Don't bless me father for I have sinned

Я хочу сделать татуировку с 14 лет, но не знаю какую именно. Татуировка останется с тобой навсегда, она то, что ты будешь показывать миру до конца своих дней, поэтому нужно найти значимый дизайн для себя. На протяжении многих лет я часто думала об этом, но до вчерашнего дня я не чувствовала, что нашла своё. Конечно, эскиз должен быть нарисован Кларк, я уже говорила вам, что она безумно талантлива. Серьёзно, среди всех хороших качеств и бесконечных способностей, эта самая выдающаяся, и я не уверена, что Кларк вообще догадывается об этом. Она всегда рисует, даже если у неё нет ручки и бумаги, Кларк может рассеянно выводить пальцем узоры в воздухе, на деревянной скамье или на моей коже. Вчера она рисовала воском на моей спине, сложный дизайн, который она придумала, был просто идеальным, даже странный символ бесконечности на шее. Я попросила её показать мне, мы обе держали крошечные зеркала, так чтобы можно было увидеть спину. На самом деле, я была так очарована, что на одну горячую секунду совершенно забыла о нашей секс-терапии. Если её можно так назвать. Ладно, знаете, что? Давайте немного поразмышляем. Она ведь не прикасалась ко мне, по крайне мере там, где я хотела, и она не позволяла мне прикасаться к ней — кроме того, она не пыталась снова тереться о мою задницу, хотя она была очень мокрой, и я кончила только один раз и только потому что она не позволила мне больше. Можно это считать сексом? Я кончила, а она нет, хотя я почти уверена, что ей тоже понравилось. Это ведь секс, верно? Не обязательно кончать, чтобы это считалось сексом, ты можешь наслаждаться интимным контактом… А может быть мастурбация без рук? Испытать оргазм только от чувств и воображения? Также для меня это было пыткой, что странно. Я запуталась. Кстати, о пытках. Я уже давно не слышала прерывистого дыхания Кларк за своей спиной. Не останавливаясь, я оборачиваюсь, и вижу её; блестящую от пота, тяжело дышащую и красную, как помидор. И что я сделала? Конечно же, захохотала до упаду. — Ну же, Кларк! Мы едва ли бегаем полчаса! Двигай своей красивой попкой, — Кларк задыхается, хватая ртом воздух, прислонившись к стене старого, заброшенного дома, почти свалившись на землю. — Продолжай… бежать, — с трудом выговаривает она, едва не задыхаясь. — Я догоню тебя через минуту. Я подбегаю к ней и предлагаю руку. Да, это может быть моё маленькое возвращение к её злой и медленной ежедневной пытке — я точно знаю, что такая ленивая задница, как она, не сможет справиться с самой лёгкой нагрузкой. Но, какая же это задница. — Если ты сейчас не встанешь, то я не смогу прийти днём, — Кларк пристально смотрит на меня, её покрасневшее лицо выглядит так, как будто она взорвётся в любую минуту. — Это ведь твоя терапия, помнишь? — она почти кричит на меня. Она бы и кричала, если бы могла нормально дышать. — Её цель — помочь тебе, я ничего не выиграю от этого. — Ну, если ты так говоришь, — она может прикасаться к моему горячему телу, чего ещё она может желать в награду за свои усилия? Ладно, сейчас я веду себя как придурок, но вы знаете так же хорошо, как и я, что она получает что-то очень хорошее от всего этого. — Ну же, доктор Гриффин, это должно меня подбодрить, дать мне силы продолжать лечение, несмотря на твои жестокие методы, — я дарю ей свою лучшую щенячью мордашку. Она не может устоять передо мной. Боже она такая милая… милая, предсказуемая и ей легко манипулировать. Наконец, Кларк берёт меня за руку и встаёт. У неё самые красивые руки и самые умелые. Чёрт бы их побрал. — А как именно выхаркивание моих лёгких поспособствует твоему выздоровлению? — блин, вот это вопрос. — Ну, всегда приятно осознавать, что страдаешь не в одиночку, — я одариваю её одной из своих самых ярких ухмылок, но с ней это не очень хорошо работает. Я заметила, что она больше не хочет видеть меня сексуальной и самоуверенной, но она совершенно беззащитна перед мягкостью. Это потому что она добрая. Я когда-нибудь говорила вам, насколько Кларк добрая? Она чиста, как ангел. Это беда, это слабость. — Ты отвратительна, ты это знаешь? — я хихикаю, глядя на её сморщенное лицо. Ей почти 30, но иногда она ведёт себя как девочка-подросток. Кларк усмехается и начинает идти в противоположном направлении. — Я закончила и собираюсь пролежать в постели до конца обеда, а ты можешь продолжать убивать себя под этим долбаным палящим солнцем. — Увидимся сегодня на занятиях, матушка? — когда она фыркает, даже не повернув голову, чтобы посмотреть на меня, я теряю самообладание. Такая зрелая. Вообще-то, я уже бегала с папой этим утром, и я не думаю, что такое количество упражнений полезно для здоровья. Если спросить об этом у Кларк, она сказала бы, что это абсолютно вредно для здоровья. Я не хотела возвращаться домой, но наступило время обеда. Я рассчитывала на то, что Кларк сдастся до того, как моя еда остынет. — Тебе пришло письмо, — отец оставляет конверт возле моей тарелки с овощной лазаньей и садится в своё кресло. Конечно, он уже вскрыт, я уверена, что они его прочитали. — И что там написано? — спрашиваю я, кладя в рот порядочную порцию тёплой лазаньи. Сейчас лето, и жарко, как в аду, но я никогда не откажусь от хорошей вегетарианской лазаньи. — Читай, это твоё письмо, — небрежно отвечает он. — Ты уже всё прочитал, а я ем, — я откусываю ещё кусочек. — Не хочешь освежить память? — Мне не нравится твой сарказм, Лекса, — холодно возражает отец. — Это не сарказм, я просто прошу тебя об одолжении, учитывая, что ты уже прочитал его, — почему всё, что я делаю или говорю, оскорбительно для них? Эта семья должна немного остыть. Мёрфи усмехается, и я бросаю на него убийственный взгляд. Эта семья также должна избавиться от грязи. Простите, что я вообще говорю? Эта семья — грязь. Да, себя я тоже включаю, большое спасибо. — Тебе надо съездить в город, чтобы что-то сделать со своей стипендией, — сердце замирает в ту же секунду, как отец сказал это. — А что с моей стипендией? — я чувствую головокружение, желудок сжимается, думаю, что меня сейчас вырвет. — Лол, ты что, привидение увидела? — Мёрфи издевается надо мной, корча странные гримасы. Папа не отвечает на мой вопрос, и мои руки трясутся так сильно, что вилка выскользнула. Блять, блять, блять. Бля, нет, пожалуйста, что? Почему? Нет, пожалуйста. Мой разум — это хаос мыслей и страхов, я не могу дышать, зрение становится размытым. О боже… я хочу плакать. Если мне придется остаться с ними на весь год, потому что администрация отменила мою стипендию, я … мне нужно идти. Я встаю и хватаю письмо так, будто хочу прижать его к своей коже, я не могу позволить им заметить моё волнение. Моя лазанья почти не тронута, но, честно говоря, я потеряла аппетит. Что же мне делать? Блять! Что же мне делать? — Сядь, мы ещё не закончили, — тихо говорит отец и откусывает кусочек от своей еды. — Я не голодна, — извиняюсь я и пытаюсь подняться наверх, но оглушительный крик матери останавливает меня. — Александра Уайльд, твой отец отдал тебе приказ! — Я не… — я так близка к тому, чтобы наброситься на него, что почти чувствую, как демон стоит за моей матерью. Однако, я уже говорила вам, что у меня выдающиеся рефлексы, не так ли? Вот что происходит, когда ты растёшь в дикой природе. Да, это был каламбур с моей фамилией, простите. Я сейчас не могу нормально думать. — Я не очень хорошо себя чувствую, мама. Можно мне немного вздремнуть? 21-летняя девушка спрашивает свою мать, может ли она пойти спать — да, это я. Это же отстой. Выражение лица матери слегка меняется, и поначалу я боюсь, что это не к добру. Тем не менее, она, наконец, вздыхает и отпускает меня движением руки. Слава богу, Королева меня простила. Я практически бегу наверх с письмом, крепко сжатым в руке, и не выпускаю его, пока не закрою дверь, прямо перед тем, как услышать крик «не закрывай дверь!» — из столовой. Я оставила дверь слегка приоткрытой и вернулась к письму, открывая конверт дрожащими руками. Внутри белая, толстая бумага, как те, что я видела раньше, но на этот раз сообщение довольно короткое: 20 июля 2015 года Дорогая Мисс Александра Т. Уайльд, Мы хотели бы сообщить Вам о существовании некоторых нарушений в вашем формуляре стипендий. Администрация Гарвардской юридической школы требует, чтобы Вы исправили их до конца месяца, чтобы завершить процедуры Вашего зачисления на следующий учебный год. Искренне, Бернард Д. Фицпатрик Декан приемной комиссии и финансовой помощи — Ну блять, — я закрываю лицо руками, всё ещё комкая письмо в одной из них, и падаю обратно на кровать со скрипом пружин подо мной. 20 июля. Они ждали до последнего, чтобы отдать его мне. Я убью их. Они сделали это специально, чтобы я полностью зависила от них, даже если им придётся платить за обучение. Чёрт, я не уверена, что они могут себе это позволить. Что же мне делать? Мне надо сходить на почту и отправить ответ экспресс-почтой, чтобы всё пришло вовремя. «Нарушения», вероятно, ничего серьёзного, я боялась, что они откажут мне в стипендии в этом году. Но здесь, в Тондиси, нет почтового отделения. Какого хуя мне теперь делать? Я должна попасть в город, как можно скорее… но они забрали ключи от моей машины и телефон и… нет, нет, бля. Я не могу дышать, грудь сдавливает. Я чувствую, как кровь стучит по вискам, я сворачиваюсь калачиком в постели и прячу лицо в колени, пытаясь заглушить звук неровного дыхания. Я чувствую, что сейчас взорвусь, или остановится сердце или я задохнусь. Нет, нет, нет… Сердце бьётся, как сигнальная бомба, ускоряясь с каждой секундой. Наконец- то, я разрыдалась, ноги стали неприятно влажными, а нос заложило. Зубами я впилась в колено, а руки потерялись где-то в волосах. Я чувствую головокружение, я чувствую безнадёжность, я в ужасе, я парализована, я умираю. Если подумать, то мои родители наденут на меня поводок и будут указывать, как мне жить, как им заблагорассудится, может быть умереть не такая уж плохая идея. Чёрт, я задыхаюсь, но не могу пошевелиться. Хныканье вырывается из рта, а руки смогли взять подушку и использовать как защиту, как это делают дети, когда прячутся от монстров. — Перестань валять дурака, это глупо, — из всех вещей, которые мне сейчас не нужны, здесь появился именно Мёрфи. Но ведь это и есть жизнь, не так ли? Вдобавок ко всему, он бросает в меня что-то твёрдое, что больно бьёт меня по ноге. Ёбаный пацан, синяк же будет. — Не забудь отдать его мне, когда вернёшься. Я поднимаю подушку и протираю воспалённые глаза, чтобы избавиться от слёз, которые застилают мне глаза. Я всё ещё в панике, но знакомый на ощупь телефон глупо успокаивает. Это ловушка? И вообще, с какой стати этот ублюдок будет мне помогать? С момента нашей первой встречи мы с Мёрфи никогда не скрывали своей неприязни друг к другу. Это было так очевидно, что не было никакого смысла притворяться. Мы очень часто ссорились, так часто, что это невозможно было скрыть от родителей, но это была не моя вина, а его, и его комплекса неполноценности. Он всегда хотел, чтобы к нему относились, как к сыну, всегда хотел быть лучше меня, получать внимание отца больше, чем я. Как он не понимал, что одна из худших вещей, которую вы можете получить в этой дерьмовой дыре, полной засранцев — это внимание моего родителя. Он мог забрать всё, я не хотела этого, никогда. Он никогда не понимал этого, он слишком глуп, и не может вытащить голову из задницы и понять, что мир не вертится вокруг него. Поэтому этот добрый жест удивляет и пугает меня. Это, должно быть, ловушка. — Не смотри на меня так, я делаю это не для тебя, — говорит он довольно резко, и только тогда я понимаю, что смотрю на него, открывая своё опухшее и покрасневшее лицо, показываю ему своё горе, свою слабость. Вот дерьмо. — Я не хочу, чтобы ты была здесь весь год, наша жизнь лучше без тебя, — если бы он плюнул в меня, я бы не удивилась. — Ты портишь всё, к чему прикасаешься, — ты можешь забрать себе всё, я просто хочу быть свободной. Эта грёбаная ухмылка сводит меня с ума… если он не уберётся из моей комнаты, я сломаю ему нос и заставлю захлебнуться собственной кровью. — Попроси священницу подвезти тебя, она, наверное, единственная, у кого есть машина, и кто может тебе помочь. Правдивость его слов на секунду приводит меня в замешательство. Тот факт, что я могу положиться на Кларк, всё ещё кажется странным и неудобным, но по крайней мере, знать, что есть кто-то, к кому я могу пойти, ослабляет давление в моей груди и позволяет дышать. Всегда есть возможность попросить Нию, но, знаете, я уверена, что она предпочтёт разбить машину или что-то в этом роде, а не сделать мне одолжение, или, что ещё хуже, она сделает это, и тогда я буду платить за эту услугу всю свою жизнь. Я положила два пальца на точку пульса, он (всё ещё) учащён, но, по крайней мере, я перестала чувствовать кровь, пульсирующую по всему телу. Как прекрасна жизнь, не правда ли? Наверное, могло быть и хуже. Я смотрю на свой телефон и удерживаю боковую кнопку, чтобы включить его. Боже, я так соскучилась по этому дурацкому звуку. Введя пин-код, я оглядываюсь назад, Мёрфи уже исчез, и это здорово, потому что я не хотела думать о том, как избавиться от него. Он склонен оставаться на пороге, как ползучая тварь, и заставлять меня чувствовать себя крайне неловко. И вообще, какой у нас план? Хороший вопрос, потому что мне нужно тщательно подумать об этом, и нет времени, чтобы сделать подробный план. Нет времени. Я вскакиваю с кровати и переодеваюсь во что-нибудь подходящее, но не слишком шикарное, в тёмные джинсовые шорты и свободную зелёную рубашку, и прячу телефон в задний карман. Ты можешь это сделать, Лекс, ты можешь это сделать. Я ползу вниз по лестнице (да, ползу) и жду, пока папа выйдет из гостиной, чтобы встать и открыть дверь. — Куда это ты собралась? — я вскакиваю и разворачиваюсь так быстро, что на секунду весь дом завертелся вокруг меня. Папа стоит передо мной с пивом в одной руке и переносным вентилятором в другой, на его лице застыла равнодушная гримаса. Мой ум — это сумятица идей, окончание которых неизбежно приводит к полному провалу. Опять же, нет времени для колебаний. — Мне сегодня надо ехать в город, чтобы исправить проблемы со стипендией, — отвечаю я и стараюсь придать лицу самое серьёзное выражение. — И как ты собираешься это сделать? — я когда-нибудь говорила вам, что ненавижу свою семью? Я ненавижу свою семью. — Ну… — попросить кого-то, кто действительно заботится обо мне, а не тебя, блять… — учитывая, что ключи от моей машины всё ещё у тебя и ты не собираешься их возвращать, я уверена, что где-то поблизости должен быть кто-то, у кого есть дела в Уотербери. — Держи язык за зубами, мисс, — слышу я мамин голос из кухни. — Ты никуда не пойдешь, если знаешь, что для тебя хорошо, — говорит папа, одновременно откидываясь на спинку дивана и открывая банку пива. — Хотя ты явно этого не знаешь. Я собираюсь сделать что-то очень глупое, и я знаю, что они заставят меня заплатить за это позже. А что, если, когда я вернусь и они придут в мою комнату и свяжут меня? Чёрт, я даже не хочу думать о том, что произойдет, когда я вернусь… мне нужно это сделать. Я должна это сделать, я не могу позволить себе бояться прямо сейчас. — Ты прав, я не знаю, — говорю я прямо перед тем, как переступить порог.