Экко, любовь моя

День 67 Я как-то задумала написать что-то вроде биографии Экко, но крупно облажалась в этом. Когда я начала выводить первые строки, то поняла, что ни одно мое воспоминание не может служить в качестве реального доказательства. Я вдруг обнаружила, что ничего не знаю наверняка. Я видела своими глазами ее грамоту за первое место в соревновании по стрельбе, и я знаю, что где-то на стрельбище хранилось еще несколько таких. Я также помню о том, что Экко занимала первые места в гонках. Но в каких гонках? На автомобиле, на мотоцикле? Когда точно это было? Ей дали за это грамоту, медаль, денежное вознаграждение? Существует ли хоть один документ, который подтверждал бы ее победы? В детстве она занималась гимнастикой — как долго? В какой спортивной школе? Если она занималась актерским мастерством, то где это происходило? Как долго? Чего она успела добиться? Действительно ли она выступала на сцене в костюме Арлекина? В конце концов, я даже не знаю ее настоящего имени. Никто не знал. Кроме одного-единственного человека, которого я совершенно не хочу вспоминать. Какое-то время я думала, что знаю ее. Ее любимое блюдо, марку духов, стиль в одежде, любимый мотоцикл. Я знаю, что она мешала кофе левой рукой, при том, что была правшой — возможно, потому, что ей порой приходилось проделывать это с двумя кружками одновременно. Знаю, что у нее часто бывали проблемы со сном, но в моем присутствии она всегда засыпала быстрее. Знаю, что она терпеть не могла душные помещения и всегда открывала окна, только если мы не находились в бункере — там открывать было нечего. Существовало много мелочей, по которым я складывала ее цельный образ, и мне всегда казалось, что этого достаточно. Но теперь, когда я сижу перед дневником, я понимаю, что не знаю об Экко совершенно ничего. И это приводит меня в отчаяние. Сейчас не то время, когда можно навести справки и сразу же получить ответ. У меня нет доступа к нужной информации, но, думаю, и самой информации уже давно нет — все было уничтожено подчистую, и теперь ничего нельзя сказать наверняка. Возможно, Дж. лично стер все еще тогда, когда принимал Экко на работу. Я хотела написать биографию Экко, но поняла, что это непосильный труд. Есть ли вообще смысл раскапывать ее прошлое, если оно, вопреки законам мироздания, не влияло на то, какой она была? Даже если ее раньше звали какой-нибудь Коралиной, эта Коралина не имеет ничего общего с Экко. Дж. говорил, что не стирал полностью ее прошлое… Но неизвестно, сколько экспериментов он успел на ней поставить. Один только чип чего стоил. Возможно, Экко вообще была сшита из нескольких разных личностей, хотя я никогда не замечала слишком уж очевидных противоречий в ее поведении. Единственный, наверное, вопрос, который волновал Дж. — почему и когда именно Экко вышла из-под его контроля и приняла решение встать на мою сторону. У меня все еще нет ответа, и на самом деле, я не хочу его знать, потому что он причинит мне только большую боль. Ведь все произошло из-за меня. Я во всем виновата. И я должна быть наказана за это, и я буду. Если не уже. Жизнь без нее… Жизнь в осознании, что единственный свет покинул тебя из-за твоих же ошибок… Это не жизнь, а сущий ад. Гораздо проще думать об Экко отстраненно, с холодным разумом, но едва ли это у меня получится. Я срываюсь каждый раз, когда вспоминаю ее голос, или ее запах, или ее объятья, хотя с каждым днем они все быстрее выветриваются из памяти, оставляя после себя одну лишь пустоту, и это н е в ы н о с и м о. Все, что я могу дать миру — свои эмоции и свои воспоминания, и теперь я стараюсь сохранить их для себя, а не для кого-то еще. Экко была важна только для меня, и я буду помнить и любить ее всегда. Поэтому я и решила, что расскажу не только о ее, но и о своей жизни. Весь путь на страницах моей рукописи мы проделали вместе. Я не уверена, что кому-нибудь покажу свои записи. Теперь нет. Важнее всего, чтобы они пережили войну. Переживу ли я — неважно. Но одного мудака я точно должна пережить. И заставить его страдать так же, как страдала я. День ?? Все фотографии, кроме одной, остались в квартире. Сегодня громыхнуло в той стороне, переживаю, как бы кто не разбомбил мой дом. Там вся моя жизнь… Гордон обещал, что это продлится не больше двух месяцев! Но он не может договориться с правительством. Так я и думала, что надеяться не на что. Никто и не собирался нас спасать. Америке плевать на нас. Подождем еще немного. Может, через месяц все образуется. Но я не настолько наивна, чтобы верить в это. Все будет только хуже. День 70 Никому нельзя верить, даже в Убежище — месте, в котором «властвует закон и порядок». Люди гнилы изнутри, и неважно, какими они себя показывают. Вокруг одни подонки, и мне невыносимо жить с ними. Но я должна остаться, пока не закончу основные дела. У меня такое чувство, будто только я одна вижу, как все неправильно. Полиция уверяет, что Убежище — самое лучшее место в Готэме, но теперь я точно знаю, что это не так. Даже здесь есть много зла. Оно просто скрывается, и тем оно опасней. Не ожидаешь удара в спину. Дневник, ты еще помнишь главного по рейдам? Дэвид. Или Дэвис. Не знаю точно, постоянно путаю имена. Я узнала, что за секрет он хранил. И другие об этом знали, но молчали, потакая его больным желаниям. Не было у него никакой дочери. Это просто девочка, которую он нашел уже здесь, в Убежище. Ее родители погибли, и он посчитал это хорошим поводом, чтобы воспользоваться ситуацией. Он с ней «сожительствовал», и другие тоже. Чтобы не роптала, приносил ей вещи из внешнего мира. Всякие платьица, побрякушки. Если она пыталась сбежать или кому-то что-то сказать, наказывал ее. В том числе использовал лекарства, которые добывал на рейдах. Мне противно об этом говорить, и вообще думать о нем. Мне еще повезло, что я для него всего лишь «сынок», а не «доча». А ведь он мне казался разумнее других. Но разуму сейчас нельзя верить. Кто безумнее всех, тот всех умней. Я не могу все это просто так оставить. Парню, который разобрался с маленьким ребенком, я сломала пальцы, и он ничего не сказал. Знал, что это справедливо. Что он заслуживал и более серьезного наказания. Я угрожала ему шприцем, в котором была такая убойная смесь, что если бы она оказалась в его организме, то парализовала бы его, а то и превратила бы в овоща. Но у него и самого явно проблемы с психикой. Я пытала бы его, пока он бы весь не истек кровью, но из-за времени и места пришлось ограничиться пальцами. Его отвезли в больницу, наложили гипс. На обратной дороге на машину напали, и что с ним сейчас, мне неизвестно. Возможно, мертв. Хорошо, если так. Кто-то видит меня всего лишь как бывшую офисную крысу, девочку на побегушках, которую не привлекали ни к каким серьезным делам, но некоторые знают, что я могу быть гораздо опаснее, чем они думают. Пусть я не умею и не собираюсь уметь убивать, я могу неплохо искалечить, если очень сильно захочу. И сейчас я снова захотела этого. Как бы я не пыталась усмирить свою жажду крови, я будто мщу всему миру за то, что он со мной сотворил. За тех, кого он у меня отобрал. И сегодня я не остановлюсь. День 72 На этот раз я сделала кое-что еще более нехорошее, чем сломанные пальцы. Но не то, что хотела изначально. Потому что понимала, что настолько сильно подставляться нельзя. Я могла бы его кастрировать или под корень отрезать его грязный хуй, чтобы даже не думал его совать в беззащитных маленьких девочек, но тогда все бы сразу поняли, что это сделала я, а у меня еще не все готово для триумфального побега. В общем, позавчера я ослепила Дэвиса. Не смогла даже сразу об этом написать, руки тряслись. Постаралась залечь на дно. Делала вид, что работала над рукописью, но нихрена. Решиться на это было легко. Я знала, в какой комнате он был. Если бы он остался в больнице, я бы не смогла до него добраться. Да уж, не повезло тебе, сукин ты сын. Если нет Бога и Сатаны, значит, нет ни Рая, ни Ада, но я смогла устроить этому ублюдку кромешную тьму. Из-за недавних травм он еще не мог встать на ноги, как остальные, и пока все бродили без цели, он дремал. Прокрасться к нему было проще простого. Нажать на нужную точку, чтобы он потерял сознание и не проснулся от моих манипуляций. Для надежности ударить головой об спинку кровати. А затем со всей силы надавить на глаза, но так, чтобы не убить. Когда полиция призывала его к ответу, он уже был слеп. И хотя он все отрицал, я выступала против него. Женская половина Убежища и полицейские в итоге были на моей стороне, но не мужчины. Теперь мне нужно быть в несколько раз осторожней. Больше никаких рейдов. Сейчас Дэвид — самое беспомощное существо. У него больше нет авторитета, он не может никого повести за собой. Ему остается только гнить за решеткой и ждать своего конца. Мне даже не нужно его убивать, за меня это скоро сделают другие. Хотя я сижу у себя и не высовываюсь, мне все-таки кое-что слышно. Девушки этого просто так не оставят. Особенно те, кто вырвался из сексуального рабства. Говорят, Буйволы чего только не делают… Может, изучить, как делается самодельная взрывчатка и подорвать всю банду к херам? Идея неплохая. Только вот кто теперь будет устраивать рейды? Кажется, полиция уже почти решилась взять все в свои руки. Еды на самом деле осталось не так уж и много. Месяца на два, не больше. Закон тут не работает. Люди голодают, нам нужен провиант и точка. День 73 Несколько парней из тех, с которыми мы ходили в рейд, позвали меня. Видимо, решили, что я совсем глупенькая. Не знаю точно, что они хотели сделать — хорошенько избить, чтобы не думала доносить на них (ведь разбирательство еще не закончилось, эти хуемрази виноваты в произошедшем не меньше), или изнасиловать, или убить, либо несколько вариантов сразу. Сначала я сделала вид, что согласилась пойти с ними, даже собрала все необходимые для рейда вещи, но затем резко ударила одного из них кастетом, который ношу с собой как единственное весомое оружие. А потом и всем остальным досталось. Подравшись с парнями, я немного успокоилась. Они не стали на меня доносить Гордону. Видимо, стыдно стало, что их избила какая-то сопля. Теперь даже не знаю, чего от них ожидать. Явно не насекомых в кровати. Мужчины не такие хитрые и терпеливые, как девушки. Они действуют более открыто. Возможно, если они меня боятся (?), это будет для них лучшим наказанием, я не знаю. Черт, я конкретно так сдаю в последнее время. Я хочу это прекратить. Я не хочу быть палачом, мне больно. Больнобольнобольнобольно. Мне снова снилось, как мы с Дж. делаем это, я проснулась вся в слезах, потому что это отвратительно. Еще и кровать вся была в крови, ну, понятно, почему. Кое-кто вовремя не позаботился об этом. Какая я все-таки дура. Это неправильно. Я ничем не лучше. Но больше всего на свете я ненавижу, когда кто-то посягает на неприкосновенность ребенка. Такое нельзя оставлять безнаказанным. Никогда. Джерому повезло, что Кайл не был ребенком, иначе он бы тоже попал под раздачу. И все-таки, я недостаточно сильна. Сейчас я могу действовать скрытно, в одиночку, но если кто-то узнает обо мне, наказывать виновных будет уже не так легко. Кем я себя вообще возомнила, если делаю такое? Перечитываю свои записи и хочу сделать что-нибудь с собой. Но у меня и так слишком много ран, зачем добавлять еще. Не вылезаю из комнаты. Убежище в Убежище. Попыталась пробиться к девочке, чтобы хоть как-то поддержать ее, но меня к ней не пускают. С ней работает психолог, который, оказывается, у нас есть. Говорят, девочка путается и не может назвать всех виновных. Жаль, что я ничем не могу ей помочь. Убийством или массовой кастрацией дело не решишь. Пусть Гордон разбирается со всем этим дерьмом, наконец. С меня хватит. Рассказала Энни часть истории. Она сказала, что я — сумасшедшая. Но когда кто-то из парней заглянул к нам, она его отпугнула. Еще и сигарету в него кинула. А ведь это была последняя. Сегодня я не называла ее уродливой сукой, а она меня — кривоногой шлюхой. Уже хорошо. День ?? Мне приснился сон. Вокруг было очень светло, я сидела на детских качельках в каком-то парке, и я была очень маленькой. На соседних качелях сидела девушка в открытом белом платье с подсолнухами. Она казалась очень молодой, и я знала, что она — моя мама, хотя я не могла увидеть ее лица. Она была в соломенной шляпе, и я могла уловить только ее улыбку. Я раскачивалась очень сильно и поднималась высоко, но все никак не могла достать до неба, а мама сидела неподвижно, и я чувствовала, что она не такая счастливая, какой хочет казаться. Я подумала: если сильно раскачаюсь и долечу до солнца, то смогу взять у него один лучик и принести маме. Солнце не обидится, оно будет только радо, когда узнает, что это подарок маме. Но все как-то сильно закружилось, качели сделали полный оборот, а затем замедлились. Я едва на них удержалась, у меня закружилась голова, а когда я пришла в себя, мамы уже не было. Ее словно ветром сдуло. Но как же так, я ведь еще не принесла ей лучик? Ноги мои больно ударились о землю: я уже выросла из этих качель. Руки до боли вцепились в перекладины, покрытые желтой краской, которая местами облупилась, обнажая ржавое железо. Передо мной стояла девушка — подросток лет четырнадцати. Я снова не могла разглядеть лица, но я чувствовала, что и она тоже грустная. На интуитивном уровне я уже знала, кто она и что сейчас скажет. «Прости, я уезжаю». Я резко вскочила с качель и крепко ее обняла, но почувствовала, что под моими пальцами лишь воздух. Ее уже не было рядом. Я думала, что на этом сон закончится, но внезапно оказалась внутри кабинета мистера Уайльда. Они с Экко меня не замечали. Я стояла у дверей и слышала каждое слово. Они ругались. «Ты привела ко мне не ту девчонку! Она просто несносна. Мы не сможем воспитать ее». «А ты думал, растить ребенка легко? Я сделала все, как ты просил. Она уже называет меня мамой. Ты только пугаешь ее! — внезапно она повернулась ко мне. Я больше не была невидимой. — Солнышко, подойди ко мне. Папа немного злится. Обними его, и тогда он не будет тебя ругать». Я покачала головой, прижавшись спиной к двери. — Ты — не моя мама. Я видела ее, ты на нее не похожа! И Вы — не мой отец… «Это была плохая идея, — заключил мистер Уайльд. — Она никогда не полюбит меня». Он резко ударил кулаком по столу, я испугалась и… Проснулась. Энни ржала надо мной как конь, прямо-таки захлебывалась смехом. Жаль, не подавилась. Весь день меня передразнивала: «мама, мама!». Я пригрозила, что выкину нахер все, что она принимает, потому что только от ее травы мог присниться такой наркоманский сон. Хотя бы ночью бы не курила, сволочь, я хочу нормально спать. День 76 Время здесь течет иначе. Я целыми днями пишу — либо дневник, либо рукопись. Пишу до поздней ночи. Или до утра. Боюсь остановиться. Остановлюсь — никогда не закончу. А времени у меня осталось мало. Из-за этого очень раздражена. Конечно, занятий тут не так много, но и писать не очень интересно, особенно, когда нет вдохновения и сил. И если здесь я могу писать все, как есть, и мне не нужно ничего править, то в рукописи нужно еще вспомнить, как все было на самом деле, все красиво расписать. В итоге по привычке и здесь пишу много. На карательные акции больше не вылезаю, только ругаюсь с Энни. Когда я особенно сильно на нее злюсь, то в лицо называю Головешкой. Она меня — овечкой Долли, коверкая мою фамилию. Не особо обидно. Лучше, чем Хромоножка, Четырехглазая или Недорезанная Курица. «Клички» пожестче приводить не буду. Она постоянно придумывает новые. Энни — вообще отдельная тема для обсуждения. Ничего особо не происходило, так что расскажу про нее. Каждый раз, когда у нее спрашиваешь, что с ней случилось, она рассказывает разные истории. Я приведу здесь несколько версий, которыми она пугает детей. 1. У нее когда-то были огненно-рыжие волосы. Однажды они превратились в огонь и поглотили ее всю, ведь волосы у человека на всем теле. Еле сбила огонь, но к тому моменту сильно обгорела. 2. Курила рядом с газом и баллон взорвался. Довольно забавно, что она рассказывала это детям с самокруткой в зубах. Они спрашивали ее, почему она тогда продолжает курить. Она отвечала, что ей теперь терять нечего. 3. Пошла на пикник и поставила жидкость для розжига слишком близко к огню. Дети не знали, что такое пикник, барбекю, жидкость для розжига, вообще ни о чем не имели ни малейшего понятия. Пока я им все это объясняла, они уже забыли про суть рассказа. 4. Она была ведьмой, которую засунули в печь Гензель и Гретель. Глупые детишки неплотно закрыли печь, так что она смогла выбраться. Я всегда вздрагивала, когда она рассказывала именно эту историю. 5. На шабаше неудачно прыгнула через костер. Когда я прошу рассказать правду, она выдает одну из этих версий. Одна из них максимально близка к правде. Энни не хочет говорить мне, как смогла выбраться. Она много сказочек придумать может, только попроси. Ведь она целыми днями только и делает, что лежит. У нее много времени на то, чтобы выдумать что-нибудь. Она считает мою рукопись полным бредом. Говорит, что я написать могу все, что угодно, вот только правдой моя писанина от этого не станет. Издевается, говоря, что Экко никогда не относилась ко мне хорошо. Или что мы вообще не особо были знакомы. В комнате постоянно стоит дым. Но теперь не такой, как раньше. Я знаю, что это травка или что-то вроде того. Местный врач ей все это приносит. Энни умеет притворяться, как ей плохо, но я не думаю, что травка ей на самом деле нужна. Эта штука — опасная вещь. Ее делают вне Убежища. Сюда она попадает вместе с новичками, которые черт знает как добывают эту дрянь. Большая часть «товара» приходит с территории психов. Редко когда от Сирен, у которых можно выторговать еду или алкоголь, если очень постараться. Стараюсь находиться около открытого окна, когда Энни курит. Возможно, часть того, что я пишу, это вообще только мои видения. Ведь на самом деле я редко выхожу из комнаты. Не хочу сталкиваться с грязью и жестокостью. Но придется. Позже Забыла сказать, к нам приходил странный парень. Кажется, где-то появилась новая банда религиозных фанатиков, и он пытался завербовать наших в свои ряды. Пытался, да и хрен бы с ним, никто бы не обратил на него внимания, но когда он уходил, то пожелал нам, чтобы нас хранил какой-то святой — то ли Йеремия, то ли Еромия. Меня это очень сильно насторожило. Жаль, не успела его поймать и спросить, откуда он явился. Энни сказала, есть такой пророк Иеремия. Совпадение? Я в них не верю. А Судьба любителей поклоняться Фортуне в итоге привела к погибели. Это может быть он. Это должен быть он. Я почти его нашла! И почти закончила Экко. Я близка к своей цели, как никогда. Но неужели придется ждать еще одного посланника «пророка»? День 77 Ненавижу новичков. Думают, что больше всех знают, раз дольше пробыли снаружи, и начинают качать права. Первым делом выслушивают все слухи, даже не пытаются их как-то отфильтровать. Пара ублюдков пристали ко мне во время завтрака. Я всегда беру две порции, потому что одна предназначается Энни, и сразу же ухожу. Не хочу ни с кем контактировать. На раздаче сегодня тоже стоял кто-то незнакомый и даже не попытался урегулировать конфликт. На меня начали орать, будто я якобы стараюсь забрать себе побольше. Ударили меня по руке. Тарелки разбились. Еще никогда не испытывала такого унижения на глазах у всех, даже когда меня освистывали и оскорбляли, называя шлюшкой Валесок. Меня отвели в сторону и дали кулаком в живот, я даже не смогла ничего сделать, они скрутили мне руки, и их было слишком много. Сказали, что я выдумала себе Энни, я же чокнутая, либо просто придуриваюсь. Ванессу ко мне не подпустили, только она пыталась остановить беспорядки. Типа это не ее дело и пусть не лезет. Она даже пистолетом им угрожала, им на все похуй. Ей все равно запрещено стрелять, патронов слишком мало. Многие смеялись, хотя и знали правду. Меня ударили еще несколько раз, а потом за волосы потащили к дому, чтобы я показала им, где живет Энни, и если никакой Энни не существует, они расправятся со мной. Гордон уехал по своим делам, даже Буллока не было, эти бляди специально дождались такого момента. Всю дорогу я падала, и они били меня в бок и по спине ногами. Не знаю, как преодолела лестницу, но в свою комнату я просто ввалилась. Энни не сразу можно увидеть, ее кровать в углу, и она лежит очень тихо. Эти твари подумали, что правы, и уже были готовы заехать мне снова и привести угрозу в исполнение, как вдруг Энни спокойным голосом спросила: — Какого хуя вы здесь забыли, выблядки? И приподнялась так, что ее всем сразу стало видно. Я говорила, она пиздецки страшная на вид, но я как-то к этому уже привыкла. А вот новички видели ее впервые. И они так сильно ее испугались, что быстро извинились и сбежали. Я подползла ближе к Энни и легла на полу без сил. Заплакала то ли от обиды, то ли от осознания своей слабости. Но не от боли — понимала, что, по их меркам, я еще легко отделалась. Энни долго это выслушивала, а потом сказала, чтобы я прекратила распускать нюни. Чтобы спустилась вниз и взяла ей поесть. Я сказала, что не могу. Что я уже устала от всего этого. Тогда она поднялась, перешагнула через меня и спустилась сама. На моей памяти она никогда не спускалась, даже из комнаты дальше туалета не выходила. Жаль, не увидела, какое впечатление она произвела. Но еды она принесла в два раза больше, чем нужно. Затем она заставила меня покурить ту дрянь. Меня в итоге вырвало, но какое-то время я смеялась. И даже смогла потом немного поесть. Энни сказала, что нужно принимать невзгоды с достоинством. Я хотя бы красивая, и мне не диагностировали неизлечимую болезнь, которая медленно сжирает изнутри. А еще она сказала, что я слишком засиделась в Убежище, и мне пора на волю. Новоявленный доктор Хармон, личный врач Энни, сказала, что если я еще раз заставлю ее пациентку куда-то идти, мне не поздоровится. На мою разбитую губу и наливающиеся синяки по всему телу не обратила никакого внимания. Чего и следовало ожидать. День 79 На меня навалилась какая-то апатия. Не могу заставить себя почувствовать хоть какую-то радость. Мне все время плохо. Говорю себе — надо идти дальше. А потом смотрю и не понимаю, куда — дальше? Что в этой жизни может быть хорошего? Есть ли во всем этом хоть какой-то смысл? Приходится постоянно напоминать себе о том, что у меня есть цель, но иногда даже она кажется такой незначительной. Я ничего не чувствую, кроме апатии, и, возможно, боли, которая иногда через нее прорывается. Иногда хорошо, потому что нет ничего, просто пустота, а иногда так накатывает, что хочется выть. Думаю, Экко бы это не одобрила. Не стала бы так переживать, переступила бы и пошла, а я… Заперлась в туалете, и Энни что-то злобно мне кричит, хотя ей наверняка сюда не надо. На самом деле, мне кажется, она все-таки переживает за меня, хотя не показывает. Не хочет, чтобы я сделала что-то плохое. Иногда так хочется, и правда… Иногда по несколько раз на дню. Но приходится держаться. Вспоминаю все-все-все. Свои чувства, когда была в могиле. Или когда я убила человека. Или когда умерла Экко. Смерть всегда ужасна, и я не могу ее терпеть, ни свою, ни чужую. Я могу калечить, но не убивать. А другие люди могут делать со мной, что захотят, и я даже не всегда могу ответить. Я — не такая сильная, как я думала. Так странно. Одному человеку выдавила глаза, другому сломала пальцы, и я много чего еще сделала и сделаю, но мне это не приносит никакого успокоения. Я пытаюсь мстить, действовать по справедливости, и все равно чувствую, что поступаю нехорошо, должны быть другие методы. А других я не знаю. Не хочу знать, потому что они должны поплатиться. Я не умею прощать — хотя это, может, умею, просто не всегда и не всех, да и не все этого заслуживают. Черт, здесь так темно. Все это бессмысленно. Что я могу сделать? Я только приумножаю насилие. Кажется, нужно перестать, наконец, разбираться со всеми подряд. Плохой из меня народный мститель. Попыталась помочь — и на меня натравили шестерок, которые даже не знали о том, что ими просто управляли. Я боюсь каждого шороха, но я не позволила им запереть меня здесь. Я вышла за едой и ничего не сказала Гордону, никто ему не сказал, что что-то вообще случилось, а он не стал спрашивать. Потому что понял, наконец, что это только мое дело, и его нравоучения меня не остановят. А я и не буду ничего делать. С меня хватит. Пусть думают, что сломили меня. Мне нужно спокойно пережить последние несколько дней и уйти без происшествий. Чтобы не решили, что я бегу. Но как же они будут ликовать! Наверняка будут кричать вслед: «Беги к своим психам, тебе среди них самое место!». Иеремия, дай мне сил, чтобы я смогла найти тебя. Один из рейдеров попытался меня задушить. Не думаю, что он знал, что это была я. Дети в коридоре все лампочки из рогаток перебили, ничего не видно. Просто выбрал первую попавшуюся жертву. Он был так пьян, что еле на ногах стоял. Где только взял алкоголь в наше-то время и в наших-то местах. С рейда, наверное, чего я удивляюсь. Или от бывших Демонов. Сил у него не хватило, чтобы меня задушить. Я его оттолкнула, он упал, ударился боком об острый угол какого-то стоящего у стены хлама, но ничего не почувствовал. Протянула ему руку, помогла встать. Надо же, жалко его стало. Я еще могу это испытывать. Я что-то чувствую только к детям, больным и вот таким вот пьяным. Они все беспомощные, а я чувствую, что должна делать хорошие вещи. Надо перевешивать плохие поступки и мысли, иначе ничего, кроме злобы, во мне уже не останется. А я так не хочу. Я не злая. Но если это произойдет, и я не буду ничего испытывать, только ненависть ко всему живому, станет ли мне лучше? Я не справляюсь, Экко. Сегодня я точно не справляюсь. И, к сожалению, у Энни всегда есть лекарства от боли. Подпольные. От… Джерома. Конечно, он не сам их делает, это на его территории, я пока не знаю, но узнаю лучше, но это, в сущности неважно, а важно то, что. Мне ни в коем случае нельзя принимать их. От этого не становится лучше. Это проявление слабости. Я не должна соглашаться и идти на это. Эта сучка сейчас выведет меня из себя НУ СКОЛЬКО МОЖНО ОРАТЬ, НЕ КОНЧАЮ Я С СОБОЙ! День ?? Птичка нашептала тревожные новости из зоны психов. Сигареты Джерома, наркотики Джерома. Все знали, что это, скорее всего, убьет их, но все равно приобретали. Какая ирония. Они только появились — а уже сколько случаев отравления. Чума, от которой не придумали вакцины. Сигареты Джерома — это всегда лотерея. Иногда подыхаешь от одной только затяжки, иногда сразу же сходишь с ума, но в основном от них торкает как надо, а альтернативы нет. Закончились. Все сигареты «до взрыва» скупили в первые две недели, остаток упрятал у себя Пингвин, сбывая их так дорого, что даже ему самому они были бы не по карману. Он — единственный, кто берет украшениями и золотом, хоть и непонятно, как ему все это может сейчас пригодиться. Ждет. Говорят, на территории Джерома есть теплицы, в которых он растит табак. Наркотики, которые распространяют психи, возможно, производит Пугало, который всегда любил химичить. Этот мешкоголовый ничего не понимает в маркетинге и, ясное дело, не умеет работать с клиентами, так что Джером кажется наилучшим вариантом для сбыта его товара. Вполне возможно, что здесь замешана и Айви со своими растениями. Они работают вместе? Какова их цель? Когда Джером по настроению добавляет в сигареты наркотики, особые ценители его продукции улетают на седьмое небо от счастья, но немногие с него возвращаются. Количество овощей по всему Готэму увеличивается прямо-таки с геометрической прогрессией. Количество трупов и без Джерома повышалось стабильно. Очень, очень тревожные новости нащебетала умирающая от яда птичка.