Здравствуй, отец

- Прости! Прости! Папа, пожалуйста! Майкл не знал, сколько уже прошло времени за всеми этими криками. Сколько раз он прокричал эти короткие слова, практически вопя куда-то в пустоту. Хотя, почему «практически»? Если человек перед тобой в гневе, то ты, действительно, начинаешь кричать безответно: никто не будет слышать сорванный голос и громкий плач. Гнев делает каждого слепым и глухим. Даже если одним из этих «каждых» становится твой собственный отец. Потому что, сейчас именно так оно и было. Майкл уже в какой раз закрылся руками от очередного удара, чувствуя, что сдержаться теперь точно не может. Где-то внутри него до сих пор накапливалась своего рода истерика, от которой теперь точно нельзя было просто так увернуться. Горячий и плотный комочек обиды, страха и горя держался в мальчишке из последних сил. Майкл чувствовал, что попросту задыхается: и без того непрекращающийся плач начинал душить его. - Папа, пожалуйста, прости! Прости-и-и! Твёрдая мозолистая рука ударила по щеке. Отец даже и не отреагировал: мальчик слышал, как тот сбивчиво и быстро дышит, и, будто бы, в тумане видел, что по небритым щекам тёмноволосого мужчины катятся слёзы. Он ощущал всем своим существом, как папины руки ощутимо дрожат, будто бы его уже какую минуту не отпускала лихорадка. Это всё, действительно, было. Отец тоже плакал, дрожал, даже и не пытаясь как-то остановиться. Только вот, разве так плачут, вырывая из себя вместе с горем всё человеческое на своих детей? Конечно, нет. А потом, Майкл понял в тот миг, что папа отчётливо услышал его. Только вот, это было совсем не то, что он хотел: казалось, жалкий крик только усугубил ситуацию. Отцовское лицо мгновенно исказилось, превратившись уже в гневный страшный оскал: глаза под седеющими бровями сузились, мутно взглянув прямо на мальчика. Но, похоже, так и не увидев его, как следовало. Казалось, он даже и не пытался: отец замахнулся вновь. Тут Майкл и не выдержал. Он отлично помнил, как упал ничком на пол, схватившись руками за живот, обхватив худые коленки: защищаться не было, теперь, никакого смысла. Притом, где-то на подсознании мальчик понимал, что все эти удары, весь вылившийся на него гнев созданы не на пустом месте. Только вот, от осознания этой истины, и, в особенности, что главным зачинщиком является именно он, становилось только хуже: где-то внутри уже давно обжигал огонь ужаса и страха. Афтон сам не заметил, как заплакал ещё горше, уткнувшись распухшим носом в пыльный ковёр комнаты. А потом, изо рта сам собой вырвался крик - сил сдерживаться больше не было: - Папа-а-а-а! Перестань!! Ему почему-то казалось впоследствии, что именно этот долгий истеричный стон смог его в тот миг спасти от дальнейшего гнева отца. Потому что он наконец-то смог в те долгие минуты остаться один. В голове в тот час возник туман, и он плохо помнил, что именно произошло потом. Даже сейчас, будучи взрослым, в голове стояли только мутные силуэты. Впрочем, сильно-то вспоминать он и не хотел. Получалось как-то само собой, совсем как сейчас. Похоже, в тот миг пришла мама. Она вбежала в комнату, прямо на ходу громко выкрикивая имя отца, и тут же кинулась прямо к нему. Именно в тот миг мальчик понял, что всё наконец-то закончилось. Именно в тот миг Майкл смог свободно вздохнуть, рвано всхлипнув. Глаза, вообще, похоже, ничего не желали видеть от слёз. Впрочем, он и не хотел наблюдать за тем, что происходит дальше. Он, и без этого, слышал всё отлично. Афтон-старший прекратил свои нападки: папа наконец-то обратился к маме, на какой-то миг, забыв о сыне. Просто отвернулся от него, вытянувшись перед супругой в свой немалый рост – эпопея продолжалась теперь здесь. Мама долго что-то говорила, несколько раз выкрикивала какие-то слова и прошения, но, больше всего шептала. Её голос с каждой секундой становился всё тише и тише, возникала непонятная хрипота, и только потом она замолкла. Майкл понимал, что мама в тот миг начинает плакать, совершенно не сдерживаясь в каких-либо чувствах. Похоже, в те самые минуты она подбежала и к нему. Мальчик не помнил, что именно она говорила, как гладила его по голове и успокаивала: казалось, всего этого не было вовсе. В голове стоял туман, и о чём-либо можно было догадаться только по сработанным внутри инстинктам. Именно тогда он чуть не зарыдал с удвоенной силой вновь: он бесшумно старался вдыхать новые порции воздуха, и ожесточённо пытался успокоиться. Только вот, ничего не получалось – очень хотелось плакать и дальше, пока в глазах не начнёт искажаться пространство, а лёгкие не начнёт обдирать от недостатка кислорода. И только сам Майкл знал, что это было проделано уже ни сколько от боли и горя, сколько от обиды. Он не мог, и не хотел больше смотреть на отца: спиной чувствовал, как тот сверлит его взглядом, словно бы прожигая сына насквозь. Он слышал вполуха, как папа что-то грубо отвечает матери, а потом в конечно итоге уводит её за руку, резко отталкивая от мальчишки. А потом, Майкл услышал, как хлопнула дверь его комнаты, и вместе с этим голоса стали приглушёнными и далёкими: парнишке почему-то стало казаться в тот миг, что мир вокруг него постепенно гаснет. Какие-либо звуки звучали в его ушах теперь очень отдалённо, и он постепенно начинал сомневаться, что они вообще существуют. Всё вокруг постепенно замирало для него, проваливаясь в горячую пелену где-то глубоко в голове. Ему даже почему-то хотелось в тот миг встать, и попросить у мамы измерить ему температуру: казалось, жар только усиливался. Но, у него не было никаких сил совершать такие действия. Не хотелось ему и сталкиваться сейчас с кем-нибудь ещё. Особенно, конечно, с отцом: он теперь точно его никогда не оставит в покое после того, что случилось. Мальчишка даже и не знал, сколько он времени просто пролежал на полу, поминутно вздрагивая от непрекращающегося плача. Счёт времени был мгновенно потерян: Майкл провалился куда-то в забытье. А потом, он наконец-то смог очнуться. Афтон отлично помнил, как вокруг было тихо: не было слышно ни родителей, ни каких-нибудь машин с улицы, ни громкого голоска Лиззи, носящейся по всему дому. Или, может, это он сам перестал слышать какие-либо звуки? Майкл не знал: он просто лежал, долгие минуты стараясь не двигаться: что-то внутри него попросту молило не выдавать себя раньше времени. Наверно, это и называется инстинктом самосохранения. Мальчик помнил, как спина и руки ощутимо ныли в тот миг от побоев, ещё до сих пор болела голова, и какое-то желание попробовать пошевелиться представлялось ему непосильной задачей. А потом, он всё-таки приподнялся, пытаясь хоть немного привстать – всё в его теле до сих пор дрожало от пережитого психологического шока. Он не сомневался, что именно он и обуревал его в те минуты: по-другому и быть не могло. Уж его-то он переживал уже не в первый раз за сегодняшний день. Или, другого раза вовсе не было, и всё это время Майкл находился в таком состоянии? Парнишка не знал. Он прислушался к себе, стараясь хоть немного подавить в голове остатки забытья: в ушах гудело, а распухший нос до сих пор норовил шмыгнуть. Что и говорить, а за эти долгие секунды Афтон так и не успокоился, продолжая всё ещё поминутно вздрагивать, рвано вздыхая ртом. Глаза из-за слёз плохо воспринимали пространство, а сам мальчик какие-то секунды долго старался восстановить дыхание. Ещё, очень сильно горели щёки. Казалось, по ним прошлись раскалённым утюгом, и это болит обычный ожог. Но, Майкл понимал, что это не так: отец просто хорошо справился с поставленной задачей, вот и всё. Даже слишком хорошо справился. Наверно, именно новый порыв проснувшейся обиды заставил его рывком подняться с пола. Мальчишка сам не заметил, как встал на дрожащих ногах, всё ещё вздрагивая от плача. Но, уже не столь ожесточённо: всё, в конце концов, когда-то прекращается. Даже слёзы, которые, казалось, никогда не кончатся, и дадут Майклу и дальше задыхаться от новых порывов и мыслей. В ту секунду ничего не получилось. Рыдать, действительно, больше не выходило – от дальнейших попыток только разболелась голова, отчего зашаталась комната в глазах. А потом, Афтон почувствовал, как что-то легонько коснулось его ноги, как только он попытался шагнуть вперёд. Наверно, именно это обстоятельство вывело его из страшного состояния жара в голове: он наконец-то смог посмотреть вперёд, оглядеться в поисках той самой вещицы, которой он коснулся. Но, и тут его поджидало очередное разочарование, от которого Майкл приглушённо взвыл. В тот миг он сумел разглядеть у своих ног большую самодельную красную маску лиса, сделанную им самим из папье-маше. Парнишка сам не заметил, как резко пнул её, совершенно уже не задумываясь о каких-то там последствиях. Маска с подобающим стуком ударилась о дверь комнаты, и так и осталась где-то у порога. Майкл, даже спустя столько времени после происшествия, не усомнился бы в том, что в тот миг его руки задрожали от сильного желания просто вцепиться в эту страшную морду. Просто сжать до побелевших костяшек эту красную маску лиса, а потом разорвать её, да так, чтобы не осталось ничего. Ничего, кроме смятых комков бумаги, острых полос жести, которые оставят в ту секунду порезы на ладонях. Но, Майкл даже бы и не заметил этого. Но ничего так и не произошло. У него просто не было сил что-то предпринимать. Афтон просто не мог продержаться дольше: в глазах в тот миг вновь всё исказилось. В голове, казалось, взорвалась горячая бомба, полностью отнявшая какую-либо способность размышлять дальше. У него просто не было ни сил, ни желания. А о чём думать ещё, если всё уже давным-давно решено? Наверно, именно этот факт заставил Майкла в очередной раз разозлиться на самого себя. Только вот, злобой это нельзя было назвать. Скорее бессилием, несуразной ненавистью, которая теперь жгла мальчика где-то изнутри. После отцовских нападок она только усилилась, заставляя вырываться изо рта непонятным звукам, больше похожим на вой: опять хотелось заплакать навзрыд. Но, Майкл не заплакал – слёзы уже давно кончились, оставив после себя только неопределённый жар в голове и колючий комок глубоко в горле. В висках отвратительно защипало, будто приложили раскаленный утюг. Ноги подкосились в тот миг сами собой, и парнишка просто упал на кровать, не переставая вздрагивать: остановиться так просто всё равно не получалось, сколько бы он не попытался. Хотя, даже и этого не хотелось делать. Не было сил. Не было желания. Не было ничего, кроме одной картинки в глазах, от которой Афтон задрожал только сильнее. Он не заметил в ту секунду, как прошептал эти два коротких слова. Слова, которые точно были сказаны в тот миг в пустоту. Просто в никуда. И Майкл это знал отлично, хоть и не хотел до сих пор верить так просто. Но, сдержаться всё равно не мог. «Прости меня, братик…» Парнишка уткнулся распухшим носом в подушку, и приглушённо взвыл. Худые плечи задрожали ещё больше. Майкл никогда не думал, что обычная детская шалость может изменить всё в один миг. Разве не все родители просто пугали его, шутили над ним, когда старались его остановить в каких-либо незамысловатых проказах? Мальчик не сомневался до какого-то времени, что все эти прошения остановиться по-своему глупы, и чем-то похожи на сказочку, по типу: «Если не ляжешь пораньше, то тебя утащит в логово злой разбойник». Все они настолько глупы, что невольно удивляешься, будучи взрослым, как ты мог вообще во всё это верить? Афтон действительно так думал. По крайней мере до этого дня. А ведь с самого утра ничто не предвещало беды. Стоял тихий летний день, где-то у окна пели птички, а по стене дома уже какой раз били потревоженные ветром ветки: создавалось впечатление, будто кто-то очень долго и терпеливо стучит в дверь. По правде говоря, Майкл уже несколько раз за это время чуть не поверил – уж слишком было правдоподобно. Он даже смеялся про себя за то, что он такой легкомысленный, и чуть не повёлся на такой незамысловатый «обман», подобно своему младшему братику Кевину. Этот малыш, действительно, в первые минуты бегал к входной двери, и только спустя некоторое время смог успокоиться – казалось, он опять чего-то боялся в те секунды. Хотя, Майкл не сильно-то и сомневался, что такое вполне могло быть. Парнишка невольно хихикнул, вспомнив то, как Кевин испуганно кричит от одного только вида непонятной ему вещицы: что-то в этом было, определённо, забавное для старшего брата. Хотя, что же именно, он не мог понять. Афтон только чувствовал, как внутри дрожит маленький огонёк, что заставляет его вновь засмеяться. Парнишка вновь прислушался – выдавать себя он пока не собирался. Было слишком рискованно заняться одним дельцем, пока глава семейства дома. Майкл не сомневался, что отец с первых же секунд нарушит всю игру, обозвав её «ненормальной» и «гнусной». Мальчик в ту секунду только усмехнулся, вспомнив эти слова – много он понимает! Носа из мастерской своей не кажет, из закусочной этой возвращается только под вечер, а, всё туда же: не делай то, не делай это. Не он ли старший сын, чтобы лучше знать, чем ему заняться в следующий момент? Пока отца дома нет - он за главного. Афтон удовлетворительно хмыкнул, невольно улыбнувшись. Он всё ещё прислушивался, на короткий миг высунувшись из дверного проёма гостиной – голоса из коридора всё никак не желали прекращаться. Отец сегодня, определённо, не хотел так просто уйти на работу; он что-то без умолку говорил себе под нос, стоя уже какую минуту у входной двери. Только спустя несколько долгих секунд Майкл сообразил, что тот разговаривает по телефону. Мальчик и не сомневался, что это позвонил сам дядя Генри – слишком очевидно. И при этом ещё и муторно: этот русоволосый мужчина из закусочной никогда не бывает кратким на слова, особенно, если дело касается каких-то там служебных обязанностей. А они, как говорил всегда сам отец, никого не ждут. Майкл приглушённо вздохнул, сжав покрепче в руках выполненную из папье-маше маску. Что-то сегодня, определенно, не хотело идти по устоявшимся принципам. Что-то было не так. Правда, такие мысли недолго занимали мальчишескую голову: со стороны коридора в один миг затихли голоса. Афтон невольно вытянулся, стараясь разглядеть из дверного проёма хоть что-то, что может подтвердить его догадки; почему-то не верилось ему, что телефонный разговор так просто закончился. Но, не пришлось – в следующую секунду послышались приглушённые шаги, папин голос, и уж только потом звук закрывающейся двери. Пост теперь был очищен: Майкл резко сорвался с места, в какие-то несколько шагов проскочив их небольшую гостиную. Он теперь точно знал, что будет делать дальше. Нужно теперь только ждать. Мальчишка сам не заметил, как хихикнул себе под нос, надевая себе на голову самодельную маску лиса: дело, теперь, действительно, осталось за малым. Отсюда, за телевизором, он был незаметен со стороны двери. Здесь, за пузатой большой коробкой передач Майкл мог прятаться, совсем как хищник в логове, сколь душе угодно. Ничто ему в этом плане не мешало, а стоящий рядом диван только помогал: мальчишка мог не то, чтобы просто смирно сидеть, но даже и вытянуться для удобства. Правда, Майкл в тот миг не сильно-то и интересовался этим – у него были другие заботы на этот счёт. Нужно было теперь замереть, прислушаться, и только потом стараться выследить жертву. Интересно, когда это привычка пугать братика и сестрёнку вошла в привычку? Афтон, по правде, не мог ответить на этот вопрос сразу. Слишком уж это крепко вошло в его обиход с недавнего времени. Похоже, это произошло несколько недель назад, когда паренёк мастерил эту маску лиса для какого-то глупого школьного спектакля. Последнее ему абсолютно не нравилось – выступать Майкл не сильно любил, а против их строгой учительницы пойти было сложно. Мальчик не сомневался, что вся эта кутерьма, если он откажется, будет продолжаться довольно долго. Миссис Браун ещё и родителям позвонить может, а потом до конца года будет его упрекать за бестактность и плохое поведение. Афтон отлично понимал, что такой звонок маму с папой не воодушевит – эпопея потом ещё и дома продолжится. А кому это надо? Глупый спектакль был тогда отыгран с успехом, а маска так и осталась у него дома валяться. А потом всё и началось - всё было как в тот самый первый раз. Как-то само собой. Странно, что ему могло так запросто понравиться этакое развлечение. Но мальчик не задавался на этот счёт какими-то вопросами. Ему просто было весело, вот и всё. Это была для него обычная шалость, после которой жертва пугается, гоняется за тобой с визгами и рёвом, отчего тебе приходится убегать сломя голову куда-нибудь в другой конец дома. Ну, а потом эту проказу можно повторять снова и снова, пока не надоест: это же просто игра, не более. Афтон, действительно, смеялся после того, как это происходило. Совсем как сейчас: Майкл невольно хихикнул, различив тихие шаги из коридора. Парнишка тихо выглянул из-за телевизора. Его мысли в тот миг подтвердились – в гостиную зашёл Кевин, его маленький братик. Он помнил его в тот день отлично: боязливый, с круглыми испуганными глазками, полными слёз. Малыш действительно, плакал в тот день, как-то не пытаясь сдержаться. И Майкл отлично знал, почему. Только вот, мальчишеский задор заглушал какое-либо здравомыслие, которое как-то могло ещё удержать Афтона в узде – ему было главное напугать, потешить самого себя. Ведь ничего до сих пор не случилось: как-нибудь братик всё равно привыкнет к этому, как и сам Майкл много лет назад. Не всегда же он будет настолько маленьким, чтобы реветь каждый раз только из-за того, что его опять напугали! Это было по-своему потешно и смешно. Как и всегда, как и те несколько недель назад, Афтон опять не смог сдержаться от смеха, когда Кевин испуганно завизжал – выскочить перед его носом с громким рёвом не составило никакого труда. Нужно было только побольше набрать воздуха, а потом и кинуться, как самый настоящий хищник, на жертву. В тот самый миг, малыш от неожиданности упал на ковёр перед телевизором, а потом только смог взглянуть на хохочущего старшего брата. Майкл не помнил точно, что было потом; он уже бежал к входной двери, на бегу стараясь не столкнуться с мамой. Кажется, в тот миг Кевин начал звать именно её (вот ябеда!), вновь и вновь что-то выкрикивая с плачем про нарушителя спокойствия. По крайней мере, так показалось тогда самому мальчугану по количеству укоров за его спиной. Мама, хоть и не умела быть такой строгой, как папа, но прибегала к своим методам воспитания, которые совсем не хотелось сейчас опробовать. Притом, не было времени. Афтон пока не знал, что будет делать дальше. Но теперь, спустя столько лет, отлично знал. И помнил. И это было самое ужасное. Он много раз потом размышлял о том, что лучше бы мама схватила его у двери и затащила бы обратно в дом, а там бы и наказала, как подобает. И не имело бы значения то, что он бы в те минуты отчаянно брыкался, кричал, да и просто пытался доказать свою правоту. По крайней мере, именно этого желал Майкл после того, как всё закончилось. И почему люди не умеют перемещаться во времени, как в фантастических книжках и на киноплёнках? Ведь столько можно было бы изменить… У Афтона точно было то, что он хотел изменить в своей жизни. И сегодняшний день был как раз таким: здесь точно ничего нельзя было поделать прямо так. Он не сомневался в какой-то степени, что всё было бы намного проще, если бы он мог исправить всё так запросто. Притом, было теперь навсегда в его голове запечатано всего одна мысль, которую так много раз ему пытался донести сам отец: шалости ничем хорошим никогда не заканчиваются. В тот день он смог это понять точно и бесповоротно. Здесь не было больше никаких сомнений. А пока ничего не произошло, он просто бежал по уличной мостовой, прочь от их высокого двухэтажного дома с аккуратным заборчиком и цветами под окнами. В какие-то секунды всё это осталось далеко позади, полностью дав забыть какие-либо переживания на этот счёт: рёв Кевина, крики мамы остались где-то очень мутными и непонятными. Майкл точно знал, что теперь будет делать – пацаны с соседней улицы договорились встретиться не так уж и далеко, чтобы задерживаться. Осталось только преодолеть какие-то жалкие метры, а там уже будут и скрытые за деревьями гаражи. Да, он действительно тогда встретился со своими друзьями, а потом и подговорил их сделать одно незамысловатое дельце, которое и было той самой роковой шалостью. Но, разве кто-то знал, что она таковой станет? Разве кто-то из этих горе-товарищей, что потом ещё и позорно сбежали после происшествия, мог предположить, что всё закончится плачевно? Никто не мог это предугадать. Ни ребята с соседней улицы, ни дядя Генри из закусочной, ни отец, прибежавший тогда на крики, ни сам Майкл. Никто. Хотя, в голове у Афтона-младшего мелким буравчиком пульсировали, какие-то секунды, небольшие опасения на этот счёт. Где-то глубоко сжималось мальчишеское сердце, разливая по всему телу тревожные волны: ощутимо начинали дрожать пальцы. Он отлично помнил, как стало жарко макушке, когда он схватил младшего за плечи вместе со всеми остальными прямо перед сценой в закусочной. Но, и этот приход был одним сплошным обманом: как для младшего, так и старшего брата. Майкл это знал точно, без каких-либо преувеличений. Он отлично понимал, что Кевин ни за что бы сюда не пришёл из-за своего главного страха – любимчиков стольких маленьких детишек, совсем как он. Больших высоких робо-зверей на сцене: золотых высоких аниматроников в образе кролика и медведя. Только для вида, дабы показаться сильным перед своими товарищами, Афтон тогда гадко хохотал, стараясь не обращать внимания на то, как младший братик всеми своими силами пытается высвободиться из узкого круга дворовых пацанов. Майкл не хотел ощущать, как Кевин маленькими кулачками бьёт его в грудь, пытаясь хоть как-то оттолкнуть старшего с пути, и просто сбежать. Майкл практически не замечал этих ударов, всё больше ощущая, что какие-либо рамки понимания в его разуме угасают. Он не знал, как можно было назвать такое странное чувство: мальчик ничего не мог предположить на этот счёт ни сейчас, ни потом, когда всё закончилось. Он просто понимал, что медленно перестаёт в тот миг соображать, и хоть как-то пытаться остановиться в своих движениях. Для него в один миг всё приобрело только одну картину – это просто игра. Обычная игра, совсем как и множество других. Просто набор правил, которые созданы для потехи самому себе и товарищам. Разве это не так?... Шаг. Ещё один. Он помнит каждую секунду. Сработанное внутри подсознание похоже на инстинкт. Он не хочет, но видит каждую мельчайшую деталь. Пальцы сами по себе тогда крепко вцепились в полосатую рубашку малыша, отчего побелели костяшки. Афтон не вглядывался, но отлично чувствовал, как дрожат плечи малого под тонкой тканью одёжки. Как он глубоко дышит, и уже какой раз вздрагивает от резкого вздоха: братик уже не пытался в те роковые секунды сдержаться. Где-то в тумане для старшего прокатывался еле ощутимый плач, медленно переходящий в долгий протяжный вой – он его практически не слышал, всё больше в тот миг погружаясь в веселье. Только вот, можно ли это было назвать таковым? Майкл понимал даже тогда, что нет. Но, не остановился. - Пустите! Пожалуйста, не надо! Разве не это кричал Кевин, когда группа подростков была совсем рядом со сценой? Ведь именно этот тихий крик Майкл запомнил потом на всю жизнь. Эти слова врезались в его голову глубоко, и он не мог, даже спустя столько времени, хоть как-то их забыть. Даже долгие-долгие годы не смогли стереть это короткое воспоминание – Афтон помнил всё в эти секунды до мелочей. Только вот, от этого становилось не лучше. Шаг. Ещё один. Полусогнутые колени пробивает ощутимая волна дрожи, отчего Майкл непроизвольно начинает вздрагивать. В ушах горячей волной дрожит воздух. До сцены осталось совсем немного. Под крепко сжатыми пальцами пытается вырваться маленький братик – Афтон всем своим существом осознаёт на какой-то короткий миг, насколько ему страшно. Это похоже на жар в голове, мимолётно ударяющий куда-то глубоко в мозг: от него начинает искажаться в глазах комната, словно бы от недостатка кислорода. Только вот, всё происходило в тот миг очень неощутимо и слабо. Всё обрывается в какие-то секунды: в голове вновь возникает безразличный туман, блокирующий какие-либо зачатки того, что обычно называют «здравым смыслом». Хотя, откуда вообще ему было знать это понятие, если для него было всё обычной игрой? - Пацаны, малой хочет подойти поближе! Майкл сам не заметил, как его непослушный рот выкрикнул тогда эти слова; во рту в один миг пересохло, и горло неприятно сжималось где-то глубоко внутри. Афтон понимал, что в таком состоянии точно не сможет проговорить и слова, не то что прокричать – голова начинала кружиться, и возникал колючий комок, перекрывающий дыхание. В какие-то секунды ему казалось, что в помещении зала стало душно и шумно. Но, это мимолетное ощущение тут же исчезало, не оставляя и следа. В этот раз всё, действительно, происходило само собой. По-другому и быть не могло. Шаг. Ещё один – уже неуверенный и слабый. Сцена прямо перед ними: слышно, как трутся синтетические конечности на шарнирах, как трещит встроенный динамик у медведя. Ощутимо начинают трястись колени, в глазах всё искажается. Майкл даже и не старается понять, что начинает плакать: слёзы сами собой туманят взор, грозясь в любой момент скатиться. Ощутимо начинают гореть щёки, словно обожженные. Правда, никто этого не увидит – под красной маской лиса незаметно, как постепенно искажается в подступающих слезах лицо парнишки. Не слышно и того, как он невольно всхлипывает, резко вздыхая. И почему же он плачет? Ведь это только игра, правда?... Это просто игра, которая совсем скоро закончится, как и множество других…. Шаг. Ещё один. Почему же так дрожат руки? Он не понимает до сих пор, почему всё его существо охватывает панический страх. Ведь должен бояться малой, но никак не он сам. И только потом, когда Майкл осознаёт, что уже давно поднял с ребятами братика прямо перед раскрытой пастью механического медведя, наступает непроглядная тьма: подсознание отказывается воспроизводить хоть какие-нибудь мысли. Тьма, в которой единственным звуком становится лишь громкий, страшный визг. Майкл не видел и не вглядывался, но отлично знал, что после этого был очень отчётливый щелчок сработанного механизма. А потом треск. Глухой мощный треск, тонущий в чьих-то криках. Только вот, почему, откуда они взялись? Ах, да. Он же не один в зале. Он должен был понять, что за ними уже давно наблюдают высокие мужчины и добротные мамаши со своими детьми. Но он не пытался в те секунды всё так просто понять. Именно с этого момента все воспоминания обрывались. Пропадали в голове, становились блёклыми и бесцветными – Майкл плохо помнил, что было дальше. Все события были с того момента искажены, полыхающие в голове только мутными и непонятными силуэтами, похожие больше на кошмар. Только где-то на сработанном подсознании Афтон догадывался, что же было потом: на большее у него просто не хватало сил. Да и желания тут было очень мало – практически никакого. Это вновь было похоже на инстинкт. Он смутно помнил, как тогда было шумно в зале. Народ вокруг кричал, бегал, звал на помощь, некоторые отчаянные пытались пробраться к кабинету директора и уже там разобраться со всеми «неудобствами». А кто-то подходил и к нему, что-то кричал прямо его в уши, пытался допросить имя и фамилию. Только вот, Майкл тогда даже и не пытался как-то реагировать – к этому моменту он просто бежал, стараясь обхватить маленькое тельце братика на полу, безвольно лежащее прямо у сцены. Вроде, у него даже получилось это сделать: он отлично помнил, как сжал в руках его полосатую маечку, попытался хоть как-то прижать его к себе. Только вот, очень скользили руки, став в одно мгновение влажными и липкими. А он даже и не заметил, как много крови…. Потом, в ту же секунду он смог услышать во всей этой кутерьме всего один громкий голос. Тот голос, который был в те самые секунды самым страшным и невыносимым – Майкл так и чувствовал, как ему становится страшно и жутко только от осознания того, кому принадлежит этот знакомый мужской тембр. Где-то глубоко внутри него стало трепетать сердце, отчего складывалось впечатление, что оно где-то в горле. Хотя, так оно и было – оно сжалось от подступающих слёз. Они начали катиться ещё раньше, но до этого он и не замечал каких-либо перемен настроения. Попросту не хотел чувствовать, как лицо искажается само собой от охватившего горя. Он даже не конца понимал, что же именно произошло: Майкл просто кричал в тот миг во тьму, словно бы пытаясь докричаться до столпившегося вокруг народа. И в первую очередь до маленького Кевина. До маленького братика. И до своего отца – всем своим существом он чувствовал его присутствие рядом. Он слышал его ровное дыхание, его отточенную поступь, холодный строгий голос, а потом и сорванный крик ужаса. Сейчас он был самым страшным на фоне того, что произошло: Майкл так и чувствовал, что не может держаться дольше. Он отлично помнил, как лёгкие обожгло от душного воздуха, а сам Афтон попросту заревел, сам не замечая, как ободрало горло. Он не замечал, как оно теперь горит от долгого протяжного выкрика, а в груди всё сжалось от страха и горя: казалось, это только усугубило ситуацию. Даже не понимая всей сути произошедшего Майкл понимал, как сильно он теперь боится. Он чувствовал, как его всё больше и больше начинает бить лихорадка от охватывающего его сердце шока. - Это не я! Я не хотел, папа! Да, он действительно прокричал в тот миг; здесь не было никакого сомнения. Вот только слова не были слышны в наступившей тишине: казалось, тьма поглощала любой звук, расщепляя его и уничтожая в одно мгновение, не давая и шанса выжить. Майкл чувствовал, что его жалкий крик так и остался где-то глубоко в горле, заставив перекрыть сбивчивое дыхание. Он не задыхался, не чувствовал и какого-то удушья, но отлично понимал, что теперь точно не сможет быть услышанным. В ушах начинало звенеть от разъедающей его тишины, в одночасье воцарившейся вокруг него. Она всё ближе, она всё плотнее подбирается к нему, обхватывая всё его существо, не давая возможности и вздохнуть. А потом, всё пропадает в ту же секунду. Майкл только сейчас осознал, что не сидит на каменной плитке пиццерии, от которой становится больно коленям. Они ощущали теперь только твёрдую пластиковую перекладину под рулём, да и то неощутимо поначалу; сон отпускал уставший разум медленно, обрывками возвращаясь в сознание вновь. В первые долгие секунды пелена в глазах то и дело пыталась обрести знакомые силуэты, знакомые стены и плакаты с медвежатами и кроликами. Но, это продолжалось не столь долго – Майкл постепенно возвращался в настоящее, всё больше стараясь вырваться из воспоминаний. Это было до сих пор трудно для него. В тот же миг, Афтон смог различить под спиной мягкую потёртую обшивку водительского кресла. Он невольно повернулся, до сих пор не доверяя окружению: что-то заставляло его опасаться. Что-то до сих пор не давало ему успокоиться так просто. В следующую же секунду он смог понять, что находится в сидячем положении, а руки сжимают не влажную от крови маечку, а свой собственный рукав кожаной куртки. Майкл невольно взглянул на побелевшие в сумерках костяшки пальцев, и усмехнулся. Похоже, за время сна в машине вновь стало холодно, и он на сработанном подсознании попытался согреться: Афтон не заметил, как усмехнулся, чувствуя, что сон его теперь точно отпускает. Он всё больше начинал осознавать реальность вокруг него, погружаясь и вновь контактируя. Только, очень медленно. Шум испуганной публики сменяется тихим гулом и назойливым звуком сирены, заставляя мужчину вздрогнуть. Но, он тут же глубоко вздохнул, на автомате пригладив вихрастые волосы. Майкл почувствовал, что хихикнул: чего он пугается, в самом деле! Всё, действительно было, теперь обычно; в этом не было больше никакого сомнения. Здесь нечему было теперь удивляться. Слишком уж всё было теперь знакомо, отчего Афтон невольно вздохнул – если же и было интересно что-то в сложившейся ситуации, то только причина того, почему он сейчас здесь. Память упрямо подводила уставший разум, заставляя непроизвольно гадать. Хотя, долго заниматься этим не пришлось. Нависшие сумерки постепенно редели в глазах Майкла, позволяя ему получше разглядеть пространство. Зрение постепенно восстанавливалось, пока в конечном итоге мужчина не осознал, что основной источник света исходит из окна справа от него. Попеременно мигая, он в какие-то секунды гас, погружая убранство автомобиля в привычную тьму: невольно начинало рябить в заспанных глазах. А мужчина и не заметил этого, когда очнулся! Но, размышлять на этот счёт не было ни сил, ни времени. Притом, от понимания, что же именно находится за дверью его старенькой машины. Афтон невольно взглянул в окно, практически вплотную прислонившись к стеклу. Его догадки подтвердились – автомобиль стоял прямо перед хоррор-аттракционом «Fazbear`s Fright». Майкл не смог бы забыть оформление этого заведения, даже если бы и захотел; слишком уж врезались в голову эти белые круглые ретро-лампочки, зелёный побитая штукатурка на стенах, и красные зловещие буковки, намалёванные чьей-то рукой. Правда вот, не только намалёванные – только сейчас Афтон смог понять, что произведение искусства ещё и неоновой сделали. Надпись и здесь светилась зловеще-алым, мигая в машине наравне с белыми лампами. Майкл глубоко вздохнул, взглянув ещё раз на здание; оставаться в машине подольше он теперь точно не сможет. В подтверждении своей догадки Афтон не задумываясь повернул ключ зажигания, дабы взглянуть на загоревшийся дисплей: почему-то не хотелось ему в тот миг просто взглянуть на наручные часы. Притом, мужчина собирался, всё-таки, включить отопление. Ночь, хоть и была летней, теплотой точно не отличалась, сколько бы не говорили о ней дядьки по телевизору. Майкл невольно поморщился, вновь ощущая непреодолимое чувство дежавю. Двигатель подобающе загудел, на какой-то короткий миг отдаваясь в ушах. А потом, над обтянутым кожей рулём высветились и время, отчего Афтон встряхнул головой, в какую-то секунду решив, что ошибся. Рука тут же повернула ключ, давая возможность заглохнуть только начавшую свою работу двигателю. Хотелось почему-то сказать самому себе, что кое-кто вновь через раз изволит спать, вот и видится всякое. Но, размышлять не было никакого желания – раз уж время поджимает, то и оставаться на месте нет смысла. Даже если и очень хочется. Слишком уж просто. Майкл в ту же минуту привычным движением застегнул кожаную куртку, вновь пригладил вихрастые волосы: старые привычки, будь они неладны. Афтон вышел из машины. Вторая ночь в заведении наступала тихо и не быстро.