Делить свободу

      Паша не показывался уже несколько дней. Костенко, в общем и целом, особо не придавал этому значения — он был с головой поглощен делами и старался вернуть все на круги своя: целыми днями просиживал в кабинете, порой даже брал работу на дом, все так же бегло заскакивал на быстрые перекусы в кафе, изредка гулял, а по вечерам сидел дома, готовил, иногда читал, смотрел телевизор и пытался убедить себя в том, что все нормально. Что все так и должно быть — размеренно, рутинно; что порядок отрицает перемены, и этого правила стоит придерживаться. Но на самом деле Сергей понимал — он просто-напросто обманывает себя, причём весьма безуспешно. Почувствовав вкус чего-то нового, запретного хоть раз, вернуться назад и сделать вид, что ничего не произошло, и ничего не изменило тебя в корне, невозможно. Просто, на мужчину наседали вбитые во всех возрастах различные стандарты — чем старше, тем прочнее и строже, — они были истиной, эталоном того, как должно быть, а теперь сыпались на глазах. Сергею просто нужно было время.       На самом деле все его заминания мыслей о юноше тоже были некой ложью — не было ни дня, когда бы он не вспоминал о Пашке, не думал бы, как он там, где сейчас, в порядке ли, не вляпался ли в какие-нибудь неприятности.       Зато внимание мужчины ни с того ни с сего яростно начал стараться перетянуть на себя Касьянов. Хотя нет, скорее, «внимание» неправильное слово. Григорий будто бы пытался затесаться в общество коллеги — то и дело заводил разговоры, стремился лишний раз вытянуть его из дома, хотя такого раньше за ним не наблюдалось, да и выглядело это весьма жалко. И потом, в этом всем не было ни капли искренности, скорее казалось, будто Касьянов неожиданно вспомнил, что является так называемым «товарищем» Костенко, и теперь старался поддерживать отношения, которые складываются между друзьями и предполагают такого рода взаимодействие. Вот только это все выходило так пусто и наиграно, что невооружённым глазом было заметно — даже для самого мужчины это в тягость, и он не видит в этом никакого смысла. Сергей это прекрасно замечал, но ещё лучше знал, что у этого человека ничего не делается просто так, у всего есть своя цель, и он от неё не отступит. Правда, какая, Костенко пока не знал, но почему-то не сомневался, что это связано и с Пашей, и с тем, что тогда в импровизированной «поучительной нотации» доносил ему Григорий.       Сергей устало ввалился в квартиру. Громко тикающие настенные часы оповещали о том, что уже десятый час вечера. Мужчина вздохнул. Он давно так поздно домой не возвращался — много выездов за день отдыхать не давали. Костенко закрыл дверь, бросая ключи на полку в коридоре, скинул с себя ботинки и пиджак, ослабляя узел галстука на шее. Тряхнув головой, поправляя чуть растрепавшиеся рыжие волосы, он зашагал по квартире. Несмотря на то, что день был не из лёгких, спать отчего-то вовсе не хотелось, зато хотелось есть. Вот только чтобы что-то съесть, нужно сначала что-то приготовить. Сергей направился на кухню, попутно размышляя, чем же насытить себя сегодняшним вечером. Включив свет и первым делом задвинув шторы — конечно, никому нет дела до того, что творится в его квартире, да и окна высоко, но привычка — вторая натура, поэтому мужчина всегда зашторивал окна, включая свет в помещении — он из перебранных вариантов ужина сделал свой выбор в пользу какой-нибудь простецкой каши. Костенко порылся в одном из навесных шкафов, выудил оттуда небольшую кастрюлю и, опустив её в раковину, чтобы набралась вода, неспешно стал расстегивать пуговицы на рубашке — как-никак щеголять в такой одежде дома было совсем не комильфо.       Спокойную тишину, нарушаемую только негромким журчанием воды, неожиданно разрезал звонок в дверь. Сергей выключил кран и направился в прихожую, пытаясь догадаться, кого черт принёс на ночь глядя. Впрочем, отчасти он знал, какой ответ его ожидает. Мужчина открыл дверь. В сумраке лестничной клетки, где почему-то не горела подъездная лампочка, замаячило знакомое худощавое лицо с большими внимательными глазами. Оно за эти дни совсем не изменилось, если не брать в счет алеющую на левой скуле ссадину, плавно, даже как-то художественно, переходящую в небольшой синяк.       Костенко с интересом поглядел на Пашу, выхватываемого из темноты подъезда лучом света, льющимся из дверного проема, и хотел было что-то сказать, спросить, но тот кивнул головой в сторону, изображая зазывающий жест, и тихо проговорил: — Пойдете на ночной город смотреть?       Мужчина понятия не имел, куда, зачем, да и вообще, весьма невежливо вот так вот ни с чего заявляться поздно вечером и ждать, что за тобой последуют куда бы то ни было. И Костенко, вероятно, высказал бы это свое мнение, если бы его изнутри не подогревало любопытство и желание побыть с юношей чуть дольше, чем это возможно.       — Если вы не хотите, я не настаиваю, — начал было Вершинин, пока Сергей мимолетно задумался.       — Почему же? — прервал его тот. — Пошли.       Он ловко обулся, вернул в подобающее состояние полурасстегнутую рубашку, подхватил ключи с полки и, щелкнув выключателем, шагнул на лестничную клетку, захлопывая за собой дверь.       Паша вёл своего спутника за собой и загадочно молчал, а Костенко думал, что ему самому хочется о чем-нибудь заговорить и слушать всякие глупости или интересные, серьёзные вещи, которые выдаст юноша. Или хоть что-то — почему-то сейчас Сергей подумал, что Вершинин казался ему более разговорчивым.       — Ты обязательно должен всегда появляться спонтанно и таинственно себя вести? — поинтересовался Костенко. — Это где-то в твоих личных правилах прописано?       — Да оно само так выходит, — задумчиво отозвался Паша.       — В следующий раз поубавь эпатажа. Ты мог просто позвонить, — посоветовал Сергей.       — У меня нет телефона — да и электричества в том доме, где я живу, чтобы его подключить, — и я не такой богатый, что бы звонить из будок. Тем более, я не знаю номер, — веско возразил юноша, и Костенко подумал, что надо будет на всякий случай дать ему номер домашнего телефона, хотя вряд ли он понадобится Вершинину.       — Что на щеке? — спросил, немного погодя, мужчина, когда они шли по пустой улице, спасающейся от мрака лишь в свете жёлтых фонарей. Воздух и земля уже остывали, а потому холодало, и Костенко пожалел, что не захватил с собой хотя бы пиджак. Зато он порадовался за Вершинина, который сейчас был одет в какой-то безразмерный свитер, хоть и связанный так, что в нем намерено было множество дыр, но все равно явно тёплый.       — А что на щеке? — заметно наигранно с наивной улыбкой произнёс Паша, закладывая руки в карманы джинсов и, повернув голову к собеседнику, облизал свои губы.       — Не придуривайся, — отозвался Сергей. — Дрался с кем-то?       — Нет. Зачем же дрался? — покачал головой юноша.       — А откуда тогда такая боевая раскраска?       — Не дрался, — зачем-то повторил Вершинин, поджимая губы, и с каким-то виноватым видом уткнулся взглядом себе под ноги. — Деру давал.       — Влез в очередную неприятность? — поинтересовался Костенко, с некой укоризной глядя на Вершинина, и, не дожидаясь ответа, произнес, — непутевый ты, Пашка. Что ж не ответил?       — А какой смысл? — возразил юноша, и мужчине показалось, что он в разы посерьезнел. — Так же нельзя. Насилие порождает насилие. Если бы никто никому не делал зла, то этого самого зла не было в принципе.       Сергей на это ничего не ответил. Он отнёсся к этому весьма амбивалентно: с одной стороны, в этих словах была довольно здравая логика, но с другой — это звучало отчасти инфантильно, и Костенко понимал, что такого никогда не будет, что мир никогда не избавится от насилия. Потому что люди, на удивление, весьма узкоплановые существа, у которых в руках столько возможностей, и которые никак их не используют, чтобы развиваться. Безусловно, есть те, кто осознают всю беспомощность человечества и даже зачастую агитируют кого-то, и в первую очередь себя, что-то с этим делать, однако их до жалости мало, а другие — слепые, глупые, но не имеющие претензий к жизни, те, кто строят свою предвзятую и несправедливую глухую систему — стараются подогнать этих бунтарей под свои узкие рамки и, не справляясь с этим, раскидывают их по карцерам и плахам. Костенко от таких мыслей стало неуютно, и он решил было про это не думать вообще, но вдруг неожиданно понял, что сам состоит в той системе. И хоть понимает всю гнилую сущность сложившихся порядков, он ничего не делает, закрывая глаза на установленный строй. И эта позиция, пожалуй, самая ужасная из всех вышеперечисленных.       Теперь Сергей почувствовал себя ещё и виноватым и, бросив украдкой взгляд на Пашу, сфокусировал свое внимание на нем. Юноша был таким простым и открытым, душевным. Костенко подумал, что, возможно, Вершинин, такой красивый, разумный и замечательный, ему даже нравится со всей его таинственностью и некой наивностью, чрезмерной доверчивостью. Мужчина считал, разумеется, это свое отношение к Паше каким-то неправильным и несоответствующим, но все-таки себя обмануть сложно, и ему это не удавалось. А потому Сергей вдруг снова чувствовал себя стеснительно влюбленным подростком, и это давно забытое ощущение заставило его будто бы почувствовать себя как-то совершенно по-новому.       Они шли минут пять, не больше. Юноша вдруг свернул к какой-то высотке, распахивая дверь в подъезд.       — Ну, и куда конкретно мы идём? — поинтересовался Костенко с долей скептицизма в голосе.       — На крышу, конечно, — отозвался Вершинин, заходя внутрь вместе со своим спутником.       Сергей хотел было что-то сказать насчёт того, что это небезопасно, да и не очень-то разрешено, к тому же, Паша, который обладал поразительной способностью искать проблемы на одно место, имел возможность свалиться откуда не надо, но, в итоге, мужчина промолчал.       Наверху было холоднее, чем внизу, да и ветер был чуть сильнее. Вершинин, оказавшись снаружи, вскинул руки вверх, потягиваясь и жмурясь. Он шагнул немного ближе к краю, хотя до него все ещё оставалось довольно далеко, и взглянул вдаль.       — Смотрите, как замечательно, — произнёс он, оборачиваясь к Сергею.       — А откуда ты знал, что здесь открыта крыша? — спросил тот, равняясь с юношей.       — Проверял. Если бы я не знал, что здесь открыто, я бы тебя сюда не повёл, — улыбнулся Паша, почему-то переходя на «ты» и опустился, усаживаясь поудобнее. — Честно говоря, я рассчитывал, что я управлюсь пораньше, да и что будет ясно, и можно увидеть последние отголоски заката. — Он вздохнул.       Костенко внимательно поглядел на него, уставившегося в глубину то ли покрытой домами земли, то ли тёмного неба, и сел рядом: — Ничего. Так тоже неплохо.       Вид и вправду был замечательный: город, хоть и небольшой, все равно блестел и переливался вечерним огнями, отсветами, льющимися от окон, фонарей, далёких вывесок, кое-где фар машин. Всё большое утыканное зданиями, деревьями, дорогами пространство сжималось в одно маленькое озеро жизни, которое, казалось, можно уместить на ладони, и город отсюда смотрелся как снежный шар с фигурками внутри, вроде тех, что дарят иногда на новый год. Налетающий лёгкий ветер, хоть и холодный, но мягкий, вкупе с раскинувшимся видом прерывал дыхание и трезвость мыслей, попутно наигрывая приятную и успокаивающую мелодию шелестом листьев ближайших деревьев. Даже небо, которое должно было быть ясным и звёздным, а сейчас оказалось наволоченным тёмными, синеватыми тучами, не портило зрелища, а добавляло особый колорит.       На душе сразу стало как-то спокойно и хорошо. Даже какое-то забытое чувство где-то в глубине неожиданно пробудилось и запросило уюта и нежности. Сергей мельком глянул на юношу и тут же, неожиданно даже для самого себя, закинул руку на его дальнее плечо, приобнимая и чуть склоняя к себе, как бы намекая, спрашивая, ожидая, не будет ли тот противиться. Но Паша с неким уловимым удовольствием послушно припал к его боку, тычась носом в чужое предплечье.       — И что ты планируешь делать дальше? — негромко спросил Сергей после недолгого молчания.       — В каком плане? — уточнил юноша.       — Ну, ты же не вечно будешь так мотыляться, — начал мужчина. — Не думал продолжать обучение или что-то в этом роде?       Вершинин пожал плечами: — Не знаю. Возможно, я бы хотел стать кинорежиссером. Мне нравится кино. Впрочем, пока у меня есть немного времени над этим подумать — еще год в школе…       — Серьезно? — обернулся к нему Костенко. — Я был уверен, что ты окончил ее этой весной.       Паша поглядел на него и кротко улыбнулся: — Не-а, остался последний год, а потом, — он помолчал, — не знаю точно, что потом.       — А почему именно режиссер? — немного погодя спросил мужчина. — Только интерес в кино и больше ничего? Разве не думал стать инженером или, например, врачом? Многие считают, что подобные профессии приносят больше помощи обществу, а потому выше ценятся.       Юноша посмотрел на своего собеседника так, будто тот сказал самую большую в мире глупость.       — А разве режиссеры так уж и бесполезны? — будто бы с иронией спросил он. — Во-первых, мне самому просто нравится, я нахожу это занятие довольно интересным и не вижу в этом ничего плохого. Через кино можно передавать свои идеи, свое понимание чего-либо, и это может помочь кому-нибудь, кто запутался найти свою позицию или расширить кругозор в плане понимания того, что существует и такая точка зрения, и с ней нужно считаться. А во-вторых, — продолжал юноша, взглядом возвращаясь к созерцанию пейзажа, — режиссеры снимают фильмы, которые в свою очередь могут, например, поддерживать моральный дух людей, как, допустим, в военное время, или же дарить им новые идеи, вдохновлять что-то делать, может, даже становиться теми самыми врачами и инженерами, приносящими пользу обществу.       Костенко задумался. Он, в принципе, ничего не имел против различных родов деятельности, но Паша имел такую любопытную способность все растолковывать так, как мужчина сам никогда бы не подумал, и это казалось очень замечательным явлением — благодаря этому, Сергей чувствовал, как познает кусочек того, что раньше виделось недостижимым.       Они немного посидели молча. Мужчина поглаживал Вершинина от плеча до локтя, думая о разном, хотя, в основном, его мысли были о юноше, который все время казался таким открытым, однако с каждым часом знакомства, с каждым разговором вроде бы немного открывался, но вместе с этим становился и в разы более непознанным и загадочным — никогда нельзя было понять, что творится в его голове. А Паша просто сидел, привалившись к Сергею, и отдыхал, наслаждаясь царящей атмосферой какого-то неуловимого уюта, который бывает только ночью и возникает между людьми на совсем короткий промежуток времени, но потом еще долго всплывает в воспоминаниях как что-то теплое и прекрасное.       Юноша прикрыл глаза то ли от каких-то приятных ощущений, то ли потому что устал. Костенко, склонившись, осторожно поцеловал его в висок, а Паша глупо, но, удовлетворенно улыбнувшись, застенчиво и будто бы слегка сонно ткнулся носом в предплечье мужчины снова. Сергей почему-то вспомнил, как кто-то из Пашиных друзей, кажется, его звали Леша — у мужчины была хорошая память почти на все, но не на имена — во время диалога, когда Костенко первый и единственный раз был в их коммуне, в каком-то контексте жаловался на то, что Вершинин донельзя любит засиживаться допоздна и при этом вскакивает совсем рано, а потому совсем не высыпается. Сергей вдруг посочувствовал юноше, подумав о том, насколько тот, наверняка хочет спать.       — Паш, — он потрепал Вершинина за плечо, ловя на себе внимательный взгляд больших глаз. — Пойдем.       — Давай еще посидим, — взмолился тот. — Ну хотя бы немного.       — Успеем еще насидеться в другой раз, — возразил Костенко и вновь чуть более настойчиво повторил, — пошли. Давай поднимайся.       Юноша больше противиться не стал и послушно поднялся, следуя за Сергеем.       — И куда же мы идем? — поинтересовался он у мужчины, когда они спустились на улицу и пошли по обратному маршруту.       — Ко мне, — спокойно отозвался тот.       — К вам домой? — почему-то переспросил Паша. — Зачем?       — У меня переночуешь, — ответил Костенко. — К себе домой, или куда там, ты один так поздно точно не пойдешь.       Сергей, очевидно, рассчитывал на то, что если Вершинин твердо и наотрез откажется, то он никаких претензий к нему иметь не будет и заставлять его не станет. Однако Паша, видимо, не был особо против. Он, кажется, хотел что-то еще сказать, но промолчал и с усилием подавил улыбку. Ему такое внимание явно польстило. Однако свое довольство он старался не выражать и до самой квартиры Сергея шел, ничего не говоря, и вообще вел себя, как застенчивый школьник. Во всяком случае, мужчина таким образом отметил для себя его поведение, а потом подумал, что, в принципе, так, пожалуй, и есть на самом деле.       — Заходи. Ну, ты все знаешь, — произнес Костенко, открывая дверь и впуская Пашу внутрь.       Они ввалились в прихожую, неспешно скидывая с себя обувь.       — Есть хочешь? — спросил Сергей, вымыв руки и теперь выходя из ванной.       — Не-а, — протянул юноша, следуя примеру мужчины.       — Не хочешь или стесняешься? — уточнил Костенко, прищуривая глаза.       — Не хочу, — ответил Паша, пытаясь подавить зевок, что вышло весьма плохо.       — Ну, моё дело предложить, — пожал плечами Сергей, который подумал, что стоило бы поесть, однако юношу насильно не накормишь, а он сам перехотел ещё по дороге на крышу. — Давай тогда ложись.       Мужчина направился в комнату, принимаясь за диван, раскладывая его и начиная искать по шкафам второе одеяло и подушку.       — Да я свеж, как огурчик, — гордо вскинул голову Вершинин.       — Да я вижу, какой ты «огурчик», — снисходительно кивнул Костенко. — Держи.       Он вручил Паше спальный комплект и отправил расстилать диван, а сам принялся искать что-то подходящее для сна себе. Имелось все, за исключением матраса, но вместо него мужчина решил использовать найденный им спальный мешок.       — Вы будете в другом месте спать? — заметив это, спросил Вершинин будто бы разочарованно.       — А где, ты думал, я буду спать? — поинтересовался Костенко.       Юноша попытался абстрагироваться от поставленного вопроса, но его прожигали пытливым взглядом, а потому он, сдавшись, совсем тихо, словно понимал, что говорит какую-то глупость, ответил: — Со мной.       Сергей усмехнулся: — Какой самонадеянный. Это уж совсем непристойно получается. И по крышам-то с подростками бегать непотребно, а уж спать, — он покачал головой.       — Но вы же, как вы сказали, бегали, — возразил Паша, заканчивая возиться с постелью и усаживаясь на край.       Тут Костенко не нашёлся, чем возразить, и промолчал. Он постелил себе на полу тут же, потому что больше было негде, а диван он твёрдо решил уступить Вершинину.       — Давай ложись. А то я завтра рано на работу встану, и тебя подниму, не наваляешься, — беззлобно пригрозил Сергей, расстегивая на себе рубашку.       На этот раз юноша не стал ничего возражать и, раздевшись, следуя примеру мужчины, нырнул под одеяло, зарываясь поглубже — хоть и было лето, все равно за свежий вечер через открытые форточки выдуло все тепло, и теперь в квартире было довольно прохладно. Костенко, стянув с себя рубашку с галстуком и брюки, выключил свет в комнате, опускаясь на импровизированную кровать на полу.       — Ты был когда-нибудь у моря? — вдруг тихо спросил Паша после непродолжительного молчания.       — Был, — ответил Сергей, глядя в потолок и думая о том, почему юноша обращается то на «вы», то на «ты», и пришёл к выводу, что тот ещё не до конца освоился и никак не может понять, какой вариант должен быть более соответствующим. — Там хорошо.       — А я никогда не был, — вздохнул Вершинин. — Расскажешь, как там, у моря?       — Не сегодня, — по-доброму, будто бы обнадеживающе ответил Сергей. — В другой раз. Или, — он сам не понял, что сподвигло его это сказать, наверное, излишняя мечтательность, распространившаяся с Паши на него, — может, когда-нибудь мы даже съездим на море. Куда-нибудь в Одессу или в Крым. Говорят, там очень красиво в августе.       — Обещаешь, что съездим? — с трепещущей где-то в голосе надеждой спросил Паша, переворачиваясь на бок и глядя на Костенко.       — Я не могу обещать того, в исполнении чего не уверен, — отозвался Сергей. — Поживём — увидим.       Они замолчали. Вершинин задумчиво глядел на мужчину, а потом, свесив руку с края дивана, зачем-то потянулся ею к Костенко, будто хотел его коснуться. Тот осторожно, точно боясь причинить вред своим касанием, обхватил пальцами его кисть и, поднеся к губам, нежно поцеловал костяшки. Паша шумно выдохнул, утыкаясь носом в подушку и жмурясь, а Сергей готов был поклясться, что даже сквозь плотную пелену тёмных сумерек комнаты видел, как раскраснелись щеки и уши юноши.       — Спи, Паш, — протянул он, отпуская руку Вершинина.       Тот вернул свою конечность в плоскость дивана и послушно улегся, начиная засыпать. На удивление, это не заняло особо много времени, а Костенко только и подумал про себя: «Спать он не хотел, огурчик…», и сам понемногу провалился в сон.