Don't bless me father for I have sinned

Вполне вероятно, что я сошла с ума. Возможно, моя шизофрения, наконец-то, дебютировала, и это просто галлюцинации… Нет, стоп, это было бы возможно, если бы я слышала голоса, но не видела зловещую фигуру козла на каменном потолке. А может быть, это ещё хуже, и в моём мозгу происходит нечто действительно плохое, потому что клянусь Богом — это козёл, а я знаю, что многие зарегистрированные психопатические эпизоды посвящены религиозным идолам. Или… или, возможно, кто-то провёл два лишённых сна дня в безудержном исследовании теологии, в поисках способа искупления своих отвратительных грехов. Выхода нет — это козёл, я обречена. Дерьмо. Уже семь часов утра, и я должна приступить к привычной рутине: зажечь свечи (их много), помолиться, немного прибраться… Женщины из прихода продолжают организовывать фестиваль, так что к восьми утра они будут здесь. А у меня нет настроения вставать. В этом просто нет смысла. Боже, я опозорилась. Я даже не боюсь, что она придёт. Лекса знает, что я отлучила её от своей церкви, я больше не хочу её видеть. Прошло два дня, и, кажется, что она послушала меня, или мне нравится так думать, но она сказала, что вернётся в воскресенье, и я точно увижу её завтра на мессе. Почему я так волнуюсь? Я больше ничего не знаю. Тело скользит по простыням, в эти дни жара стала невыносимой, или это, то на что я уповаю — мне снова снились эти сны. Кошмары. Да, ночные кошмары. Ужасные сцены: её глаза пристально смотрят на меня, её губы притягивают мои, её руки опаляют моё тело, и я как наяву чувствовала её шелковистую кожу на своей, воспоминание об этом вызывает дрожь в позвоночнике. Всему виной мои обезумевшие гормоны, у меня овуляция, и я обречена. Может сходить к гинекологу? Но, возможно, я просто перекладываю всю вину на свой цикл, я понимаю, что всё не так просто. После нашей последней и довольно жёсткой встречи я надеялась, что мозг, наконец-то, станет разумным и сотрёт её. Очевидно, что этого не произошло, и это расстраивает. Я никто для Лексы. Я всего лишь сексуальный неодушевлённый объект для неё, и всё же какой-то уголок моего разума привязан к ней. Я знаю, какой это уголок, и это одна из самых болезненных вещей, я думала, что уже похоронила это. Моя добродетель и мой разум побеждены, и я не могу понять, как эти ослепительные зелёные глаза и умелый язык смогли это сделать. Я дура, вот почему. Я дура и слабачка и за это буду гореть в аду. Я не могу продолжать делать это после того, что случилось, я не могу… Я должна поговорить с Маркусом, он подскажет, что мне надо сделать. Из ящика ночного столика раздаётся гудение. Я лениво потягиваюсь, чувствуя, как майка поднимается по телу и оголяет живот, подставляя его свежему воздуху; затем я переворачиваюсь на бок и всматриваюсь в мобильный телефон. У меня IPhone, знаю, что вы скажете: «Священники должны быть примером бедности и смирения», но это моё единственное удовольствие… или было таковым. Полагаю, священники не должны заниматься сексом со своими прихожанками, особенно осквернять такое святое место как исповедальня, это смертельное богохульство, тем более принимая во внимание, что это произошло прямо во время исповеди. Я так разочарована в Кейне, Церкви и Боге, и не могу поверить, что нас не поймали. О, к слову, о разочарованиях! Я получила сообщение от матери. Что ей от меня надо? Я надеялась, что после двух месяцев игнорирования её телефонных звонков и электронных писем она сдастся. Видимо, нет. Эбби [7.23 AM]: пожалуйста, позвони мне После того, как телефон упал рядом со мной на кровать, я, наконец, нашла в себе энергию, села и провела рукой по спутанным волосам. Великолепно… По какой-то причине мой взгляд уловил блеск старого деревянного сундука стоявшего в противоположном углу комнаты. Я знаю, что внутри, и я также знаю, что с этим делать; однако, я не воспользовалась этим для покаяния. Какими бы серьёзными ни были мои грехи, это Католическая святыня, я верю этому. Кроме того, я не настолько отчаялась. Я всё ещё верю, что могу сделать это по-другому, ради Бога и отца Кейна. Моя душа ещё может быть спасена, я должна быть более оптимистичной. Бог милостив и Он любит меня так же сильно, как всех Своих детей — поэтому я уверена, что если покаюсь и сделаю всё что в моих силах, Он даст мне искупление и простит меня. Я не могу себе позволить снова подвести Его. Кстати, говоря, о разочарованиях, телефон снова вибрирует. Прочитав сообщения, я глубоко вздыхаю. Эбби [7.34 AM]: я сама позвоню тебе, если ты не перезвонишь И следом ещё одно. Эбби [7.34 AM]: я знаю, что ты читаешь их Экран погас, и в моей руке зазвучал мягкий голос Адель. Какое оправдание придумать сейчас? Обычно я просто игнорирую звонки, а позже раскаиваюсь о содеянном, но сейчас я не в том состоянии. Я смотрю на огромный экран, и мне хочется реветь. Мы так похожи, это отвратительно. Я провела по зелёному значку и включила громкую связь. — Эбби, — я приветствую её. Наверно, мне стоит быть добрее к ней, но не будем торопиться. — Привет, Кларк, как ты? — сложный вопрос, на который нет простого ответа. — Хорошо, — я бесцеремонно вру. — Что ты хочешь? — Кларк… — Твоя маленькая игрушка там с тобой? — выпаливаю я, и понимаю, что это несправедливо. У неё роман с девушкой, которая моложе её на тридцать лет — Боже, моложе меня! Но я не такая, верно? Не… не на тридцать лет, это странно, но Лекса и та девушка они примерно одного возраста. Но наши ситуации несравнимы, у моей матери серьёзные намерения на будущее с этой девушкой. Если она не остановится, то у меня будет мачеха, которая ела детское питание, когда я пошла в старшую школу. И то, что происходит со мной и Лексой, это не… Это просто её злая игра, которая испортила мне жизнь. — Нет, не со мной, — она делает паузу, и я знаю, что она скрывает грустный вздох. Мама всегда возлагала на меня большие надежды, которые я так и не оправдала. — Всё… всё закончилось несколько недель назад, я пыталась связаться с тобой, но… — Прости. Мне жаль, что тебе больно, хотя, хорошо, что всё закончилось. — Спасибо, Кларк, — говорит она, и я знаю, что она честна. — У меня… у неё были проблемы, понимаешь? Я просто… Я просто хочу, чтобы ты вернулась, дорогая. Долгое молчание было прервано нашим громким дыханием, а затем я дала окончательный ответ. — Я не вернусь, мама, я же говорила тебе, — отвечаю я, и сглатываю, потому что мой мир может разрушиться, но я буду держаться за него, пока не упадёт последний кирпич. — Теперь здесь мой дом.  — Кларк, ты выбрасываешь свою работу, семью, своих друзей и карьеру ради… ради чего? — ну вот опять. — Ради молитв Богу в маленьком городке посреди ничего? — Мне нужно идти, Эбби. — Нет, Кларк, пожалуйста… — Я позвоню тебе на следующей неделе, обещаю, — не дождавшись ответа, я нажимаю на красную иконку. Во всяком случае, я знаю, чем закончится этот разговор. Я бросаю телефон на кровать, да, я могла бы аккуратно убрать его на подушку или тумбочку, но я просто… Чёрт возьми! Уже поздно, скоро придут женщины из прихода, а я ничего не подготовила и всё ещё в майке и трусиках. Бросившись к шкафу, я чуть не разбила голову о дверь. Чуть, слава Богу. Я не могу думать о своей матери, я должна сосредоточиться и подготовиться. Сегодня суббота, на мне будет только альб, поэтому я быстро соберусь. Нет, это не так, тёмный синяк на шее привлёк моё внимание. Чёртова девушка… Я уверена, она сделала это специально, это ранит мою гордость сильнее, чем злит. Мне понадобится косметика. Тонны косметики. Я не могу обманывать себя, Лекса вернётся завтра. Завтра дьявол постарается навсегда затащить меня в ад. Завтра она, как и ожидается, проигнорирует моё предупреждение и посетит мессу — но сегодня не завтра и думать о том, что может произойти в будущем бесполезно. У меня слишком много дел. /// В первой книги Библии говорится, что в Эдемском саду появился враг Божий. Хотя он называет его «змея», он никогда не был простым животным, в последней книги Библии его определяют как человека и имя ему — Дьявол и Сатана, чья цель — ввести в заблуждение или обмануть всю обитаемую Землю. На самом деле это могущественный ангел, невидимый дух, который использовал змею, как средство общения с Евой, как чревовещатель. Ангел, который присутствовал в тот момент, когда Бог создавал Землю для людей. Дьявол был сотворён совершенным и чистым, как и всё, что делает Господь, но он решил стать источником зла. Месса закончилась, а я почему-то ещё не лежу у себя на полу и не занимаюсь своими делами. Все они сейчас выстроятся в пчелиную жужжащую линию и будут общаться, и хвала Богу, я потеряла её из виду в толпе. Я такая слабая, такая слабая… Такая жалкая. Кажется, я была покрасневшей всю мессу, никогда ещё я так радостно не игнорировала церковные правила. Я нанесла макияж, потому что не могу позволить своим прихожанам видеть меня возбуждённой и раскрасневшейся, когда говорю о чистых и святых делах. Однако есть причина, которая не имеет ничего общего с моими бунтующими гормонами и овуляцией. Лекса (сам дьявол) пришла в церковь в самом неподобающем наряде, я знала, что она сделает что-то, но я не думала, что джинсовые шорты будут так хорошо сидеть на ней и что определённо похоронило меня в восьми футах под землёй — это белые гольфы. КТО, ЧЁРТ ВОЗЬМИ, ХОДИТ В ЦЕРКОВЬ В ГОЛЬФАХ?! Я вынуждена вытереть тонкий слой пота, покрывающий мои руки о свою светло-зелёную рясу, перед тем как приступить к раздаче священной гостии и священного вина. Это два самых ценных предмета веры, возможно, не в экономическом, а в духовном отношении. Эти два элемента символизируют компромисс и преданность прихожан Богу. По одному, каждый прихожанин берёт гостию и делает глоток вина, а я преподношу им две иконы и надеюсь, что у них не будет мононуклеоза. Всем, кроме, неё. Когда прихожане приняли причастие и стали покидать церковь, я поняла, что её мать брала гостию и вино, но она этого не сделала. Ещё важнее то, что я её нигде не вижу. Я хорошо знаю, что у неё полное отсутствие религиозных чувств и веры (что делает её присутствие в этих святых стенах неприемлемым), думала, что, по крайней мере, она сделает вид, что следует за остальными, учитывая контроль её матери над ней. Может она сдалась? Может быть моё предупреждение возымело эффект и она решила позволить мне и моей душе быть в покое? Это то, чего бы я хотела, я ненавижу это странное чувство онемения в груди больше, чем что-либо ещё в своей жизни. Когда церковь, наконец, опустела, я пошла к парадной двери и заперла её, как и каждое воскресенье. Сегодня у меня выходной; никаких проповедей или исповедей, нет, сегодня только мой день, который я проведу за молитвами о прощении и… Металлический звук, закрывающейся двери, не позволил мне услышать её приближающиеся шаги. Она таилась в тени, как демон, пока я не осталась одна. Она умна и порочна, мне не стоило её недооценивать — теперь она будет атаковать. Я чувствую, как кровь бьёт по вискам, оглушительное эхо её шагов, пока она бродит вокруг и наблюдает за мной, синхронизируется с биением моего сердца. Каким-то образом оно не выскочило из груди, думаю, что если дотронусь до своей груди, то почувствую, как оно бьётся. Трепет, который я не должна чувствовать. Я подхожу к святой воде и наклоняюсь к ней, пряча своё лицо, как ребёнок, который прячется под простынями, чтобы монстры не нашли его. Дело в том, что этот монстр прекрасно знает, где я, кто я и о чём я думаю. — Я сказала тебе не приходить сюда, — мой голос звучит довольно хрипло. — Ну, что я могу сказать? Я непослушная девочка, Кларк, — шипит она, я слышу её голос всего в нескольких шагах от себя. — Такая же… — эхо её шагов звучит так громко в моей голове, что причиняет боль, — как… — ещё один шаг и голова взорвётся, — и ты. Сначала я почувствовала её руки на бёдрах, а затем увидела её отражение в воде рядом с моим; её улыбка портит всё хорошее и чистое в святой воде. Затем она прячет лицо в моих волосах и тихо вдыхает, её левая рука медленно поднимается к моей талии, а правая держится за грудь. Моё тело дрожит, кажется, оно находится на грани разрушения. Её тепло ошеломляет, её запах опьянеет, а озорной голос завораживает. Она не может этого сделать. Не здесь, не сейчас. Я не могу позволить ей испортить это священное место своей похотью и отвратительными греховными мыслями. Тем не менее, по какой-то причине логическая цепочка в моём мозгу не срабатывает, и я позволяю ей убрать волосы на одно плечо, и приблизиться ко мне. — Почему ты не пытаешься бороться, Кларк? — каждый раз, когда она произносит моё имя, то, как её язык произносит каждую букву, подкашивает колени и, конечно, она заметила это, поэтому пользуется этим при каждом удобном случае. Я могла бы утопить её в святой воде. Я должна сделать это, чтобы мои мучения прекратились, а церковь снова очистилась. Для её души уже слишком поздно. — Ты хочешь меня, — кончиком носа она провела по затылку, кожа запылала, и, чёрт возьми, почему я жду, когда она поцелует там? — Мой язык внутри тебя, моё дыхание на твоей коже, мои губы на твоей великолепной шее, — говоря это, она зачерпывает рукой святую воду и с моей шеи смывает косметику, которую мне пришлось нанести, чтобы скрыть доказательство нашего греха. — Ты можешь лгать им, ты можешь лгать богу, но ты не можешь лгать себе, Кларк. Лекса права, и она прекрасно это знает. Она знает это по тому, как моё тело опирается на её тело в поисках контакта с её тёплой кожей, по гулу, который покидает мою грудь в тот момент, когда её губы ласкают мою шею, и потому что, я просто подчиняюсь, когда она приказывает мне идти по проходу к алтарю и снять одежду. Зелёная ряса брошена на одну из деревянных скамей в последнем ряду. Ей нравится на ходу снимать с меня пояс и повязку и бросать через плечо, она сорвала с меня альб и бросила на святой алтарь под крест Христа. Лекса не спеша смотрит на меня, осматривает с ног до головы, кусает до смешного сексуальную нижнюю губу, наслаждаясь моей наготой и унижением. Я не ожидала другого. Я и не заслуживаю другого. Мне стыдно. — А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем… — это прозвучало как набат. Тем не менее, мой разум занят чем-то другим, и я определённо не могу сейчас ясно мыслить. Неожиданно она быстро снимает с себя рубашку и лифчик, и её тело покрывают только джинсовые шорты и белые гольфы. Во рту пересохло, а голова закружилась, если я не прикоснусь к ней в ближайшее время, то упаду в обморок. Она специально мучает меня. Конечно, она поймала меня на том, как я смотрю на неё, конечно, она видела в моих глазах желание, которое стало настолько болезненным, что я больше не могу себя контролировать и не пускать слюни глядя на загорелую кожу. И, чёрт возьми, её пресс вылеплен пламенем ада и множеством упражнений. Если бы я только могла говорить… Дерьмо. Чёрт её побери. Мне стыдно. — Я говорю: поступайте по духу… — я знаю это, — и вы не будете исполнять вожделений плоти. Близость её тела заставляет меня немного откинуться на алтарь. Как будто моя обнажённая кожа зудит при мысли о её греховном прикосновении. Этот дьявол искажает мою душу и разум, она тщательно подготовилась к этому. Её мать — Тара, сказала мне, что она стала изучать Библию, сначала я не понимала зачем, но теперь мне понятно. Лекса не только хочет затащить мою душу в ад, но и разбить её на тысячу маленьких кусочков. Медленно, нежный палец зацепляет мою руку и подносит к пуговице её шорт. Она просит меня раздеть её. Она просит меня потрогать и насладиться этими новыми объектами желания, которые она настойчиво предлагает. И, конечно, я делаю это. На самом деле в данный момент я получаю удовольствие, открывая новые участки загорелой кожи. Я слышу вздох, и я почти уверена, что он мой. Эта война была проиграна ещё до того, как началась, больше я не могу бороться с этим. Мне стыдно. — Но каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственною похотью… — продолжает она, и момент не может быть более подходящим. Я встаю на колени и медленно скатываю первый носок, боясь, что меня оттолкнут или отвергнут, если я осмелюсь прикоснуться к ней. И я задаюсь вопросом, почему не смею сделать это, если это то, что я должна сделать, чтобы освободиться от её чар. Но этого не произойдёт, «по собственному желанию и соблазну». Когда последний носок был спущен, она скинула его элегантным движением. Указательным пальцем она взяла меня за подбородок, возвращая в прежнее положение и томно поворачивая меня лицом к алтарю. Наконец, лихорадочный жар её тела греет мою спину, а моя челюсть сжимается в безуспешном намерении скрыть отчаянное хныканье. Ощущение её мягкой кожи и сосков перехватывает дыхание самым отвратительным образом. — Похоть же, зачав, рождает грех, — её губы на моём плече, руки бегут по моему позвоночнику, вокруг моей талии, вверх и вниз по животу. Я таю в её руках. Одна рука приземляется на мою грудь, и я очень удивлена, что она не игралась с ними раньше, учитывая, что она казалась одержимой моей грудью, в последний раз, когда мы… Она сжимает сосок и из моего горла вырывается стон. Проклятая девчонка! Да, чёрт возьми, иногда, кажется, что она точно знает, как прикоснуться ко мне и свести меня к нулю. Её язык начинает движение от моего плеча к уху, сильно прижимаясь к точке пульса, пока отпустившая грудь рука призрачно обводит мои складки. Мольба вырывается изо рта, но я не допущу этого, ни при каких обстоятельствах, — а грех рождает смерть, — сказав это, она шлёпает меня и поворачивает к себе, ни на секунду не прекращая слабые прикосновения на моей чувствительной точке и даже мои сомкнутые губы, не могут скрыть громкий стон, который вызывает её прикосновения. Рука вернулась к моей груди, и я вижу её очаровательные глаза, вскоре она берёт в рот сосок. Блять! Я хочу кричать. Я хочу дёрнуть Лексу за волосы, но я этого не делаю. Я держусь за край алтаря, чтобы не дотронуться до неё. Вместо того, чтобы исполнить моё тайное желание, её голова отрывается, чтобы посмотреть на меня, и единственное, что может облегчить боль этой потери — это тепло, распространяющееся из моего центра. На мгновенье её пальцы пытаются осторожно надавить, и, как только они это делают — ток проходится по моему опухшему клитору — этого не достаточно, и я не могу подавить хныканье. Лекса покусывает свою восхитительную и не достижимую нижнюю губу и свободной рукой ласкает мою грудь, вызывая множество тихих стонов. Она мстит, ей доставляет это удовольствие. Её взгляд больше не скрывает дьявола за этим ангельским лицом — он здесь, передо мной. Она резко усиливает давление на мой клитор. Мне стыдно. — Ты такая мокрая, что я могу… — она собирает влажность с моих складок и дразнит вход, заставляя моё дыхание замереть в горле. — Лекса… — я хнычу, и это прозвучало так неловко и жалко, но я ничего не могу поделать. Позор. Её глаза осматривают каждый сантиметр моей кожи, прежде чем наклонить голову и приблизиться к моему уху, чтобы ещё раз уткнуться лицом в мои волосы, её ладонь нависает над моим клитором. Я не осмеливаюсь напрячься в поисках трения, она способна на худшее, и я не хочу знать, на что именно. Внезапно она хватает меня за бёдра, впиваясь короткими ногтями в мою кожу, и прижимает меня к алтарю. Несколько канделябров упали на пол с оглушительным звуком, но мне всё равно. Мне всё равно, потому что её рука давит на набухшие нервы между моих ног, так как я и хотела. Боже, как я стала такой…? О, чёрт, Лекса! Я не могу сдержать рычание, она мягко сжимает и снова потирает мой клитор, и я чувствую, что в любой момент потеряю сознание. Позор… — Ты думаешь о Нём, когда приближаешься к концу, Кларк? — шепчет она, презрительно кусая мочку уха. — Или ты думаешь обо мне, в святом доме Господа? Она сволочь, она аморальна, она дьявол. Но всё же. Почему всегда есть «но» с Лексой? Может быть, потому что она похожа на жестокую, но безупречную богиню — её каштановые волосы беспорядочно щекотят мою кожу, её сочные губы, сжаты между зубов, как мне хотелось, чтобы это были мои зубы, её чертовски красивые глаза смотрят на меня так, будто она хочет меня съесть. Она могла бы. Она может, и сама мысль об этом вынуждает меня сглотнуть. — О тебе, — сначала я не была уверена, что это мой голос. Но я точно знаю, что обречена. Наши глаза неожиданно встретились, и на секунду она останавливается, и мне в голову приходит невинная и чистая мысль: я её обезоружила её. За секунду до того, как её взгляд стал тёмным и опасным, она встала позади меня. Должно быть, улыбка на её губах пугающая, но сейчас я должна признать, что не пытаюсь избавиться от острого чувства вины. Я приму всё, что она приготовила для меня, что бы это ни было. Она парит над моим тлеющим телом, и я больше не могу сопротивляться, я начинаю кусать кожу над её ключицей, и она радует меня мягким жужжанием, которое она вряд ли хотела раскрыть. Она отходит и раздаётся звук какой-то жидкости, наливаемой в стакан, заглушает отчаянные звуки моего рваного дыхания, и вскоре девушка возвращается в исходное положение и мы обе садимся на колени. Она показывает мне что-то у себя между пальцами — маленькое, белое. Нет, она бы не… — Ну… — говорит она, двигая это между тонкими пальцами. Я не могу поверить, что она делает это. — Это огромный грех, Кларк, — её голос невинен, это чистое издевательство над моими убеждениями и моим достоинством. Когда её взгляд возвращается ко мне, шалость в этом взгляде вызывает у меня одышку. — Кажется, ты сошла с праведного пути, Кларк. Мы должны исправить это. Она делает это. Она держит гостию между губ и приближается к моему рту. И, конечно, я беру её, я беру её и стону при мысли, что её губы, наконец, коснутся моих, но этого не происходит. Почему она не целует меня? Хотя меня должен беспокоить другой вопрос — почему я беспокоюсь о поцелуе, а не о огромном кощунстве, которое (мы) она совершает под взглядом бога, в его доме. Почему я допускаю это ужасное богохульство? И всё же я не могу перестать думать о розовых пухлых губах, когда они так близко ко мне, искушают меня. Если бы я только могла набраться смелости и проявить инициативу и захватить их, несмотря на колоссальную власть, которую она сейчас держит надо мной. Зубами она раскалывает гостию на две части, затем встаёт, чтобы взять… Святую чашу. — Затем он дал это своим ученикам, сказав: «Возьмите и ешьте, это моё тело, которое дано вам, делайте это в память обо мне, — медленно говорит она и делает большой глоток из чаши. — Затем Иисус взял чашу в свои руки и дал им, сказав… — её средний палец снова начинает поглаживать мой клитор, и я не могу скрыть удовольствия и серию стонов. Я чувствую себя так хорошо и так тошно от самой себя. Она усердно играет с моим здравомыслием, и я чувствую, как оно медленно разрушается, — пейте из неё всё, это моя кровь завета, проливаемая за многих людей для прощения грехов. Делайте это каждый раз когда пьёте в память обо мне, — Лекса подносит святую чашу к моим губам и наклоняет её, наполняя рот горько-сладким вином так быстро, что оно начинает струиться как водопад, по моей шее и груди, конечно же, это не случайность. — Аминь, — последнее что она говорит, прежде чем небрежно перекинуть чашу через плечо и наклониться к моей груди, собирая каждую каплю вина, которую могла найти. Её рука кружит по моему клитору идеальными движениями; её рот посасывает мой сосок, зубы мягко прикусывают плоть, а затем её язык идёт по красным винным следам на шее и ключице. Она быстро облизывает мои губы — этот жест более менее похож на поцелуй. — Лекса… — может быть, это просто стон, я даже не знаю, что хочу сказать ей. Она улыбается мне в шею и кусает, вызывая более громкий стон. Её указательный палец движется медленно, лаская внутренние складки, и снова начинает дразнить вход. Я либо умру, либо убью её, жар, поглощающий моё тело слишком велик. — Лекса…пожалуйста, — просьба прозвучала слишком жалко. — Ты хочешь меня внутри себя, Кларк? — спрашивает она, будто не знает ответ. Сволочь… Я энергично киваю. — Но внутри тебя уже есть бог, ты не можешь иметь нас обоих, — эти слова ошеломляют, я почти оттолкнула её от себя. Но, кажется, она заметила кратковременное изменение настроения, потому что её пальцы любезно надавили на набухшую сердцевину. — Ах, Лекс! — мои бёдра сильно сгибаются даже под её весом, когда я кричу от смеси боли и удовольствия. Слеза стекает по моей щеке к подбородку, оставляя за собой мокрый и солёный след мучений. Лекса перехватывает её свободной рукой и наблюдает, как она танцует на её пальце, окружая ноготь и повисая на кончике пальца. Она задумалась, и мне это не нравится. — Кларк, ты позволила мне занять место бога, ты должна сначала покаяться в своих грехах, не так ли? — она подносит палец к своим губам и сосёт его, пробуя горький вкус моего отчаяния. Я надеюсь, что ей понравилось, потому что я чувствую, что впереди ещё много слёз. Выражение её лица снова меняется, а её голос становится низким и жестким, когда она говорит: — Молись. Я знаю, что будет дальше, я приму на себя стыд, потому что мне это нужно как вода, как воздух, чтобы дышать. Вот почему я не сопротивляюсь ей. Тем не менее, моя покорность, кажется, лишает её удовольствия, потому что Лекса раздражается, как только мой послушный и отчаянный голос начинает произносить «Отче наш». Когда это происходит, её лоб хмурится, и она переворачивает меня на алтаре. Я упираюсь в холодный мрамор, соприкасаясь с ним сосками, руки Лексы обвивают мой живот, чтобы показать мне где и как она меня хочет — я не знаю, как мы закончим, но она ставит колено между моих ног, запускает руку в мои волосы, чтобы прислонить мою спину к себе, а другая проходит через мою ногу, чтобы снова работать над моим центром. — Кларк, — снова шепчет она. — Открой своё сердце и посмотри на бога, Кларк, — я сглотнула, и прежде чем успела среагировать, она дёрнула меня за волосы настолько сильно, что взгляд упёрся на гигантский крест, висящий на стене над алтарём. — Христос взял наши грехи и умер за нас, чтобы мы могли примириться с богом и получить вечную жизнь, и теперь я нахожусь под объектом его жертвы. Поскольку я не могу найти слов для начала, Лекса шлёпает меня, оставляя красный отпечаток руки на моей ягодице и из моего горла вырывается громкий стон. Почему я не перестаю нуждаться в ней? Начинает литься поток слёз, на этот раз неконтролируемо, так же дико, как бьётся мой пульс прямо сейчас. — Как бог наш… Господь всевышний, — во рту сухо, глаза устремлены на распятие, но как только я начинаю молиться, она вводит в меня два пальца и ничто в этот момент не значит для меня больше, чем это богохульство. Я даже не могу дышать, кажется, единственное, что моё тело может — это получать удовольствие исходящее из моего центра и необходимость выгибать бёдра навстречу толчкам. — Ох, блять, Лекс…а…чтобы получить славу, честь и власть… Чёрт! Сильнее, — умоляю я, но она останавливается.  — Молись, — Лекса откидывает мои волосы назад и кусает шею. О, боже мой… — Для тебя…о, чёрт возьми, создал все вещи, и по твоей…воле они существовали и были созданы, — не думаю, что смогу терпеть это дальше, я чувствую, что Небеса и Ад выстраиваются внутри меня. Поскольку обе её руки заняты другими делами, я использую одну из своих, чтобы найти равновесие, а другой тянусь от живота до собственной груди, зажимая сосок между пальцев. — Поэтому мы…будем восхвалять тебя… Чёрт, Лекса, ещё, ещё, пожалуйста, — в этот раз она не дразнит. Нет, она вводит третий палец и усиливает толчки. Когда она закручивает пальцы, в глазах темнеет. В какой момент я перестала дышать? Не могу вспомнить, но её рука, отпускающая мои волосы и крепко (но не слишком) держащаяся за моё горло, определённо не помогает. — Святой, святой… — зрение становится размытым, несколько тёмных пятен появляются на изображении деревянного креста передо мной. Моя голова кажется тяжёлой, но в тоже время тело съёживается от удовольствия… Я чувствую, что умираю и возрождаюсь из пепла. — Святой господь бог всемогущий! — я плачу, чувствуя, что приближаюсь очень быстро. — Кто был, есть и будет… Чёрт!!! Если я когда-нибудь попаду на небеса, то они должны быть похожи на это чувство. Взрыв, который создал вселенную, начало мира. Густое недоумение, омрачающее мою голову, на мгновенье сочетается со странно приятным ощущением моей души, покидающей тело. Хотя, это не будет продолжаться вечность, не так ли? Нет, нет, и это похоже на то, что меня ударили током за мои преступления против бога и английской церкви. Каждая мышца в моём теле интенсивно сокращается от того удовольствия, которое я когда-либо чувствовала за 29 лет жизни. Я не могу дышать, я не могу видеть, я ничего не слышу — единственное, что я могу сделать — это чувствовать и о, да, я чувствую. Взрыв, а затем падение с небес. Она повсюду — каждый дюйм меня, каждый удар пульса — это она. — Осторожно, — говорит эхо нежного и, возможно, неизвестного голоса. Моя спина касается чего-то мокрого и холодного. Это мрамор алтаря. Прохлада освежает тело, покрытое тонким слоем пота. Я лежу на спине посреди лужи слёз смешанных с розоватой кровью и осушенными остатками моей души. Низвергнутая с благодати, окружённая густым смогом из пыли, вина и секса. Лёгкие горят от агонических попыток наполнить себя, кровь лихорадочно бежит по венам, сердце энергично и неистово бьётся. Определённо, нет никакой возможности искупить то, что произошло здесь. Нет искупления за мои преступления. Я снова чувствую на себе тяжесть, и не могу от неё избавиться, мышцы сейчас как желе. Конечно, Лекса смеётся надо мной, над моим экстазом и моими страданиями, она победила, испортила мою душу и уничтожила каждую хорошую и чистую частицу моей жизни. Когда я смогла сфокусировать глаза, то заметила, что она оседлала меня, взгляд её был настолько странный, что я не могу его понять. Её рука, на удивление мягкая и нежная, вытирает мои слёзы и ласкает путь от груди до пупка. Её грудь вздымается при каждом вздохе. Могу поспорить, что её рука болит. Я надеюсь, что её рука болит. — Ты выглядишь такой восторженной, — бормочет она себе под нос и делает паузу. — Великолепно… Как ни странно, в груди становится тепло от каждого сказанного шепотом слова исходящего из её губ. Её нежное прикосновение искрится на моей коже. И вдруг я понимаю, что дело не в ней. Лекса не дьявол. Люцифер, могущественный ангел, был создан совершенным и чистым, но решил стать монстром. Я сделала этот выбор, я знаю, что сделала. Я попыталась сопротивляться ей, как только увидела её, но искушение было слишком сильным, а моя вера слишком слабой, и я просто решила отступить. Я решила упасть с небес, и по какой-то причине в моём сердце больше нет чувства вины. Больше нет. Её бёдра кажутся такими мягкими с обеих сторон моего тела, что мне нужно прикоснуться к ним, мне нужно погладить эту шелковистую кожу и заставить её дрожать на мне. Мне физически и морально нужно, чтобы она наслаждалась этим. Я делаю это. Каким-то образом я заставляю руки двигаться и провожу кончиками пальцев по её ногам — текстура даже более гладкая, чем в прошлый раз, или, может быть, это просто я нахожусь в блаженном состоянии, решившись выпить каждую её частичку. Я хочу утонуть в ней. Лекса смотрит, она наблюдает, за тем как мои руки рисуют на её коже, и прижимает свой тёплый и мокрый центр к моему животу. — Кларк? — замешательство в её голосе заставило мои губы сжаться, и я подтягиваю её ноги. К счастью, она очень быстро понимает намёк и спешит взобраться на моё тело, поставив колени по бокам моей головы. Наши глаза на мгновенье пристально смотрят друг на друга, прежде чем я решаю насладиться видом перед собой. Чёрт возьми… Я не могу понять, как это возможно, что я всегда нахожу её всё более и более красивой каждый раз, когда смотрю на неё. Её розовые, мокрые складки открываются, несколько капель похоти стекают по внутренней поверхности бёдер и ягодиц, её набухший клитор ждёт меня, выглядывая из-под капюшона и тёмных завитков. По прошествии времени, я задумалась над этим, может быть, больше, чем следовало бы, у этого не может другого объяснения: она сделала это с помощью лазера. Лекса в отчаянии качает бёдрами, и, вероятно я не должна думать об этом сейчас, но я не должна забыть спросить её, потому что волосяной фолликул… да какая разница. Я заставляю её ждать немного дольше, я хочу видеть, как она превращается в пепел от этой восхитительной муки. Я немного сползаю вниз и тяну её за собой — мои ноги свисают с алтаря и оставляют ей место на мраморе, чтобы поддержать себя в случае необходимости. Как раз, когда она собиралась сдаться и практически трахнуть моё лицо, я сжимаю её задницу и сильно всасываю клитор, слегка задевая зубами. Ответную реакцию я получила немедленно; она зарычала и изогнула спину, почти падая вперёд. Хорошо, что я это предвидела, верно? — Чёрт возьми, Кларк! — я сосу её складки от конца до верха и обвожу опухшую точку. — Так хочется… Её стоны не заставили себя долго ждать, и, о боже, я ждала их, кажется, веками. Пока я лежу, ласкаю, целую, облизываю и сосу, Лекса создаёт свою уникальную и волнующую симфонию удовольствия, которую я, честно говоря, не хочу перестать слушать. Идеальное чередование стонов, вздохов, «блять», восхитительных скрипов и рычаний каждый раз, когда я стимулирую какое-то особенное приятное место. Она Моцарт эротики, а я, кто я? Я слышу, как моё имя исходит из её губ, и мне приходится сжать её бёдра сильнее, чтобы соответствовать ощущениям в моей груди и животе. Её бёдра начинают безумную гонку, и я знаю, что она близко, поэтому начинаю лизать и сосать клитор сильнее и сильнее. Когда она снова выгибает спину, чтобы удержать что-то, чтобы успокоиться, наши глаза встречаются, и оргазм поражает её. — Кларк! — она не отводит взгляд и не закрывает глаза, по крайней мере, не сразу. Лекса раздвигает губы, её глаза изучают мои, и в тот момент, когда её мышцы начинают расслабляться, она прячет своё лицо в руке. Её бёдра всё ещё прижимаются к моему рту, даже после того, как она достигла оргазма. Это ещё не конец, она не хочет останавливаться, и я не хочу. Мои руки на её бёдрах, царапают её кожу, и я продолжаю поклоняться ей своим ртом. В тот момент, когда мой язык проскальзывает внутрь, её вздохи возвращаются к безудержному концерту. На этот раз грубее, звуки дикой природы. Она выпрямляется и дёргает меня за волосы, трахая себя моим языком, который завивается и изгибается, чтобы добраться до каждого места, которое сводит её с ума. Она рычит, стонет и снова рычит, повторяя: «Кларк». Это то, что туманит мои чувства и заставляет меня пить её душу. На вкус Лекса слаще, чем я думала, особенно после того, как она кончила в первый раз. Не знаю, я думала, что, будучи испорченной сукой из ада, она будет горькой, но нет. Не то, чтобы мне есть много с чем сравнивать, я была только с одной девушкой, но это определённо разные вкусы. — Черт, Кларк, быстрее… — умоляет Лекса и, конечно, я слушаюсь. Её второй экстаз длится дольше, чем я ожидала, поражая её невероятной силой, это то, что я могу наблюдать из-под её тела. Она вскрикивает, её мышцы сжимаются, а спина выгибается назад — однако, её бёдра не перестают двигаться на моём лице. Мне здесь удобно, если ей удобно там, и она хочет продолжить, то я не возражаю. Мне тоже весело. Тем не менее, спустя некоторое время, на самом деле меньше, чем я готова признать, онемение и чувство истощения начинают заполнять мой язык. — Лекса, — я убираю рот от неё и вытираю щёки тыльной стороной ладони. Я слышу, как она захныкала, но она всё ещё смотрит на меня. Чёрт, она потрясающая. Она нахмурилась и прикусила губы, руками массируя свою грудь. — Подними бёдра на секунду. Ей первоначальное замешательство не длится слишком долго, она слушается и приподнимается. Я быстро меняю своё положение; немного выше её тела и провожу пальцами по её внутреннему бедру, а затем ввожу в неё два пальца. У неё прихватывает дыхание, но всё же, она смогла вернуться к моему рту. Я позволяю себе слегка укусить её, прежде чем снова начать сосать клитор, и она едва не падает с алтаря, вынужденно удерживая себя на четвереньках. Её задница оказывается чуть выше, чем мне хотелось бы, но я всё ещё могу лизать её. Блин, я старею. Когда я начинаю толкать и скручивать пальцы внутри неё, дотрагиваясь до того места, которое ей нравится, и снова лижу её, подмахивание её бёдер очень помогает. На этот раз её дыхание более прерывистое, но звуки не отражают удовольствия. Это больше похоже на отчаяние, что и привлекает моё внимание. Её глаза закрыты, челюсть сжата, и в какой-то момент я понимаю, что она затаила дыхание. Короткие вскрики, которые она издаёт… Я причиняю ей боль? Мои пальцы довольно сильно соприкасались с ней внутри, но кажется ей всё равно, она продолжает двигать бёдрами быстрее и сильнее. — Больше? — я осмелилась спросить, когда у меня начинала болеть рука. Может быть, ей нужен отдых. Может быть, её тело устало, и ей нужно несколько минут — это было бы нормально после двух подряд интенсивных оргазмов. Тогда почему она продолжает? Она всё ещё возбуждена? Я возбуждена! Но не думаю, что смогу двигать бёдрами или снова принять её. На самом деле, я почти уверена, что завтра мне будет очень больно. Тот факт, что она продолжает, очаровывает и пугает меня. Но подождите. Я убираю пальцы и нажимаю на клитор, снова прижимаясь губами к её складкам. И она сразу кончает. Она кончает, и я удивлена, что она ещё не обезвожена, потому что она всё время мокрая и не хочет останавливаться. Тем не менее, для такой старушки и ненавистнице упражнений, как я этого слишком много. Я поднимаю своё тело до уровня её лица. Её глаза всё ещё закрыты, как только я пытаюсь поцеловать её, глаза открываются. Конечно, она не отпустит меня просто так, даже после того, как избавилась от моего лица. Не знаю, как долго это продолжалось, я даже подумала, что она хочет попробовать себя на моих губах. Нет, Лекса лишь медленно подтолкнула меня вниз, снова спиной к холодному, липкому и мокрому мрамору и спрятала лицо в изгибе моей шеи, а потом начала прижиматься к моему бедру. Ещё, серьёзно? — Лекса, — я пытаюсь, но она начинает кусать меня за шею и обхватывает мою промежность. — Ах… Она снова начинает прикасаться ко мне, проверяет насколько я мокрая. Ну, хоть я и устала, но всё ещё мокрая, очень трудно не быть возбуждённой, когда девушка катается по твоему лицу, так будто только это поддерживает в ней жизнь. Когда её центр начинает пульсировать, она подносит свою руку к моей груди и ставит свою ногу между моими, касаясь моего центра каждый раз, когда качается на мне. Я знаю, что она делает, я знаю это, но не могу удержать её задницу, чтобы увеличить темп и трение. Это так круто и неправильно, я просто хочу, чтобы она… — Лекса…а…, — я кончила первая. Я не ожидала ничего иного, как и она, поэтому она продолжила движения, я следую её примеру, чувствуя, как удовольствие распространяется по моему телу почти диким образом. Оргазм поражает меня во второй раз, и она не может остановиться, возможно, она, наконец, близко. Когда второй оргазм отступает, я чувствую что-то влажное на плече. Она плачет? Я посмотрела на неё, на лице не было надменности и зла. Она хотела соблазнить меня, она хотела, чтобы я упала и погрузилась в эту безнравственность — она хотела разорвать мою душу на части и заставить мой мир исчезнуть. Но это никогда не было главной целью её желания. Это была моя цель. Если бы я не посмотрела на неё в тот первый день в церкви во время мессы, когда я не могла не фантазировать, как я поднимаю её юбку и трахаю на той самой скамейке, она бы никогда не осмелилась прийти ко мне. Это не стоило того, чтобы её мать начала что-то подозревать, но её муки были достаточно сильны, чтобы рискнуть, когда я не смогла скрыть свою похоть. Она может быть злой и высокомерной, но также она больна и страдает, а я её единственный способ облегчить боль. Может быть, даже если я попытаюсь убежать от себя, я всё равно обязана вылечить её. Поэтому я обнимаю её. Я обнимаю её и глажу мягкие волосы. Я обнимаю её до тех пор, пока она не закончила. Без сомнения, она занимается спортом; раньше я никогда не встречала кого-то такого же стойкого. Спустя всего несколько секунд, она отошла от экстаза и довольно резко отпихнула мои руки и повернула голову, не глядя мне в глаза. — Я хочу вылизать тебя в первом ряду, — говорит она тихим, но устойчивым голосом. — Я… я не думаю, что могу сейчас двигаться, — я тяжело дышу и борюсь с зевотой. Я чувствую себя удовлетворённой и сонной. Чёртов окситоцин… Хотя, Лекса не чувствует себя так же. В абсолютной тишине она срывается с алтаря и начинает ходить вокруг, собирая одежду. Я продолжаю сидеть на алтаре, окружённая липким и вонючим вином, нашей смазкой и Бог знает, чем ещё, и во мне снова просыпается раскаяние и пустота. Когда Лекса находит свой бюстгальтер за алтарём, слова застревают у меня в горле, я могу только смотреть на неё и гадать, что она чувствует, почему ведёт себя так странно и отвратительно, такая Лекса отличается от той, что была сверху меня. Она смотрит на свою футболку, проверяя чистая ли она, нет ли на ней пятен, прежде чем идти домой. — Лекса, останься, пожалуйста, — я быстро выпаливаю, и она поворачивается и смотрит на меня. Не знаю, о чём я думала. — С какой целью, матушка? — говорит она, натягивая на голову футболку. — Я не остаюсь пообниматься после секса, извини. — Я просто хочу поговорить, — она нашла свои гольфы под одной из скамей и фыркнула. Не знаю, по какой причине. — О чём? — она пытается найти свои шорты. — Ты в порядке? — Лекса посмотрела на меня, и самодовольная улыбка на её лице исчезла. Она перестала двигаться, и я понимаю её резкий позыв. Она дрожит, действительно дрожит. Её руки сцеплены за спиной, в попытке скрыть это, но всё так очевидно, что её вид вызывает боль в моей груди. — Иди сюда. Когда я сказала это, её глаза округлились, а рот приоткрылся. Под серьёзной и безразличной маской, она выглядит озадаченной, и я ничего не могу сделать, кроме как удивиться этому. Даже если в Тондиси я всего два года, но за это время, я узнала всех своих прихожан, возможно, даже больше, чем следует, но я их священник, надёжный человек в этом маленьком отсталом от 21-го века городке полным коз. Поэтому я могу без сомнения сказать, что Титус и Тара не самые общительные родители, не самые заботливые или терпимые, но что точно — они любят Лексу. Они всегда хвастались своей блестящей дочерью, которая учится в Гарварде и в будущем станет судьёй. Та самая дочь, которая трахнула меня и каталась по моему лицу. Я пытаюсь понять её, но вижу только, как отсутствие привязанности кипит под её кожей. Я вдыхаю и жду, что она сделает шаг или скажет что-нибудь. Я понимаю, что от меня пахнет. Здесь всё пахнет, что не удивительно. Я сижу в луже из пота, вина и смазки, в конце концов. Я чувствую себя отвратительно. Поскольку она так и молчит, я встаю, хватаю её за руку и веду к башне. — Ты не можешь идти домой вот так, — говорю я, но ее единственный ответ — молчание. — Надо принять душ. — Секс под душем? — в этот момент меня совсем не шокирует, что она говорит как придурок. — Нет, просто душ, — отвечаю я непреклонно и могу только надеяться на её уважение. Каменные ступеньки кажутся мне ледяными, но по какой-то причине я больше обеспокоена, тем, что она может простудиться. Я подхожу к шкафу за полотенцами, пока она нервно стоит у порога моей спальни, с любопытством разглядывая каждый уголок. Я специально не тороплюсь, выбирая самые мягкие полотенца, которые у меня есть и даю ей время немного побродить и расслабиться. Не то чтобы у меня было много вещей, особенно фотографий, там только Библия и пара книг о Гарри Поттере, так что в любом случае ей не на чем заострять внимание. Однако она открывает книгу «Гарри Поттер и Кубок огня» и начинает листать, пока я пытаюсь достать тёмно-синее полотенце из недр ящика. Когда у меня, наконец, получилось, Лекса снова оказалась стоящей на пороге. И мы пошли в ванную. Пока она снимает одежду, которую успела надеть обратно, я включила душ. Лекса явно пытается быть аккуратной; она не сбросила свои шорты, а сложила их и оставила на раковине. Ванная комната достаточно маленькая, поэтому, чтобы открыть шкаф и взять расчёску, мне нужно наклониться к ней. Меня действительно удивляет, что она просто стоит на месте и ждёт, пока я не отойду, она не пытается сделать шаг назад, фыркнуть или сказать что-то нахальное, но я рада, что она не делает ничего из этого. Мне это нравится, потому что это значит, что Лекса больше не играет, а это значит, что она серьёзна и внимательна. Как только я убедилась, что вода освежающая, но не холодная, я широко открываю душевую кабину и впускаю её, входя сразу после неё. Сначала вода льётся на неё, а затем осторожно мы меняем свои позиции, чтобы она намочила мои волосы. Кабина не большая, но достаточно удобная, можно даже взять шампунь без особых проблем. Для меня не осталось не замеченным, что она воспользовалась возможностью выключить душ и сэкономить воду, а я повернулась, чтобы взять бутылку, и даже не пытаюсь скрыть улыбку, появившуюся на моём лице. Лекса наблюдает за мной, за каждым движением, каждой густой каплей шампуня льющейся на мою руку. Любопытство всё ещё есть в её взгляде, даже когда я зарываюсь руками в её волосы и мягко массирую кожу, распределяя шампунь. Мои руки нежно гладят её лоб, макушку, виски, за ушами и, после того как она повернулась, я повторяю действия с затылком, шеей и плечами. По какой-то причине я боюсь причинить ей боль, если приложу слишком большое давление, особенно после того, как я заметила, что её мышцы напряжены и сокращены. Её ровное дыхание говорит мне о том, что это не из-за меня, и я меня переполняет радость и чувство облегчения. — Закрой глаза, — я выдавливаю ещё несколько капель и наношу на кончики волос, затем беру душ и смываю шампунь, следя за тем, чтобы на её волосах ничего не осталось. — Ты хочешь использовать кондиционер для волос? — она колеблется, я вижу это, но всё же кивает. Я беру немного в руки и распределяю по кончикам каштановых волос, а потом аккуратно расчёсываю их. Затем я беру заколку и собираю волосы. — Так будет удобнее. Я мылю губку, Лекса поворачивается ко мне лицом, и я предлагаю губку ей. Конечно, я не собираюсь её мыть; во-первых, потому что я пытаюсь её успокоить, а во-вторых, потому что я не доверяю ей и я не доверяю своей реакции, в тот момент, когда прикоснусь к ней. Я знаю, что сейчас не тот момент, и моё настроение идеально синхронизировалось с атмосферой ситуации. Но я так же знаю, что Лекса — это Лекса, и, несмотря на растерянность, стоит ей только уловить смену настроения, как она вернётся к своему животному и возбуждённому Я, а это не то, что сейчас нужно моему расстроенному разуму и моей нынешней цели, честно говоря, это не нужно и моему влагалищу — у меня уже появились болезненные ощущения при движении. Лекса берёт мыльную губку, обхватывает мою руку и смотрит мне в глаза. Это было преднамеренно, она снова пытается понять мои чувства. Я видела этот взгляд раньше, только на секунду, когда она была сверху меня, а я почти потеряла сознание от интенсивности нашего богохульства на алтаре. Я осторожно убираю руку, выливаю на неё немного шампуня, и поворачиваюсь к ней спиной, давая уединение. Я знаю, что после того, как мы поимели друг друга, сейчас может быть, слишком поздно для формальностей, но… Знаете что? Я, наверное, должна перестать думать об этом. Серьёзно, моя вагина болит. Завтра будет ещё больнее… Нежное прикосновение к плечу согревает мою спину, и я понимаю, что это губка. Лекса мылит меня. Губка движется медленно. С одного плеча на другое, до шеи, по спине и по всему животу. Я смотрю вниз, губка застыла над пупком, и я не уверена, думает ли она о том, что делать дальше, или ждёт, когда я возьму её. Моя рука берёт губку, но её рука не исчезает из моего поля зрения. Нет, она движется вверх, оставляя пенный след, который попадает на мою грудь. — Лекса, — говорю я решительно и оборачиваюсь. Она вернулась в привычное состояние. Это было слишком красиво, чтобы быть правдой. Её глаза смотрят на меня, когда она медленно встаёт на колени. Прежде чем её губы осмелились коснуться кожи на моих бёдрах, я включила душ и направила струю прямо ей в лицо. — Что… за хрень?! — кричит она между кашлем. — Пора смыть кондиционер, — я поднимаю руку и снимаю заколку, волосы падают на её плечи. — Бери полотенце и укутайся, поторопись иначе простудишься. Мне надо ещё пять минут. Я нахожу её лежащей на одной из скамей, её каштановых и влажных волос касаются лучи солнца, которые проникают сквозь витражи. Её глаза закрыты, а лицо настолько расслабленно, что она кажется спящей. Не могу отрицать — она действительно привлекательна, несмотря на моё убеждение в том, что она пришла из ада, чтобы уничтожить меня. Лекса сияет свирепой красотой Матери-Природы — каштановые волосы, цвет плодородной земли, кожа обласканная солнцем, глаза зелёные и дикие, губы как розы, клубника или кровь, и сильное тело, представляющее силу жизни. Её присутствие ослепительно, как солнце, прекрасно, как луна, жгуче и опасно, как огонь. Она должна знать, что я уже здесь, но ни Лекса, ни я, ничего не делаем, чтобы признать, что это конец её визита. Мне следует прочистить горло или произнести её имя, но я ничего не делаю, я просто тихо наслаждаюсь потрясающим видом передо мной. Её рука движется, и она немного сдвигается, осторожно ложась на бок, чтобы посмотреть на меня. — Итак, — она зевает, а я стараюсь не думать о том, как это мило. Очевидно, это у меня не получается. — Какое моё покаяние? Я всё сделаю. Мои шаги раздаются эхом, и я опираюсь на одну из скамей в паре рядов от неё. Её покаяние. Нет никакого покаяния, она вернётся в ад, откуда и пришла. Тем не менее, думать о таком агрессивном подходе сейчас совершенно неуместно, не так ли? Я поворачиваю голову и смотрю на осквернённый, грязный и липкий алтарь. Даже отсюда я улавливаю запах вина и секса. Как мне удалось испортить свою жизнь за такой короткий промежуток времени? Две недели, всего две недели. Блять. В первый раз, когда я её увидела, я уже была обречена. Когда я начинаю говорить, узел в моём горле, делает голос хриплым и тихим. — Я не верю, что когда-нибудь получим искупление, даже если бы молились по 307 раз деве Марии в течение 100 лет, — и я вздыхаю от правдивости своего утверждения. Какой позор… Пауза. Она смотрит на меня, пока мой взгляд блуждает повсюду, кроме неё, чтобы не быть ослеплённой её красотой. Сейчас не то время, не место и даже не та жизнь. Когда тишина продолжается, я хочу чтобы это длилось вечно. — Я всё ещё хочу вылизать тебя на этой скамейке, — её острота вернулась. — Нет, — на этот раз я посмотрела на неё, чтобы сообщить, что я серьёзна. Она просто веселится. — Ты уверена? — Лекса садится на скамью, и улыбка появляется на её лице. Это её сексуальная улыбка. Нет, она не заманит меня обратно, не в этот раз. Я сжимаю челюсть от глупого чувства неловкости, когда осознаю, что не смогу насладиться этим, даже если (ЕСЛИ) она в конечном итоге снова выиграет, чего не произойдет. — Это было бы неправильно. — Ты не возражала раньше, — мой раздражённый вид, кажется, только забавляет её. Она прикусывает губу, и я уверена, что она делает это, потому что знает, как этот жест сводит меня с ума. Возможно, она не дьявол, но она всё ещё злое существо из ада. — Ну же, Кларк. Не будь такой, — она подошла ближе, а я застыла. Возможно, я должна сказать ей, сделать шаг назад, но печальная и жалкая реальность такова, что я не могу, даже если попытаюсь, я застыла на месте. Лекса всего в одном ряду, её движения напоминают пантеру, приближающуюся к жертве. — Твоя вера была слишком слаба, а я слишком горячая, такое бывает. Хотите знать, что я делаю с пантерами? Я иду к проходу через ряды скамей и толкаю её, достаточно сильно, чтобы она остановилась и откинулась назад. Невероятно… Я не могу справиться с разочарованием и гневом, которые она всегда возвращает мне в сердце. — Отвали, Лекса! — кричу я в ничто, глядя на свои ноги, стараясь не шататься и не упасть. И ухожу. — Почему я вообще беспокоюсь…? — Ох, Кларк, Кларк, — она бежит и легко перехватывает меня. Чёрт, она быстрая и шустрая. — Ты трахала девушку на алтаре и что? — да, и что? Возможно, для неё — ничто. Для меня, для церкви, для Бога…то, что я сделала, ужасно, и я, кажется, ещё не полностью это осознала. Я не могу быть настолько глупой, чтобы испортить себе жизнь. — Тысячи священников пристают к детям, какой бы веры они не были, не волнуйся так. Я не могу поверить, что она сказала это. В ЧЁМ ЕЁ ПРОБЛЕМА?! ЧТО ОНА ХОЧЕТ?! Заставить меня злиться, пока я блять, не распинаю её задницу и не отправлю в ад, где она и должна быть?! Нет, Кларк, дыши, я напоминаю себе. Она пытается действовать мне на нервы, вот что она делает. Это её чёртово хобби, я больше не буду её чёртовым развлечением. — Проваливай. Отсюда. Нахрен. Сейчас же! — рычу я, но моя ярость забавляет её. — Ох, какая экспрессия. Ты такая чувствительная, матушка. — А ты взбалмошный ребёнок! — я вхожу в её личное пространство, но мне плевать. Она хочет поиграть? Тогда поиграем. — Должно быть, ты довольна собой, ведёшь себя как… — Как кто? Нимфоманка? — она фыркает, не могу поверить, она кажется надменной. — Ты об этом хотела поговорить? — мы не можем оторвать глаз друг от друга, взгляды, которые я могу определить как обжигающий лёд. Несмотря на то, что Лекса немного выше, я всё ещё чувствую её раздражающее расслабленное дыхание на своём подбородке, чувствую запах моего кондиционера на её волосах, и удивляюсь тому, как мне вообще пришла в голову мысль, что я смогу ей помочь. Это не стоит моего времени и сил. — Не сейчас, мне всё равно, — говорю я и оборачиваюсь. Нет, это…это не стоит моего внутреннего покоя, это уже зашло слишком далеко, и это должно закончиться прямо здесь и сейчас. — Убирайся из моей церкви! — Хорошо, хорошо, Кларк, — как ни странно, но, кажется, она соглашается. «Кажется» — ключевое слово. Если я повернусь к ней лицом, это будет значить, что я ей доверяю. Нет. Я хочу раз и навсегда закрыть эту чудовищную главу моей жалкой жизни. — Знаешь, я делала вещи намного хуже… — опять же, она может похвастаться чем-то настолько неподобающим, что я не уверена, стоит ли мне это знать. — Например? — сейчас я бы поверила, если бы она сказала, что спала с родственником или что-то подобное. Она проводит рукой по своим длинным и красивым волосам, убирая их с лица и, идёт в мою сторону. Она такая самодовольная, что я искренне хочу ударить её по лицу. Я могла бы, почему бы и нет? Если я не сделаю этого, то это вряд ли спасёт меня от ада. Думаю, я бы стала намного счастливее, если бы сделала это. Да, я могу ударить её…или дать ей пощёчину… Чёрт, это лицо слишком красивое, а я слишком слабая. — О, это не то, что должны слушать чистые уши священника. — Я не священник… технически, — и никогда не буду из-за тебя. Сука. — Прости? — теперь она заинтересована. Возможно, мне стоит рассказать её что-нибудь о себе, переложить чувство вины на её гнилое и отмершее сердце. Я скрещиваю руки на груди и опираюсь на ближайшую скамью. — Я собиралась начать последний год богословской подготовки, что стать викарием…или не стать, — я выдыхаю, наконец, я произношу это вслух, горькая реальность вызывает слёзы. Она подходит ко мне, лицо задумчиво, губы поджаты, вероятно, она пытается понять смысл моих слов. Всё просто: ты погубила меня, чёртова маленькая девчонка. Наконец, она опирается на скамью рядом со мной и с отвращением усмехается. — Боже, как скучно! — она пожимает плечами, как ребёнок, чью любимую игрушку отобрали, и теперь приходиться играть с другой. Я точно ударю её. — У тебя талант превращать извращённые вещи в скучные, не так ли? — Ты, кажется, не возражала против этого раньше, — с горечью выплюнула я и сжала кулаки, чтобы отбить желание придушить её. Не в Божьем доме. Хотя бы один грех не будет совершён здесь. Если у меня получится, в чём я сомневаюсь. — Ох, Кларк, я ОЧЕНЬ зависима от секса. В худшие времена я бы трахнула камень.  — Ну и дела, спасибо, очень лестно. — Эй, ты супер сексуальный камень! Когда она смотрит на меня с этой глупой лёгкой улыбкой на лице, бросая мне вызов глазами, я не могу удержаться от смеха над нелепостью ситуации, и она присоединяется ко мне. Серьёзно? Она шутит? Лекса просто пытается завязать ссору, чтобы увидеть меня злой, это раздражает и это глупо…тьфу! Она такой ребёнок! Но её смех — чёртова небесная музыка. — Итак, — кажется, она снова начинает наклоняться ко мне. Сейчас её близость терпима, и я не настолько глупа, чтобы не видеть, что она хотела этого с самого начала. Иногда меня пугает, как она заставляет меня недооценивать её интеллект, даже после того, как она демонстрирует мне его снова и снова в небольших дозах. — Как такая прекрасная богиня, как ты, оказалась в такой дыре, как эта…и в церкви? Вероятно, я не должна упускать из виду жесть отвращения, который она совершает, говоря об этом священном месте, но неожиданный комплимент отключил мой мозг. Горячий румянец распространился по моей коже от груди до кончиков ушей. Я чувствую головокружение и счастье. О, Боже, кто-то ударил меня и выбил весь разум… Это так глупо. Она идиотка, со своей дурацкой улыбкой, дурацкой идеальной кожей, дурацкими мягкими волосами и…ангельским голосом, заставляющим мою кожу гореть. Хорошо, я в порядке, в порядке… — Это законный вопрос, я имею право знать, — настаивает она, будто не заметила моего волнения. Возможно, имеет. Нет, не имеет. — Знаешь ли ты, что твой психологический процесс совершенно не логичен и не соответствует твоим действиям? — другой законный вопрос. — Для меня в этом есть логика, — её ответ сух, но всё ещё не убедителен. Лекса прочищает горло, чтобы привлечь моё внимание, и говорит: — Итак? — Ну, это длинная история… — Мои волосы должны немного высохнуть, прежде чем я пойду домой, — она гримасничает и наклоняет голову ко мне. Затем она слегка подталкивает меня, и то, как смягчается её выражение, вызывает во мне экстрасистолию. Нет, правда, я только восстановила свой радиальный пульс, а он снова стал двуглавый. Я не в порядке. — Скажем так… многое произошло за короткое время. Я была под большим давлением, — это не то, о чем я хочу думать сейчас. Узел в горле не даёт сглотнуть, во рту мгновенно пересохло. И вот они, те чувства, которые я должна выбросить из окна моего разума. Я построила воображаемый дом, чтобы выпустить их, но они всё ещё там. Лёгкое дрожание моих рук становится более заметным и мне приходиться глубоко вздохнуть и спрятать их за спиной, я так сильно хватаюсь за скамью, что костяшки пальцев побелели. — Короче говоря, я потерпела неудачу во всех аспектах своей жизни; в профессиональной, личной… Мммм…, — дыши, Кларк, — вскоре умер отец, — мне нужно остановиться и проглотить комок в горле. Она ничего не говорит, даже не сожалеет. Как неожиданно. — Я пыталась покончить с собой. Тишина, которая наполняет неф, делает меня странно неловкой и одновременно мне становится комфортно. Я не хочу, чтобы она что-то говорила; я даже не хотела, чтобы она знала. Тогда почему я рассказала ей? Я такая безответственная…давление в груди усиливается при мысли о том, что придётся смотреть на неё. Я знаю, что она смотрит, я чувствую её взгляд на себе, её дыхание слегка касается моей кожи. Я слышу, как её челюсть делает странные движения, а её тонкие пальцы царапают кожу на груди. Наконец, она приближается ко мне, её голос настолько невинен, что я не знаю, что и думать.  — Чёрт, какие-то… американские горки! На секунду я молчу, поворачиваю голову к ней, её большие зелёные глаза смотрят в мои. В них нет намёка на насмешку, хотя там нет и грусти, вины или жалости. Просто самая чистая искренность, которую я когда-либо видела. Что-то исходит откуда-то из области живота, проходит через горло ко рту, и я не могу это остановить. Громкий смех, на мгновенье эхо оглушает меня, пока все мышцы невольно сокращаются, из-за чего я начинаю задыхаться. Я должна злиться на неё? На её странную нечувствительность? На её безразличный тон? Может быть, я не знаю. Она просто такая…нетипичная, ей кажется, что её ответ последовательный, и совершенно абсурдно, что я нахожу это смешным. В какой-то момент мне становится так трудно дышать, что я вынуждена расстегнуть пуговицу. — Ты странная, — я хихикаю и подталкиваю её в рёбра, отводя взгляд от зелёных глаз. — И ты встречалась тогда с кем-то? — она подходит немного ближе, до тех пор, пока её рука не касается моей, но мне всё равно. Мне нравится эта лёгкость, это расслабление, которого никогда не было, когда я говорила на эту тему. Тем более я бы никогда не подумала, что буду чувствовать это с ней.  — Да… я 8 лет встречалась с парнем, и мы наконец-то собирались завязать узел, ну…ты знаешь…, — Лекса слегка поворачивается и кладёт руку на подголовник скамьи позади меня. — Для твоего же блага, я проигнорирую то, что ты использовала выражение «завязать узел» и меня немного удивляет тот факт, что ты была с одним и тем же парнем в течение 8 лет. — За это время мы расставались пару раз, но…я думала, что мы с Финном будем вместе, — боясь снова посмотреть ей в глаза, я опускаю взгляд на свои ноги и напрягаю челюсть. Говорить о Финне никогда не было легко, даже когда мы были вместе и счастливы. Или «счастливы». Нет, Кларк, ты не будешь снова проходить через это. Его нет в моей жизни почти два года, и всё же я чувствую боль в груди каждый раз, когда думаю о… — Я думала, что мы родственные души. Никто из нас не говорит ни слова, и снова Лекса удивляет меня. Нет ни саркастического комментария, ни фырканья, ни издёвки над моими романтическими и идеалистическими чувствами. Нет даже противной гримасы. Что ещё более необычно, её рука приближается к моей, и мне интересно, пытается ли она успокоить мою боль этим жестом. Подтверждение приходит в форме нежного взгляда, который задерживается на мне на длительный срок. Поймите меня; она вдруг стала выглядеть нормально! Не… нормально-нормально, я имею в виду, что она, наконец, показала, что она разумный человек с сердцем. Думая об этом, я не могу скрыть крошечную улыбку. — Что? — она такая грубая. — Я ждала, что ты скажешь что-то невежливое о том, что я встречаюсь с парнями и девушками, — и вот, наконец, она фыркнула. — Кларк, ты действительно думаешь, что я тот человек, который будет судить кого-то относительно его сексуальной ориентации или чего-то ещё? Она поймала меня. Вероятно, я должна начать думать о ней как о многомерном существе, а не как о злом существе, единственной целью которого является разрушение моей жизни. Я знаю, что она не духовное существо…и, возможно, тот факт, что она фактически разрушила мою жизнь, которую я выстраивала заново, заставил меня забыть, что она всего лишь извращённая 21-летняя девушка, проводящая свои летние каникулы со своей семьёй в своём родном городе. — Наверное, нет. — Любовь есть любовь, — говорит она, и, похоже, наслаждается моим лицом. Я даже не хочу знать, на что похоже моё выражение лица. — То, что мужчины для меня так же сексуальны как хлеб с плесенью, не означает, что я не понимаю других людей. — Это… самая разумная вещь, которую я когда-либо слышала от тебя — Ну, мы немного разговаривали, не так ли? — она насмехается надо мной, сокращая расстояние между нами в своём обычном кокетливом стиле. Но вместо того, чтобы продолжить, она начинает смеяться, как ребёнок, и я следую её примеру.  — Нет, не много, — я хихикаю, и мне нужно напомнить себе, кто она такая, чтобы не опустить голову на её плечо. — Это хорошо…я думаю, — и она возвращается в свою позицию к скамье, скрестив руки на груди. — По-прежнему возбуждена? — я поднимаю бровь, и на секунду она выглядит по-настоящему удивлённой. — Чёрт, да. — Тебе выдаёт твоё поведение, — на этот раз она глубоко вздыхает. — Это не так, — отвечает она, безуспешно пытаясь скрыть свою горечь. — Разве ты не чувствуешь вину за это? — я даже не знаю, почему задаю вопрос, ответ на который я прекрасно знаю. — За то, что соблазнила священника и извращённо трахала её на алтаре, оскверняя церковь и религиозный дух моего родного города? — как только я подумала, что мы дошли до нормального общения о судьбе, о Боге или о чём-то ещё, как она напоминает мне, что она больная сволочь и всё тут. — Вовсе нет, мне это очень нравится, — вот и всё, это всё что она сказала. — Ты невозможна! Убирайся! Я не хочу, чтобы ты снова приходила в это святое место! — я покончу с этим, с ней и… Единственное, чего я хочу сейчас — это сбежать от этого запаха секса и алкоголя и лечь в свою постель до конца дня. Когда я пытаюсь встать и подойти к алтарю, я слышу её хихиканье. Но в этот раз звук не такой как раньше. Нет, на этот раз она смеётся с целью высмеять меня — на этот раз в звуке нет ни счастья, ни утешения, только озорство и игривость, которые я уже ненавижу. Она хватает меня за запястье и останавливает. — Увидимся, Кларк, — а затем она медленно наклоняется и мягко целует меня в щёку. Её длинные волосы двигаются, как шёлк на спине, с каждым её приближающимся шагом к задней двери. Должна ли я беспокоиться о том, как она дойдёт? Несомненно — хотя всё, что я могу сейчас делать — это изо всех сил стараться не дотронуться до того места на лице, куда прикасались её губы. Сволочь… Когда, наконец, она пропала из поля моего зрения, я выдыхаю и оборачиваюсь, чтобы посмотреть на нечестивый беспорядок, который мы устроили на алтаре. Я должна сама всё убрать. Я иду к кресту, стараясь не наступать на лужицы вина на полу. Распятье выглядит несколько иначе, его покрывает тень, парящая над моим смертельным грехом и запятнавшая всё, во что я верила и ради чего жила. Нет, подождите. Я останавливаюсь, когда понимаю в чём дело. — Где все свечи?