то утаивал. Люди всегда не рассказывают того, о чём нежелательно говорить в присутствии других, но только тогда, когда дело не касается природы альф и омег. Беты, конечно же, не в счёт. Это делается автоматически, часто сопровождаясь резкими переменами в лице и сменой настроения. Обычно, они стараются избежать этого, путём перевода темы на что-то более стоящее, чем то, что они так усердно пытаются скрыть. Думаете, такое поведение свойственно только преступникам? Нет, обычные люди, которые в нормальном обществе считаются уважаемыми и покорными, тоже имеют своих скелетов в шкафу. Порой, у них их даже больше, чем у любого среднестатистического убийцы или вора. М-да, Юнги не психолог, чтобы думать в таком направлении о собственном друге, с которым знаком вот уже пятнадцать лет. Слишком крепка была его привязанность и дружба к этому набору похоти, веселья, серьёзности и нежности одновременно, чтобы вот так просто рассуждать о том, почему поменялось лицо Хосока, когда он упомянул о состоянии Чимина. — Ну-у? — У него течка, Юнги, — признался Хосок, отводя взгляд в сторону. Конечно, он беспокоился об омеге и чувство, которое зарождается буквально у всех альф, называется инстинктом защиты. Альфы склонны обезопасить не только свою истинную пару, но и обычного омегу, не предназначенного судьбой. Сейчас это не удивительно, учитывая тот факт, что истинные пары встречаются довольно редко. Инстинкт срабатывает просто на «ура», когда дело касается омеги, особенно у которой течка. Природа так и приказывает пометить, но Хосок не из таких, что сразу набрасываются на беспомощную омегу, желая просто оттрахать. Нет. В его список моралей не входит пункт об нанесении телесных повреждений и увечий омеге. — Обследование показало, что никакого контакта между вами не было, если не учитывать синяки на запястьях, шеи, бёдрах, а так же прокусанные клыками губы. Я не знаю, что произошло, потому что Чимин добрался до твоей комнаты, где лежал телефон. Джун хотел позвонить тебе, потому что я узнал информацию о Чанёле, но когда он услышал его голос, просто сорвался. Мы приехали, обнаружив тебя не в самом презентабельном состоянии, а Чимина нашли лежащего на кровати поперёк нее. Он мучался от страшных болей, производимых течкой. — Всё настолько ужасно? — Ну, не считая того, что вы выпили эту дрянь на вечере по случаю дня рождения матери Джина. — Чего? — Препарат. Джин пытается вывести его состав, путём лабораторной диагностики. Названия пока не известно, но запах очень специфичный, — Хосок сглотнул застрявший ком в горле, потирая шею. — Не знаю. Этой гадости в организме Чимина было столько, что я побоялся, как бы он не откинул кони еще до того, как мы приехали. Потому что у него был шок средней тяжести, сопровождаемый конвульсиями и судорогами. Состояние было ужасное. Его здоровьем сейчас занимается Джин и лечащий врач Тао. Я к нему не заходил. Сидел тут с тобой, пытаясь успокоить, пока ты рычал, кричал и дёргался во сне. Юнги тоже был в лёгком шоке. Как только он не помер прямо у себя в доме, страдая от последствий спровоцированного гона, который затмил сознание внутреннего альфы, причиняя Чимину вред? Да он лучше бы сам себя убил, если бы ему довелось наблюдать за этим со стороны. Он конечно не человек-эмоция, но и не железный, как его прозвали за стальной и жестокий характер. Рано или поздно природа одержала бы победу в этой битве, подчиняя Мина, как своего верного пса, что будет сидеть на привязи, а потом, когда придёт время, она заставит его поддаться инстинктам и найти себе омегу. Его передёрнуло. Что-что, а на поводу у этой бляди-Природы, он идти не собирается. Гордость не даёт. Но вся гордость летит в тартарары, если учитывать то, что где-то совсем рядом лежит Чимин, мучаясь от болезненных ощущений. Юнги уловил еле слышимый аромат пряностей, который исходил из-за закрытой двери, блуждая по белому коридору, проникая глубоко в тело Мина, как наркотик. Он перевёл взгляд на дверь, а Хосок будто прочитал его мысли, ответил: — Да, Чимин лежит здесь. Напротив тебя, только чуть левее. — Я так понимаю, меня к нему не допустят? Хосок утвердительно покачал головой. — Состояние его вряд-ли можно назвать стабильным. У него тоже были своего рода бредни, однако наравне с ними были еще и усиливающиеся боли, что вызывали поток неконтролируемых стонаний и вскриков. Джин с Джуном возьмут его к себе после реабилитации, а тебе посоветовали остепениться. Юнги поморщился. Остепениться? Он что, собака, что бы ему говорили такие вещи? Но Юнги уже ничему не удивлялся. Потому что можно было взять в расчёт то, что его дикая натура уже была привязана крепкими нитями к этому омеге, источающему насыщенный аромат манго вместе с кисло-сладкой маракуйей. — Надолго они возьмут Чимина к себе? — Успеешь еще отхватить его в свои огромные лапы, — Хосок улыбнулся, устало так, с натяжкой. — Тебе надо отдыхать. Дону мафии подобает предстать перед всеми в бодром и свежем виде, а не в таком, когда инстинкты сжирают заживо. Поправляйся. Хосок вышел, оставляя Юнги наедине в темноте палаты, освещаемой лишь молочным светом далёкой луны, слушая, как отдаляются тяжёлые шаги его ног, одетые в грубые сапоги, и ощущать этот до боли приторный, но такой приятный аромат омеги.

***

— Тэхён-а, поторапливайся, мой отец ждать не будет,— Лэй суетился около небольшой сумки с вещами, напевая себе что-то под нос. Это была их первая совместная поездка к родителям Лэя, которые хотели увидеть истинного своего сына во всей красе. Лэй уже успел разболтать всё своим родителям, говоря, какой Тэхён красивый, добрый и заботливый, тёплый и нежный и вообще самый-самый. Лэй не любил собирать большие и тяжёлые сумки, если ехал или отправлялся куда-нибудь подальше от городской суеты. Он аргументировал это тем, что не переносит вид огромных сумок, забитых до отказа всякой омежьей дребеденью, предпочитая более аккуратный и компактный вид сумки, что спокойно может поместиться в багажник машины. Тэхён знал своего Лэя вдоль и поперек. Знал его предпочтения в еде, вкусы в одежде, его маленькую тягу к коллекционированию всякой милой всячины, что потом отправлялась в картонные коробки, а потом веками пылилась, стоя в гараже. Знал, что Лэя привлекал морской бриз и море, знал, что ночи предпочитает день, а между бисквитным тортом и острым рамёном выбирал всегда второе. Он знал, что его истинный особенный. Он отличался от всех тех омег, что всегда только и гнались за роскошью. А другого Тэхёну и не надо. Он всегда радовался вместе с Лэем, переживал вместе с ним и злился тоже. Вот только Тэхён не мог злиться на свое маленькое чудо вечно. Он всегда первый извинялся перед омегой, а потом получал тёплые и крепкие объятия за шею. Его тонкие, но изящные руки окольцовывали шею, а губы принимались исследовать места, начиная со лба и висков, постепенно переходя к щекам и носу, а потом жадно впивался ему в губы, не давая Тэхёну право самому взять инициативу. Тэхён не раз заводился от этого. Всегда грубо брал омегу под его красивые молочные бёдра, сжимая грубыми и длинными пальцами, впечатывал в близ стоящий кожаный диван, который повидал много их совместных «игр», начиная уже поскрипывать и шататься из стороны в сторону. Но обоим это только нравилось. Лэй всегда отдавал всего себя Тэхёну, а Тэхён взамен давал ему нереальное наслаждение, ловя каждый его срывающийся и хриплый выдох, что в порыве страсти задыхался в них, каждый мелодичный стон, который, если бы Тэхён имел отменный слух на музыку, он внёс в самую прекрасную композицию или мелодию в мире, слушая её до посинения. Тело Лэя всегда было отзывчивым к ласкам и чувствительным к всякого рода робким касаниям. Он любил тело Лэя, любил всего Лэя, когда щедро вжимал его в кожаную мякоть дивана или лакированную поверхность кухонного стола, когда мягкая, только что отстиранная белая скатерть пачкалась от разводов смазки и спермы. Но большим удовольствием было смотреть на то как эстетично и правильно вырисовывается фигурка омеги на шелковых простынях, которые специально для него покупал Тэхён. Тогда можно было от одного вида только кончить. Но Тэхён любил Лэя не только за отменные навыки в постели, в коих он был очень хорош, он любил его и за доброту его чистого и теплого сердца, такого родного и жгучего. Любил его искристую улыбку и звонкий смех, напоминающий звон колокольчиков, любил его неуклюжесть по утрам, страсть ночью и заботу в течении всего дня. Любил Лэя, как своего истинного, как существо, предназначенное ему судьбой. Сейчас же от омеги осталось лишь только несколько вещей, которые Тэхён хранил, как самое дорогое сокровище в мире. Больше всего он любил пересматривать их совместный фотоальбом, в котором были запечатлены все их счастливые дни в жизни. На фотографии в альбоме стоит Лэй, заспанный и такой милый, что Тэхён тогда не удержался и сфотографировал это сонное чудо, потом получив нагоняй от омеги, но всё равно добился утреннего поцелуя. Пролистав альбом еще немного, он нашёл еще одну фотографию. Там они уже вмести, только снимали их друзья, которые предложили пойти всей компанией в кафе. Они засняли уверенный поцелуй Лэя и красное-красное лицо Тэхёна, который прикрыл щёки ладонями. Но Тэхён потом признался, что чувствовал тогда себя самым счастливым альфой в мире, ведь Лэй никогда не целовал его сам публично. Он провел пальцами по фотографии, сжимая челюсти. Желваки заиграли на лице, а глаза наполнились обжигающими слезами. Тэхён никогда не давал волю слезам, но сейчас просто не мог, потому что воспоминания настолько ярки, будто они произошли не пятнадцать лет назад, а вчера. Каждый миг, проведённый с истинным, дарил ему облегчение и тепло. Говорят, что любовь — это эмоция, сопровождающая переживание катексиса. В свою очередь катексис — это событие или процесс, в результате которого некий объект становится важным для нас. Тэхён же пользовался этим простым определением, вкладываю всю свою душу и энергию в истинного, даря ему только самое лучшее в жизни. Но есть еще и события с процессами, а их в жизни Тэхёна и Лэя было очень много. Тэхён долго добивался Лэя. Под действием этого процесса, он и завоевал омегу, который оказался бойким и взбалмошным, которого так любил Тэхён. Но катексис подразумевает разную привязанность, что питают люди к совершенно разным вещам и людям. Некоторые же просто не были готовы к отношениям, связывая все узами дружбы. Но Тэхён не был таким. Тэхён был другим для Лэя. Его собственной тенью, поддержкой и защитой. Но солнце исчезло, скрывая тень, поддержка разрушилась, а защита пропустила через себя клинок действительности. Невыносимо больно, Тэхён знает. Но он знает, кто принёс ему это боль, нанёс удар в нужную точку, чтобы пошатнуть сознание альфы, сделав из него безжалостного зверя. Он не хотел, чтобы Лэй видел его таким, мерзким, злым, неправильным и беспомощным, одиноким, оставшимся на произвол судьбы. Воспоминания сделали его таким. Юнги сделал из него монстра, а умерший истинный — безумца, что страдает от крышесносной любви, которая медленно угасала, словно свеча, которая потухнет, стоит только последней капле воска скатиться по ней. — Чёрт, — прорычал Тэхён, аккуратно укладывая фотоальбом на прикроватную тумбу. Одна горячая слеза скатилась по грубой щеке, падая куда-то вглубь ворсистого ковра, растворяясь. Ладони сжались в кулаки, больно впиваясь в них, костяшки побелели, а глаза заблестели от слёз. Сердце так отчаянно стучало в груди, того и гляди, остановиться, затихнет навсегда. Он взял телефон с тумбы, набрав номер Чонгука. В трубке сначала были длинные и раздражающие гудки, а потом послышался грубоватый голос: — Слушаю. — Мне нужен он, Чон. Нужен. Я не могу. Я…хочу…отомстить.