Здравствуй, отец

Воспоминание было тусклым в его голове, слишком неярким и серым, словно старое блеклое кино с экрана. Если бы не те размышления, над которыми он бился всё это время, то оно точно бы не всплыло в его разуме – уж слишком было кратковременным и незаметным. Но, когда пытаешься разобраться во всём самостоятельно, чего только не сделаешь, чтобы быть уверенным в своей правоте. Просто ничего не остаётся больше делать, как копаться в своих собственных мыслях, вытягивая по крупице каждую мелочь, каждую секунду. Просто стараться вспомнить хоть что-то, что могло бы пролить свет на возникшие загадки. Теперь, их, точно, было хоть отбавляй. Майкл это понимал отлично. Здесь не было больше никакого сомнения. Понимал он и то, что размышлять долго нет возможности; нужно успеть до ночи, упорядочить в своей голове всё необходимое, что может теперь помочь. Нужно просто постараться понять, что же произошло на самом деле: увиденное на смене зрелище не хотело исчезать теперь так просто из его мыслей. Сколько Майкл не пытался за все эти часы придти в себя, ничего не получалось – в глазах до сих пор стоял покорёженный железный корпус с уродливыми выбоинами. До сих пор чувствовался неприятный запах гнили, исходящей изнутри костюма…. Афтона в какой раз передёрнуло всем телом от отвращения: горло вновь перехватило от мимолётного чувства тошноты. Но, как бы не была эта картинка ярка, старое воспоминание всё равно стало разрастаться в голове – Афтон так и чувствовал, что невольно хватается за эти мутные силуэты, словно за спасательный круг. Особое сходство состояло в том, что он каким-то шестым чувством осознавал, что оно точно сможет сыграть значительную роль в его ответе на вопрос. Он был после ночи всего один. Один, но такой странный и непонятный. Даже, больше того, сумасшедший по своему содержанию. А именно, что же произошло с папой на самом деле. Здесь, точно, нельзя было мыслить так просто: ну не может человек прямо так выжить после того, как всё его тело пронзило множеством железяк. Огромным количеством, так называемых, пружин костюма. Да, пружин. Майкл уже слышал о них: в голове ещё осталось короткое тусклое воспоминание на этот счёт. Он знает об этом. Он помнит. Он хорошо помнит тот самый день. Тихий, летний день в городке Харрикейне, залитым солнышком и полуденной жарой: начало июня уже говорило само за себя, принося тепло и безоблачное небо. Майкл отлично помнит, как тогда было непривычно стоять на разгоряченном асфальте, особенно под конец дня. Даже через свои сбитые кроссовки он чувствовал, как же нагрелась дорога. Над ней ещё тогда дрожал воздух, искажая причудливым образом каменную кладку, и это было, по-своему, забавно. А вот в закусочной дяди Генри и папы было, на удивление, прохладно: вокруг, по стенам, с подобающим гудением работали дорогие кондиционеры, и по большому залу гулял сквозняк. Но, это никак не мешало в тот день малышам и посетителям – здесь было, как всегда, полно детишек с их семьями. Майкл хорошо помнил, как эти маленькие проныры в тот день проскакивали прямо перед его носом, словно быстрые метеоры; того и гляди, сшибут кого-нибудь, и не заметят. Притом, не только обычного мальчишку, как он, а кого-нибудь и побольше и повыше. Вроде, именно в тот миг и вошёл в зал тот самый «кто-нибудь». Впрочем, если бы этого не произошло, не было бы и смысла его упоминать, правда? Конечно, если бы это был бы ещё и просто обычный посетитель, или какой-то там работник, может, он также был бы не удостоен внимания со стороны Майкла – как-то не очень он любил за всем этим следить. Не всем же быть такими весёлыми, лезущими со всякими объятиями к кому не попадя, совсем как Лиззи со своим неиссякаемым оптимизмом. Хотя, появление этого субъекта заставило Афтона в тот миг вздрогнуть, не то, что просто оглянуться – уж слишком громко взревели тогда от радости детишки за его спиной. А он даже как-то и не заметил, что уже давно прошёл к этому времени к коридору, ближе к кабинету директора. Ближе к служебным помещениям. В тот миг в зал вошёл степенным, небыстрым шагом высокий золотой медведь в фиолетовом цилиндре и бабочке. Неспешно ступая мягкими лапами по шахматной плитке, он, казалось, двигался совершенно бесшумно, будто бы и не касаясь пола. А когда он снял шляпу в знак приветствия, то просто сложилось впечатление, что медвежонок перед детишками самый настоящий, а не обтянутый синтетическим мехом железный корпус. До того его движения были по-своему плавны и степенны, как у живого существа, отчего детишки в зале восхищённо вздохнули от восторга. И только Майкл в тот миг устало вздохнул: он-то знал, что это обычный костюм с человеком внутри. Он не восхищался в тот миг всей этой плавностью движений. Не сам по себе ведь движется это золотой медвежонок перед детишками, а костюмер им движет. Обычный человек, нанятый персоналом, не более. Только, конечно, очень искусно обученный проговаривать все поднадоевшие приветствия и фразы. Может, именно из-за этого знания Майкл не сильно-то и заинтересовался в тот миг золотым медведем Фредбером. Притом, если Афтона не подводила память, то в скором времени должен был выйти на позицию ещё и напарник этого рекламного маскота закусочной: любимчик стольких радостных детишек, золотой кролик СпрингБонни с фиолетовой бабочкой на шее. И это, опять же, будет очередной костюм, не более. Вопрос был, может, только в том, кто именно в этот раз будет управлять персонажем. Афтон не сомневался в какой-то мере, что этим человеком за маской может вполне оказаться его же отец. Любил просто папа выступать в костюме, вот и всё. Нравились ему служебные обязанности в этом плане, и никак иначе. А как ещё объяснить то, с какой виртуозностью он управляется в золотом кролике, ловко огибая столики с посетителями, да ещё с неподдельной радостью подходит к детишкам для объятий? Ему, действительно, нравилось быть золотым кроликом на сцене. Нравилось веселить детей. Быть человеком за маской. Как на выступлении, так и в жизни. Он даже сейчас притворяется. - Хей, Майк, ты чего грустишь? Афтон вздрогнул от неожиданности в тот миг, чувствуя, как подскочило в груди сердце. А он даже и не заметил за всеми своими размышлениями тогда, как этот высокий массивный медведь в цилиндре подошёл прямо к нему. Правда вот, для Майкла он всё равно не был озорным медвежонком Фредбером для игр с детьми. Он всё также, даже в золотом костюме, оставался для него русым мужчиной, дядей Генри. Тем самым Генри, деловым партнёром папы. Он тоже не любил оставаться в стороне в этом плане. Но, это ещё не значит, что он вправе видеть не только в детишках, но и в Майкле всё того же маленького мальчика, как несколько лет назад. Наверно, из-за этой мысли Афтон и отпрянул от костюма, не стараясь поддержать разговора: лучше поскорее найти отца, и узнать от него, куда Лиззи с Кевином подевались. Зря он, что ли, ехал сюда, только чтобы забрать домой этих двух шалопаев? Если бы не праведный гнев мамы, точно бы не приехал сюда – он уже давно не малыш, в отличие от некоторых. С годами они, действительно, становились только невыносимее. По крайней мере, так казалось тогда самому Майклу: то сестрёнка постоянно пристаёт на предмет «поиграть», то братик постоянно плачет, и по ночам спать один не соглашается. Когда-нибудь же это должно закончиться, правда ведь? Скорее даже, чем он думает. Каким же он был дурашкой. Просто дурачок. Он осознаёт это только сейчас по-настоящему. А потом он слышит словно в тумане, как к нему подбегают два маленьких ребёнка. Он не оглядывается за всеми своими думами по сторонам, не пытается пока что поверить самому себе, что это вообще происходит: его мысли в тот миг далеко, и сам он вновь долго размышляет, стараясь не попасться снова на глаза золотому медвежонку. Складывалось у него всё ещё смутное ощущение того, что дядя Генри опять может его о чём-то спросить. Если и действовать, то, отныне, незаметно. Хотя, опять же, эта миссия с треском провалена. - Майк, Майкл! – Элизабет, совершенно не церемонясь, повисла тогда на руке у брата, цепко схватившись тонкими ручками за рукав рубашки. Впрочем, что и следовало ожидать: излюбленная привычка её, будь она неладна. Хорошо хоть, что Кевин ещё побаивается так накидываться на старших, а то один из них, точно бы, не выдержал. Майкл со смешком под нос констатировал этот факт тем, что за взрослого он, теперь, точно сможет сыграть в полной красе. Просто он не решился задерживаться в этом плане. Папу всё равно надо встретить, детишки подождут. Не впервой, всё-таки. До нужной комнаты не так уж и далеко. Майкл понимал, где находится сейчас отец. Безопасная комната, скрытая от посторонних глаз. Он сам рассказывал ему про неё. Ведь там и происходит облачение в костюмы. Там и пылятся все эти золотые зайчики с медвежатами. Он видел это сам, что уж тут говорить. В этом нет ничего особенного. Поэтому, он и пошёл быстро тогда, слыша за собой топот маленьких ножек братика и сестрички: они, всё-таки, пошли в тот миг за ним. И Майк после того дня ещё долго жалел, что не сделал им строгого внушения, дабы они остались в зале. В конечном итоге, можно было бы дяде Генри их сдать, и наплевать на его «медвежью» программу. Он бы хоть их занять мог, втереться в доверие со своими аниматорскими способностями. Ну, а кто знал, что Кевин, этот малец, очень сильно сначала испугается обычного костюма? Обычного золотого костюма кролика, в которого папа в тот миг облачал сотрудника. Майкл отлично помнил, как малой завизжал, а затем уткнулся лицом в рубашку брата, трусливо прижавшись к нему. Не стоило и вспоминать, как он дрожал от страха, боясь взглянуть в приоткрытую дверь вновь, откуда бездонными чёрными глазницами костюма выглядывала золотая маска кролика…. Отец тогда сразу вышел к ним, что-то быстро прикрикнув человеку, наполовину одетого в костюм. Правда вот, что же именно тогда говорил папа в ответ на появление незваных гостей вспомнить было сложно. Майкл не мог сказать так просто, даже тщательно вспоминая все моменты. Но, он отлично знал, что тот не злился, не ругался на них, да и не пытался как-то выгнать из служебного коридора. Может, хотя, это было ещё из-за того, что с появлением отца Кевин уткнулся ему в пиджак. Что уж тут говорить, а с папой он чувствовал себя, всё равно, намного безопасней. А когда ребёнок обнимает, прибегать к каким-то там нравоучениям и движениями, точно, не получится. Правда, до одного момента. Вот его Майкл помнил отлично. Хоть и не знал до сих пор, что же именно произошло. Из комнаты донёсся крик аниматора. В тот самый миг он звал именно отца, и тот резко сорвался с места: развернувшись, тот с грохотом распахнул дверь, и только потом дети смогли услышать непонятный громкий стук, лязг, и непрекращающиеся команды папы. Майкл, поражённый и напуганный в тот миг, не мог ничего различить в этой жуткой какофонии. Похоже, именно тогда он впервые испугался за всё время: он сам не заметил, как прижал в тот миг к груди плачущего братика, как крепко сжал тонкую ладошку Лиззи. Вроде бы, в тот миг она сама заплакала от страха – как это не похоже на неё - и даже спросила Майка дрожащим голосом: «Всё в порядке? С папочкой всё в порядке?...» Но, откуда ему было это знать! Откуда ему было знать, что значат эти лязги, щелчки, папин сорванный голос?... Вот так и борись после этого за звание взрослого, когда ты ещё сам многого не знаешь. Когда ты пугаешься неизвестности, и просто не способен пересилить свой страх, в погоне за правдой. Ведь правда эта, действительно, была пугающая. А потом, всё затихло. Затихло настолько резко, что Майклу показалось в тот миг, что он оглох. Но, прислушавшись к нависшей тишине, он осознал, что из-за поворота до сих пор доносится смех детей и музыка из динамиков. Наверно, именно это и заставило его в тот миг хоть немного успокоиться, и набраться храбрости. Правда, последнее выходило у него с большим трудом – колени пробивала волна дрожи, и Афтон старался из последних сил держаться, дабы не затрястись всем телом. Что-что, а вот показаться трусом перед братом с сестрой он не хотел: гордость мешала всё равно. А потом, Майкл, всё-таки, решился заглянуть в комнату. Медленно переступая ватными ногами по каменной плитке, стараясь как можно тише дышать, мальчик бесшумно в тот миг подошёл к закрытой двери, чувствуя, как сильно дрожат братик с сестричкой, прижавшись к нему с обеих сторон…. Он медленно открыл в тот миг дверь. Он отлично помнит, как долго тянутся секунды, пока он пытается её распахнуть. Ощутимо дрожат ладони, и пальцы не способны сжать дверную ручку. Казалось, он на подсознании соображал, что именно он мог увидеть. Правда, всё пока было так безобидно. Костюм, который несколько минут назад был на сотруднике, лежал совсем недалеко от двери: похоже, именно из-за этого она тогда не хотела поддаваться Майклу сразу, всячески стараясь захлопнуться, и не дать возможности сюда проникнуть. Он помнит, как навалился плечом, слыша металлический визг от стальных пластин кроличьего маскота, и постарался толкнуть дверь с новой силой. Хотя, кто знает. Может быть, если бы Афтон не постарался зайти сюда, это было бы и к лучшему. По крайней мере, тогда бы он не узнал в тот день, что за весельем и играми скрывается кое-что очень и очень страшное. Кое-что то, что не поддаётся описанию, особенно из уст маленького мальчика, каким он был тогда. Правда, тогда он это сообразить так просто не смог: папа с сотрудником не внушали в тот миг того самого страха, который мог бы оттолкнуть его и заставить уйти. Только, главное теперь отличие было в том, что некоторое время назад всё было в порядке, и папа был весел, как всегда. Так почему же он так выглядит сейчас? Почему он с сотрудником так напуган?... Майкл не мог этого понять несколько долгих секунд, бесцельно всматриваясь и оглядываясь по сторонам в поисках ответа на свой вопрос. Просто так задать его отцу он не решался: даже и не вникая во всю ситуацию, он чувствовал глухое напряжение, воцарившееся в безопасной комнате. Он чувствовал, как сильно дрожит воздух от этой глухой тишины, заставляя непроизвольно дрожать вновь. Как же, всё-таки, папа был тогда похож на себя в мастерской за работой. Так был похож своим молчанием, напряжённым и усталым взглядом: молчаливый образ так незаметно и быстро проник тогда в сознание Майкла, что ему невольно стало страшно. А отец в тот миг просто сидел вместе с сотрудником, и что-то быстро шептал себе под нос. Казалось, он сам в тот миг боялся так просто быть услышанным. Просто боялся нарушить воцарившуюся тишину, будто бы знал, что одно неловкое движение способно решить всё. А особенно из-за того, что именно это ведь и произошло: одно неловкое движение, чисто инстинктивное, тогда и заставило его так испугаться, а в первую очередь и аниматора. Никак иначе. Особенно, даже если после быстро принятых мер раны от происшествия всё равно остались, и приходится быстро соображать, пока не произошло нечто страшное. Только тогда Майкл и смог заметить, что недалеко от папы лежит аптечка, а он сам обрабатывает руку сотруднику. Часто дыша от напряжения, быстро исправляет ситуацию, стараясь всё проделать как можно быстрее. Как можно эффективней, чтобы всё было в порядке. А Майкл тогда даже и не обратил вначале внимания на то, насколько обрабатываемая царапина глубока – даже и не стоило всматриваться на количество бинтов, пропитанных кровью, чтобы понять, насколько она серьёзна. Наверно, именно из-за этой жути Афтон не был способен тогда трезво сообразить, что надо делать. Ему стало в тот миг страшно, и он не выдержал: дрожь ощутимой волной прокатилась по всему его телу, заставив его тихо взвыть под нос. Просто непроизвольно заскулить сквозь зубы, крепче прижав к себе братика и сестру, дабы те не увидели это. Но, этого было достаточно, чтобы дать обстановке хоть немного разрядиться. Потому что именно в тот миг папа и отреагировал: не поднимая глаз, он в ту секунду даже не разозлился тому, что дети вошли в служебное помещение. Туда, куда не разрешалось заходить посетителям. Казалось, он их и не замечал, а все сказанные слова были чем-то вроде мыслей вслух. Других догадок тут и не было, сколько Афтон в последствие не размышлял об этом. Хотя, это было не совсем так – отец только несколько секунд, казалось, не видел перед собой перепуганных детишек. По мере того, как текли минуты, он потихоньку приходил в себя. Приходил в себя и осознавал, что именно сейчас увидели Майк, Кевин и Лиззи. Наверно, именно этот факт и заставил его в тот миг выдавить сквозь зубы всего два слова: - Вон отсюда. Всего два слова, но звучали они, как приказ. Может, особое сходство было в том, что папины глаза в ту секунду сузились, будто всё его существо охватил гнев: нельзя, никак нельзя было ослушаться этих страшных глаз, в которых читалось это короткое сочетание букв, похожее на приговор. Других тут мыслей и идей не было у Афтона-младшего. Хотя, были ли они вообще? Он ведь постарался забыть этот инцидент сразу же, как только пришёл домой. Забыть начисто, чтобы не возвращаться. Но, забыть всё равно не получилось. Особенно папины слова, которые он тогда сказал сотруднику, казалось бы, в утешение. Которые Майк услышал чисто случайно, когда он выводил Лиззи и Кевина из комнаты, и старался как можно быстрее покинуть место происшествия. Которые были сказаны, может быть, всё-таки, в нравоучение, хоть и очень пугающее. Те слова, которые Майкл невольно повторил себе под нос прямо сейчас, чувствуя, что догадка близка. - Хорошо ещё, что пружинные фиксаторы не все слетели, а то живым ты отсюда вряд ли бы вышел. «…вряд ли бы вышел…» Он сказал это тогда так просто, что всё существо невольно пробивала волна мурашек. Если бы не картинка, если бы не этот окровавленный бинт на ране от пружин, так и застывшая на долгие годы в голове, Майк, может быть, и успокоился, сказав самому себе, что папа просто держал в тот миг всё под контролем, и ничто не случилось бы. Что это просто его неиссякаемый рабочий оптимизм, который так нахваливали здешние работники, вот и всё. Но, он так и не смог – это было по-своему пугающе, жутко. Особенно на фоне того, что произошло потом. Пружинные фиксаторы в тот день просто впервые показали себя, вот и всё. Впервые дали возможность доказать всем, а в первую очередь пострадавшему, на что способно такое изобретение, как костюмы с эндосклетом внутри. С пружинными фиксаторами, что удерживали внутри этот самый скелет. Скелет, что способен незамедлительно убить человека внутри, не дав никакой возможности выжить. Ведь именно так погибли два сотрудника через какое-то время…. Майкл-то это знал хорошо. Да, воспоминание, действительно, из короткого стало обширным и ярким. Настолько, что Афтон невольно вздрогнул: ему вновь стало казаться, что он окунается в сон, и всё прошлое захватывает его всего. Еле ощутимая головная боль начала разрастаться с новой силой, отчего мужчина невольно попытался помассировать виски: голова начинала плохо соображать от мимолётного страха. Но это не помешало: теперь, Майклу было достаточно всего, чтобы в очередной раз доказать свою правоту. Он знал, что произошло. Пружинные фиксаторы. Вот от чего погиб его отец. Отец погиб от пружинных фиксаторов, из-за которых слетели те самые смертельные железяки. Железяки, которые стали причиной смерти тех самых сотрудников. Причиной тяжёлого ранения у мужчины из безопасной комнаты, когда папа был совсем рядом. А сам папа… у него, действительно, тоже не было никакого шанса выжить. Не было никакого шанса так просто выжить, наперекор этим смертельным пружинам во всём теле. Выжить, словно в каком-то дурацком фильме, где все герои, которые ещё должны побороться за звание «лучшего из лучших», всегда возвращаются после всяких смертельных передряг. Было по-своему глупо рассуждать об этом, но Афтон понимал теперь точно, что здесь, если не сработаны какие-то фантастические силы со старых киноплёнок, то кое-что вполне сильное. То, что заставляет папу до сих пор жить. Жить, взаимодействовать с окружающим миром, и, наверняка, чувствовать боль?... Не просто так, как в этих же глупых фильмах, а по-настоящему? Майкл задумался, жалея, что так запросто задал самому себе этот вопрос. Потому что картинка с ночной смены возникла в тот миг в голове сама собой: как же медленно отец передвигался по офису, по коридору, и, казалось бы, с трудом совершал даже самые простые движения. Как изнутри костюма вновь и вновь слышался хриплый усталый вздох, как из-под маски на Афтона смотрели до жути знакомые глаза, покрытые мутным бельмом роботизированных зрачков. Майкл помнит это настолько хорошо, что нет нужды вновь напрягать уже и так уставший мозг. И, получается, он вновь не ошибается в своей правоте. Всё так и есть, и никак иначе. Но Майкл понимал где-то на подсознании, что лучше бы он, действительно, ошибался: так, хотя бы, не было бы страшно думать обо всём дальше, и придумывать самому себе новые вопросы. Не страшно было бы идти на следующую ночь, только от одного знания о том, что аниматроником из хоррор-аттракциона является твой собственный отец. Отец, признанный пропавшим без вести много лет назад! Только вот, который ещё что-то скрывает, глупо притворяясь, совсем как раньше. Всё также глупо и странно, словно играя в том же театре дяди Генри глупую роль зайчика, или медведя. Хотя, сейчас он, действительно, вновь играл. Только немного по-другому, а не как раньше: это уже был не безобидный маскот, а пугающий оживший труп в костюме. По-другому охарактеризовать его язык теперь не поворачивался. Да и нарекать его Спрингтрапом тоже, как тот сам себя назвал - это было странно, и по-своему жутко. Да, это очень было странно…. И ещё более непонятней было то, что же тогда произошло, что папа ожил, вместо того, чтобы умереть? Что именно, какая сила двигает им изнутри, заставляя его сердце биться, а телу чувствовать боль? Майк даже и не попытался в тот миг представить, какую он испытывает её от всех железяк: стало неимоверно страшно, отчего сердце подскочило к горлу. Теперь, получается, что если же и придётся идти на эту смену, то только чтобы разведать всё от кролика самостоятельно. Разведать теперь именно эти вопросы, ответы на которые он наверняка должен знать. Если нет, то почему он так притворялся? Почему он говорил, что Майку не следует ничего узнавать самому? Много знает папа даже сейчас – раз он пришёл сюда работать, значит должен знать всё, что ему нужно. Ведь, не существует правды, которую не стоит пытаться понять. И раз это так, то придётся нарушить тот самый отцовский наказ – он разузнает всё самостоятельно. Самостоятельно, не прибегая ни к чьей помощи. Даже к новоиспечённым друзьям из мотеля в Харрикейне. Даже к Нику. Что, ведь, там говорят на этот счёт? «Если хочешь сделать хорошо – делай это сам», так ведь? Майкл почувствовал, что невольно усмехнулся: видимо, составитель этой фразочки ещё никогда не попадал в такую ситуацию. Что и говорить, а уверенность, что всё пройдёт гладко исчезала с каждой секундой всё быстрее и быстрее. Даже очень. А значит, пора действовать, пока пыл не угас в его груди полностью, и он ещё способен трезво оценить ситуацию. Майкл быстро завёл мотор, поспешно выруливая на дорогу. Время уже давно начинало поджимать.