Делить свободу

      Костенко проснулся от смутного чувства тревоги, как бывает, когда возникает ощущение, что ты проспал. Он с усилием разлепил глаза и приподнялся на локтях, оглядываясь вокруг. Комната, которая ещё вчера была в новинку, сегодня казалась уже довольно знакомой, разве что как-то необычно, по-новому освещенной солнечными лучами, заползающими в окно. Сергей обернулся, устремляя свой взгляд на мирно спящего Пашу, разлегшегося на кровати, полураскрытого, лохматого, как чертенок, чуть ли не сияющего от падающей на него полоски света. Мужчина подумал, что хотел бы сейчас лечь обратно, если уж не спать, то, по крайней мере, просто остаться с юношей, но здраво понимал, что не может.       Он поднялся с кровати, разыскивая и натягивая свою одежду. Рядом с полками, куда вчера Вершинин скидывал свои браслеты, висело небольшое, чуть заляпанное зеркало, подойдя к которому, чтобы привести себя в божеский вид и попутно планируя надеть футболку, Костенко обнаружил свою спину совсем слегка, но всё же расцарапанной, а кожу в районе ключиц — испещренной несколькими бледно-багровыми засосами и порадовался, что они довольно низко — под рубашкой видно не будет. Он ещё раз взглянул на спящего юношу, отмечая, что тому будет не скрыть темнеющих отметин на его теле, потому что их было явно больше, и они располагались по всей шее, груди, плечам.       Расправившись с одеждой, мужчина принялся за обувь, во время поиска которой заметил на тумбочке выглядывающий из-за книг будильник, не заведенный и, очевидно, используемый в качестве обычных часов. Он оповестил Сергея о том, что у него еще есть около часа на то, что бы добраться до дома, переодеться и успеть на работу — вполне реально.       — Уже уходишь? — раздался голос за спиной мужчины, когда тот, только-только обувшись, собирался идти.       Костенко обернулся. Из глубин постели на него заспанным взглядом едва разлепленных глаз смотрел лохматый Пашка, жмурящийся от солнца и, ежась, натягивающий на себя одеяло. Он казался таким теплым и домашним, что внутри Сергея что-то почти болезненно стянулось щемящей нежностью, и еще больше загорелось желание остаться с юношей, обнять его, чувствуя, как тот снова ласково жмется к нему всем телом.       — Из нас двоих тут ты птица свободного полета, — отозвался Костенко, — а мне на работу надо.       Вершинин тихо усмехнулся: — Ну хоть поцелуешь меня?       — Мне пора. — Только и ответил мужчина.       — Ладно, — вздохнул Паша. — Еще увидимся?       — Конечно, если хочешь.       — Давай тогда сегодня вечером у входа в парк? — предложил юноша.       — Вечером это во сколько?       — В шесть?       — Идет.       Повисло секундное молчание, нарушить которое собрался было Паша, но начать не успел.       — Спи давай, — произнёс мужчина не строго, но настоятельно. — Лёг едва ли не утром, так что нечего так рано болтаться.       И прежде, чем развернуться к двери, покидая дом, он успел краем глаза заметить, как юноша послушно повалился обратно на подушку.       День выдался, на удивление, лёгкий, как по погоде, так и по делам. Даже единственным, что по-настоящему беспокоило Костенко сегодня, были его собственные размышления. Честно признаться, ещё буквально днем ранее он никак не мог избавиться от тени назойливой абсолютно неприятной ему мысли: а вдруг он хочет от Паши только интимной связи, в то время как мальчишка действительно глубоко к нему привязан? Это пугало Сергея, отторгало, и, пожалуй, больше всего он боялся, что такой вариант подтвердится. Костенко думал, что, согласно всем привитым ему моральным нормам, должен был чувствовать отвращение, но его и в помине не было. Для мужчины сам факт случившегося должен был быть ужасающим, как минимум потому, что заиметь такую связь, мало того, что с представителем своего пола, так ещё и несовершеннолетним было сущей катастрофой. Впрочем, таким образом расценивались и самые обычные чувства вроде симпатии. В этом вопросе Костенко руководствовался тем, что воспитание и общественный строй всегда — по крайней мере, сколько он себя помнил и ещё раньше — выступали категорически против всего этого. Даже закон соответствующий имелся. Следовательно, напрашивался вывод: раз запрещено, значит, плохо и недопустимо. Однако, чем больше мужчина погружался в собственные ощущения касаемо юноши, тем яснее согласие с неприемлемостью данного феномена сменялось на полнейшее непонимание запрета, потому что сам Сергей ничего плохого в такой взаимосвязи решительно не видел.       Во-вторых, если бы он действительно охладел к Паше после прошлого вечера, то сам для себя расценил бы это, как что-то вроде предательства, даже, если Вершинин бы таковым сложившуюся ситуацию не счёл. В понимании Костенко, зайти так далеко и резко все оборвать, было действительно очень подло.       Однако все оказалось совсем не так. Мужчина, к своему облегчению, отметил, что его чувства к Вершинину ни капли не охладели и, кажется, даже наоборот, вспыхнули с новой силой — он все так же хочет его видеть, касаться, просто знать, что юноша рядом. Просто сознавать, что где-то здесь есть чудесный, ласковый Пашка, с его дурацкими странными одеждами, лохматыми волосами, глазами, горящими всеми сортами существующих в мире огней, такой весь невыносимо замечательный, что от одного взгляда на него сердце замирает и падает куда-то в бесконечную пропасть, окончательно и бесповоротно тая.       В конечном итоге, Сергей весь день провел в неком полузабытье, не в силах отделаться от, пусть даже призрачных, мыслей о Паше. И все же уже к середине рабочего дня он вдоль и поперёк изругал себя за это, поскольку то и дело отвлекался от того, чем был занят, хотя прежде с ним такого не случалось, да и вообще мужчина обычно блистал концентрацией.       В то же время Костенко в очередной раз подумал и о том, с какой целью он вообще здесь работает — такие мысли порой захаживали в его голову. Ведь сотрудники КГБ традиционно либо работают на важных точках, либо их направляют на некий период в какое-то место, где требуется решить вопросы государственной безопасности. А Сергей на пару с Касьяновым работали в отделении уже несколько лет, и это вызывало вопросы, ведь город не такой уж и большой в масштабах страны и, казалось бы, не имеет объектов, нуждающихся в такого рода контроле. Однако сотрудники КГБ были направлены сюда уже незадолго после того, как сам населенный пункт появился, а приказ аргументировался тем, что город новый, по первому времени вполне могут быть беспорядки, к тому же здесь имеется немаловажная станция. И все-таки такого рода объяснения казались сомнительными. Впрочем, мужчина не очень-то часто об этом думал, да и жизнь тут его вполне устраивала. Стал размышлять обо всём этом разве что в последнее время, когда всё больше и больше думал о том, насколько в принципе правильно то, что он делает.       Когда Костенко вышел, наконец, на улицу с намерением отправиться сначала домой, а потом в парк, где обещал юноше встречу, то почувствовал, как ему полегчало на душе оттого, что не приходилось грузить себя отказом от личных мыслей в пользу работы. Потратив в общей сумме часа полтора на дорогу до квартиры, мелкие домашние дела, небольшой отдых, ужин и путь до места встречи, к назначенному часу мужчина уже стоял у входа в парк. Вот только юноша не спешил. Его не было и через пять минут, и через десять, и через двадцать. Сергей по этому поводу старался себя не грузить — в конце концов, Вершинин человек свободный, мог задержаться, или у него могли появиться дела, а сообщить он не имеет возможности. Разумеется, Костенко не сумел не допустить мысли о том, что пацан ухитрился найти неприятности на одно место — ведь уж в чем-чем, а в этом он, очевидно, был мастер, — но все равно старался не нагнетать для себя обстановку. И все же, когда Паша не появился и через полчаса, Сергей, рассматривая мирно гуляющих людей и подставляя свои рыжие волосы такому же рыжему солнцу, решил, что идёт домой, если юноши не будет и через десять минут. А если он не объявится ещё и завтра, то вечером Костенко удосужится навестить его друзей или дом. Этот план остался конечным, потому что Вершинин так и не пришёл.       Следующий день выдался не таким свободным. В целом, конечно, он был весьма неплох, если не считать того, что мужчина чуть не проспал — хотя и такого с ним прежде почти никогда не случалось, — к тому же работы навалилось раза в два больше, чем было вчера, а потому отложил не касающиеся работы проблемы в долгий ящик. Даже о Паше он, естественно, и думать забыл.       Однако, когда Сергей возвращался в кабинет после длительного — и, кстати, безрезультатного — пребывания в архиве, в коридоре его остановил милиционер.       — Товарищ капитан, — обратился он, и Костенко пришлось остановиться, чувствуя, что сейчас на него свалится еще какое-нибудь занятие, приступать к которому желания не имелось. — Там в КПЗ задержанный поговорить просится.       — А я здесь причем? — сдержанно поинтересовался Сергей, в обязанности которого не входили обычные допросы.       — Настаивает, что ему нужно говорить именно с сотрудниками КГБ, — как будто бы виновато отозвался подчиненный.       — Что ж он с Касьяновым поговорить не может? — сквозь тон мужчины прорезалось недовольство.       — Так он на выезде, — последовал ответ.       — Ладно, — вздохнул Костенко, понимая, что ему не отделаться. — Что за задержанный?       Его собеседник понизил голос: — Так этот, — он на секунду замялся, — «замарашка».       Сергей не подал вида, но внутри у него что-то екнуло. Он снова вспомнил о Паше и о том, что тот вчера не пришел. Постаравшись не надумывать себе плохого, мужчина отозвался: — Понятно. Посмотрим, что это за задержанный.       Он в сопровождении милиционера проследовал к камерам. Там, даже не вглядываясь, Костенко сразу же заметил сквозь прутья решетки большие знакомые глаза, пронзающие его внимательным взглядом, переполненным, пожалуй, всеми известными эмоциями. А вот Сергей вспомнил добрую кучу ругательств, которые только смогли прийти в его голову. Поразительно: еще совсем недавно горящий под ним мальчик теперь тлел за холодной решеткой.       И, к слову, весьма иронично — птенчик в клетке.       — Пусть конвойный доставит его в мой кабинет через пять минут, — обратился он к своему спутнику и, не дожидаясь ответа, развернулся, удаляясь из помещения.       Мужчина обозлился и на себя за то, что не доглядел за пацаном, и на юношу за то, что тот, вероятно, не был достаточно осторожным. Он даже боялся, что, когда приведут Вершинина, не сдержится и сорвется еще и на него за опрометчивость, причем даже, если тот и не виноват. Однако, когда открылась дверь, и в кабинете показалась светлая лохматая голова, обладателя которой, с наручниками на руках — хотя что он смог бы сделать? — сзади не очень-то обходительно подталкивал конвойный, Костенко забыл всю накопившуюся за эти несколько минут злость. Приказав сотруднику дожидаться дальнейших указаний за дверью, а юноше сесть, он, вздохнув, помедлил несколько секунд и только потом приблизился к Паше.       Тот, какое-то время поерзав на стуле, очевидно, пытаясь найти чуть более удобную позу, внимательно следил за ним взглядом, но терпеливо молчал, ожидая, пока мужчина заговорит.       — Ну что, — начал на пониженных тонах Костенко, — может, объяснишься?       Юноша виновато поглядел на него и промолчал, покусывая сухие губы.       — Паш, ты же понимаешь, что я не могу тебя все время вытягивать из неприятностей, — продолжил Сергей. — Тем более, если ты молчишь. Как тебя вообще сюда занесло?       — Я в этот раз ничего не делал, — теперь будто бы обиженно отозвался юноша, тряхнув головой, чтобы убрать настойчиво лезущую в глаза прядь волос. — Меня вчера утром повязали.       — А другие?       — Какие «другие»? — не понял Вершинин.       — Хочешь сказать, ты один попался? — уточнил мужчина.       — Да. Видимо, за мной целенаправленно шли.       — Просто милиция?       — Ну, там еще дядька какой-то был, КГБшник вроде. Во всяком случае, я так понял, — добавил юноша. — Такой коренастый, темненький, курчавый.       Сергей нахмурился и не чётко выругался, скрещивая руки на груди.       — И что, — спросил он, — не говорил он тебе, с какой целью ты задержан?       Паша помолчал, как бы не решаясь говорить, а потом все-таки ответил: — Сказал, по подозрению в убийстве.       — В убийстве? — переспросил Костенко, удивлённо вскинув брови.       — Но я никого не убивал! — запротестовал, дернувшись и зазвенев наручниками, юноша, заметно ужаснувшись, видимо, в очередной раз. — Честно. Ты мне веришь? — В его голосе послышалась нотка обречённости и испуга, словно он подумал, что мужчина действительно ему не доверяет.       — Верю, — вздохнул тот. — Я поговорю с тем, как ты сказал, «КГБшником», может, что-нибудь и выгорит.       — А если нет? — спросил Вершинин спокойно, но ощущалась в нем некая безысходность. — Что мне тогда делать?       — Я не знаю, Паш, — честно отозвался Костенко и, не удержавшись, погладил юношу по щеке. — Не знаю.       — Детальных обвинений не предъявляли? Про дело не говорили? — поинтересовался Сергей.       — Нет, — тихо пискнул Паша, качая головой.       Он зажмурился и, казалось, изо всех сил прижался к чужой ладони, задрожав всем телом. Сергею хотелось сказать ему что-то позитивное, что все будет хорошо, и все такое, но он не желал давать парню пустую надежду. Он не знал, будет ли все хорошо. Костенко боялся, что жизнь этого долговязого дрожащего перед ним мальчишки может покатиться в тартарары, и потом уже ничего нельзя будет исправить.       А ещё мужчина сейчас чертовски пожалел обо всех упущенных моментах с Вершининым. Он подумал, что не нужно было скупиться на поцелуях и ласках, когда юноша их так просил и жаждал, что стоило забыть о работе хоть на пару дней и отпроситься — Сергей давно не выходил в отпуск, так как не представлял, чем себя занять, поэтому имел возможность брать отгул практически в любой день, — чтобы немного побыть с Пашей. Он ругал себя за то, что пожалел об этом всем, когда возник риск все упустить, а не когда все было спокойно. А сейчас что? Сейчас уже может не быть ещё одного обещанного похода на крышу, глупых, наивных, но все же приятных мечтаний о море, объятий в постели, которых — как неожиданно оказалось — было так чертовски мало.       — Это все или, может, ты ещё что-нибудь хочешь мне рассказать? — спросил мужчина, отстраняясь от Вершинина.       — Нет, — вздохнул тот, — больше ничего.       — Тогда поднимайся, — произнёс Сергей, отвернувшись.       Он подошёл к своему столу и выдвинул один из ящиков. Там стояла пустая чашка и лежала пачка пряников: мужчина всегда держал что-то вроде печенья, потому что порой в обеденный перерыв — особенно, когда Костенко не успевал уйти в столовую, — к нему наведывался пить чай Касьянов, а ему надо было чем-то заткнуть рот, чтобы не болтал о всяких глупостях слишком много. Сергей знал, что в КПЗ особо хорошо не накормят, а потому выудил несколько пряников и, задвинув ящик, вручил их юноше.       — Только в карман спрячь, а то мало ли отберут, — посоветовал он.       — Спасибо, — блекло, но искренне улыбнулся Паша.       — Держись там, — попытался обнадежить его мужчина, хотя и сам понимал, что выходит не очень. — Я попробую что-нибудь придумать.       Вершинин кивнул, и после короткого: «Конвойный!», вошедший милиционер увёл его обратно в довольно не по погоде холодную и ещё более скучную камеру. Костенко лишь молча проводил его неспокойным взглядом. Рабочий день намекал на то, что подходит к концу, но Сергей упорно не планировал уходить. Он ждал Касьянова — стопроцентно знал, что тот еще вернется, — хотел поговорить с ним, и чем скорее, тем лучше.       Шел уже шестой час вечера, когда дверь в его кабинет отчасти даже нахально распахнулась, и в помещение проник Григорий — еще одной, раздражающей Костенко, особенностью в нем было то, что мужчина совершенно не любил церемониться и не уважал личное пространство. Это было, безусловно, полезно для работы, но не очень-то радовало простых окружающих. Впрочем, Сергей его ждал — он договорился с дежурным, чтоб тот послал к нему Касьянова, как только тот явится.       — Ну, и что там за срочное дело? — захлопнув за собой дверь и свалившись на стул, поинтересовался мужчина.       — Да не особо-то срочное, — отозвался его коллега, делая вид, что ему все равно. — Ты опять вешаешь нераскрытые дела на кого попало?       Григорий закатил глаза: — Брось, знаешь же, что мы имеем право так делать, если дело не раскрывается по прошествии полугода. Мол, говорят, статистика не портится.       — Знаю, — согласился Костенко, хотя сам всегда считал, что лучше от таких мер никому не становится, да и на такую статистику, если она не приносит пользы, ему было наплевать. — Но ведь повесить на кого-то преступление, не значит раскрыть его. От этого только хуже: и преступник не пойман, и невинный сидит.       — Раньше тебя это не очень-то заботило, — цокнул мужчина. — Ты на такое часто глаза закрывал.       — Да, я, конечно, тоже не без греха, но… — начал было, его собеседник, однако его перебили.       — Или дело в том кого я задержал? — язвительно поинтересовался Григорий, проницательно глядя на Костенко.       — А кого именно ты задержал? — предпринял неудачную попытку к отступлению тот, опираясь руками о стол позади себя.       — Сережа, кончай валять дурака. Я уверен, что ты все знаешь. — Мужчина поднялся со стула, видимо, намереваясь закончить этот разговор, и заложил руки в карманы. — Уверен, что ты с ним уже разговаривал. В любом случае, это для твоего же блага, —продолжал Касьянов. — Он тебя отвлекает. Смотри, — Григорий поднял правую руку и погрозил пальцем, — я ведь докопаюсь до того, что вас связывает с этим мальчишкой. Тогда не поздоровится не только ему, но и тебе.       — А ты мне тут не угрожай, — выпалил Сергей с плохо сдерживаемой пассивной агрессией.       — А я и не угрожаю, — хмыкнул его собеседник. — Просто предупреждаю. Знаешь же, что, если что-то есть, я все узнаю.       Костенко это понимал, ведь знал: Касьянов — упертый баран, и если себе что-либо надумает, то ни на шаг не сдвинется с места, пока чего-нибудь не нароет.       — Ладно, — наконец безразлично отозвался Сергей, пожимая плечами. — Делай с ним все, что хочешь. Хоть сажай. Мне все равно.       Он врал — ему было глубоко не все равно. Даже больше — эта ситуация и этот пацан заботили его больше, чем что-либо еще. Но мужчина здраво понимал, что если так открыто преграждать путь Касьянову, то тот рано или поздно попытается избавиться от подобного препятствия, действительно начнет копать дальше, чем ему следует знать, и тогда сам Костенко вполне может оказаться по ту сторону решетки, откуда Паше уже ничем не поможет. И теперь единственным правильным решением Сергею казалось постараться довести то нераскрытое дело до конца, чтобы найти действительно виноватого до того, как за его преступление придется отвечать Вершинин. Это казалось чем-то нереальным — больше, чем за полгода не раскрыли дело, а теперь попытки сделать это в более сжатые сроки будут выглядеть по меньшей мере жалко. И все же самым жалким и даже ужасным сейчас было бы не предпринять никаких попыток.