Магазин времени не работает

Охренеть, охренеть, охренеть. Рон упал лицом в сугроб, чтобы привести в порядок мысли, а еще потому что он споткнулся о собственную ногу. Он не мог поверить, что выбрался из лап безликих, сохранив и жизнь, и память, и рассудок. Судя по тому, что он успел разглядеть в воспоминаниях Моны, ему могли вообще поджарить мозги изнутри. Но нет, повезло — попалась начинающая девочка, не умеющая принимать трудные решения в условиях стресса. Или… наоборот? Может, наивность — часть какого-то замысла? С легилименцией и окклюменцией у Моны точно все было в порядке: внешние границы сильные, если бы не эффект неожиданности, Рон не сумел бы пробить ее защиту. Или… если бы она сама не захотела?.. На вид Мона была лет на десять младше него. Темноволосая, миловидная, с красивыми скулами, чуть квадратной челюстью. Ее внешняя привлекательность склоняла к доверию, ощущению безопасности, но Рон слишком долго проторчал в Аврорате, чтобы знать: таким девицам доверять нельзя, они опаснее и хитрее, чем кажутся. Подделать воспоминания во время атаки на свой разум практически невозможно, но Рон подумал, что эти безликие координаторы вполне способны на подобное. И Мона могла выбрать себе облик, вызывающий в Роне какой-то отклик, ведь некоторые ее черты сильно напомнили ему Гермиону. Но даже если не читать между строк, если верить тому, что на поверхности, если не демонизировать этих гребаных координаторов… господи, как же ему повезло! Рон вывез ситуацию на одной уверенности, что с ним ничего не случится. Он видел будущего себя, он знал, что останется целым, и это его спасло. Тогда в подвале Отдела тайн он не осознавал, насколько сильным был прилив адреналина и энергии, а сейчас его беспощадно пидорасил отходняк. Он ворвался домой и, не раздеваясь, заполз под кухонный стол. Там он добыл из кармана уменьшенные коробки с тортами, вернул им первоначальный размер и принялся жадно пожирать лакомства прямо руками. Наверху громко играла музыка. Рон догадался, что она доносилась из комнаты Хьюго. — Когда тебя нет, каждая частичка моего сердца скучает по тебе, — надрывался женский голос.[5] И Рона пробрало. События последних дней навалились на него огромным эмоциональным комом. Ох, Гарри… Он вспомнил о всех тех трудностях, через которые прошел его Гарри, какую ответственность он на себя взваливал, сколько несправедливости ему пришлось выдержать. Почему, черт побери, именно Рон должен был вернуть мелкого Гарри в его жестокое прошлое? Рон слизал крем с пальцев и принялся вытирать выступившие в уголках глаз слезы. А ведь это хренов Рональд подбросил ему эту миссию! Рон узнал свой собственный голос в воспоминаниях Моны и теперь понимал, почему ему так долго не выдавали задание. В это время там орудовал Рональд и всех их вырубал. Но почему? Эти ублюдки могли им помешать? Устранение тех аномалий не входило в их планы? Рон вспомнил о высоком мужике. Вот кого он с удовольствием вырубил бы! Может, Рональд сделал это тупо из вредности? Или?.. Черт побери, точно! Безликими просматривался весь Отдел тайн, а значит, они видели ту бойню в Министерстве в 1996 году. Видели — и не вмешались! Суки! А может, Рональд наоборот был одним из них? Может, эти координаторы изменили Рону память о том, что они не смогли пробиться в его подсознание, а на самом деле выкачали оттуда все, послали Рональда в прошлое, чтобы… просто вытащить из Арки чувака, который попал туда сколько-то-там лет назад? Нет, как-то тупо. Ну, либо этот Рональд-не-Рональд очень хороший шпион, готовый на все — даже поцеловаться с посторонним мужиком. Стоп, нет. Он же ранил Рона, и на его лице сразу же появился шрам! Или это было иллюзией? Может, Рональд — это злой гений из будущего, которому зачем-то там нужен Сириус… или Арка… или нормально работающее время… или что-то там еще, а эти координаторы наоборот пытаются его остановить? А тот как раз и стал злым гением, потому что пресекал их попытки еще в своем прошлом?.. Нет, это уже слишком круто. И даже почти невозможно. Ведь невозможно же? Кажется, он начал понимать, что обычно чувствует Юан. Интересно, а у него тоже голова все время раскалывается от такого количества версий сразу? Так же бешено колотится сердце от страха? А ладони потеют, а колени трясутся? Мысли путались, эмоции Рона скакали от ярости к унынию, чередуясь с истерическим смехом. И сквозь орущую музыку Гермиона услышала его вскрики, всхлипы и тупое гигиканье. Услышала и спустилась вниз. — Что с тобой? — спросила она, заглядывая под стол. Рон шмыгнул носом. — Дорогая, ты же будешь меня любить, если я опять растолстею? — спросил он. Гермиона внимательно осмотрела и Рона, и полупустую коробку с тортом, и вымазанное в креме… все. — Рон, от одного торта с тобой не случится. — Это второ-о-ой, — взвыл он, прислоняясь головой к ножке стола. — Я отвратителен, — с этими словами он залез руками в крем на торте и стал размазывать его по своему лицу. Гермиона с трудом сдерживала улыбку. Кривую, нервную, но все же улыбку. — Рон, я понимаю, что тебе плохо, но, может, не стоить рыдать под кухонным столом, где тебя в любой момент может увидеть Хьюго? — нежно, словно разговаривая с нервным ребенком, произнесла Гермиона. — Мой сын должен видеть, как плачет сильный мужчина! — с возмущением воскликнул он, а потом рассмеялся, осознав, как глупо это должно звучать и выглядеть со стороны. Гермиона фыркнула. — Где ты вообще взял эти торты? — она тоже залезла под стол и села рядом с ним. — Не помню. Наверное, украл. А может, и нет. — Где? — Не помню. Вообще не помню, Гермиона, — сказал он, одновременно смеясь и плача. — Меня только что взмозгнули насилием!.. — Изнасиловали в мозг? — А я как сказал? Гермиона приблизилась к нему, ласково обхватила ладонями его лицо и повернула его голову к себе. — Кто-то пытался проникнуть в твое сознание? — Да. — И как? — Я поделил все на ноль. — В смысле? Он хотел ей рассказать, как координаторы пытались взломать его внешнюю защиту сознания, но он выкрутился тем, что по сути сам сломал себя изнутри и затравил посторонних своими бзиками, однако вырвались у него совсем другие слова: — Я поделил все на ноль! И он еще несколько раз повторил эту фразу сквозь хохот. — У тебя мысли путаются? Но Рон не ответил. Держась за живот, он сполз на пол. Им овладел истерический смех. Гермиона стянула с него пальто и грязные ботинки, а потом легла рядом и обняла. У Хьюго проиграло пять или шесть драматичных песен, прежде чем Рон успокоился. Он и смеялся, и плакал, и смеялся, пока плакал, и плакал, пока смеялся. И вот наконец эти эмоциональные горки сменились апатией и усталостью. Хриплым шепотом Рон пересказал Гермионе все события сегодняшнего дня, а потом они долго лежали в полной тишине, рассматривая рисунки Розы и Хьюго на обратной стороне столешницы. И не только рисунки. — Эти… — Гермиона запнулась, явно сдерживая ругательства, — …дети продолжают лепить жвачки под стол, — сказала она, указывая на ряд закостеневших от времени жевательных резинок. — Вообще берега потеряли, — пробормотал Рон, боясь признаться, что этот ряд жвачек под столом его рук дело. — А Сириус не проснется от музыки Хью? — Он и так не спит, — сказала Гермиона. — Я предложила наложить чары тишины на его комнату, но он сказал, что не против музыки. — Хьюго совсем плох, да? — Не хочет ничего есть и не хочет ни с кем разговаривать. Особенно с тобой. — Бля-я, — протянул Рон, закрывая глаза рукой. — Он же не станет меня ненавидеть до конца жизни? — Не думаю. — А еда? Совсем-совсем есть отказывается? — Да. С тех пор, как вы с Гарри ушли, он ни к чему не притронулся. Надеюсь, что это из вредности, а не из-за нервов. На всякий случай я переставила все вкусности в буфете так, чтобы он смог их ночью бесшумно достать и поесть. — Типа в тайне от нас? — выдохнул Рон, слабо улыбнувшись. — Да. — Интересно, что в этом случае победит? Его желание обвести нас вокруг пальца или нежелание мыть за собой посуду? Гермиона фыркнула. Они немного помолчали, у Рона появилось время осмыслить, что последние события могли значить для Хьюго. Черт побери, о своем ребенке Рон подумал в самую последнюю очередь! — Я страшно затупил, детка, — обреченным голосом заявил он. Гермиона без лишних пояснений поняла, что он имел ввиду: — Ты же не знал, что они так подружатся. Да и какие еще у тебя были варианты? Оставить маленького мальчика в Министерстве? Чтобы он там заблудился в комнатах Отдела тайн и наткнулся на… не знаю… да хоть на те же мозги, на которые ты когда-то напоролся, — Гермиона погладила его запястье, где до сих пор были заметны отметины, оставшиеся от щупалец. Рисунок на коже его рук напоминал спирали, и его вид был достаточно эстетичен и аккуратен, чтобы забыть, что это вовсе не рисунок или татуировка, а реальные шрамы. И что когда-то давно-давно они ужасно болели. И чесались. И даже кровоточили. Рон понимал, что Гермиона права, но совесть все равно его грызла. — Я тоже за него переживаю, Рон. И за тебя переживаю, и за Гарри. Но иногда плохие вещи происходят вне зависимости от наших усилий. С этими словами Гермиона разомкнула объятия, выбралась из-под стола и куда-то вышла. Звуки наверху смолкли. Наверное, Хьюго уснул, и Гермиона смогла выключить музыку. Через несколько минут вернулась с ящичком зелий. Она присела рядом с Роном, задрала вверх его футболку и занялась синяками на его ребрах, а затем и ожогами от веревки. — Зато завтра мне никуда не надо, — заявил Рон, подставляясь под заботливые прикосновения. — И послезавтра. И вообще еще долго-долго-долго мне никуда не надо будет идти. — Да, будет кому присматривать за Сириусом, — кивнула Гермиона. — Я заглянула к нему сейчас, он уснул. — Как он вообще? — Ему немного лучше. Уже говорит полными предложениями, заикается все меньше и меньше. Зрение тоже восстанавливается, он даже смог меня разглядеть. — А морально? — Трудно сказать. Ему и до Арки было плохо, помнишь? — Слабо, но помню. Не представляю, каково ему. Что тогда, что сейчас. — Да, — прошептала Гермиона. — Мы с ним сегодня успели побеседовать немного. Он рассказал, что там было. Ну, в Арке… — И? — Хаос. Он пытался объяснить, но я могла не так понять… — Все шевелится, дергается, пестрит всеми красками и издает странные звуки? — Да. — Пиздец. И провести двадцать один год в таких условиях!.. — Ну, он не всегда находился в этом хаосе. После того, как он оказался в лесу… — Гермиона сделала паузу, собираясь с мыслями, и продолжила: — Он сказал, что видел Гарри, видел Джеймса, Лили, Ремуса, но... не знаю, как будто бы не владел собой? Он говорил Гарри какие-то утешающие слова, но не он двигал своим ртом. Рон долго обдумывал ее слова. — А камень точно призывает душу? — наконец спросил он. — Я уже думала об этом. Я перечитывала сказку о трех братьях тысячу раз. Строчки про душу точно появились в более поздних изданиях, а в первоисточнике по сюжету девушка просто вернулась. Призраком ли, фантомом или полтергейстом — неизвестно, — Гермиона в задумчивости пожевала нижнюю губу. — А после леса Сириус оказался в другом месте. Не в этом хаосе, а просто в какой-то темноте. И насколько я поняла, он не ощущал время. Двадцать один год для него пролетел как день или около того. — В темноте? Теперь понятно, почему Рональд швырнул в червоточину делюминатор, — заметил Рон. — Я вот не очень уверена, что это червоточина. Сириуса же не выбросило в другое место или другое время, верно? Червоточины — это коридоры. А он застрял… в тупике? — Я ничего не понимаю, — поморщился Рон, не в силах угнаться за ней. — Я устал. К счастью, Гермиона поняла, что он уже ни на что не способен, и продолжать этот разговор бессмысленно. — Ладно, потом обсудим. Она давно втерла в него мазь, которая уже успела впитаться в кожу, смягчив боль, но все равно продолжала гладить его по животу, ребрам, рукам. Рон зажмурился от удовольствия и потянулся, подставляясь под прикосновения. — Ты как щенок, — хмыкнула Гермиона. — Ну так у меня и патронус псина. Гермиона потрепала его по волосам. — А голова твоя как? — Тараканы мародерствуют на месте побоища, — сообщил ей Рон. — Я открылся, когда безликие рылись в моих воспоминаниях, но они все равно умудрились многое сломать. — Тебе нужно помедитировать. — Не-е-е, — недовольно протянул Рон. — Это скучно. — Но тогда у тебя следующие дни будут одни срывы! Если в твоем подсознании сломаны барьеры, то… — Дорогая, — прервал он ее, хватая за руку, — я выбираю путь страданий, смирись. — Но путь страданий совершенно бессмыслен и деструктивен! — продолжала гнуть свое Гермиона. — Ты же умеешь отключаться, умеешь выходить в это бездумное состояние, твое тело даже поднималось над полом, я сама видела! — Ха, завидуешь! — воскликнул он, подхватываясь. Рон вспомнил о своем росте уже после того, как стукнулся головой о столешницу. Гермиона хмыкнула, глядя на то, как он потирает ушибленное место. — Ну вот что ты ржешь, у меня и так голова раскалывается! — пожаловался он. — И вообще, я опять расплачусь сейчас. — Вот поэтому я и говорю о медитации — она поможет тебе контролировать эмоции. Рон набрал в грудь побольше воздуха. — Эмоции невозможно контролировать, — сообщил он Гермионе. — Это миф для таких пафосных ублюдков, как наш дорогой Снейп. Можно сделать вид, что тебе плевать, можно «отложить на потом», но подавить их невозможно. Чем глубже ты прячешь все самое болезненное, тем сильнее оно по тебе ударит. Не сейчас, но потом. Гермиона хотела его перебить, но он поднял руку, едва она открыла рот, и продолжил: — Я знаю, что ты хочешь сказать! Все эти внутренние блоки — это как, э-э… — он пощелкал пальцами, пытаясь вспомнить правильное выражение, — оттягивание неизбежного. Один раз спрячешь свой мусор под ковер — и тебе нужно будет в следующий раз вымести больше мусора. Спрячешь во второй раз — и мусора станет еще больше. И потом в третий, и в четвертый, и в пятый. А на шестой раз придет мама и наорет на тебя. — Да кто вообще заметает мусор под ковер? — Ну, точно не я, когда мне было семь лет… Гермиона проглотила смешок. — С ковром, наверное, кривой пример, — вздохнул Рон. — Там ты сам видишь последствия и рано или поздно переделываешь все нормально. А с блоками на эмоции страшнее, потому что, по сути, ты откладываешь на потом свою боль. Сначала, потому что нет времени, потом неохота с этим разбираться, а потом ты вдруг осознаешь, сколько за барьерами накопилось херни, что начинаешь прятаться от своих чувств из-за страха. Засовывать все плохое в какое-то дальнее место своего подсознания, бесконечно выстраивая вокруг стены. И это даже будет работать. Может быть, даже долго. Но потом какая-то мразь снова залезет тебе в голову, все там разнесет — и бах! — вместо какого-то умственного вывода Рон хлопнул кулаком по ладони. — Так что нет, Гермиона, пусть мое подсознание восстанавливается само: через слезы, нытье или неуместный смех — похрен. Нормальные защитные барьеры — что внешние, что внутренние — выстраиваются не желанием построить барьеры, а… не знаю, гармонией с собой, что ли? И еще… — Ладно-ладно, убедил! — прервала его Гермиона. И хорошо, Рон только сейчас понял, что его понесло, а если его несло, то это надолго, а если это надолго, то это надолго. На данный момент Рон лучше Гермионы разбирался в легилименции и окклюменции, его обучали этому уже в Отделе тайн — и Гермионе в каком-то смысле это не давало покоя. Разум был ее сильной стороной, и ее раздражало, что Рон владел некоторыми штуками, которые ей не поддавались. Как та же медитация. Рон умел отрешаться от своих мыслей, не думать ни о чем, полностью расслабиться. Гермиона же слишком много думала о том, что ей не нужно думать. Рон пытался ее обучить кое-каким приемам, но Гермионе поддались только атаки на чужой разум — с этим она даже освоилась быстрее, чем он. Но со своим подсознанием у нее подружиться никак не получалось. Рон находил забавным, что Гермиона так гонялась за этой медитативной отключкой, и у нее никак с этим не срасталось, а сам он наоборот считал это занятие бестолковым, но при этом быстро разобрался в его сути. Медитировать ему не нравилось не только из-за соблазна засунуть свои эмоции куда подальше, но и потому что в какой-то момент ему становилось скучно бродить у себя в мыслехранилище. И еще там постоянно на фоне что-то свистело… Наверное, это свистели те немногие его извилины, пытающиеся думать. Или слова, влетающие с одной стороны и вылетающие с другой. Или просто… просто что-то. Какая разница? Они выбрались из-под стола. Гермиона убрала остатки торта, а Рон поднял свое пальто с пола и отряхнул. По привычке залез в карман и ощутил странную пустоту в душе, когда не нащупал маховик времени и пропускной жетон. Рон и Гермиона поднялись в спальню, вместе приняли душ (у Рона уже не было сил, чтобы нормально намылиться, и Гермиона ему в этом помогла), а потом нырнули в кровать с чистым, хрустящим постельным бельем. — Дорогая, — протянул Рон довольным тоном, — наконец-то мы выспимся! — Говори за себя, — проворчала она. — Из-за этих отгулов я теперь буду работать вдвое больше обычного. Завтра пойду разбираться со всем, что пропустила. — Ох, — выдохнул Рон, — прости, что свалил на тебя это все. — Не ты свалил, а на тебя все свалилось, — поправила Гермиона, дотронувшись указательным пальцем до его носа. — На меня тоже всякое сваливалось, и ты много раз меня поддерживал. Все нормально, баланс восстановлен, — улыбнулась она. Рон уже сонно моргал и не знал, что на это ответить, поэтому сказал одно короткое слово: — Спасибо.