Don't bless me father for I have sinned

Одежда срывается и беспорядочно падает на пол, как что-то лёгкое и тяжёлое одновременно. Моя обнажённая душа сочетается с обнажённой кожей. На ногах нет обуви, пол под ними холодный, но это не причиняет дискомфорта. Я не тороплюсь открыть кран в душе и войти, я даже не смотрю на своё отражение в зеркале — я не хочу, я знаю, что увижу: пыль, осколки себя. Как только я закрыла перегородку, что-то коснулось груди. Маленькие капельки воды увлажняли мою обнажённую кожу, но душ ещё не был включён. Слёзы. Прошло пару лет с тех пор, как я плакала в последний раз — я почти забыла каково это. Ощущение тяжести в голове, горько-сладкие слёзы на щеках, резь в глазах и лёгких. Я задыхаюсь, пытаясь не шуметь. И тогда я позволила воде политься. Это лучше, чем дождь, сначала это как успокаивающий ветер, а потом как утешительное одеяло, медленно накрывающее мою голову, которое заглушает и смывает боль. Я сижу на глиняном полу в душе, наблюдаю за тем, как мои слёзы смешиваются с водой и исчезают в канализации и как бы я хотела, чтобы мои страдания сделали то же самое. Но вряд ли это произойдёт в ближайшее время, и я это знаю, к сожалению. Поэтому я перестаю бороться с этим, я подношу колени к груди и глубоко, глубоко вздыхаю, прежде чем уткнуться в них лицом. Как будто так я могу скрыть свой стыд. Только сейчас я позволяю себе сломаться — я плачу и плачет моё сердце, чего не было в течение длительного времени. Нет решения, нет ничего, что могло бы исправить самые глубинные и самые мрачные желания человека, единственное, что я могу сделать — это утонуть в своём горе, найти утешение в пикантности своей печали и понять какие отвратительные действия привели меня к этому моменту. Я могу вспомнить все самые мрачные эпизоды из своего прошлого, я могу вспомнить Финна, Белла, папу. Я могу поддаться тьме, позволить ей снова взять под контроль мою душу — это заманчиво, она хочет меня, я могу позволить ей поглотить меня. Шампунь течёт сквозь пальцы, это гипнотизирует меня и одновременно ужасает. Быстро покачав головой, я мылю голову. Пальцы зарываются в волосы и тщательно массируют кожу, пытаясь очистить мысли. Несколько капель попадают на лицо, они смешиваются со слезами, а единственное о чём я могу думать — это она. Лекса — дьявол. Она вошла в мою жизнь, чтобы разрушить всё, заставить меня предать всех и нарушить все обещания и клятвы. Она опозорила меня. Я даже не знаю, кому молиться. Одна неделя — столько ей потребовалось, чтобы разрушить мою жизнь и всё во, что я верила. С тех пор как я пришла в этот святой дом, я была праведной, добродетельной женщиной. Наконец, я была в мире с собой и вселенной, я могла собой гордиться. Я была пастырем для заблудшего стада овец, я была необходима им в этом маленьком городке. А кто я сейчас? Я пытаюсь, но не могу понять, как такое возможно, почему вид того, как она сидит там в первом ряду и смотрит на меня этими жадными зелёными глазами, заставляет кровь кипеть в жилах. Даже если я не смотрю на неё, я чувствую её, я знаю, что её соблазнительные глаза смотрят на меня, заглядывают в душу, и я знаю, что она видит меня. Действительно видит меня — прямо сквозь меня. Мои самые глубокие страхи, стыд и желания. Из чего она вообще сделана? Она, как огонь, сначала томный, затем превращающейся в голодное пламя, готовое поглотить меня. Она губительна, она смертный грех, сжигающий мою душу и сбросивший пепел от неё в ад. Лекса — жгучее желание, которое не исчезнет. Она — яд. Её глаза видят сквозь меня. Её губы похотливо искусаны. Её сладкий смех, который, кажется, постоянно издевается надо мной. Точёная линия челюсти переходящая к бледной и изящной шее, словно путь, который я должна пройти, чтобы завершить паломничество. Это не моя вина. Эта девушка — дьявол, который зажёг во мне пламя вопреки моей воле. Она виновата. Я не хочу грешить, это её вина, а не моя. Она заставила меня жаждать её сладкий рот, она заманила меня к своей тёплой коже. Мне интересно, может быть это на самом деле не моя вина, а Божий замысел. Того, кто так сильно помогал мне последние пару лет. Тот, без кого я бы потерялась. Нет, нет, нет. Я не могу предать Его; ни его, ни отца Кейна — потому что это было бы абсолютное и отвратительное предательство. Я закрываю кран и заворачиваюсь в полотенца; одно для волос, другое для тела, которое я повязываю выше груди и выхожу из душа. Я не могу сдержать дрожь, проходящую через позвоночник, я быстро вытираюсь и надеваю одежду. Сегодня это белая рубашка и чёрные прямые брюки, сейчас слишком рано надевать колоратку и рясу, и у меня не то настроение. Я расчёсываю волосы, немного сушу их полотенцем и оставляю распущенными, в ближайшее время я никого не ожидаю в церкви. Я не жду и её. Я задерживаю дыхание и выхожу из ванной с мокрым полотенцем в руках, чтобы вывесить его сушиться на солнце, и, несмотря на все мои усилия не думать о ней, в тот момент, когда тепло первых солнечных лучей касается моих пальцев, я вспоминаю. Я вспоминаю зелёные глаза и ощущаю зуд на руках при воспоминании о бархатной коже. Она такая красивая. Она выглядела такой невинной. Когда я потеряла контроль? Сначала на исповеди. Я всё ещё краснею, когда вспоминаю её голос и тяжёлое дыхание. В какой-то момент исповедь стала бессмысленной и превратилась в неуместные разговоры. Но я не могла остановить себя. Готова поспорить, что она специально застала меня врасплох своей развратностью, под маской невинности и всё превратилось в сюрреалистическую и аморальную ситуацию. Когда наваждение прошло, я убежала. Я должна была убежать, я должна была разорвать связь с этими волшебными глазами и выбраться из пения сирены. Затем я пришла сюда, я плакала и молилась, пока глаза и лёгкие не начали гореть. Произошло огромное богохульство, но я уверена, что смогу заплатить, как и раньше. Что заставило меня думать, что я смогу сопротивляться ей? Может быть, я убедила себя, как тогда, когда сопротивлялась дьявольскому искушению, что я невосприимчива к нему. Я была высокомерна, а она оказалась сильнее. Я прекрасно помню, как мои пальцы касались её мокрой плоти, я могу воссоздать движения на её клиторе, и мне стыдно признаться, но я намокла от воспоминаний о том, как её губы целуют мою кожу, как её горячий язык яростно борется с моим. Я вздрагиваю и закрываю лицо руками. Мне стыдно. Нет, я не знаю, кому мне молиться, чтобы стереть эти мысли и эту вину. Может быть, для меня уже слишком поздно. — Матушка Гриффин? — я слышу, как кто-то зовёт меня. — Да? — я иду быстрым шагом и вижу голову миссис Азгеды. — Простите, что беспокою Вас так рано утром, но я уеду из города до конца недели, но не могу этого сделать, не исповедавшись. Ну, вот опять. Как всегда на моём лице появляется нежная улыбка, и я говорю привычное «конечно». Эта женщина исповедуется каждую неделю, она приходит в мою церковь и заставляет меня слушать сплетни про прихожан. Должен быть уважительный способ сказать пожилой женщине, чтобы она занялась своими делами и перестала приходить сюда и говорить аморальные вещи. Хорошо, Кларк, дыши. — Отлично, — говорит она, и на её губах появляется злая улыбка. — Сначала я зажгу свечи, у меня есть немного времени. Глубокий вдох вырывается из моей груди, конечно, разговор не будет коротким. Склонив голову и глядя в пол, я медленно иду в исповедальню. Последнее время я не высыпаюсь, что отражается на моём настроении. Может быть, просто… Эхо разрушает непроницаемую тишину, я поднимаю взгляд, и меня поражает зелёная молния. Она вернулась. Конечно, она вернулась, чего я ожидала? На мгновение мне показалось, что время остановилось, у меня перехватило дыхание, когда я посмотрела прямо в лицо дьяволу. Её глаза сияют освещённые тусклым утренним светом, он делает их похожими на сочные изумруды. Её длинные каштановые волосы необычно уложены, возможно, заплетены. Она похожа на ангела, но всё же… Всё же самодовольная ухмылка на её лице становится шире от чего мне сводит желудок. Что она планирует сделать на этот раз? Я солгу, если скажу, что не боюсь эту девушку. Она хочет что-то сказать, возможно, поприветствовать меня, но я не позволю ей снова очаровать меня своим голосом и добрыми словами. Я продолжаю идти, ноги двигаются почти самостоятельно. Лекса одета в красную юбку и белую кружевную рубашку без рукавов, благодаря чему видны её изящные плечи… Не то чтобы я заостряла на них внимание, но это до боли очевидно. Никогда прежде, я не стремилась так в исповедальню к миссис Азгеда. Со скрипом открылась деревянная дверь, мне стоит смазать её позже… Только я собралась войти, как меня с силой затолкнули внутрь. К счастью, я успела выставить руки вперёд и избежать удара. Дверь за мной закрылась, и прежде чем я повернулась, чтобы узнать, что происходит, две руки приземлились на мои бёдра. Всё моё тело напряглось. Нет, она не может этого сделать. — Лекса, убирайся отсюда, — бормочу я, но её губы уже ласкают кожу на моём затылке, всё ещё влажную после душа. Чёрт, она может быть такой нежной… Это здорово. Низкое рычание вырывается из моего горла, когда её руки начинают расстёгивать молнию на моих штанах. — Я серьёзно, убирайся. Я хотела, чтобы это предупреждение прозвучало ужасающе, но единственная реакция от неё — хихиканье. Одним движением она стянула с меня штаны и нижнее бельё. Ну, это впечатляюще… Нет, тормози, Кларк, сосредоточься. Но я не успела, она резко развернула меня и толкнула на стул. Чёрт возьми… Спиной я ударилась о дерево, но это не так больно. Левая рука ударилась о подлокотник, там точно останется синяк. Это было больно, о чём она думает? Гнев и ненависть усилились при мысли о её плане. Я никогда не была в чём-то уверенной, как в том, что цель её жизни — разрушить моё существование в этой жизни и загробной. Что я сделала не так, что заслужила это? Я пытаюсь наклониться и вернуть одежду, но неожиданно она оказалась сильнее, чем выглядит. Она толкает меня обратно на стул. Вау… Она схватила меня за бедра, и я вынуждена податься вперёд, предоставляя ей полный доступ. Это не происходит. Она не сделает это. Я не позволю ей снова развратить меня. Я больше не упаду в руки дьявола. Моя душа не будет заражена грехом, я поклялась Богу. Или, по крайней мере, я искренне в это верила до того, как увидела картину перед собой. Лекса — красивая и сильная, стоит передо мной на коленях с похотливой улыбкой на губах, такая покорная и так страстно желающая угодить мне. Она отвечает за эту ситуацию, отвечает за мои желания, отвечает за пульсирующее ощущение, которое растёт внизу живота и распространяется по телу. Лекса проводит своими нежными пальцами вверх и вниз по моим бёдрам, приближаясь всё ближе и ближе. Она дразнит меня. Мои бёдра прогибаются, и её улыбка стала шире. Чёрт. — Ты не представляешь, как долго я ждала этого момента, Кларк, — и снова моё имя на её языке вызывает стон, рвущийся из груди, который не удалось подавить, и она это заметила. — Может быть и ты ждала. Сколько раз ты представляла это, Кларк? — я сглатываю, и, несмотря на все усилия, не могу скрыть вину на своём лице. — Сколько раз ты жаждала, чтобы я оказалась между твоих ног? Затем она оставляет мягкий поцелуй и покусывает моё бедро и мне пришлось вонзить ногти в подлокотник, чтобы не завизжать. Всё кончено, я сдаюсь, мне уже всё равно. На самом деле, мне просто нужно, чтобы она… Звук, открывающийся дверцы, заставил нас обеих напрячься и задержать дыхание. Чёрт, она уже здесь. Я посмотрела на Лексу самым серьёзным и убийственным взглядом, какой могла изобразить, но ей нравится вся эта ситуация. Чёрт возьми, конечно, она наслаждается происходящим. Она тихо встала и провела своим гладким языком по краю уха, посылая дрожь по позвоночнику и согревая крошечный пучок нервов. — Веди себя как хорошая девочка, — прошептала она так, что захотелось плакать, и в то же время это возбуждало. — Сегодня я вела бы себя так. — Нет, нет, Лекс… — я пытаюсь бороться, но она закрывает мне рот рукой. Миссис Азгеда сидит на скамейке в нескольких дюймах от нас. Ну, дерьмо. — Если ты не хочешь, чтобы она поймала нас, то тебе лучше помалкивать и сохранять спокойствие, — в последний раз шепчет она. В этот момент я осознала и поверила, что Лекса Уайлд — воплощение дьявола. Движения быстрее и проворнее, чем у пантеры. Она садится между моих ног и её руки начинают двигаться от икр до колен, два тонких пальца жгут кожу наэлектризованным прикосновением, сводя меня с ума. Я сглатываю и стискиваю челюсть, это плохо кончится. — Благословите меня, матушка, ибо я согрешила, — голос миссис Азгеды спокоен и не показывает никакого осознания моей деликатной ситуации. Хорошо, хорошо… Краем глаза я смотрю на Лексу. На её безбожно-прекрасном лице сияет изворотливая улыбка. — Моя последняя исповедь была неделю назад. — Расскажите мне о своих грехах, — говорю я, может быть слишком быстро, потому что улыбка Лексы становится шире, а затем она опустила голову. Первый сильный укус на бедре был болезненным.  — Видите ли, матушка, в последнее время я чувствую как мой муж… — второй, и у меня перехватывает дыхание, когда зубы захватывают плоть. Она не торопится, наслаждаясь моим беспокойством, возможностью быть пойманными и делая меня объектом позора этого сообщества… — И он действует мне на нервы… — Её язык широкий и тёплый, она ласкает по всей длине моих складок, медленно поднимаясь и, наконец, (наконец) добирается до моего клитора — она обводит его кончиком языка и нежно сосёт. Блять! Я чуть не ударилась головой о деревянную стену позади себя… — Глупо, и я знаю, что это не… — я закрываю лицо руками и прикусываю губу, чтобы подавить стон. Моя большая ошибка? Посмотреть на неё. Лекса чертовски сексуальна на коленях (Боже мой), она поглаживает мои бёдра и двигает головой между бёдер, так что я снова задерживаю дыхание, чтобы не застонать. Я становлюсь более влажной. Я беспокоюсь, что миссис Азгеда услышит грязные звуки… — Матушка… — я была на грани причинения себя вреда, слишком быстро повернув к ней голову. — Что… — мой клитор настолько чувствителен, что одно её прикосновение, и я чувствую, что умираю. — В чём ещё Вы хотите признаться, Ния? Я уверена, что Вы… пришли сюда не ради мелких грехов, — я не могу не опустить взгляд. Лекса слушала меня, и теперь смотрит на меня, немного удивлённая двойным значением, который мог быть или не быть в моих словах. Ну, он там есть, не могу отрицать, что жажду этого. — Нет, матушка, на самом деле я немного волнуюсь за сына. Он и его девушка приедут сюда в конце… — и она делает это: хватает меня за бёдра суёт язык внутрь меня. Боже мой, чёрт! Голова закружилась, и я маскирую громкий стон сильным кашлем… — Вместе… Вы в порядке? — Да, да, — холодно отвечаю я, это контрастирует с теплом, распространяющимся по моему телу, когда я цепляюсь за каштановые волосы. — Пожалуйста, продолжайте. Её горячее дыхание на моей коже, её нос, касающийся твёрдого пучка нервов, пульсирующего между моих ног, её руки, поднимающиеся по бёдрам, её пальцы сжимающие кожу, успокаивают меня. Её тёплый язык двигается во мне, поглощая каждый кусочек моего здравомыслия. Я чувствую всё это, я чувствую всё сразу. Мои пальцы сжимаются в кулак, хватая её за волосы, направляют её на добросовестную работу, и я сжимаю губы. — …. Девушка… — не знаю, как миссис Азгеда не замечает всего, что происходит внутри исповедальни. Каждый греховный стон, каждый мокрый звук. Я больше не могу сохранять спокойствие и благодарю Бога и эту священную перегородку за то, что она закрывает моё лицо… — мой Роан очень хороший парень, Вы должны встретиться с ним, когда он приедет, матушка. — К…конечно, — Лекса мягко фыркает на что-то, я слегка дёргаю её, чтобы сделать выговор, хотя она делает всё правильно — сосёт мой клитор. Чёрт… Я раздвигаю ноги, слегка ударяясь о стены. — Он Вам понравится, он очень красивый молодой человек, — хвастается женщина, но я так близко, что не понимаю смысла её слов. Чёрт, Лекса, быстрее, я хочу стонать, но не могу. Я сильнее дёргаю её за волосы, и она удваивает усилия. Этот язык не совсем нормальный, Боже мой… — Дочь Тита и мой Роан в детстве были влюблены друг в друга, и в тайне я немного волнуюсь, что девочке будет больно, когда он и Онтари приедут сюда. Вы не слышали ничего об этом? Волк уже показал свои уши, но я не могу думать об этом, потому что вибрации, издаваемые Лексой, посылают меня через край, а электрический разряд обжигает каждый кусочек моего тела. Мышцы сжимаются, и мне приходиться прислонить голову к стене и прикусить руку, чтобы не выкрикнуть оду удовольствию. Чёрт бы тебя побрал, она не перестанет лизать и сосать, пока я снова не взорвусь. — Вы в порядке, матушка? — спрашивает миссис Азгеда, её голос полон беспокойства. — Да, да… — я тяжело дышу и ничего не могу с этим поделать. Лекса не остановится. Этот язык, кажется, существует только для того, чтобы лизать мой клитор. Боже мой, и снова судороги. — Я неуклюжая… сегодня я … я ударила большой палец, — для того, чья единственная здравая мысль сейчас заключается в том, что некая девушка вылизывает меня своим чертовски умелым языком, то моё оправдание звучит вполне правдоподобно. Наконец, она останавливается, и моё тело расслабляется, и тогда я глубоко вздыхаю и поворачиваю голову к женщине. — Ния, Вы не совершили серьёзных грехов. Не беспокойтесь ни о своём муже, ни о сыне, — даже я чувствую, что улыбка на моём лице — глупая. — Мужчины более простые существа, чем мы думаем, и они знают, что могут рассчитывать на Вас, — конечно, я не буду сплетничать о Лексе, особенно когда она здесь, стоит на коленях, а её губы всё ещё на моей коже. — Вы слишком добры, матушка, — говорит она с горечью и разочарованием. — Что мне нужно сделать? — Просто просите Бога о прощении во время Ваших ежедневных молитв, — я чувствую себя такой щедрой сегодня. После недолгого колебания, наконец, женщина попрощалась и ушла. Раз, два, три, десять, пятнадцать, двадцать… Тридцать секунд тишины, затем раздался звук закрывшийся двери оповестил нас о том, что мы, наконец, одни. Наконец. Теперь я понимаю, что тяжело дышу и мне жарко. Моя кожа покрыта тонким слоем пота, который появился после хорошего оргазма. Господи. Я определённо попаду в ад. — Думаю, что сожалею, что так хорошо отлизала тебе, после той ерунды, которую ты ей только что сказала, — говорит Лекса, пытаясь встать, используя одну руку, а другой, вытирая рот. Её колени наверно болят от того, что она так долго находится в этом крошечном пространстве и всё же ей удалось встать и оседлать мои колени. Отнюдь не кажущийся неуместным, её насмешливый тон на самом деле освежает. — Это то, что они хотят услышать, и то, что они ожидают от меня, — говорю я, не потому что, чувствую, что должна объяснить ей, а потому что это правда. Я священник, но не дура — или, по крайней мере, я так думала, прежде чем встретилась с ней, и впасть в один из самых страшных и серьёзных грехов, которые я когда-либо могла совершить. — Кроме того, я не слышала, о чём она говорила, потому что кто-то… — Лекса изобразила невинное лицо и села удобнее. Я чувствую, какая она влажная, о Боже. Чёрт, она мокрая… — подумал, что это отличная идея — заставить меня кончить на исповеди. Она обняла меня за шею, и, возможно, в моей крови течёт окситоцин, но такая близость кажется странно хорошей. — Ты чувствуешь себя грязной, Кларк? — она наклоняется вперёд, и я с нетерпением жду губы, которые так и не приблизились. Вместо этого она начинает кусать мою шею, небрежно её посасывать, чтобы оставить след. На секунду я забыла, что она дьявол, а я — просто игра. Счастливое расслабление, в котором утонуло моё тело, быстро сменилось беспокойством, и гнев снова разгорелся в моей груди, горячее, чем когда-либо прежде. Как я могла так сглупить? О чём, чёрт возьми, я думала? Я не думала, в этом проблема, я вообще не думала. Она проникла в мою голову и отравила мой разум, а я позволила ей. Её руки расстегнули три или четыре пуговицы моей рубашки, скользнули под одежду и так легко отодвинули бюстгальтер, что это действительно впечатляет, и, наконец, обнажили грудь. В тот момент, когда она взяла её, у неё перехватило дыхание, и я почувствовала широкую улыбку на своей шее. Она начинает массировать их, мягко зажимая соски, это было так давно, когда кто-то делал это, что я вскрикнула. Блин, эти пальцы… — Чёрт возьми, Кларк, — шепчет она мне на ухо, прокатывая языком «К», как умеет только она. — Я знала, что они будут большими, но не такими огромными, — её зубы мягко прикусили мочку уха. — Сейчас же сними эту уродливую рубашку, или, я блин разорву её. Внезапно, всё стало ощущаться как удар по лицу. Я не могу. Нет, не могу. Я пытаюсь оттолкнуть её, но она прилипла ко мне как пиявка. На этот раз её смех не сексуален, не эротичен и не радостен. На этот раз он жесток и безличен, и мне это не нравится. — Нет, не снова, — голос, исходящий из её горла, такой холодный, что у меня побежали мурашки по коже. Сказать, что я не немного напугана тем, как всё поменялось за секунду, было бы ложью. Её челюсть делает странное движение, а её зелёные глаза не отвлекают меня. Тем не менее, её хватка не ослабевает, а тело немного приподнялось, и этого мне достаточно, чтобы я могла встать в случае необходимости. Внезапно я вижу за холодным выражением лица — надутые губы, которые она скрывает, чтобы показать своё господство. Лекса — ребёнок, и её единственный ресурс для получения желаемого — попытаться поиграть с моим разумом и овладеть мной. На секунду она действительно обманула меня, но она просто избалованная маленькая девочка. Я двигаюсь вперёд, чтобы дотянуться до её губ, а она откидывается назад, избегая поцелуя. Снова. Она наказывает меня? Если ты хочешь так, давай сделаем, по-твоему. Я хватаю её за бёдра и притягиваю ближе к себе. У неё такие мягкие ноги, что откровенно говоря, и раздражает и возбуждает. — Ты вообще носишь нижнее бельё? — спрашиваю я, и она отвечает громким фырканьем. — Родители забрали моё бельё, а я не надену белые хлопковые трусиля бабули, — испорченная маленькая девочка, как я и говорила. Мои руки скользнули под красную юбку и пробежали вверх и вниз по её бёдрам так медленно, как я могу — я бы очень хотела мучить её всю вечность. Если она хочет этого, она пострадает за это желание. Хотя в ней есть что-то, что сбивает меня с толку — я не могу представить, как Титус или Тара забирают нижнее бельё у дочери. — Почему они это сделали? Вместо ответа на вопрос Лекса прорычала и насильно направила мою руку, чтобы коснуться там, где ей это нужно больше всего. Её губы раздвигаются, и с каждым движением из них выходит несколько тихих стонов, более опьяняющих, чем я их помню. Она так близко ко мне, что я чувствую её дыхание на своей шее, она окружила меня, я слышу каждый крошечный звук удовольствия, который она издаёт. Её тепло, её вздохи, её влага между ног. Господи Боже… Её клитор настолько распух, держу пари, что я могу дотронуться только до основания, и она всё равно будет великолепной. На секунду я опускаю голову на её плечо — это плечо сводит меня с ума, и облизываю её ключицу. Она так хорошо пахнет, что мне хочется остаться. Потом она снова стонет, я не перестаю этому удивляться. А что если?.. Лекса кричит и стонет громче, чем я слышала раньше, её правая рука соскользнул с моей одежды, и приземлилась на моё горло, добавляя немного давления. Она пытается вернуть свою силу, это весело. Её вздымающаяся грудь и лицо выдают её. — Ты выглядишь такой нуждающейся, крутая девчонка, — говорю я, немного самодовольно, но пришло время сломать её стену. Единственное что я сделала, это слегка покатила её клитор между указательным и большим пальцем, добавив немного давления на пути к кончику. Это было всё, что нужно, чтобы привести её в беспорядок, так же как и она меня. Месть так сладка, думаю, что у меня будет диабет. — Не делай этого, — она делает глоток воздуха, а я повторяю движение. Её голова откидывается назад на секунду, и она вскрикивает. — Не надо! — Почему? — я думала, что приблизиться к её губам будет круто, но это… я могла бы кончить ещё раз, увидев её такой. Её распущенные каштановые волосы беспорядочно падают на её правое плечо и спину, её шея обнажена, её загадочные зелёные глаза плотно закрыты, а эти запретные губы слегка приоткрыты. Да, прекрасно, я могу. Постепенно я чувствую, что мне нужно больше. Я хочу видеть, как она качается на мне, безумно крутится, светится аурой удовольствия. Я хочу разрушить её здравомыслие и уничтожить её так же, как она разрушила меня и это будет красиво. Я смеюсь и повторяю движения ещё раз, но на этот раз она отвечает, немного сжав хватку на моём горле и смыкая зубы на изгибе моей шеи. Ай! Это не полноценный укус, но он слишком сильный. — Кларк! — умоляет она. — Это слишком…это только…это не… — её бёдра снова и снова сильно изгибаются. — Чёрт, Кларк, остановись!  — Почему? Я думала, тебе нравятся поддразнивания, — на моём лице появляется улыбка, когда я вижу её выражение лица, когда я делаю это ещё раз. На этот раз её бёдра начинают ритмично двигаться. — Тебе нужно, чтобы я прикасалась к тебе так? — я прекращаю двигать рукой, и она сама начинает прижиматься к ней, каждый раз сильнее. Такая нуждающаяся. — Или, может быть, тебе нужно, чтобы я нажимала вот так, — на этот раз я не дразню, она уже достаточно влажная, чтобы два моих пальца резко скользнули в неё и скрутились без сопротивления. Её челюсть сжалась, а другая рука приземлилась на моё плечо. Это не совсем та реакция, которую я ожидала, но ей, похоже, это нравится, особенно, когда я начинаю касаться этого места. Лекса выгнулась назад, и мысль о том, что она, наконец, поцелует меня, ускользнула из моего сознания… Наверное, мечта, так и останется мечтой. Прижав лоб к моему плечу, она отпустила моё горло и схватилась за подлокотник кресла, в поисках чего-то, что её успокоит. — Твоя ладонь, — она громко дышит, и по какой-то причине я решила дать её, что она хочет. По натуре я щедрая любовница, просто я забыла об этом, я думаю. В тот момент, когда остальная часть моей руки коснулась её клитора, она начала отчаянно тереться, утопая в удовольствии от давления на её клитор и от того, как мои пальцы проникают в неё. Рука на стуле прижалась к стене рядом с моей головой, и она снова успокаивается, поворачиваясь, пока не находит наиболее удобное положение. Её дыхание становится настолько прерывистым между стонами, что я боюсь, что у неё разовьётся респираторный алкалоз и она упадёт в обморок. Вот та реакция, которую я хотела. Я пытаюсь дотянуться до её рта, но она снова избежала моих губ. Что сейчас не так? По какой-то причине Лекса не хочет целовать меня, поэтому я просто нападаю на открытую кожу на её груди, проводя по ней языком. Я только начала, как из церкви донёсся шум, и она чуть не упала с моих колен. — Матушка Гриффин? — когда мы услышали голос её мамы, мы замерли на месте. — Вы в исповедальне? — без сомнений — это Тара Уайлд. Услышав звук открывающейся соседней двери, я застегнула рубашку, а Лекса закрыла перегородку, чтобы скрыться от взгляда матери, оставляя открытым только моё взволнованное лицо. Напряжённое тело Лексы едва успокаивается, и она прижимает руку к стене. Её глаза широко открыты и устремлены в бесконечность, показывая мне эмоцию, которую я никогда не видела в них. Как будто она напугана. Более того, в ужасе. Почему? Я понимаю, что никто не хочет, чтобы их родители знали, что дети занимаются сексом, особенно в таких странных местах, как это, но из нас двоих я рискую горлом. Какими бы серьёзными не были Тит и Тара, но Лекса уже взрослая женщина. Ведь взрослая, верно? Я имею в виду, она должна быть достаточно взрослой, чтобы законно употреблять алкоголь, да? Мне говорили, что она учится в Гарвардской юридической школе, ей должно быть не меньше 20 лет, иначе она бы жила в городке. Ага, да! Она упоминала, что ей 21 ил около того. О, Боже, мои пальцы все ещё внутри девушки, которая почти на 10 лет моложе меня. Я буду вечно гнить в аду. — Да… Да, я здесь, — я заикаюсь, и по другую сторону перегородки появляется лицо женщины средних лет с большими зелёными глазами. — Здравствуйте, это я, — улыбается Тара. Лекса определённо переживает… и вся эта ситуация — самое жесткое, в чём я когда-либо учувствовала. Какие дерьмовые решения в своей жизни я приняла, чтобы закончить так? Ой, погодите, я прекрасно знаю ответ. — Моя дочь здесь? Краем глаза я смотрю на Лексу. Выражение её лица стало пустым, немного напряжённым, но стойким, её челюсти сильно сжались, а дыхание стало прерывистым, но тихим. Она видит колебания во мне, поэтому медленно кивает; призывая меня говорить, и я притворно кашляю. — Простите, думаю, я простудилась, — Тара всё ещё молча смотрит на меня. Мать как дочь — как говорят люди. — Да, она помогает мне, исправляя некоторые вещи, и… да… она сейчас медитирует и молится за свою душу, не стоит её беспокоить. — Конечно, конечно, я бы не осмелилась, — Лекса облегчённо вздыхает. Но вместо того, чтобы уйти, Тара садится. Почему она не уходит? Что она хочет? Она хочет исповедаться? Сегодня моё сердцебиение перешло на патологический режим. — Я так благодарна за то, что Вы делаете для неё, — мы с Лексой не можем смотреть друг на друга. Наши взгляды устремлены на мою руку, которая всё ещё находится под красной юбкой. Если Тара благодарна за это, то думаю, я оставлю церковь. — Вы так помогаете ей преодолеть её проблему, матушка. — Её…проблему, — я посмотрела на Лексу, и её лицо поразило меня. Она больше не смотрит на меня, она смотрит на невидимую точку позади меня. — Это её греховное пристрастие разрушило нашу жизнь, — я чувствую порыв ветра на своей щеке, и мне не нужно поворачивать голову, чтобы понять, что Лекса сейчас очень старается молчать. — Девочка…что мы сделали не так, матушка? Она даже не могла стать зависимой от алкоголя и наркотиков, как нормальные люди, — не могу поверить в то, что слышу. — Нет, вместо этого, она стала сексуальной наркоманкой. Ого! Это… на самом деле имеет смысл. Не знаю, как я могла быть такой глупой, и не понять этого раньше. Конечно, она зависима! Однако, гиперсексуальные расстройства — это коварные заболевания, скажу я в свою защиту. Плюс, она не типичная сексуальная наркоманка, я так не думаю. Я смотрю на неё и ловлю её взгляд на себе, словно она желает выяснить моё мнение. Почему её вообще это волнует? — Страшно об этом говорить… Вы ей очень помогаете, — я сдерживаю фырканье. Всё так извращённо, что я ощущаю необходимость громко выдохнуть, но, конечно, я не могу. — Вчера я проходила мимо её комнаты, и она читала Библию! — Правда? — нет, это какая-то ловушка, она просто что-то замышляет. — Говорю Вам, матушка, она делает большие успехи, — настаивает она, и атмосфера немного меняется. — Послушайте, мои отношения с дочерью никогда не были самыми… самыми близкими. Она всегда была странным ребёнком, не знаю, что мы сделали не так, когда воспитывали её, может быть, я была слишком терпима, и, возможно, Тит был слишком увлечён армией, но она была странной всегда, она странная и сейчас, — внезапно мне стало тяжело дышать. — Когда я разговариваю с ней… Вчера я спросила её, что она делает с Библией, она просто тупо посмотрела на меня и ответила мёртвым голосом…как будто она даже не видит меня, как будто я её беспокою. Я… что я сделала, чтобы заслужить это, матушка? На самом деле, я подумала о нескольких вещах, но лучше я промолчу, пока она не заметила ничего странного, я не хочу привлекать её внимание. Сейчас не время и не подходящая ситуация. — Кажется, у Вас большая проблема в общении, — я прочищаю горло. — Вы думали о том, чтобы поговорррр… — я не могу закончить, Лекса сжала моё бедро. Не удивлена, что она не большой поклонник разговоров. — Матушка? У Вас точно всё в порядке? — Да, да, конечно. Просто я простыла, и думаю, что после обеда поднимусь к себе, — я сжимаю пальцы в Лексе, и она задерживает дыхание и прикусывает губу, чтобы не шуметь. — Да, пожалуйста, так и сделайте, — странно, но мне показалось, что женщина сказала это более нежным тоном, чем тот тон, когда речь шла о её дочери. — Я очень надеюсь, что Вы сможете исцелить её, матушка, — я киваю, и кажется, она мне верит. Теперь я не только блудница и мерзость в глазах Господа, но и лгунья. А я думала, что принадлежу небесам… — Возможно… она, наконец, вернётся на правильный путь и забудет эту лесбийскую чепуху, которая привела её к распущенности. Словно мяч, попавший в лицо, по мне ударила волна гомофобии. Вопреки тому, что я ожидала до этого момента, Лекса всё ещё рядом со мной — неподвижна и тиха. Она не делает никаких попыток показать своё недовольство. Может её нахальство иссякло. Нет, может быть это действительно деликатная ситуация. Ещё один звук говорит о том, что женщина встала. — Ещё раз спасибо, матушка, — говорит она. — Пожалуйста, передайте Лексе, чтобы она пришла домой к обеду. У нас будет барбекю. — Конечно, передам, — я заверяю её. — Передавайте «привет» Титу и Джону. — Мне жаль, что последнее время они не посещали мессу… — Всё в порядке, — я перебиваю её. — Идите с миром, Тара. До той самой секунды, когда мы услышали, что дверь церкви закрылась, мы не смели двигаться. Это уже вышло из-под контроля, так что это почти смешно. Почти. Я выпустила весь воздух, оставшийся в лёгких, и повернулась к девушке. Лекса… На её лице появилась тень гнева, а глаза не могут скрыть…боль? Это боль? Она пытается быть стойкой и преуспевает в этом, но глаза не лгут. Прежде чем я успеваю понять, что делаю, моя свободная рука уже ласкает её щёку, а моя голова отклоняется в сторону — только тогда её потерянный взгляд возвращается к моим глазам. Она выглядит такой уязвимой. Такой потерянной. На пару секунд мы остаёмся неподвижными, в первый раз передо мной такая хрупкая и настоящая Лекса, и она красивая и грустная, и… а потом всё резко меняется. Сжатые губы превращаются в привычную озорную ухмылку, и она бесцеремонно отталкивает мою руку. — На чём мы остановились? — она наклоняется и поправляет мои пальцы ещё раз — но я не двигаюсь. Я просто… Это не хорошо, не только для меня, но и для неё, она не в том психологическом и умственном состоянии, чтобы делать это. Ей не нужно много времени, чтобы понять, что я не буду сотрудничать, и когда это происходит, её улыбка заменяется ужасной гримасой. На этот раз это детский взрыв, на этот раз это гнев. Она хватает мою руку и гневно вынимает её из себя. Я подумала, что сейчас она поправит свою одежду и уйдёт, но вместо этого, она поправила мою руку и начала серию безудержных скачков по ней. Я не знаю, почему, но всё это время я не двигаюсь. Может быть, мне стало её жаль, или, может быть, я слишком напугана тем, что она делает или что это значит для неё и для меня. Лекса прячет своё лицо мне в шею и вонзает пальцы в мои плечи, но больше не издаёт стонов. Сейчас она пытается быть спокойной, но не потому что боится быть пойманной с поличным. Нет, она не хочет давать мне их. Мне. Почему мне? Мне всё равно. Мне всё равно, потому что она, наконец, кончает с пронзительным криком, который вырывается из её сжатых губ, и она даже не задерживается, чтобы отдышаться. Девушка встаёт и разглаживает складки на кружевной рубашке, прежде чем открыть дверь и выйти из исповедальни, не глядя на меня. По какой-то причине я чувствую себя опустошённой и грустной. Это давление и неприятные ощущения в груди, оставляют меня безнадёжной и одинокой. Я чувствую…привычку, как будто я снова в средней школе. Когда я слушаю её шаги, отражающиеся в нефе, я понимаю что это. Это определённо не хорошо. Я натягиваю трусики и штаны и не удосужившись застегнуть их, побежала по этому священному месту, запятнанному моим непростительным грехом. — Лекса! — кричу я, но она не оборачивается. — Тебе здесь больше не рады, — ничего, не могу поверить, я…нет, на самом деле могу. Я такая глупая, Господи. Я попала в ловушку дьявола и это моё наказание. Но это ещё не конец. — Я не шест, на котором ты можешь скакать, когда возбуждена! Наконец, она останавливается прямо перед дверью. Да, она остановилась, а затем закатила глаза и посмотрела на меня, взглядом, который я определяю как настоящую жестокую улыбку. — Увидимся на мессе в воскресенье, Кларк.