Здравствуй, отец

Отец вернулся в тот вечер довольно поздно. Как-то само собой за время его отсутствия за окном их домика сгустились тёмные сумерки, и в неосвещённую гостиную постепенно стал прокрадываться бледный свет фонарей у дороги, да и то, очень и очень слабо. Впрочем, Майк этого в тот вечер и не заметил, предпочитая проводить свои затянувшиеся часы бодрствования за столом на кухне. Да, не лучшая, может быть, идея была поджидать задержавшегося «противника» так близко к коридору; можно было проводить жалкие минуты где-нибудь в другом месте, по типу той же гостиной, или же собственной комнаты, чтобы не попасться в последний момент. Но в этот раз Майкл не особо думал об этом, постепенно погружаясь в сонную апатию. Здесь, под тусклой лампочкой люстры, можно было невидящим взглядом уставиться на голубую кафельную стену, и пробыть в таком положении следующие несколько часов, стараясь ни о чем не думать. Просто стараясь вновь окунуться туда, где нет места лихорадочно бьющемуся сердцу, каким-то переживаниям, и уж, тем более, воспоминаниям и нерешённым вопросам. Здесь даже стараться на этот счёт не нужно было. Всё происходило само собой, стоило только успокоиться, хоть это и было не так-то просто в последнее время. Но у Майкла это получалось в тот вечер прекрасно – подло прокравшийся в его мозг сон стал окутывать его, и на смену маленькой кухне, как и каждый раз, пришёл один и тот же бесцветный сон, так приевшийся ему за все эти ночи. Он не помнил, что именно видел перед своими глазами, какие именно силуэты становились главными героями в такие минуты. Не запоминал он и того, хорошие они были, или нет. Он просто опускался постепенно в липкую дремоту, и не мог из неё вырваться некоторое время, как и из любого подобия сна. Только вот, в отличие от настоящего он был более чутким. И уж намного спокойней, чем те, что он видел потом, когда вырос. Здесь нельзя было поспорить. И если в прошлые разы Майк сам как-то мог очнуться в такие минуты забытья, то в этот раз нарушителем спокойствия стал никто иной, как отец. Тот, кто в тот вечер вернулся довольно поздно, противореча каким-либо законам насчёт того, что всему есть предел, особенно в ночных похождениях. Разве не он несколько дней назад отчитывал Майка за то, что тот вернулся позже назначенного времени? Похоже, он тогда ещё всё пытался затронуть и так уже утихнувшую для паренька тему воспитания, которая, и здесь, с треском провалилась. Просто потому что это казалось Афтону-младшему уже странным, и какие-либо папины попытки казались ему ничтожными и непонятными, и из-за этого он не пытался в них и вникнуть. Ведь какой в этом толк, если это пустая трата времени, только чтобы попытаться создать иллюзию того, что всё в порядке? Майк и так отлично понимал, что никакого. Никакого, совсем как сейчас. На фоне произошедшего это было по-своему глупо и странно. Конечно, до того момента, пока папа не начинал кричать и отчитывать его за каждую мелочь, подвернувшуюся на его пути, казалось, по вине того же сына. А это было не таким уж и редким явлением после ухода мамы. Хлопок двери, казалось, сотряс в тот момент их опустевший домик. Именно из-за него мальчик тогда и очнулся, резко подняв голову над клеёнкой стола, стараясь сдержать равновесие. - Майк, ты дома? Голос отца прозвучал из тёмного коридора приглушённо и хрипловато, но парнишка даже и не заметил, только горько усмехнувшись на эти слова. И почему только папа задаёт в эту секунду такой глупый вопрос, когда и так понятно, что его дорогой сынок на месте по его же приказу? Это казалось на фоне всего произошедшего, опять же, каплей в море и ещё большим намёком на понимание того, что Афтон-старший вновь хочет воссоздать какое-то подобие мирной жизни. Только вот, смысла вновь не было никакого. Но, раз тот по-другому не может сейчас, да и вообще решил установить над Майком чересчур тщательный контроль, то придётся как-то попробовать «подыграть», совсем как в том же глупом театре дяди Генри. Майку совсем не хотелось, чтобы папа вновь попытался что-то у него выведать, да и просто попытаться установить с ним тесный контакт. Только поэтому он и не молчит, стараясь побороть в себе безмолвное раздражение. - Да, здесь я, здесь, пап. – паренёк быстро встал из-за стола, стараясь подавить шумный зевок, дабы окончательно не попасться. Ещё чего не хватало, чтобы отец его как миленького спать отправил прямо сейчас, совсем как малыша какого-то. Уж что-что, а этого Афтон точно не мог стерпеть. Но, казалось, папа и не пытался в тот вечер как-то воссоздать дальше и так уже ушедшую мирную атмосферу их дома – его запал кончился довольно быстро, и какие-либо приевшиеся слова остались несказанными. Впрочем, паренёк этого и не заметил, стараясь сам не сказать что-нибудь колкое, если старший всё-таки решится что-либо вспомнить – он невольно молился, чтобы этого не произошло. Уж очень не хотелось. Медленно переступая ногами высокий мужчина вышел на свет из тёмного коридора, так и не увидев Майка должным образом. Паренёк посторонился, стараясь как можно быстрее прокрасться к выходу из кухни, чуть ли не на цыпочках проскакивая по деревянному полу. Он не всматривался в это знакомое осунувшееся лицо под тёмными волосами, прилипшими ко лбу от начавшегося на улице дождя, но где-то отдалённо чувствовал наравне с ровным дыханием и взгляд серо-голубых глаз, скрытой за поволокой тумана. Впрочем, такой взгляд у него был теперь всегда, поэтому, Майкл только вздохнул, не пытаясь до сих пор как-то контактировать с главой семейства. Лучше уж сразу ретироваться, пока тот ничего не решился спросить у него в очередной раз из череды глупых вопросов. Но и тут его поджидала своего рода подстава. Он услышал, как папа медленно переставляет на плите чайник, наливает и так уже остывший чай в кружку, медленно открывает и дверцу холодильника, после чего, казалось бы, невзначай задаёт этот, казалось бы, обыденный со стороны родителя вопрос. Но никак не для самого сынка. Он-то это знал прекрасно: - Как дела в школе, Майки? Афтон-младший почувствовал, как же сильно подскочило к горлу сердце от проснувшегося раздражения. Вот так и пытайся уйти, вот точно. Ничего не получается, как и всегда. Ну не будет же он так просто ему всё рассказывать, да и вообще пытаться вспомнить до мелочей. Особенно конечно косо смотрящих на него одноклассников, которые старательно продумывали в своих головах изощрённые словечки на тему его «изощрённого» поступка и исчезнувшего братика…. Ему ли не знать, как отцу, что сейчас творится! Кажется, будто бы он специально пытается надавить на сына ещё больше – другие мысли и не проскакивают. Майк пытается ответить сдержанно, хоть это и не так просто. Ведь он отлично понимает, что папа притворяется, стараясь разговаривать с сыном, словно с маленьким непонимающим ребёнком. Но он уже не маленький, и отлично понимает всю бедственность их положения. Это просто, как дважды два, и здесь даже не нужно размышлять. И Майкл это соображает. - Прекрати так делать, пап. – он резко отворачивается, и тут же пытается убежать. Но не может. Отцовский голос, кажется, заколдовывает его, заставляя неуправляемым ногам остановиться, и перестать бежать. Майкла на какой-то миг колит иголочка страха, но он старается и этого не замечать. Особенно когда чувствует спиной папин напряжённый взгляд… - «Так», это как, Майки? В стенах кухни на какой-то миг отражается тихий звон ложки о стеклянную кружку с чаем. От этой отцовской невозмутимости становилось только страшней, но паренёк и не попытался испугаться. Майкл слышит, как тот медленно садится за стол, закидывая ногу на ногу. Понимает это где-то на подсознании, неощутимо, но не ошибается – слишком обыденное действие. На короткий миг наступает пауза, от которой только ещё больше становится холодно спине, и начинают бегать мурашки, но тут же нарушается. - Что ты имеешь в виду, такое, что я должен прекратить делать, Майк, а? Не поведаешь? – папин голос срывается на хрип, и потому слышно, как тот делает глоток чаю. Именно в тот миг паренёк и не выдерживает: отцовское спокойствие начинает его раздражать. Пускай и напускное, державшееся из последних сил, но начинает. Он же отлично знает, что такой тон не предвещает ничего хорошего…. Совсем не хотелось слышать, как это хрипловатый усталый голос перерастает постепенно в крик. - А ты не притворяйся, пап, что всё хорошо, вот что. Слова срываются с языка сами собой, но Афтон и не замечает. Он и так уже играет с огнём, ему терять в этом плане нечего. Не его проблема, что папа начал этот разговор, да и вообще решился так запросто «поиграть» с ним в добренькие отношения. Ну не хочется ему так запросто с ним общаться после его криков и слов несколько дней назад. Ведь не значит ли это, что он вполне может сорваться на него вновь? Пусть уж лучше отпустит, и дело на том закончится. Пусть просто замолчит, и даст ему уйти. Но было и так понятно, что это пока не произойдёт. Не стоило и гадать. Может, только надеяться, да и то, без особой веры. Майкл отлично помнит, как тогда за его спиной тяжело вздохнул отец – хрипло и протяжно, сквозь зубы. Слышно было и то, как он поворачивается к сыну, ставит на стол кружку с чаем, звеня серебристой ложкой, шуршит тёмно-фиолетовой осенней курткой. Как ни странно, папа её почему-то всегда нарекал именно фиолетовой, хоть и сходство здесь было не особое – оттенок бордового, особенно в сумерках, создавал какую-то странную помесь цветов, и поэтому догадаться о настоящем было довольно сложно. Впрочем, никто и не пытался – куртка с какого-то установленного давно правила была наречена именно фиолетовой, и никто не пытался противиться этому решению. Да, мальчик отлично помнит, что он тогда ещё не снял её, словно бы, и, не замечая каких-то неудобств, да и попросту не вспоминая об этом. Это было в какой-то мере странным по отношению к отцу и его правилам в доме. До коле неизвестным, и уж, тем более, непонятным на данный момент сегодня вечером. Но Майк не успел поразмышлять на этот счёт дольше. Папин голос вновь начал вещать у него за спиной: хрипловато и ужасающе спокойно. Ох, как же мальчику в тот миг захотелось, чтобы он просто разозлился! Сейчас было намного страшнее ждать, чем просто слушать. - Да, Майки…. – отец вновь хрипло вздохнул, вновь начиная шуршать курткой. Паренёк не сомневался, что в тот миг он ещё и наклонился по направлению к сыну, медленно перебирая пальцами по коленам чёрных штанин. На какой-то миг вновь стало очень тихо. - Да, от тебя я другого и не ожидал, сынок. Всё ещё не можешь просто так прекратить об этом думать, да? Даже мои слова тебя нисколечко теперь не колышат, да? Папа вновь тяжело вздохнул, отчего Майк вздрогнул. Очень захотелось в следующий миг повернуться и сказать что-нибудь колкое в лицо, только притупить возникшее чувство вины. Ведь он отлично понимает, что эти слова не имеют никакого смысла перед открывающейся постепенно возможностью вновь накричать на, казалось бы, виновника всех бед. Но Майк этого точно не хочет. - Да потому что нет смысла! – он резко поворачивается к отцу, сам не понимая, как поток слов с жаром вырывается из его груди. Он хочет просто уйти, просто вырваться из-под чрезмерной папиной опеки, и не его тут вина, что именно такой разговор складывается каждый раз. - Я могу постоять за себя сам. Я не малыш, за которого ты можешь держаться и рассказывать всё, будто бы я ничего не знаю! Последние слова застревают в горле мальчика, но он не пытается их воспроизвести дальше. Нет смысла. Особенно, конечно, перед потоком слов, за которые решился, на этот раз, взяться именно отец. Такие странные и непонятные в первый момент слова. В первую минуту возникает небольшая пауза, в которой слышно только то же знакомое тяжёлое дыхание главы семейства, которое неожиданно прерывается коротким смешком. - Эх, Майки, Майки…. Да, папа, казалось, действительно усмехнулся на эти слова. Мальчик сам не мог понять, как только он смог уловить в его голосе эту странную эмоцию, настолько неуместную на данный момент. Может, именно от этой мысли ему сейчас стало жутко, и потому он невольно замолк, понимая, что не может сейчас сказать что-либо в ответ. Как-то уж слишком стал его напрягать папин голос, и все те слова, которые он сказал потом. Отец медленно отхлебнул чаю. - Говоришь, что будто бы всё знаешь и так, да? – папа медленно повернул голову в сторону окна, на какой-то миг, задержавшись взглядом на запотевшем стекле. Майк не мог сказать точно, но ему показалось, что в сумерках тусклой лампы папины глаза прищурились. - Вот и ошибаешься, сына. Я знаю намного больше, чем ты, и особенно о том, что произошло. Уж поверь. Он медленно скользнул взглядом на мальчика. Сузившимся, напряженным и уставшим. Оставалось только гадать, как ему удалось содержать в себе на данный момент столько эмоций. Впрочем, никто из них об этом и не думал. Папа глубоко вздохнул, медленно поднявшись из-за стола. Фиолетовая осенняя куртка вновь зашуршала на нём. Высохшие тёмные волосы, прилипшие ко лбу, тускло освещала лампочка под потолком. - Уж поверь, и делай, как знаешь, Майки, и меня пытайся хоть иногда слушаться, ясно? – глаза напряжённо вгляделись в мальчишеское лицо. - И иди, если уж так неймётся сбежать в свою комнату. Афтон-младший резко выдохнул, стараясь сдержаться от нервного долгого мычания сквозь зубы – что и говорить, а такой приговор в плане ожиданий простотой точно не отличался. Если бы он мог, то и не дожидался бы его вообще, но сделать это было нельзя. Потому что он прекрасно понимал, что такое поведение будет самой большой вспышкой на фоне всех его колких слов и попыток сбежать. И папа точно тогда не сдержится отчитать его за бестактность. Хотя, даже здесь, всё пошло не так, как он ожидал. Потому что, только он попытался резко крутануться на носках и убежать в тёмный коридор дома, спастись от дальнейших папиных расспросов, как неожиданно что-то со звоном и шелестом оказалось прямо у него в руках. Он даже сам не мог понять, что именно поймал на сработанной внутри реакции, так и не ушедшей после футбола, а потом сжал в пальцах, чувствуя у себя на щеке не покидающее его прикосновение влажной ткани от столь резкого движения со стороны кухни…. Куртка. Это была фиолетовая папина куртка. Всё ещё влажная, пахнущая осенней улицей и дымом, она покорно и тяжело лежала на руках у Майка, звеня серебристыми пуговичками на левой стороне. Где-то в боковом кармане выпукло и ощутимо, выглядывая из своего незамысловатого убежища, лежал и позолоченный жетон, служебный. Да, даже после ухода из закусочной папа так не решился от него избавиться, храня как какую-то реликвию об ушедших днях, прямо как и все сохранившиеся фотографии с их семьёй. Впрочем, Майк об этом вспомнил только на какую-то секунду – не хотелось о чём-то размышлять. - А это мне зачем? Афтон медленно скользнул глазами по тёмной в сумерках куртке. Здесь её цвет, точно, нельзя было определить. Особенно, конечно, из-за странных чёрных подтёков, которые и дождливыми назвать было сложно…. И почему только Майк почему-то почувствовал, как его сердце заколотилось быстро в горле от этого набюдения?... На кухне послышались папины шаги, но мальчик и не видел, предпочтя в тот миг вглядываться в темноту коридора. - В стирку заложи, напоследок. Дождь сегодня, испачкалась, знаешь? Папин голос прозвучал из кухни глухо, а затем и вовсе замолк, перекрываемый в новых звуках – включения плиты, закипания того же чайника, который, казалось, вообще должен был за это время и не попытаться остыть. Впрочем, на этот счёт Майк не попытался и думать – уж очень захотелось просто сбежать, и всё. И, что скрывать, именно это он и сделал, слепо убежав куда-то во тьму коридора. Даже уже папин наказ его не сильно разозлил. Главное, он теперь свободен. А потом, конечным воспоминанием из этого вечера становится то, что Майк потом предпочёл забыть, глупо говоря себе, что это всё совершенно неправда, и беспокоиться не стоит совсем. Поэтому, не стоило даже и думать, что он так просто забыл это, посчитав это обычной грязью, как утверждал отец. Ведь грязь не может оставлять так просто на пальцах бурые, красные опечатки будто от свежей крови…. Ведь именно на следующий день весь городок Харрикейн знал, что маленькая девочка Шарлотта Эмили, сама дочь лучшего друга папы, была убита этой ночью от руки неизвестного. И только сейчас, спустя ненавистный тридцаток лет, когда столько всего было переделано и увидено, Майк отлично знал, что этим неизвестным является его отец. Мгновенно, вместе с этим воспоминанием разрешилась и загадка того самого рокового вечера – никакой не дождь, и не развезённая в бурую грязь, дорога у дома оставили у папы вещественные доказательства содеянного. Только вот, никто, даже Майк, не думал о том, что всё произошло на самом деле именно так. Ведь никак не мог он предположить, что всё произошло именно от рук его собственного отца. Даже сейчас это нельзя было понять и осознать так просто, но Майк ожесточённо напоминал это себе уже целый день, каждый раз пытаясь вновь и вновь обогнуть комнату со Спрингтрапом в аттракционе, всё выполняя какую-то непыльную работу. - Так значит, все догадки и подсказки всё это время были у меня прямо перед носом, а я даже и не попытался их понять?! Афтон не удивился в тот миг тому, что так просто прокричал в пустоту эти слова. Терять ему всё равно было нечего, потому и размышлять на этот счёт можно было сколь угодно. Всё равно, в эту минуту он один, и в его распоряжении целый коридор аттракциона, который, по словам заскучавшего на работе Хангерсона, должен быть к открытию уже обвешен всякими детскими рисунками и допотопными плакатами, перешитыми и склеенными в нескольких местах для атмосферы. Впрочем, этой старины, всё равно, тут и так хватало, особенно смотря на пожелтевшую газетную бумагу, у которой на уголках были пылевые пятна, изрядно окрасившие в бурый цвет золотых кроликов, медвежат, да и неумело выведенные карандашами детские рисунки заодно. Майк, прищурено окинул взглядом кафельные зелёные стены аттракциона, с хмыканьем попытавшись отыскать в недрах своей куртки выданную Ником небольшую пластиковую катушку скотча. Выполнить работу всё равно нужно, даже если всякие мысли переполняют твою голову до отказа. Впрочем, этому Афтон нисколько не сопротивлялся, предпочитая на данный момент высказывать все мысли вслух, пока он находится один. - Я всё, получается, знал до мелочей, папа даже не скрывал, а я и не пытался это понять! Майк ожесточённо, с треском оторвал длинную тонкую полоску скотча, пытаясь выхватить из подмышки плакат. Конечно, столь непростой трюк возможно проделать, если руки обе свободны, и можно хоть немного попридержать падающие листочки, а не в таком именно положении, но Афтону было, как-то, всё равно - газетные плакаты, свернутые в тонкие трубочки и перетянутые резинкой, с шелестом упали к ногам Майка. - Прекрасно! – мужчина только на миг бросил беглый взгляд на разлетевшиеся на чёрно-белой плитке рисунки, продолжая ожесточённо приклеивать первый попавшийся плакат, раздражённо бросив в сторону, словно бы выплёвывая, подворачивающиеся ему словечки на языке. Понять, кому именно он говорил их сейчас – то-ли плакатам, то-ли отцу, то-ли себе из прошлого – было неясно даже ему самому. Впрочем, он и не пытался даже и понять. Афтон быстро окинул разбросанные трубочки плакатов и пожелтевшие листики рисунков. –Что, может, ещё какую-нибудь штуку вытворите, а?! Майк быстро поднял с пола, лежащий белой сторонкой вверх, маленький листик, вытягивая из кармана катушку скотча. Ругаться дальше, всё равно, больше не было смысла, хоть и очень хотелось. Конечно, было хорошей идеей сослаться бы, если что, на несдержанный поток слов из-за всей этой кутерьмы с плакатами, но и здесь, был своего рода подвох. Насколько он помнил, люди в здравом уме могут как-то это тихо всё в себе держать и на показ не выставлять, как некоторые вышеперечисленные, уж больно, известные Майку до мелочей люди. Особенно он сам, что скрывать. Но сейчас ему просто нечего было терять, и всё тут, как и много лет назад. Потому он и не боится сейчас высказывать всё в полной мере. Особенно, конечно, тогда, когда он понимает, что за маленький листочек он держит у себя в руках. Его грубые ладони держали неумелый, в некоторых местах корявый и потёртый от времени, но такой яркий из-за карандашей и фломастеров, редкой штуки в то время, рисуночек. Небольшой, маленький детский рисуночек уже давно известного ему существа, который ему всегда казался уж больно пугающим и непонятным, даже если главный создатель пытался сделать его похожим, чем-то, на весёлого и игривого клоуна гримом на белой пластиковой маске. На детском рисунке, словно какой-то маленький сигнал Майку, совсем как какое-то время назад, сегодня же утром, была изображена Марионетка. Впрочем, может, именно из-за воспоминания этой странной и жуткой встречи после ночной смены, Афтон в тот миг и не сдержался, чувствуя, как сильно ему ударило набатом по вискам только одна мысль о том, кого он увидел. Наверно, именно поэтому он и не сдерживается: - А ты, Шарли, может, и помочь бы мне могла хоть немного разобраться! Майк, рассерженный от новой волны, ударившей ему в мозг, быстро начал приклеивать листочек, стараясь с ним покончить как можно быстрее. Его руки, в тот миг, на его удивление, сами собой задрожали, и Афтон, сам не понимая, только ожесточённей и быстрей попытался сделать хоть что-то, чтобы закончить эту дурацкую работу, и просто сбежать отсюда. Потому что он почувствовал, что невольно начинает злиться в тот миг не только на отца, но и на маленькую девочку, так быстро ушедшую из жизни, но так и оставшейся здесь, между железными корпусами роботов и пластиковой обшивкой…. Так было глупо и странно обвинять сейчас у себя в голове кого-то за то, что тот не оказал помощи, или же не попытался что-либо сделать. Но заспанный, уставший мозг Майкла подаёт тревожные сигналы только на раз, и не пытается его как-то остановить. Может, именно поэтому в тот миг Афтон и шепчет, перерастая постепенно в громкости, будто бы стараясь быть услышанным ею. Тем, кто теперь здесь, заточённый вместе с его отцом, и так просивший Майка о чём-то таком, что он не мог сообразить от накатившего ужаса, сработавшем для него колючим комком в горле. Он не может сдержаться, безумно и слепо таращась по сторонам, в поисках знакомого силуэта Марионетки. Или же, может быть, даже, знакомого силуэта маленькой девочки с каштановыми пышными волосами и круглыми карими глазками, которые он больше не увидит…. Майкл слепо шепчет себе под нос, стараясь, словно безумец, увидеть её ещё раз. - Почему же, почему ты даже не попыталась мне дать хоть какие-то догадки, хотя бы, сейчас? Что мне теперь делать, Шарли, что? Как мне быть?! Афтон оборачивается на какой-то миг, будто бы боясь быть услышанным, и уж только потом не сдерживается в своей словоохотливости, чувствуя, как сильно в тот миг ударилось сердце о грудную клетку от его выкрика. Так странно и так непонятно было ему сейчас себя так вести, но по-другому он просто не может. Его непослушный язык управляется напуганным разумом, из-за чего становится только страшней. - Помоги,… - последние слова Афтона срываются от шёпота чуть ли не на крик, словно в безумии. - Помоги мне, Шарлотта, пожалуйста! Подскажи!... Эхо гулко прокатывается по коридору, отражаясь у мужчины в ушах, заставляя сердце биться чаще. Даже сейчас ему не было понятно, что только что произошло – на какой-то короткий миг стало просто вновь очень страшно. Но только на миг. Все его мысли сбиваются в голове в кучу, не пытаясь и собраться в трезвые мысли, когда он, неожиданно для самого себя, слышит сзади, где-то за спиной, знакомый голос. Хриплый, искажённый тембр, а вместе с ним и ненавистные в тот миг, с самой ночной смены, тяжёлые шаги о каменную плитку железными ступнями. Вот уж, точно, сюрприз ближе к ночи, ничего не скажешь…. - Майк, прекрати. Афтон замирает, не в силах сказать что-либо ещё, весь превращаясь в одно мгновенье в слух. Но его непослушный рот, всё равно, выдавливает ответ, хоть и говорить всё равно трудно, особенно от небольшой иголочки страха, что кольнула его в тот миг в самое сердце. Впрочем, не ему ли, не в первой, разговаривать с отцом после неожиданных и пугающих начал со стороны поломанного кролика? Может, только поэтому, Афтон и сохраняет напускное хладнокровие. - Что ты имеешь в виду, пап? Майк скрещивает руки на груди, тихо поворачивая голову назад, медленно переставляя ноги по каменной плитке. Что-то, даже сейчас, на той же дневной смене, заставляла его быть тихим и осторожным, и ни в коем случае не пытаться казаться напуганным перед Спрингтрапом. Впрочем, папа этого в тот миг и не сильно заметил, скучающе смотря на сына белыми роботизированными зрачками глаз из-под маски. Оставалось только гадать, как он вообще объявился так близко от Майка, когда народу по аттракциону кутерьма ходит. Вот уж точно – в родной сфере, ничего не скажешь. Да, действительно, это папе никак не мешало. Громкий, раскатистый хриплый голос отражается в стенах аттракциона. - Что? А то, Майки, и имею в виду. Спрингтрап прищурено взглянул на сына, со скрежетом повернув голову в коридор. - То, что не дело тебе Шарлотту прямо так звать, как ты сейчас. Она к тебе не выйдет. - Это почему это ещё? – Майк резко оборачивается к отцу, быстро сжимая ладони в кулаки. Почему только сейчас у него сработал столь беспомощный способ самообороны – было загадкой. Наверно, это было только для внутреннего спокойствия, чтоб хоть немного упорядочить мысли перед следующей словесной перепалкой, которая вновь могла сейчас начаться прямо перед ним. Впрочем, что-либо сказать в тот миг он так и не смог. Потому что папин ответ заставляет его на какой-то миг замолкнуть, и в непонятном страхе вглядеться вновь в этот безразличный, стеклянный взгляд из-под маски аниматроника…. - Шарлотта не любит разговаривать с убийцами, Майки.