Делить свободу

      Уже стремительно темнело, когда Сергей добрался до знакомой ему поляны. Здесь мало чего поменялось: все те же серенькие палатки, множество людей в цветастых одеждах, казалось, поголовно веселых и довольных жизнью, полыхающие костерки, над некоторыми из которых кто-то что-то держал — видимо, пекли какую-то еду. На противоположном конце местности можно было с трудом различить нескольких человек, очевидно, играющих на неких инструментах, а перед ними живо плескалась небольшая, свободная толпа, плавно и как-то волнообразно извивающаяся — там явно танцевали.       Мужчина, хоть и был здесь уже не впервые, почувствовал себя отчасти неудобно: в прошлый-то раз с ним был Паша, который все здесь знает, а теперь ещё предстояло его найти. Костенко неспешно прошелся напрямик, пытаясь выцепить взглядом из рассредоточенной толпы знакомую светлую макушку, но пока ему это не удавалось. В конечном итоге, он решил приблизиться к «танцплощадке» и бегло посмотреть там. Однако еще по дороге туда его вдруг окликнули, и Сергей, обернувшись, увидел резво размахивающего рукой Алексея и двинулся в его направлении: в конце концов, лучше находиться с более или менее знакомыми людьми, к тому же, у него можно спросить, где Паша. Да и что уж там — Костенко понравилось общество друзей Вершинина, ему было приятно с ними общаться, да и как-то тепло в этой компании к нему отнеслись.       — Здрасте, — выпалил Лёша, когда мужчина подошёл ближе.       Он сидел на каком-то то ли покрывале, то ли ковре, расстеленном прямо на земле — такими штуками была, как и в прошлый раз, усеяна вся поляна. Это было довольно практично, во-первых, не нужно было пачкаться, а во-вторых, не приходилось сидеть на зачастую холодной, особенно вечером, земле. Рядом с юношей примостилась Настя, энергично покачивающаяся в такт музыке.       — Пиво будете? — спросил Лёша, получив ответное приветствие.       — Нет, — отказался Костенко, — я за рулём.       — Да вы садитесь, садитесь, — добавил юноша. — А то чего как не родной.       Мужчина уселся рядом с молодыми людьми и поинтересовался: — А всех остальных вы где потеряли?       — Вон, — указал Алексей на танцующих недалеко людей. — Птички польку танцуют, что называется, на лужайке в ранний час.       Сергей вгляделся в толпу. Там он с трудом различил Гошу, — что, кстати, было весьма удивительно, потому что он показался мужчине таким спокойным, что танцы, казалось, вовсе не его, но юноша был даже довольно гармоничен — рядом, улыбаясь, размахивала долгополой юбкой Анна, и её светлые, почти белые, локоны красивыми стайками разлетались по плечам. Она так легко двигалась, что всей своей наружностью напоминала бабочку, беззаботно порхающую где-нибудь на лужайке. Рядом с ними Костенко увидел Пашу, и на какое-то время забылся, засмотрелся на то, как красиво юноша танцует. В его движениях не было техники или умения, но они были такими живыми, настоящими, свободными, что свивались в какую-то непостижимую грацию, созерцать которую хотелось снова и снова. Льющаяся сквозь людей музыка тоже добавляла этому зрелищу особого шарма и прелести. Сергей различил в ней звуки каких-то струнных инструментов, свирели, чего-то похожего на барабаны, вроде там-тамов, колокольчиков — или, во всяком случае, нечто звенящего — и даже чего-то напоминающее скрипку. Все это сливалось в непостижимые, приятные мелодии, пропитанные какими-то народными мотивами, не теми, что являются атрибутами той или иной культуры, а такими, что, казалось, пришли с самого сотворения мира и хранились только в умах и душах людей.       Сергей, наконец, оторвался от юноши и завязал непринужденный разговор о чем-то простом и отдаленном с Лешей и Настей. Они разговорились о музыке и танцах — темах, непосредственно навеянных атмосферой, а после с подачи девушки коснулись темы путешествий. Мужчина и юноша даже заспорили о том, насколько существенен бюджет в этом деле, но, в конечном итоге, сошлись на том, что может быть по-разному, а каждому человеку свое.       Всё это время Костенко порой поглядывал на Пашу и, немного погодя заметив, что тот оторвался от всех и, отойдя чуть в сторону, уселся там же, очевидно, с намерением недолго отдохнуть и вновь присоединиться, улучил момент и направился к Вершинину.       — Разве тебе не говорили, что эта гадость убивает? — поинтересовался он, присаживаясь рядом и замечая зажатую в зубах юноши ещё не зажженную сигарету, хотя скорее это была самокрутка, что, впрочем, не удивляло мужчину. Уж что-что, а распространение таких вещей среди подобного типа субкультур ему было известно.       — Сергей Александрович?.. — изумленно произнёс Вершинин, перехватывая сигарету и пряча её в кулаке, хотя смысла делать это уже не было. — Я думал, вы ещё не пришли.       — Ай-ай-ай, Павел, — с некой иронией покачал головой Костенко, — как не стыдно? Ещё раз увижу — голову тебе отвинчу.       — Фу, — скуксился Паша, — не называй меня так. Мне не нравится. Так как-то слишком официально. — Тут он немного присмирел, виновато посмотрел на мужчину исподлобья и тихо произнёс, — не надо голову винтить.       — Тогда пойди и выкинь, — отозвался Сергей.       Вершинин вздохнул, но послушно встал и, пройдя до деревянного ящичка, довольно большое обилие которых использовалось здесь в качестве урн, запустил в него сигаретой. Затем вернулся и уселся на место, поправляя растрепанные волосы: с вечером начинало постепенно холодать, да и отчего-то усилился ветер, усердно лохматящий шевелюру юноши.       — Давно куришь? — поинтересовался мужчина, смеряя Пашу взглядом.       — Нет, — честно ответил тот, — с полмесяца-месяц назад начал.       — Продолжишь — я тебя по головке не поглажу, знаешь ли, понял? — чуть серьёзнее пригрозил ему Костенко. Он здраво понимал, что, по сути, курить или не курить — Пашин выбор, а напрочь запретить Сергей ему не может, хотя, пожалуй, хотелось бы, чтоб тот в таком юном возрасте себе здоровье не поганил, но что уж с него взять.       — Понял-понял, не ругайся, — отозвался Вершинин, и вид у него был совсем как у нашкодившего щенка. — Больше не буду, — искренне пообещал он, состроив честную-пречестную мордашку. — Пойдём потанцуем лучше.       — Ну нет, это ты без меня, — отмахнулся Сергей. — Я танцевать особо не умею.       — Я тоже не умею, — возразил Паша.       — Шутишь? — изумился его собеседник. — Я видел, как ты танцуешь. Впечатляюще.       Вершинин в ответ пискнул что-то невнятное, и хотя из-за уже сгустившихся сумерек было не видно, мужчина был уверен, что тот покраснел, как маков цвет.       — Ну пожалуйста, — протянул юноша, облизывая свои губы, — хотя бы одну песню, а дальше как пойдёт.       Сергей несколько секунд поколебался, глядя в просящие Пашкины глаза, и, наконец, произнёс: — Ладно, валяй. Но только одну.       Он вдруг понял, что готов сказать это ещё раз, и ещё, и ещё много-много раз — сколько потребуется — только бы видеть, как радостно сияет юноша, с каким рвением он тянет его в гущу танцев. А дальше все закрутилось так, что мужчина постарался вспомнить, точно ли он не пил алкоголь, и, убедившись в том, что не брал в рот ни капли спиртного, с удовольствием растворился в нахлынувшем приятном, пьянящем чувстве. Стало вдруг так легко и спокойно. Костенко совсем не помнил, что он делает и как двигается, но он точно ни за что не сотрёт из своей памяти этого Пашу — плавно и изящно танцующего перед ним под переливчатую музыку, такого счастливого и святящегося, будто бы горящего всеми эмоциями на свете. Он кружился, грациозно изгибался, буквально сверкал в ярких бликах, отсветов костров. Его одежды вскидывались и развевались, ветер трепал его волосы, юноша кружился без конца, но, несмотря на свою неудержимость и динамику, не сводил глаз с Сергея — глядел, как прикованный и, казалось, любовался. Иногда Паша брал мужчину за руки, то тянул к себе, то сам преданно льнул к нему, такой невообразимо красивый, жаркий, очаровательный едва ли не до потемнения в глазах и дрожи в коленях. Костенко от него тоже не мог отвести взор, потому что Паша был чем-то неземным и при этом самым распрекрасным во всём белом свете. Возникало желание притягивать его ближе и ни за что не отпускать. С ним хотелось не останавливаться и танцевать, танцевать, танцевать до упаду, лишь бы вот так, лишь бы близко, лишь бы ярко и свободно. Лишь бы с ним. Мужчина не знал, сколько это длилось, хотя явно прошла далеко не одна песня, впрочем, он ни капли не пожалел о любой из них.       Наконец, они с юношей оторвались от господствующего кружащегося хаоса и повалились на траву в сторонке, совсем как до танцев. Вечерний холод почти перестал ощущаться, было только какое-то распаляющее изнутри чувство и сбивчивое дыхание.       — Ну вот, а ты не хотел, — как будто бы с укором произнёс Паша, садясь ближе к Сергею. Тот не нашёл, что ответить, и промолчал.       Несколько секунд они провели в тишине, если не считать разнообразных звуков окружающего мира, а потом юноша вдруг с нескрываемым энтузиазмом произнес: — А ты пробовал поцелуй со льдом?       — Что? — переспросил Костенко, не совсем уверенный в том, что услышал.       — Ну, — слегка замялся Вершинин, — это когда берут в рот один кусочек льда на двоих и так целуются.       Мужчина усмехнулся, понимая, что ему не послышалось, и на что намекает Паша, ответив только: — Ну, тащи свой лёд.       Юноше дважды повторять не пришлось: он поспешно поднялся, дойдя до одного из здоровенных белых ящиков, — из которых, как заметил мужчина, кто-либо то и дело доставал какую-нибудь бутылку-две, видимо, они служили в качестве относительно не долгосрочных холодильников, и, судя по тому, что Вершинин выудил оттуда небольшой кубик льда, были заполнены именно им — вернулся обратно, усаживаясь рядом с Сергеем. Он зажал холодный кусочек губами и потянулся было к мужчине, но его резко и, пожалуй, даже властно, притянули к себе, быстрее, чем он осознал, и жадно в него впились. Лёд, быстро тая, скользил изо рта в рот, обжигая своим холодом язык и небо. Ощущение, построенное на контрасте этого мороза с жаром самого поцелуя, было головокружительным. Такое необычное и от этого приятное — его хотелось испытывать ещё и ещё.       Когда кубик окончательно растаял, превратившись в воду, Паша и Костенко, наконец, оторвались друг от друга, чтобы перевести дыхание, а потом вновь припали к чужим губам. Вершинин, чуть приподнявшись над землёй, едва ли не повис на мужчине, и тот опустился на спину, позволяя юноше навалиться сверху. Этой возможностью мальчишка сразу воспользовался, припадая к Костенко, прижимаясь ближе, целуясь жарче, живее, преданнее. Когда им вновь пришлось разорвать поцелуй, Паша, на секунду зависнув над мужчиной, вдруг тихо рассмеялся и припал к нему, будто бы стыдливо уткнувшись носом в его шею.       — Что? — поинтересовался Сергей.       — Там мои друзья смотрят, — смущенно протянул Вершинин.       — И это плохо? — уточнил мужчина.       — Не думаю, — отозвался юноша. — Они не против. Здесь вообще никому нет дела до того, с кем ты целуешься или что-то подобное. Главное, чтобы никто из участников не был против. — Паша неспешно сполз с Костенко и теперь лежал на траве, не отлипая от шеи мужчины. Тут он снова рассмеялся: — Мои друзья, судя по всему, только за. Видел бы ты, как воодушевился Леха, когда я ему про тебя в первый раз рассказывал, ну, в тот день, когда ты меня отпустил. Честно говоря, он даже порывался нас свести, потому что, как ему показалось, я говорил о тебе слишком одухотворенно. Это, кстати, было бы, во-первых, нереально, а во-вторых, ужасно, ведь купидон из него никакущий.       Теперь уже рассмеялся Костенко. Ему даже стало интересно посмотреть на попытки Алексея, это совершенно точно было бы незабываемо. Сергей погладил Пашу по голове, и с несколько секунд они молчали.       — Ещё смотрят? — спросил вдруг мужчина.       — Не знаю, — отозвался юноша, пытаясь приподняться, чтобы взглянуть. — А чт…       Договорить он не успел, потому что его опрокинули на спину и нагло заткнули новым жгучим поцелуем. Костенко целовал его рьяно, горячо, с неумаляемым* желанием. Это было так страстно, но при этом безгранично властно, по-хозяйски, хотя и до умопомрачения нежно, осторожно, как — по мнению юноши — умел только Сергей. Вершинин даже тихо заскулил, и в этих звуках читалась просьба не останавливаться, скорее всего, никогда в жизни. Мужчина, наконец, оторвался от Пашиных губ, с некоторым самодовольством наблюдая, как тот выгнулся навстречу, словно упрашивая дать ему ещё. Костенко замер, вглядываясь в большие, переполненные эмоциями глаза юноши, и не мог им не любоваться.       — Пойдём ко мне, — шумно выдохнул Вершинин. — Пожалуйста. Я хочу, чтобы сейчас кроме нас больше никого не было.       — Хорошо, — согласился мужчина, поднимаясь на ноги и протягивая юноше руку. На самом деле уговаривать его не нужно было: уже после одного только Пашиного «пойдём» он готов был идти с ним куда угодно.

***

      Юноша достал ключ, покоившийся в трещине дверного косяка, и, распахнул дверь, приглашая мужчину войти. Они ввалились внутрь, стягивая обувь на входе.       — Ты не носишь ключ с собой? — спросил Сергей.       — Конечно нет, — отозвался Вершинин, прикрывая за ними дверь. — Я тот ещё шалопай, в две секунды его потеряю. Садись, если хочешь, — указал он на расправленную кровать. — Стульев у меня нет — вернее, есть один, но он сломан — поэтому, как говорится, чем богаты.       Сергей присел на край кровати, с интересом оглядываясь вокруг. Уже была зажжена масляная лампа, и все освещалось её дребезжащим рыжим светом. Помещение было не очень-то большое, и все же места в нем было довольно много. Здесь находилась лишь весьма широкая кровать, письменный стол у окна, явно старая тумба, на которой покоились какие-то книги и горящая сейчас лампа, над кроватью на стене висел цветастый ковёр, а на двух других стенах — по пестрой картине. На полу лежали внушительного вида половики, явно теплые. В дальнем от входа углу грудой лежали какие-то вещи, видимо, всякий хлам, который давно никто не перебирал. Напротив кровати стоял высокий шкаф с потертыми дверцами, а рядом с ним маячил проход в ещё одну комнату, судя по тому, что свет — дотягиваясь, докуда мог — выхватывал из сумерек часть окна — их, к слову, в доме, насколько заметил Костенко, было всего два, и второе блеклым просветом маячило возле входной двери, — стол и сушилку для посуды, это помещение служило кухней, хотя сейчас видно его было далеко не целиком. Ещё у стены напротив входной двери располагалась компактная, но явно практичная печка, которую, пока Костенко изучал комнату, уже успел растопить юноша, потому что вечерний холод успел порядочно пропитать дом.       Мужчина обратил внимание на самого Вершинина, который теперь стоял недалеко от печки, рядом с парой полочек, которые сразу на глаза не попадались, и, не спеша, стягивал сначала украшения с шеи, а затем — фенечки с запястий. Сергей помедлил пару мгновений, а потом, поднявшись, сократил расстояние между ним и Пашей, перехватывая его кисти. В ответ на его вопросительный взгляд Костенко медленно снял одну из фенечек с руки юноши и размашисто, но нежно поцеловал то место, где она была. Вершинин, казалось, вовсе перестал дышать, он только во все глаза смотрел на мужчину, принимающегося таким образом избавлять чужие запястья от браслетов. Когда Сергей закончил, он притянул юношу к себе, осторожно целуя его теперь уже в губы.       — Зачем? — тихо спросил Паша.       — Захотел, и все, — пожал плечами Костенко, обнимая его за талию.       — Это было приятно, — улыбнулся тот, закидывая руки на плечи мужчины, склоняюсь к нему и упираясь в его лоб своим, пытливо глядя в глаза.       — Ты всегда их снимаешь? — полюбопытствовал мужчина.       — Иногда. Когда захочется.       Юноша вновь повис на Сергее, чуть наваливаясь, и тому пришлось отступить на пару шагов к кровати, чтобы не потерять равновесие. Костенко снова опустился на край постели, а Паша тут же ловко оседлал его бедра. Парень потянулся к нему, целуя в губы и шею, и мужчина чётко ощутил одну чужую руку в своих волосах, а другую — крепко сжимающую и натягивающую край футболки.       — Ну-ка погоди, — остановил он Вершинина, догадываясь, к чему тот клонит. — Не рановато ли тебе? Кто-то вообще-то ещё несовершеннолетний.       — Ну мне всего-то полгодика осталось, даже меньше, — протянул тот.       — И эти «полгодика» никто не отменял. У тебя уже с кем-то было? — не отставал Сергей.       — Нет, — честно признался его собеседник, накручивая чужие волосы на палец.       — А ты хоть знаешь, как это происходит, солнце моё? — спросил мужчина уже с некоторой иронией в голосе.       — Только в теории. И только, как между мужчиной и женщиной, — робко пискнул юноша. Он на секунду умолк под чужим тяжёлым взглядом, закусил губу, а затем добавил: — Ну, ладно, не только между мужчиной и женщиной. — Паша неловко поёжился, ему явно было немного неудобно или, по крайней мере, непривычно об этом говорить, впрочем, Сергей его прекрасно понимал — такое уж воспитание нынче: о подобных вещах говорить стыдятся. Наконец, юноша, игриво выводя подушечкой указательного пальца какие-то замысловатые узоры на чужой груди через ткань футболки, добавил совсем тихо: — Я подготовился.       Мужчина почти удивлённо вскинул бровь. Он понятия не имел, откуда Паша мог знать о «подготовке». Хотя, учитывая его слова о поцелуях в коммуне, можно было сделать вывод, что, видимо, подобные правила распространялись не только на невинные ласки. Что ж, просвещение в этом деле, пожалуй, было полезно, по крайней мере сейчас. Кроме того, чисто из интереса подмывало желание спросить, первый ли раз юноше взбрело в голову отдаться в руки Сергею и, соответственно, первый ли раз он готовился, или рассчитывал и ранее, но мужчина от подобных вопросов удержался.       — Ты же знаешь, что это больно? — спросил Костенко, мягко поглаживая Пашу по спине, хотя и сам точно не знал, будет ли больно, только предполагал. — Очень больно, скорее всего.       — Я потерплю, — искренне попытался заверить Вершинин.       — Паш, — Костенко заметно посерьезнел, — я думаю, что не стоит. Тебе и восемнадцати-то нет. Ты такой весь невинный. — Он смазано провел рукой по щеке юноши, и тот трепетно прижался к его ладони, зажмурив глаза. У Сергея внутри что-то дрогнуло оттого, что он вспомнил Вершинина из своего сна. Этот, настоящий, был гораздо милее, приятнее и как-то, пожалуй, роднее, совсем не та бездушная кукла из сна, но сомнений это не рассеивало. — Тебе не нужно иметь таких связей с кем попало. Я чуть ли не в два раза старше тебя. И к тому же, мужчина.       — Ты не кто попало, — обиженным тоном отозвался Вершинин. — Это же обоюдно. Я сам хочу. Если ты не хочешь, то так и скажи — я отстану.       А Сергей бы и рад ему отказать, но его самого откуда-то изнутри распирало невероятное желание прекратить, наконец, этот спор и сделать то, о чем так просит Паша.       — Хорошо, допустим, — со вздохом все-таки сдался он. — Тогда назови мне две главные вещи в сексе.       — Взаимное удовлетворение? — предположил юноша.       — Это не главное.       — Интерес к партнёру?       — Почти.       — Желание?       — И?       Вершинин ещё немного подумал и пожал плечами.       — Доверие, — ответил Сергей. — Паш, ты мне доверяешь?       Тот кивнул: — Да. Да, я тебе доверяю.       — Хорошо. Тогда будь, пожалуйста, послушным мальчиком и делай то, о чем я тебя прошу. Договорились?       Парень снова кивнул, ловя на себе неистощающийся проницательный взгляд Костенко. Тот потянулся вперёд, уже который раз за этот вечер целуя юношу. Вершинин сразу стал ещё податливее, чем обычно в какие-то полуинтимные моменты, будто пластилин — протяни руку, и можешь сделать с ним, что угодно: смять или создать произведение искусства.       Мужчина запустил руку под задранную футболку Паши, и тот, изогнувшись, подавился воздухом.       — Что такое? — спросил Сергей, поднимая глаза на юношу.       — Ничего. Просто у тебя такие холодные руки, — слегка улыбнувшись, ответил Вершинин и тут же сам подался вперёд так, что пальцы Костенко, которыми он постарался сейчас не касаться тела юноши, вновь оказались на разгоряченной Пашиной коже.       Мужчина окончательно стянул с него футболку и, придерживая парня за бока, принялся целовать его шею и грудь, облизывая, прикусывая, задевая чувствительные соски и заставляя табуны мурашек проходиться по коже Вершинина, который откинул голову назад и, прикрыв глаза, тихонько постанывал под чужими властными губами. Сергей мягко спустил юношу с себя и окончательно освободил от одежды. И всё же оба ощущали некую неловкость — и тому, и другому было непривычно, но каждый усердно старался перебороть стеснение.       — Погоди, — остановил мужчина юношу, который намеревался то ли снова усесться к нему на колени, то ли повалиться на кровать. — Есть что-нибудь скользкое, крем, там, какой-нибудь?       — Нет, крема нет, — немного подумав, ответил Паша. — Есть вазелин, я им губы мажу, чтоб не сохли. Подойдёт?       Получив в ответ «тащи», он отправился к шкафу, открывая дверцы и оглядывая полки в поисках средства. Пока парень расхаживал, мужчина успел и полюбоваться им, и подумать о том, что именно делать с Вершининым дальше. Сергей не был экспертом в любовных делах с мужчинами — у него и отношений-то с представителями его же пола никогда не было — однако имелись кое-какие знания, сохранившиеся в его светлой головушке ещё со времен юности, когда они с однокурсником, совсем ещё зелёные, устроили — уже и не вспомнить, в честь чего — попойку и, в конечном итоге, разговаривали о всяком, в жизни происходящем, на кухне подшофе. Костенко не помнил даже, как их разговор завернул в то русло, где тот его однокурсник заговорил об одном своём знакомом, загремевшем за решётку по сто двадцать первой**, и каким образом оттуда речь зашла об интимных связях тех, кто мог быть по ней осуждён. Тогда Сергей испытывал невероятное отвращение, непонимание, неприятие, отторжение, не мог осознать, как люди вообще могут заниматься такими извращениями и не мог понять, почему все еще не прервал этот диалог окончательно, — вероятно, выпитый алкоголь не позволял вернуть разговор в нужное русло, да и вообще блокировал зерно здравого смысла — ведь это даже и в жизни-то нигде не пригодится. И вот теперь он со странными, смешанными ощущениями думал, что бы он без того разговора бы теперь делал. «Как люди вообще могут заниматься такими извращениями?». У Сергея уже не оставалось ни мысли о том, что нечто подобное можно назвать извращением, разве что где-то внутри истошно голосило воспитание прилежного советского комсомольца, но мужчина затолкал его куда поглубже. Ответ на вопрос теперь нашёлся очень просто — по любви.       Паша, наконец, сумев извлечь баночку вазелина из шкафа, прикрыл дверцы и вернулся обратно к мужчине, протягивая ему свою находку. Тот, забрав её у Вершинина, притянул его к себе, снова глубоко целуя и тут же осторожно опрокидывая животом на свои колени. Костенко позволил юноше немного поерзать, чтобы устроиться поудобнее, потом немного сам подкорректировал его позу, и, пока правой рукой извлек из баночки немного мази, распределяя её по пальцам, левой ласково поглаживал Пашу по спине, чутко проходясь по лопаткам, шее и вдоль позвоночника, казалось, уделяя внимание каждому позвонку. Немного погодя, мужчина смазано прошёлся по сжатому кольцу мышц, неспешно вводя один палец. Парень тихо шикнул и шумно засопел.       — Больно? — спросил Сергей.       — Непривычно, — лаконично отозвался Вершинин.       Костенко осторожно вогнал палец во всю длину и понемногу начал двигать внутри юноши, проходясь то обратно, то снова вглубь, надавливая на мягкие, податливые стенки, осторожно растягивая. Паша послушно и терпеливо не дергался, старался не напрягаться, иногда сбивчиво поскуливал и тут же спешил закусить губу, как бы стесняясь. Постепенно он привык, даже начал инициативно подаваться назад, хотя в его положении это было не очень удобно, но юноша, по крайней мере, пытался нетерпеливо подмахивать бёдрами и, немного погодя, принял ещё два пальца.       Мужчина начал входить во вкус: двигая рукой то быстрее, то медленнее, растягивая, иногда чуть сгибая пальцы, поигрывая с Пашей, распаляя его сильнее. Тот был горячий и изнутри, и снаружи — его кожа уже почти пылала, до того юноша распалился возбуждением — и рвано стонал, утыкаясь в свой кулак и покусывая костяшки, стоило мужчине вогнать пальцы глубже или точнее. Сергей свободной рукой погладил его по голове, не очень грубо хватая за волосы и совсем немного натягивая. Вершинин вскинул голову, раскрыв рот и повернувшись лицом к нему, насколько это было возможно. Костенко коротко поглядел на него, а затем опустил руку с волос на губы юноши, проходясь по ним подушечкой большого пальца. Тот поймал его ртом, вбирая по самое основание, потом выпустил и снова принял, облизывая и посасывая. Немного погодя, большой палец в его рту сменился средним и указательным, и Паше пришлось двигать головой поразмашистее. В нем с двух сторон уверенно хозяйничали чужие пальцы, причём делали это так умело и горячо, что он не выдерживал, не справлялся со своим возбуждением и, приглушенно постанывая, начал — насколько ему это удалось — двигаться в такт манипуляциям Сергея и даже прикрыл глаза от наслаждения.       Наконец, Костенко его отпустил и перетянул со своих коленей на кровать. Он повалил Пашу на спину, нависая сверху и целуя его в губы, шею, ключицы, покусывая и оставляя на коже быстро расцветающие багровые пятна. Юноша пытался обхватить его за шею, притянуть ближе, но дрожащие руки его вовсе не слушались, соскальзывали на чужие плечи, а с них — и вовсе с тела. Паша тихо поскуливал, нетерпеливо ерзая под мужчиной, а Сергей принялся опускаться ниже, оставляя влажные дорожки от поцелуев на его груди, боках, животе и тазовых косточках. Целовал осторожно, влажно, проводил языком по коже горячо и размашисто, опалял жарким дыханием, проделывая все манипуляции неспешно, нежно, заставляя юношу дрожать и шумно, сбивчиво дышать.       Дойдя до Пашиного возбужденного члена, он несколько мгновений помедлил, а затем обхватил губами его головку, вбирая на немного, но всё же тем самым заставляя Вершинина чуть ли не взвыть, хватаясь за подвернувшуюся под руки подушку. Мужчина осторожно обвёл языком гладкую головку, слыша, как Паша давится воздухом, потом опустился чуть ниже, почти тут же поднимаясь, дразня, выпуская член изо рта и смыкая губы на головке. Нетерпеливый, донельзя распалённый Вершинин заскулил, елозя по простыням ещё сильнее и невольно подбрасывая бёдра слегка вверх. Сергею такая реакция более чем понравилась, но долго мучить Пашу вовсе не хотелось, поэтому он вновь опустился, вбирая член в рот и опускаясь ниже, пропуская внутрь почти до середины. Ощущения были непривычные — ещё бы, Костенко раньше не доводилось сосать, подготовлен к этому он не был и пару раз даже едва ли не закашлялся, однако сдержался, чтобы не сбивать юношу. Несмотря на непривычность, мужчина старался, понемногу привыкая, начав опускаться и подниматься уже более уверенно и размашисто. Горячими ладонями развёл в стороны чужие ноги и вновь проник пальцами внутрь, отчего Паша буквально выгнулся и застонал так, что у мужчины аж в глазах потемнело. Юноша попытался толкаться бёдрами вниз, чтобы поточнее насаживаться на хозяйничающие внутри пальцы, но получилось слишком сбивчиво и растерянно, и от этого он довольно скоро устал.       Сергей начал двигать головой ритмичнее, проходясь по всем венкам языком, выбивая из юноши вожделенные громкие стоны, вновь слегка приглушённые оттого, что он прикрыл рот тыльной стороной запястья. Костенко ощутил на своей голове трясущиеся пальцы, вцепляющиеся в волосы аккуратно, чтобы не причинять боли. Он невольно представил Пашу на своём месте — такой послушный и старательно работающий ртом, если судить по тому, как он вбирал и обводил языком пальцы. От таких мыслей Сергея прошибло ещё большее возбуждение, хотя, казалось, он и так был на пределе. С усилившимся возбуждением возросло желание касаться самого себя — до того возбуждающим был Вершинин, однако Костенко себе пока что не позволил. Конечно, ему хотелось бы заставить юношу ещё много чего сделать для него, а его самого взять ласково, но немного властно и, возможно, даже отчасти грубо, но он себя удерживал. Не сегодня. Сегодня мужчина хочет быть нежным с Пашей настолько, насколько это возможно, хочет, чтобы в первую очередь ему — а уже потом самому Сергею — было хорошо и как можно меньше больно.       Немного погодя, мужчина выпустил член юноши изо рта, утёр губы тыльной стороной ладони и, помедлив несколько мгновений, слез с кровати, становясь на ноги, чтобы избавиться от лишней одежды. Вершинин ловко сел, придвигаясь ближе и инициативно хватаясь цепкими пальчиками за край его штанов, стягивая их вместе с нижним бельём. Расправившись с этим, он потянул Сергея на себя, отползая назад, освободив ему место, и снова опустился на спину. Тот встал на кровати на колени и вновь потянулся к баночке с вазелином, набирая оттуда немного и распределяя по своему члену. Он придвинулся ближе к юноше, хватая его за бока, намереваясь перевернуть.       — Нет, — задергался Паша. — Я хочу видеть тебя. Пожалуйста. Хочу иметь возможность дотянуться до тебя.       Костенко хотел было высказать свои сомнения насчет того, что это будет удобно для них обоих, но, в конечном счёте, передумал. Ему ведь и самому хотелось бы видеть своего ненаглядного Пашеньку. Он развёл ноги парня в стороны, кладя руки ему на бедра, слегка сжимая, и почувствовал, как сильно тот вдруг стал напряжен, хотя ещё пару минут назад трепетал под ним очень даже расслабленно.       — Паш, — негромко, спокойно позвал мужчина, — расслабься.       Вершинин изо всех сил постарался исполнить чужую просьбу, и, хотя ему на это понадобилось время, Сергей спокойно и терпеливо подождал, склонившись над юношей, ласково поглаживая его по животу и бокам, иногда целуя в плечи и шепча на ухо всякие нежности, от которых Вершинин доверчиво таял. Наконец, Костенко придвинулся ещё ближе к нему, приставляя член ко входу, и медленно подался вперёд, на немного толкаясь в юношу, тут же вновь чувствуя, как тот напрягается.       — Паша, мы, кажется, что-то говорили о послушании, — мягко напомнил мужчина. — Чем больше ты напрягаешься, тем больнее ты делаешь и себе, и мне. Расслабься, —уже чуть строго, но без нажима повторил Костенко.       Он не хотел строжиться с Пашей, просто всё это было довольно непривычно, к тому же, у Сергея давно уже не было ни с кем интимной близости, и сейчас он уже был на пределе, хотя и терпеливо себя сдерживал, потому что здраво понимал — юноше нужно время, чтобы ко всему привыкнуть.       — Я стараюсь, — почти всхлипнув, отозвался Вершинин, и его голос несколько раз прервался его сбивчивым шумным дыханием.       — Ну все, все. Не спеши, — уже ласковее проговорил мужчина, думая, что ему дальше с ним делать. — Давай так: я считаю до четырёх — ты вдыхаешь, считаю до семи — задерживаешь дыхание, до восьми — на все восемь счетов выдыхаешь. Понял?       Паша кивнул и принялся слушать размеренный счёт Сергея, изо всех сил стараясь делать, как ему сказали. Сначала вышло не очень, он то и дело прерывался неровным вдохом или выдохом, снова напрягаясь, хотя, казалось бы, уже начинал расслабляться. Но мужчина продолжал терпеливо считать, поэтому, в конечном итоге, юноша выровнял дыхание и, прикрыв глаза, заметно успокоился. Даже когда Костенко замолчал, он все ещё продолжал забвенно вбирать воздух, как ему было сказано — видимо, считал про себя. Тогда мужчина, не спеша, осторожно толкнулся вперед, входя глубже. Вершинин жалобно простонал и вцепился руками в простыню. Точнее, вцепился только одной, а другой метался по поверхности кровати, будто бы ища опору.       — Если ты уже передумал или в какой-то момент передумаешь, говори. Я остановлюсь, как бы далеко мы не зашли, — уверенно произнёс Сергей, беря его за руку, которой тот не вцеплялся в простыню.       — Нет, все хорошо, — заплетающимся языком ответил Паша, переплетая их пальцы и крепко-крепко сжимая.       Мужчина склонился, аккуратно целуя его костяшки, и мало-помалу продолжил входить в юношу. Тот, несмотря на растяжку, все равно был чертовски узкий, а потому от пусть и неспешных, осторожных движений внутри ему всё же явно было слегка больно. На глаза Паше навернулись слезы, и, как бы он ни старался их сдержать, по его щекам поползли мокрые дорожки. И все же Вершинин покорно терпел, лишь усиливая хватку пальцами, и даже толкался навстречу. Сергей в свою очередь осторожно склонялся к нему, то и дело шепча на ухо что-то ласковое и успокаивающее, хваля за терпение, называя его хорошим мальчиком, что на Пашу действовало весьма умиротворяюще, и он расслаблялся ещё сильнее, подавался навстречу ещё свободнее, жался ближе ещё преданнее. Такой чувствительный и отзывчивый, что слов нельзя было подобрать.       Постепенно войдя на всю длину, Костенко замер, давая парню время привыкнуть к чужеродному объекту внутри. Выждав немного, он медленно подался сначала назад, почти полностью выскальзывая из него, а после снова толкнулся внутрь уже чуть быстрее. Покачивая бедрами вперёд-назад, мужчина вбивался в Пашу, понемногу наращивая темп и слушая, как тот рассыпается в стонах, вскриках и редких всхлипах. Юноша, запрокинув голову и зажмурившись, начал ощущать, как боль постепенно отступает на второй план, хоть и не уходит совсем, и её место занимает какое-то горячее наслаждение, разраставшееся вспышками, когда Сергей задевал какую-то из чувствительных точек внутри. Вершинин старался толкаться навстречу, пытаясь подстроиться под чужой темп, глубоко вдыхая и изящно, податливо выгибаясь, чувствуя, как к его шее и груди припадают, целуя отрывистее и кусая грубее, чем раньше, и пытался слепо, наугад поймать губы мужчины. Какое-то неизведанное раньше удовольствие с головой накрывало его, опьяняя, расцветая яркими пятнами на обратной стороне век. Паша, не сдерживаясь, стонал, громко скулил, чуть ли не до хрипа выкрикивал имя мужчины и просил больше, просил ещё. Ему казалось, что сейчас лучше уже не станет, но Костенко накрыл рукой его член, двигая ею в такт собственным толчкам бедрами, и у Паши буквально потемнело в глазах, заплясали искры на кончиках пальцев, закружилась голова от переполняющего возбуждения и блаженства.       Он все ещё рьяно извивался под Сергеем, когда от его манипуляций излился себе на живот, ощущая глубокий, накрывающий с головой оргазм. В этом жгучем удовлетворении юноша, дрожа всем телом и расслабленно млея, не без удовольствия дождался, пока мужчина вобьется в него последними глубокими, грубоватыми рывками, сжато выстанывая, излившись прямо внутрь, принял его в свои объятия, оглаживая по крепким плечам, чувствуя внутри себя тёплую субстанцию, и всем телом прижался к разгоряченной коже Костенко, целуя его, куда попало, и получая мокрые поцелуи в ответ.       Мужчина невольно вспомнил свой сон, о котором он и думать забыл, и с приятным ощущением отметил, что в реальности все отличается, в особенности Паша, который был вовсе не в корне развратным, а совсем неопытным мальчишкой, таким чертовски чувствительным и трепетным, чутко подрагивающим сейчас рядом.       — Все хорошо? — тягуче поцеловав его в губы, спросил Сергей, гладя Вершинина по голове, перебирая его взлохмаченные волосы, заглядывая в полуприкрытые ясные глаза.       — Да, — почти обессиленно отозвался тот, наконец, расцепляя их руки и слепо, ласково тычась носом куда-то в ключицы мужчины. Он тут же тихо хохотнул: — Только я весь такой мокрый и липкий. Пойдем искупаемся? — немного оживившись, предложил Паша, вскидывая голову.       Мужчине на самом деле не очень-то хотелось сейчас что-либо делать, но как он мог отказать юноше? К тому же, было ужасно жарко, и идея окунуться в прохладную воду не казалась такой уж бессмысленной.       Костенко встал с кровати, протягивая Вершинину руку помогая ему подняться, и тот чуть шикнул от неприятных ощущений. Они покинули дом, предварительно осмотревшись на наличие посторонних заблудших на этот отшиб душ, и стремительно направились к озеру, осторожно ступая по мягкому песку. Паша, зайдя едва ли по колени, то ли случайно, то ли намеренно шлепнулся в воду, окунаясь с головой, отплывая чуть подальше и тут же выныривая, встряхнувшись.       — Иди сюда, — поманил он рукой Сергея.       Дно круто уходило вниз, поэтому мужчина, которому вода доходила чуть выше, чем до колена, сделав пару шагов к юноше, стоял в реке уже по грудь. Тот подплыл к нему, и его тут же подхватили под бедра, подтягивая к себе, а сам юноша обвил ногами чужое тело, скрещивая их за спиной, и закинул руки на плечи Костенко, который перехватил его за талию, прижимая ближе к себе. Вода ещё не успела остыть после жаркого дня и была довольно тёплая. Паша улыбался. Он явно был крайне доволен — это было видно по его большим искрящимся глазам, которыми Сергей никак не мог налюбоваться.

***

      Они сидели у воды на каком-то поваленном дереве, с которого уже давно слезла кора, завернутые в одно большущее полотенце на двоих. Юноша опустил голову на плечо Костенко, щекоча кожу на его шее топорщащимися во все стороны влажными волосами, и глядел на отражающую усыпанное звездами небо волнующуюся гладь реки. Все это навевало похожие воспоминания.       — Ты помнишь, как мы целовались здесь на берегу? — будто бы с надеждой спросил он. — В тот первый раз. — Вершинин поднял голову и повернулся к мужчине. — Я тогда так боялся, что делаю какую-то глупость, что ты разозлишься и уйдёшь.       — Ты даже не представляешь, какую, мне казалось, глупость делаю я, — ответил тот с призрачный улыбкой на губах. — Знаешь, — немного помолчав, добавил он, беря Пашину руку и переплетая их пальцы, — я рад, что тебя встретил.       Юноша весь аж засветился.       — Я тоже, — произнёс он, улыбаясь и легко и ненавязчиво целуя мужчину.       — Пойдём в дом, — чуть погодя, предложил Сергей. — Иначе, чую я, ты скоро начнёшь клевать тут носом.       Вершинин согласился, и они, поднявшись, вернулись в дом, тут же заваливаясь на кровать. Паша, успевший слегка замёрзнуть на улице, — всё-таки уже стояла ночь, да и вода с кожи испарялась, оставляя за собой колючее чувство прохлады — сразу прижался к теплому боку Костенко, обнимая и утыкаясь носом в его плечо, пока тот, натянув на них обоих одеяло, расслабленно вбирал запах его волос.       — Ты, вот, вроде такой тощий и компактный — как в тебе умещается столько ласки? — поинтересовался мужчина.       — У меня душа широкая, — улыбнулся в ответ юноша, глядя на него снизу-вверх.       — Знаешь, я чувствую себя ужасным человеком, — снова заговорил Сергей, — потому что ощущение такое, будто я соблазнил ангела.       — Я не ангел, — переливчато рассмеялся Паша, забавно жмурясь, как котенок.       — Но я уверен, что, если бы мы встретили одного, ты не уступил бы ему ни в чем, — произнёс Костенко, напоследок нежно целуя Пашеньку в висок.