Экко, любовь моя

День ?? не будь таким спокойным прекрати быть таким спокойным тебе что совсем плевать скажи мне что у тебя есть чувства хватит прятаться за молчанием иначе мне придется   День 82 Экко Экко Экко Кайл Майер миссис Майер Ронни Томас Оливер Уокер Лоусон Кинг Ли Джейсон Коннор Уилсон Палмер Локвуд Руди Локвуд Нейшн Джеймс Райен О’коннели Анна Фэрроу Арнольд Фэрроу Луиза Джексон Коди Тернер Хейлен Коллинс Джордж Барнс Фишер Нельсон Изабелль Аллен Брайен Аллен Фелиция Паттерсон Энджело Бейли Исаак Холдер Трэвор Кэмбел Луи Карлос Саливан нет нет нет нет нет нет Мерфи Йозеф Торрес Мэддокс Райт Дэлтон Мартинез Скарлетт Гарсия Уолтер Роджерс Кеннет Харрис Трент Радригез Зак Харрис Джексон Моор Абрахам Кук Саймон Белл Пайк Морган Даллас МакГвайер Уэйн Робинсон Роберт Чезен как много имен, эти люди больше не говорят со мной, я не чувствую их, но я виновата перед ними Брендон Голд Алин Ревера Натан Батлер Рауль Андерсон Джозеф Прайс Флин Хилл Винси Уайет Виктор Ривера Финн Ньюманн сколько их еще пожалуйста Зейн Миллер Сол Рид Каллен Льюис... Последняя в списке — Эйвис, маленькая птичка. Без фамилии и настоящего имени. Ее убили ее собственные действия, но пусть останется здесь. Пусть все они будут здесь, как напоминание о том, что нужно остановить, и что оказалось не в моей власти. Их так много — погибших. Их именами можно расписать несколько страниц. Раньше они приходили ко мне, все они, кроме тех, кто умер уже после нулевого дня, и я словно чувствовала исходящую от них силу. Я делала это ради них и ради тех, кто должен был стать, как они. Понимала, что так будет правильно. Но теперь, когда ничего не получилось, когда главные виновники все еще на свободе, я больше не обращаюсь к мертвецам. Даже когда я закрываю окна и двери, чтобы полностью пропитаться куревом этой идиотки, никто из них больше ко мне не приходит. У меня почти не бывает странных видений, только тяжелые сны, и это, наверное, хорошо. Но я слишком много обо всем этом думаю. Последние главы даются мне тяжело. Я словно умираю, когда пишу их. Просто разрываю уже написанное, как будто еще не готова все это принять. Я слишком долго пишу, но я просто не могу. Здесь — могу, а там — нет. Мне нужно разобраться в себе. Поговорить с кем-нибудь (не с Энни!). Где этот чертов Брюс? По-моему, он опять меня избегает. Нужно уметь с достоинством принимать поражение, я знаю. Одна я не смогу все это остановить. Смерть всегда будет рядом. Но нет тех, кто пойдет со мной. Я чувствую, что должна попытаться, даже если конец уже предрешен. Мне это нужно. Доказать себе, что я хоть чего-то стою, иначе зачем я вообще была создана? Но чего я хочу больше — отомстить или спасти? Я не знаю. Я слишком слаба и для того, и для другого, но я не оставила себе выбора. Человек не может быть Богом, но если мой учитель попытался им стать, то и я смогу пересилить свою человеческую сущность. Только что мне для этого нужно сделать? Я должна стать лучше, чем я есть. Но монстр во мне не дремлет. Позже Мне пожертвовали старую печатную машинку, лишь бы сидела тихо. Очень вовремя, я же почти закончила писать, а такую колымагу с собой потом не возьмешь! Напечатала на ней несколько пробных листов. Получилось неплохо, мне понравилось. Сам процесс успокаивает, мне кажется, я могу бесконечно играться с этой безделушкой. Буду печатать, пока могу, а потом вклеивать в тетрадь. Главное, окончательно не запутаться, где дневник, а где рукопись. Полностью перепечатывать ее я не буду. Не сейчас. Иначе все это затянется еще на месяц. Здесь я никому не нужна. Позже Кто бы знал, что на этой помойке может найтись нормальный человек. Сколько дней здесь провела — ни разу его не видела. А ведь это он настроил генератор так, чтобы тот питал все Убежище. Увидел меня в участке, заговорщески подмигнул и увел в уединенный кабинет. Предложил называть его по имени. Я не против. Люциус спросил, кто меня так разукрасил, но я ему не ответила. Следы побоев все еще заметны, хотя я и скрываю их, как могу. Нечего его во все это впутывать. К тому же, жители Убежища утихомирились. Наверное, им это нужно было. Посмотреть, как меня избивают и топчут. Может, им от этого стало легче. Надеюсь, стало. Хоть кому-то от этого польза. Да и мне неплохо было спуститься с небес на землю. Сколько бы времени ни прошло, я здесь не приживусь. И все же… чем дольше я в Убежище, тем меньше мне хочется уходить. Парадокс какой-то. Может, это место просто высасывает из меня силы, поэтому я не могу двигаться дальше? Я понимаю, что чем раньше я уйду, тем лучше. Но подсознательно замедляю всю работу по сборам. Казалось бы, эти люди прекрасно мне проиллюстрировали, что со мной будет, если я останусь. А я? Я что, жду каких-то особо подходящих новостей с диких территорий? Какого-то особого приглашения? Матерь Иеремии, м. У. меня за такую медлительность давно бы уже наказал. Ну прости, босс, что больше не имеешь надо мной никакой власти. Я заметила, что Люциус внимательный и добрый. Не такой, как другие. Налил мне кружку кофе, который сейчас считается большой редкостью. Если бы кто-то узнал, что он его припрятал, Люциуса могли бы избить так же, как и меня. Обвинили бы и всю полицию заодно, хотя полицейские получают столько же еды, сколько и все остальные. Уж мне-то это известно, спасибо Ванессе и ее другу, как его, Питту? Еще остались хорошие копы. Ну, помимо Гордона. Толку ноль, но хоть существуют. Я пила очень медленно, пытаясь запомнить каждый глоток. Кто знает, может, это был последний раз, когда я чувствовала вкус кофе. Конечно, без сахара или, на худой конец, молока, он не такой вкусный, зато немного приободрил. Люциус пытался меня разговорить, а я думала о Зсазсе и о его пристрастии к молоку. Говорят, на его территории есть настоящие коровы. МНОГО коров. И Зсазс делает молочные коктейли, сыр, а при помощи своего морозильного тезки (они оба Викторы) — мороженое. Пока смотрела на кофе, думала о том, что хочу к нему. Хочу мороженое. Кофе с молоком. Нормальную жизнь. Опять задумалась о нескончаемой войне и о Правительстве, которое не хочет нас спасать. Немного поговорили с Люциусом об этом. Он, кажется, искренне верит, что нас не бросили. Странно, он же общается с Гордоном, должен знать, как обстоят дела на самом деле. Мечтателем сейчас быть вредно. Не сможешь правильно распределить оставшиеся ресурсы. Сначала мы разговаривали на отвлеченные темы. Я совершенно не собиралась открываться ему, но он смотрел так участливо и понимающе… да еще и этот чертов кофе, который казался вкусным, хотя и не был таковым… В итоге меня просто прорвало, и я много всего ему рассказала. Как мне тяжело, что меня все ненавидят и ставят мне в укор, что работала на Дж. Как тяжело жить без Экко и обвинять себя в ее смерти. Как тяжело слушать новости с диких территорий, знать о всех зверствах, что там происходят, и не иметь возможности ничего исправить. Как тяжело жить, когда вот-вот поставишь последнюю точку в рукописи, и останется всего одна цель — найти и уничтожить того, в существование которого никто не верит. Как тяжело жить, зная, что у тебя нет будущего. Я расплакалась, как без этого, хотя в этом было гораздо больше расчета, чем моих собственных чувств. Он, естественно, сразу же попытался меня утешить. Сделал то, чего мне так не хватало все эти дни — обнял. Просто, по-человечески. Рассказал о том, как тяжело работать на Уэйн Энтерпрайзис, ведь враги компании — и его враги тоже, а их немало. И все, кто знает о его работе, могут попытаться ему навредить, поэтому он прекрасно меня понимает. Сказал, что верит мне. Верит в то, что я не желаю никому зла. Что я сделала все, что смогла, и даже больше, и когда-нибудь люди поймут это. Сказал, что если Дж. и правда жив, это раскроется. Полиция и так не оставила бы его безнаказанным. Мне стоит поберечь себя и не становиться преступницей. У меня еще может сложиться нормальная жизнь. На секунду я в это поверила. Мне хотелось ему поверить, ведь он говорил так уверенно. Однако не менее уверенно он говорил и о скорейшем окончании войны, поэтому нет смысла обманываться. Но он хотя бы попытался мне помочь. Спокойно отнесся к новости о том, что я ухожу. Даже к моему плану мести. Кажется, Люциус не исключает вероятность, что меня еще можно переубедить. Именно этим он и занимался. Уверена, он не сдаст меня Гордону. Просто почувствовала, что он не такой человек. Даже отпетые преступники ему доверяют, я слышала об этом. Он — человек чести. Приятно встретить этот вымирающий вид мужчин в реальности. Я представила «идеальную» картину, в которой остаюсь в Убежище, все меня принимают, я влюбляюсь в Люциуса (почему нет), а он — в меня. Война заканчивается, как он и сказал — через месяц, я забываю о своей цели, выхожу за него замуж, у нас рождаются милые детишки. А потом приходит Дж. и убивает Люциуса. И наших детей. И меня. Довольно отрезвляющая картина получилась, нечего сказать. На месте Люциуса может быть кто угодно, а итог один — еще несколько смертей. Поэтому я и не могу остаться. Кто-то должен все это прекратить. Где бы Дж. ни был, вряд ли он изменился. Даже если он забыл обо мне и не собирается вредить мне ни сейчас, ни в будущем, я не могу выкинуть его из головы. Я думаю о нем чаще, чем об Экко, как это ни прискорбно. Он превратился в навязчивую идею. Я постоянно кручу в голове его слова, его образ, то, что он делал. Пытаюсь разжечь в себе ненависть к нему, чтобы быть готовой нанести ему смертельный удар в любой момент. Я не могу перестать думать. Это Люциусу я тоже сказала. Удивительно, но он меня понял. Хотя и явно не одобрил. Со мной случилось кое-что странное. Было похоже на паническую атаку. Мне вдруг стало трудно дышать, пространство вокруг словно сжалось, и мне показалось, что Люциус находится слишком близко и держит за спиной нож. Я знаю, что никакого ножа не было, но я тут же отстранилась, пытаясь сохранить самообладание, чтобы не обидеть его своим недоверием и испугом, а еще, чтобы не показаться странной. Я вспомнила Дэвиса, которого тоже сначала считала хорошим. Я могла ему довериться, хотя мы, разумеется, никогда не разговаривали по душам. Когда мы выходили в рейды, я была уверена в его надежности, знала, что он вовремя прикроет мне спину и не бросит умирать на диких территориях. Он пытался, как мог, улучшить отношение команды ко мне, и мне на какое-то время показалось, что жизнь налаживается. Но когда его тайна раскрылась, я поняла, какой дурой была все это время. Я ведь уже давно уяснила: никому нельзя доверять, особенно мужчинам. И после этого я посмотрела на Люциуса другими глазами. Он кажется мне добрым, но таков ли он на самом деле? Что если он такой же, как другие? Я не хочу об этом думать. Становится больно от того, что даже хорошие с виду люди могут оказаться теми еще мразями. Наваждение быстро прошло, а вот неприятный осадок остался. Он ничего не заметил. Будничным тоном попросил, чтобы я зашла к нему через неделю. Он подготовит кое-что для меня, это поможет мне выжить за пределами Убежища. А еще он сказал, что не отпустит меня одну. Что бы это ни значило. Не пойдет же он со мной, верно? Гордон тоже в стороне от всего этого точно не останется, захочет со мной обо всем поговорить. Ну и ладно, все равно он меня не остановит. Я сказала, что буду искать Дж. в зоне психов. Долго это не должно продлиться, хотя, честно говоря, у меня нет какого-либо вразумительного плана по его поискам. Всю мою операцию можно считать чистым самоубийством. Если я струшу и передумаю, то… Что ж, возможно я и правда смогу найти местечко получше Убежища. Сыыыр, Иеремия, как давно я не ела сыр… Надо, наконец, двигаться вперед. Всегда можно выпустить наружу свою темную сторону. Но делать этого не стоит. Из-за внезапно нахлынувшей слабости я чуть не потеряла контроль над собой. Было бы глупо проколоться после стольких дней почти идеального поведения. Люциус, как и другие, явно считает, что я немного с придурью, но для общества не опасна и даже могу отвечать за свои действия, как здоровый человек. Мне нужно пользоваться доверием, которое мне оказывают, пока это возможно. Если даже проницательность Гордона не защищает его от моего обмана, что можно говорить о других? Может, у меня и правда все получится. Надо только поверить в себя. День 83. Неделя до ухода из Убежища (я надеюсь) Решила отсчитывать дни до конца, чтобы все было точно. На самом деле, я еще месяц назад планировала уйти, но написание огромной истории от руки оказалось долгим и очень муторным занятием. Хорошо, что теперь печатаю. Мы договорились с Люциусом на неделю, и я ему верю. Мне достаточно этого времени, чтобы привести все дела в порядок. Гордон уже все знает, но кроме него и Люциуса — ни души. Я пишу две параллельные истории: свое прошлое и свое настоящее. Это сбивает с толку, но я стараюсь ничего не перепутать. Иногда мне и здесь хочется писать художественно, как очередную главу. Но тогда получится, что я пишу две рукописи вместо одной. Избавьте меня от этого. Новостей кот наплакал, поэтому, как всегда, возвращаюсь к Энни. Я с ней почти двадцать четыре часа в сутки в одной комнате провожу, в конце концов. Время занимательных диалогов. — Я — ведьма и немного колдую. — Немного — это как? — Чуть-чуть по картам, чуть-чуть на кофейной гуще, могу на человеческих костях, красавчик. Дети продолжают к ней тянуться. Уж они на сто процентов уверены, что она — всамделишная ведьма. При них она старается не сильно материться, но запугивать любит. В такие дни она становится чуть более выносимой. Как так вышло, что мы обе любим детей, в отличие от всего остального мира? Энни сказала, что у нее был ребенок. Увидев мое недоумение, она поинтересовалась: «Что, не веришь, что кто-то трахнет такую уродину как я? Ну я не всегда такой была. Да и сейчас желающие найдутся». И естественно сразу же начала делать мерзкое жесты, как будто меня соблазняет. Я бы блеванула, да хватило такта закатить глаза и отвернуться. Иногда у меня есть силы ее оправдывать, но, в целом, она невероятно отвратительна. (Я не знаю, что случилось с ее ребенком. Она мне не сказала.) — В картах я не очень разбираюсь, но мне повезло: одну карту я знаю хорошо. И вытягиваю ее постоянно. Это она о пиковом тузе. Действительно, постоянно вытягивает. — Я так тоже гадать умею. — Ну вот и нагадай себе счастливую жизнь и кучу золота, малыш. Вот только меня не обманешь. Ты умрешь, как и все остальные в этом Богом забытом месте. Дети конечно же обиделись и приходить больше, видимо, не собираются. Она все испортила. Но для них так даже лучше — избегают ее дурного влияния. Да и этим дымом дышать невозможно. Стараюсь все-таки оставаться в своем уме, поэтому снова держусь ближе к окну. Один раз отобрала у нее все и спрятала, но Энни все равно нашла. Она создает впечатление старого ветхого тряпья, набитого гнилой соломой, но когда нужно что-то достать — перемещается будь здоров. Даже меня это пугает. Несмотря на малоподвижный образ жизни, при котором руки и ноги у нее очень тоненькие, иногда она выгибается под невероятным углом и ползает так, словно в нее вселился Дьявол. Увидишь такое чудище ночью… Зарежешь от греха подальше. Ну, я почти. Она не в обиде за тот случай. Но старается ко мне больше не приближаться, особенно, когда я сплю. Иногда я вижу, будто из ее головы исходит пламя огня, а вместо глаз — черные провалы. Когда она открывает рот, из него сыплются острые желтые зубы и бегут ко мне, хотя у них, конечно, нет ног. Это все из-за дыма. Я всякое из-за него вижу. Пару дней назад я вроде заявила, что у меня не бывает видений? Это я погорячилась. Кто бы там на самом деле эту дрянь не производил — он становится все искуснее. Торкает отлично. Но я ведь умею различать реальность и вымысел, правда же? Я ей говорю, если это джеромовская дрянь, это может быть смертельно опасно. А она мне на это отвечает, что сама по себе жизнь смертельно опасна, но люди все равно как-то живут. Ну и как с ней спорить. Если подумать, она права. Мы опять выкурили ее косячок вместе. И она сказала, что знает, где достать еще. День 84. 6 дней до ухода (насколько мистер Фокс пунктуален?) Она сказала, чтобы я прекратила, наконец, называть ее Анной и Энни, ее вообще не так зовут. Сказала, что заебалась видеть, как я мучаюсь чувством вины из-за какой-то девушки, которая ей даже не знакома. Сказала, что с такой жертвенностью, как у меня, мне надо идти в монахини. И церковь Святого Иеремии как раз приглашает всех желающих. Я слишком много говорила о том, что если есть последователи, то есть и церковь, и теперь она использовала это как возможность мягко послать меня на все четыре стороны. Да если бы я знала, где этот Иеремия живет, стала бы я так долго тянуть с Экко?! Начинаю думать, что мне только послышалось, потому что другие не заметили в словах последователя ничего такого. Кажется, только одна я услышала слово «Иеремия». Может, это никак и не связано с Дж., просто фанатики случайно выбрали имя именно этого святого, я опять зря переполошилась и пытаюсь поймать воздух. Эту проблему мне только предстоит решить. Ни одного фанатика пока больше не видно на горизонте, и Гордон о них ничего не слышал. Я специально выпытывала у него информацию об этих людях, он же бывает снаружи чаще, чем все остальные. Он так и не понял, зачем мне это было нужно. Разве не очевидно? Я соврала Энни, что совсем ее не жалею и мне вообще на нее плевать. Она заметила, что если бы это было правдой, я бы уже давно сбежала, как все остальные. В итоге я сдалась, сказав, что это нихрена не ее дело, зачем я с ней вожусь, пусть закроет пасть и радуется, что я ее не бросила. Она сказала, что ей нахрен не всралась моя жертва, и что раз уж я хочу убить какого-то там Дж., на которого ей абсолютно плевать, то я должна оставить ее в покое со своей ненужной заботой и идти уже вершить правосудие или чем я там собираюсь заниматься. Я поняла, что действительно не хочу оставлять ее одну. Никто не позаботится о ней так, как я. Дожили. Кажется, я умудрилась привязаться к Энни. В итоге она (!) заставила (!) меня сесть за рукопись (!). А потом заставила прочитать ей то, что я написала. Ее комментарии оказались на удивление ценными. Мы даже не поругались. Потом она попросила рассказать ей об Анне, и почему она для меня «настолько не важна», что я отвела ей в рукописи места больше, чем Брюсу. — Плюнь на нее. Это был только ее выбор. Я что, должна тебе объяснять такие простые вещи? Сдохла и сдохла. Насри на нее, насри на меня, насри на этих мелких говнюков, которые все время здесь ошиваются и вали отсюда. ВАЛИ. Она даже ударила меня несколько раз клюкой, которую стырила у одной из старушенций из соседней комнаты. Никогда не думала, что именно она будет меня выгонять. Я сказала ей, что осталось шесть дней. Только это заставило ее успокоиться. Кажется, все это и правда скоро закончится. Теперь мы играем с Энни в имена. Я пытаюсь угадать, как ее зовут и уже перебрала все на «А», «Э» и «Дж», какие знаю. Она сказала, что я совсем ебанулась на своих «друзьях» из прошлого. Я же могу называть ее Квазимодо, да? День 85. 5 дней до ухода (из жизни, ха-ха) Они выбрали самого слабого и решили посмотреть, что будет. Получится ли у них что-то изменить. Шанс наверняка был небольшой, но они не из тех, кто быстро сдается. Я это понимаю, но почему так поздно? Я должна была это остановить? Или подчиниться? Что я должна была сделать? Что мне делать сейчас? Вместе делать все гораздо проще. Никакой ответственности. Это их идея, не моя, значит, я не плохая. Я говорила, что преследую свои собственные цели, и просто уйду, как только все закончится. Но я не ушла, так, получается? Как можно уйти от самой себя? Она была всегда слишком сильной. Я могла положиться на нее. И хотела. Но иногда и мне приходилось примерять ее роль. И мне нравилось это все больше. Я чувствовала, как будто и правда могу ее заменить, пусть и гнала от себя эти ужасные мысли. Один молот чего стоил. Первое время он казался мне просто неподъемным. Но я тренировалась пользоваться им, и вот однажды сломала им ногу одному парню. Пришлось спешно затаскивать его в машину. Нас чуть не обнаружили. Мне понравился хруст, который я услышала, и на его окровавленную неестественно выгнутую ногу я смотрела с большим любопытством. Благодаря этому случаю я знаю, что нужно делать при переломах. Ну не смешно ли? Надеюсь, эта информация мне никогда не пригодится. Я была достаточно слабой, чтобы быть сильной. Сейчас я достаточно сильная, чтобы казаться слабой. Но я внутри… Я мечусь из стороны в сторону, не могу определиться, кем мне в итоге быть. Ведь если найдется кто-то такой же, как они, я могу снова потерять голову. А еще я могу найти таких же, как я в прошлом, и повести их за собой. Интересная мысль, не так ли? Ха. Но нет, я никогда так не поступлю. Я знаю последствия и не готова обречь на такую жизнь кого-то еще. Не быть подражателем, а быть собой. Да, я помню того мальчика, и что с ним стало. Я не должна становиться ею, правда? Он знал. Он все знал. И почему я должна слушать его тупые советы? Безумцы всех умней. Почему. Почему. Ха-ха-ха-ха. Почему я не должна становиться ею? Потому что ничего о ней не знаю? Я не знаю, кто я. В этом проблема. И я боюсь. Боюсь, что никогда себя не обрету. Позже Не могу держать в себе всю эту дрянь. Иногда он спрашивал меня, что я чувствую. Нельзя было лгать — он бы сразу это понял. А еще нельзя было говорить то, что ему заведомо бы не понравилось. Так как я должна была поступить? Я говорила, мне нравится то, что мы делаем, и это была правда. Я не уточняла, что иногда у меня из-за желания причинить боль начинало покалывать кончики пальцев, и по всему телу разливалось тепло, потому что это реакция ненормального человека. Я говорила, что мне нравится вершить правосудие из-за ощущения собственного превосходства, а еще из-за чувства справедливости, и это была правда ровно наполовину. О какой справедливости может идти речь, когда я вырезала надпись на теле человека, не зная о нем ровным счетом ничего, или когда мне вдруг пришло в голову потренироваться делать улыбку Глазго из-за того, что чертов последователь слишком много смеялся? Это тоже было ненормально, но тогда Дж. ничего не сказал, потому что этот идиот посмел оскорбить его, да еще и был ужасно шумным, у нас у всех от него разболелась голова, и… Дж. был не против выйти за привычные рамки. Совсем чуть-чуть. И где сейчас этот парень? Тоже погиб, потому что его сочли всего лишь жалким подражателем? Или готовит план мести? Дж. сказал, что таких, как мы, всегда будут считать монстрами. Что нас никогда не поймут. Больно осознавать, что он оказался прав. Но ведь он сам сделал из меня монстра, правда? Или только подтолкнул? Постоянно забываю, что мне никто не ответит. Только Гордон, если когда-нибудь это прочитает. И что он обо мне подумает? Он ведь знает о том, что мы с Дж. делали. Вся полиция знала. И он ни разу не спросил… о моем участии во всем этом. Даже не намекнул, какие у него мысли. Но мне надоело постоянно раскаиваться или пытаться делать вид, что ничего не было. Сейчас во мне достаточно сил, чтобы признать: мне это нравилось. Не до конца, но нравилось. Чем хуже человек, тем легче закрыть глаза на собственное уродство. Дж. не всегда приходилось заставлять меня это делать. Но если бы я призналась в этом Дж., он бы был мной недоволен. Я должна была относиться к этому просто как к работе и не испытывать никаких чувств. Правильный ответ на его вопрос: «Ничего». Но я поняла это далеко не сразу. Значит, я была хуже, чем он. Вот, что не дает мне покоя. Он убил Экко, потому что считал, что она предала его. В этом не было ничего личного. И я это, черт возьми, понимаю. К сожалению. Я же лишь прикрываюсь всеобщим благом, чтобы было легче на такое решиться. Засыпаю, представляя, как мучаю его разными способами. И не только его — всех, кто делает мне больно. Половину Убежища можно занести в мой личный черный список. Дж. всегда говорил, что я должна быть выше этого. Слишком легко попасться, если мстить всем подряд. Если он решался на убийство, это всегда был рациональный, взвешенный шаг. Он старался рассчитать все наперед, оценить все возможные потери. Я не настолько дальновидна. Я кровожадна. Я смешна. И иногда я не прощаю. Если он вернулся за Экко… Можно ли сказать, что он ее простил? НЕУЖЕЛИ ДАЖЕ В ЭТОМ ЭТОТ КУСОК ДЕРЬМА ОКАЗАЛСЯ ЛУЧШЕ, ЧЕМ Я? Сегодня мне не узнать ответа, но, кто знает, может, мне удастся спросить у него, что он думает на сей счет. Наконец-то между нами больше не будет лжи. Мы заслуживаем быть честными друг перед другом, разве нет? Wiе «a» zegt, moet ook «b» zeggen.* Любое дело должно быть доведено до конца. Когда-нибудь мы встретимся, и тогда ты сдохнешь, ублюдок. Позже Я НЕ-НА-ВИ-ДЕ-ЛА, когда ты прикасался к ней, я не могла видеть, как ты с ней разговариваешь, мне было плевать, что это делало ее счастливее, я не хотела тебя к ней подпускать. Возможно, ты был прав, возможно, это стадия одержимости, но сейчас уже нет смысла ничего отрицать. Я ненавидела, что она любила тебя, и ненавидела, что ты использовал ее. Я старалась заменить ее для тебя, чтобы уменьшить ваше общение, но эта тактика не сработала, она сделала все хуже. Да, вы отдалились, но она стала несчастнее, она НЕ-НА-ВИ-ДЕ-ЛА, когда ты заговаривал со мной, злилась, когда ты касался меня. Из этого круга не выйти, понимаешь, не выйти никак, даже сейчас, когда все закончилось, когда ее больше нет, я все вспоминаю и не-на-ви-жу тебя за то, что ты отнимал ее у меня, даже на минуту, даже на секунду, для меня это — вечность. А сейчас ты отнял ее навсегда. И я представляю, как иду за тобой, приближаюсь к тебе шаг за шагом, чтобы отнять твою жалкую жизнь, я не знаю, с чего начать, сломать ли тебе конечности, содрать ли с тебя живьем кожу, выколоть ли тебе глаза или выбить зубы, с чего бы ты сам хотел начать, скажи, я сделаю, как ты хочешь, как ты видишь свою смерть, дорогой? Сначала, конечно, я выбью из тебя всю дурь, превращу тебя в живую боксерскую грушу и буду бить до сих пор, пока кровь с моих костяшек не перемешается с твоей. А потом ты превратишься в дырявую боксерскую грушу, да, я сделаю в тебе столько маленьких проколов, сколько ты никогда не видел, но я не дам тебе истечь кровью и умереть так просто, нет, не дам… Я должна отнять у тебя то, что тебе дорого, и я не вижу другого выхода, он мне не нравится. Джером спросил: «Как далеко ты сможешь зайти?», и я не знаю, дорогой, правда, не знаю, на что я готова пойти, чтобы убить тебя самым зверским способом. Это будет маленьким сюрпризом для нас обоих. Ты готов? Я знаю, что ты готов, и где-то там ты ждешь меня, своего маленького смертоносного убийцу. Ты попытаешься убить меня, но я не успокоюсь, пока не заберу тебя с собой. Нет уж, дорогой, мы должны умереть. Вместе. Все мы когда-нибудь умрем, и это самый лучший способ покончить с этой тупой бессмысленной жизнью. Кто-то планирует поступить в колледж, кто-то мечтает о поездке на острова, а я с упоением расписываю в дневнике нашу смерть, потому что нет ничего прекраснее этого. Позже Анна Мария Луиза (Энни) была права. Мне стало намного легче, когда я выразила все свои самые темные мысли на бумаге. Это, конечно, только начало моего познания себя, но даже сейчас это выглядит жутковато. Если я действительно такая, то я не хочу об этом знать. Но местами мне было приятно писать такие кощунственные вещи. Мой личный тренер по борьбе с гневом не дает мне сжечь эти три страницы. Она сказала, в плохие дни можно смотреть на них и успокаиваться. Лучше убить кого-то в своих фантазиях, чем сделать это в реальности. «Хотя я тебя за это осуждать бы не стала, — заметила она. — Судя по всему, твой босс был тем еще мудилой». Она проявляет все больше и больше симпатии ко мне. Это странно. Я ведь то еще дерьмо. Но вообще она назвала меня лесбиянкой и испортила этим весь мой положительный по отношению к ней настрой. Сама такая, сучка драная. День 86. 4 дня до Я теперь в прямом смысле пишу все время. Это ужасно. Сейчас отвлеклась немного, но все равно пишу. Чертов дневник. Зачем? Эбигейл Хекла Гелла. Больше ничего не надо объяснять. Если я не выдам ни строчки, она опять вмажет мне клюкой. Это просто смешно. Как же сильно я ее, наверное, достала. Мне остаться или уйти прямо сейчас? Если я уйду, будут проблемы, а если останусь, их станет больше вдвойне…** О да, эти парни чертовски правы. Можно сбежать втихую, не дожидаясь решения полиции, но это как-то по-детски. Да и перед Люциусом неудобно, он ведь рассчитывает на мое благоразумие. И хочет что-то мне передать (я так помру от любопытства, но он не хочет говорить, что это). В любом случае, надо его подождать. Снова перехотелось куда-то идти, пока курила около того самого окна с видом на ворота. Это было где-то в три утра, я не особо сплю. Эти идиоты-охранники впустили стремных ребят. Пришлось спешно поднимать тревогу, мчась в участок со всех ног. Объяснила ситуацию дежурным полицейским, потом побежала будить остальных. Я-то знаю, в каких квартирах они живут. Уверена, курил бы на моем месте кто-нибудь другой, даже ухом бы не повел или поспешил бы спрятаться. Я тоже могу стоять в стороне и с философским видом пускать дымок в потолок, но мне еще не настолько плевать на все происходящее. Это не первое нападение на Убежище, которое я видела своими глазами. Иногда приходят чудики, притворяющиеся беженцами, а потом наставляют пушки и пытаются отнять еду и лекарства. А вот хер им. Эти такой кайф мне обломали своим появлением. Все-таки, сигаджеры (сигареты Джерома, ха-ха) не так легко раздобыть (но нам на них пока везет), да еще и те, которые не убьют тебя с первой затяжки. А тут пришлось затушить. Мой забег, если честно, того не стоил, потому что как на говно на меня смотреть не перестали. Энни поржала и сказала, что мне давно пора в жопу засунуть никому не нужный альтруизм. Назвала меня тупой лицемеркой, как без этого. Мы, конечно, помирились, но это совсем не мешает ей меня оскорблять. Вот в следующий раз, если что-то такое замечу, ни за что не предупрежу. Хотя о каком следующем разе идет речь. Мне остаться или уйти прямо сейчас? Сегодня мое присутствие им помогло отбить тех идиотов и не дать им ничего у нас забрать, кто знает, как бы я могла помочь им еще. Нет, ХВАТИТ им помогать! Кого подстрелили сегодня ночью?*** А не все ли равно? Больше раненых — меньше лекарств, так что нет, не все равно. И добивать нельзя, даже если они — враги. Убийство — это преступление, если оно не совершено полицейским****… Ха-ха-ха. Почему эти песни такие правдивые, Иееееремия? У тебя есть право на свободу слова, пока ты не настолько глуп, чтобы воспользоваться им… Я утащила у парней плеер с одной-единстаенной кассетой, что в нем была, и чувствую себя такой счастливой, хотя им не очень понравилось, как я тушила об них их же сигаджеры. Не надо было на меня нападать исподтишка, они знали, чем это закончится. Надеюсь, тот пацан, который вечно следит за мной, не доложит ничего Гордону. Я ему уже внушила, что ябедничать нехорошо, а иногда и вредно. Но он, как и все мальчишки, в капитана чуть ли не влюблен. Сложно заставить его меня прикрыть. Плеер я потом верну, я же не вор. Заткнула уши наушниками и пишу это, пока играет музыка, так что мысль сбивается, но мне плевать. Я бы так много, наверное, смогла бы рассказать этому миру, сказать им правду прямо в их лживые лица, но, боюсь, их слишком много для меня одной, меня просто раздавят. Или мне нечего сказать? Думаешь, я гребаный пустозвон? Идите прямиком в ад, парни, идите прямиком в ад!***** Ладно, продолжу заниматься делом. Какая-то я чересчур пафосная сегодня. На самом деле, я содрала в кровь коленку, пока убегала, а еще один урод плюнул мне в лицо. Все как обычно, в общем. День 87 Все зависит от того, кто сейчас перед вами: милая растяпа Долорес или мстительная Ника. Не думала, что когда-нибудь буду разделять саму себя. Нет, у меня не раздвоение личности. Масками это тоже не назовешь. Просто мое поведение зависит от настроения и от того, как сильно вы меня обидели. Теперь я могу дать этому название. Ника может выбить из вас все дерьмо, а Долорес будет принимать удары и плакать, сдавшись. Ника Долорес. Полная кретинка. Сигаджерные мысли (то есть те, которые приходят мне на ум, когда я курю) Может, и правда не такая плохая идея пойти к нему. Не придется прятаться и стрелять эту дрянь, она на каждом шагу. Джером принимает тебя таким, какой ты есть. Тебе разрешено убивать, сколько влезет, и чем больше крови, тем лучше. Все как я люблю. Нет, не люблю. Ладно, рядом нет чертового Дж., чтобы начать меня поучать. Задолбал, я постоянно думаю о том, что ему понравилось бы, а что нет, какого хрена, скажи мне? Пишу сейчас все это на коленке, скучновато просто так стоять. Одна мадама прошла мимо, задрав нос, мол, как можно курить такую ужасную вещь, если буквально несколько дней назад у тебя на глазах умер человек от такой же? У меня встречный вопрос: а тебе не похуй? Той дурынде досталась ядовитая партия, а мне повезло больше. От нового «завоза» пока еще никто не умирал. Да и я доверяю Энни, она херню советовать не будет. Ну вот, опять я как будто оправдываюсь. Сигаджерные мысли № 2 Я мало где могу почувствовать себя в безопасности, и под конец тех двух с половиной месяцев, что я здесь торчу, таким местом внезапно стала общая курилка. Все, что мы сейчас имеем — бесплатная акция от Джерома. Курите, сколько влезет, а за остальное будете платить. Его чудики перебросили нам пару мешков через забор, Иеремия, что здесь творится. Как только все Убежище на уши не встало? Такое довольно сложно скрыть, но мы смогли и стали временными союзниками. Я присоединилась позже, сначала проверила, не опасно ли это. Но пока Джером, кажется, не намерен вот так сразу нас травить. Нет, это медленный, но действенный яд. То, что надо. Перекур — это что-то вроде перемирия. Здесь мы обмениваемся новостями, перемываем друг другу косточки и просто философствуем. Я только начала во все это втягиваться, хотя прекрасно знаю, как это может быть опасно. Но мне, честно говоря, надоело вечно чувствовать боль во всем теле. Если мне предложат другой вариант от нее отвлечься, я, безусловно, перейду на него. Надеюсь, Джером и его люди не докопаются до формулы героина. День 88. Все как всегда вовремя Существует негласный закон, по которому преступники возвращаются на место совершенного ими преступления. Я не возвращалась — меня позвали. И не на само место, а к человеку, который вполне заслуженно превратился в жертву. На этот раз не в мою. Он лежал на кровати в комнате, которую переделали под больницу, и бессильно прижимал руки к окровавленным бокам. Невооруженным взглядом было видно: его дни сочтены. Кара настигла его, вложив ножи в руки неизвестных мстителей, но, клянусь, я тут была совершенно не при чем. Они просто решили воспользоваться шумихой из-за недавнего нападения. Народ тут ждать не любит. Один раз потекла кровь — потечет вновь. Он умирал и знал об этом. Уже ничего не могло ему помочь, и бывшие рейдеры с чего-то решили, что я захочу поговорить с ним. Аргументировали это тем, что я всегда ему нравилась, хотя я предпочла бы об этом навсегда забыть. Ну, а я не смогла отказать. Как только он узнал обо мне, то тут же прогнал единственных двух людей, которые находились в комнате — медсестру и рейдера. Я убедилась, что дверь плотно закрыта, и никто нам не помешает. Руки у меня почему-то тряслись, и я долго не могла на него посмотреть, хотя чувствовала на себе его пристальный взгляд. Когда же я обернулась, он слепо глядел в пространство рядом со мной. Даже примерно не знал, где я стояла, а это значит, что у меня всего-навсего разыгралась паранойя. Разумеется, будучи совершенно слепым, он не мог меня увидеть... но вдруг тогда я не справилась, а он все это время лишь притворялся, желая ввести меня в заблуждение?.. Я неловко кашлянула, села на табуретку рядом с койкой, на которой он лежал, и настороженно прислушалась к его рваному дыханию. Я считала, что умею разбираться в людях. Думала, всех вижу насквозь, и он казался мне лучшим из всех, кто был в Убежище (не считая некоторых полицейских). Тем больнее было осознать, что это не так. Дж. недостаточно выдрессировал меня. Ему стоило бить сильнее, вырвать с корнем эту наивную веру в людей. Раньше, когда я ошибалась, это вредило и мне, и ему. Теперь же пострадала невинная девочка, и часть вины лежала на мне. Дэвид был виноват в том, что совершил, а я — в том, что проигнорировала все тревожные звонки и не остановила его. Теперь же один виновный был, наконец, наказан, а второй… второму это должно послужить горьким уроком. — Ты хотел о чем-то поговорить? Он пробурчал что-то о былых временах. О том, какой смелой и проворной я была. В меня даже ни разу не попала пуля, когда других рейдеров сразило наповал! Слушать его похвалу было бы приятно, не будь он тем, кто он есть. Smerig. Грязный. Я не хотела иметь с ним ничего общего. Даже воспоминаний. Я едва сдерживалась, чтобы не наподдать ему. Умирал он не так быстро, как хотелось. Пришлось напомнить, что в Убежище я отнюдь не слыла любительницей потрепаться. Особенно в его компании. — Ты обижен на меня, — заключил он. — Твой поступок нельзя оправдать, lelijke klootzak (мерзкий ублюдок). Жаль, что ты до сих пор этого не понял. Когда он начал говорить о мужской природе, зачем-то пытаясь оправдаться передо мной, я заткнула уши. Ему пришлось смириться, что я не буду слушать абсолютно всю чушь, что он захочет мне сказать на смертном одре. Видимо, головой я его ударила тогда слишком сильно (либо он помутился рассудком от такого количества ран), потому что по его словам я поняла, что он и правда воспринимал меня как мальчишку. Более того, как того, кто заменил ему сына. ЧЕГО БЛИН. Он надеялся, что я смогу его понять, потому что я — еще молодой парень, у которого есть соответствующие желания. Не знаю, что меня остановило от удара ему по яйцам. Жутко разболелась голова, тошнота подкатила к горлу. Я терпела только потому, что он и правда хорошо относился ко мне, и за свои поступки уже был наказан, пусть и не в полной мере. — Я хочу дать тебе пару советов, Никки, — сказал мне он. — Ты же тут без меня пропадешь. — Мне не нужны твои советы. Но он меня не слушал. — Тебе всегда не хватало ненависти, сынок… — Да, мне говорили. В голове сразу мелькнуло воспоминание об Экко, которая пыталась заставить меня ударить ее на тренировке. Или мой первый день в роли сумасшедшей с молотом. Не все идет гладко, когда не хочешь вредить тому, кто против тебя. Забавно, это касается и Дж. — Хотя бы по тому, как ты поступил со мной: ведь ты мог совсем меня пришибить, верно? Что ж, он знал. К счастью, никто в самом деле нас не слушал, иначе у меня могли бы возникнуть проблемы. Всем стало плевать на него, как только люди поняли, что он уже точно не жилец. Конечно, его медленная смерть могла бы превратиться в бесплатное представление, но Гордон выторговал несколько ящиков консервов, и все развлекались тем, что поглощали добычу. А я сидела с ним. — Ты пожалел меня, Никки? — Ну, допустим, пожалел, — фыркнула я. Хотя скорее я разумно опасалась возможных последствий. — Зря. Правило, которое первым вдалбливают на войне: не жалей врага. Он тебя уж точно не пожалеет. — Я запомню, — раздраженно заметила я. Мне не нравилось, что этот старый извращенец пытался меня чему-то научить. — Что-то еще? — Не лезь на рожон, пока не отрастишь достаточно острых зубов и не окружишь себя верными сообщниками. До меня доходили слухи, что ты постоянно с кем-то дрался. Пришлось тебя немного проучить. — Eikel (сука). Это был он. Я думала, зачинщиком был один драчливый парень из отряда, который не очень-то мне и нравился (взаимно). Отказывается, они продолжали слушаться этого ублюдка. Еще бы, они все были замешаны в этой истории. Только Дэвиду, как зачинщику, досталось больше. — Обожаю этот твой чудно́й язык… И сам ты всегда был чудно́й. На комплимент это не было похоже. — Почему ты пожалел врага и не убил меня, Дэвид? — Но ведь ты мне не враг. Я окончательно перестала что-либо понимать. Он попытался скормить мне свое видение мира и еще пару не менее «мудрых» советов, но я не хотела больше слушать. Резко встала, пошла к двери, и вдруг услышала, как он говорит почти с той же интонацией, что и Джером: — Как далеко ты готов зайти, Никки? Нет, это лишь галлюцинация. Он не мог такого сказать. Это только в моей голове. Почему эти слова все время всплывают, почему давят на меня... Я прижалась лбом к холодной поверхности двери. Черт бы вас всех побрал! Я не знаю!!! Смогу ли я когда-нибудь отрастить достаточно острые зубы? Когда я обернулась, чтобы огрызнуться, Дэвид уже был мертв. День 89. Мне кажется, я ничего не успеваю Я пишу: «Она улыбалась». Но я не помню, так это на самом деле, или нет. Может, мне просто хочется, чтобы это было так. Или тогда просто показалось. Когда я лежала у себя дома после больницы, я всю голову себе сломала, пытаясь понять, что произошло. Выводила теории в тетради. А потом глаза зацепились за старые строчки… И я сразу же без сожаления все сожгла. Меня испугало то, что я прочитала. Оставила только совсем старые записи, нейтральные. Но и их потом уничтожила, сразу же после того, как использовала в рукописи. Не должно было остаться ничего. Прошлое должно быть забыто. Хотя в итоге оказалось, что только им я сейчас и живу. Все в тот день произошло слишком быстро. И описываю я его тоже быстро, как будто я бегу, а враг уже наступает мне на пятки. Хочу вычеркнуть этот день навсегда из своей головы, несмотря на то, что я тогда в последний раз видела Экко. У меня есть воспоминания и получше. Зачем помнить такое горе. Ее чемодан был собран, но она не собиралась уезжать. Сидела, пила виски вместе с Дж. и ждала меня. Он увидел меня в окно, и только тогда спрятался. Я знаю, что они сидели вместе, но не стала упоминать этого в рукописи. Это никак не вяжется с происходящим. Вызывает слишком много вопросов. Он не был пьян. Она убедила его, что это она во всем виновата. Но о чем они еще говорили? Просто обсуждали прошлое? У них было так много времени. Я дала полиции адреса, где он может быть. Квартира Экко в них вообще не значилась. Поэтому полицейские пробили ее в базе данных и проверили самой последней, когда было уже поздно. Если бы я написала ее адрес… она была бы жива. Или нет. Наигранный диалог про вкус виски слишком хорошо врезался в память. Как и его запах, исходящий от тебя. Как два бокала на столе. Я до последнего думала, что все это шутка. Вы ломаете комедию, чтобы потом выстрелить в меня. Я бы приняла это. Я ждала, что так и будет. Но не то, что ты убьешь ее. Ранишь меня. А потом пропадешь на весь остаток дня черт знает где, чтобы после за ней вернуться. Я не понимаю. Наверное, ты просто хотел достойно ее похоронить, а я надеялась, что ты ее спасешь. Глупо. Если бы она была жива, она уже дала бы мне знать. Я хочу поговорить с Джеромом. Разузнать, почему он наговорил мне кучу ерунды, из которой я с трудом запомнила только загадку про стенки и что-то про возвращение мертвецов. Что тогда вообще произошло? Пока что мои записи — художественный вымысел. Что было на самом деле, я, может, вообще никогда не узнаю. Вся рукопись состоит из дыр, которые пришлось закрывать своей фантазией и догадками. Серьезным трудом это уж точно не назовешь. Воспоминания такие хрупкие, им нельзя верить. 3:45. Бессовестно жгла лампу всю ночь Мои друзья присылали мне письма. Как-то так я хотела начать одну из глав рукописи, но потом передумала, хотя где-то эта фраза вроде бы осталась. Звучит как нонсенс, наверное. Ведь у меня не было друзей — или я о них не помню. Когда живешь в маленьком городке, все друг друга знают, и скрыться от их взглядов невозможно. Многие знали, что я сбежала в Штаты. Отчим не стал меня искать. Никто не был в курсе, в какой именно город я подалась, а мама наверняка никогда не рассказывала ему о Готэме. Я помню несколько первых писем. В красивых дорогих конвертах, все надписи сделаны по-английски. Письма тоже написаны на этом языке. Я помню, как писала в ответ, что обустроилась и нашла работу. В какой момент я перестала отвечать? Кажется, в одном из писем кто-то сказал мне, что я, наверное, многого добьюсь. Америка — страна возможностей, не то, что тот маленький город, откуда я родом. Хотя родом я из Готэма… Все это так запутанно. Они были уверены, что я поехала покорять Большое Яблоко — ну, а я не стала их разубеждать. Все равно, когда они заполучили мой адрес, узнали правду. Время шло, а я все так же оставалась никем. И меня это совсем не расстраивало. Наоборот, я словно нашла свою нишу. Закрылась и спряталась ото всех. Я и не пыталась продвинуться по работе. На самом деле, я даже не пыталась жить. Почему-то я думала, что если перееду в другую страну, мне станет легче. Я сразу почувствую себя как-то иначе, стану сильнее. Я даже нашла отдушину в рисовании. Все эти люди… Зарисовки их лиц, сделанные детскими цветными карандашами, остались в моих старых альбомах. Я их не открывала последние… года три, наверное. Закончу, закрою и уберу на полку. А сейчас я стала очень много писать. Это что-то вроде скрытого таланта. Я всегда хотела пойти по стопам матери. Раз уж она была художницей, то и мне стоило ею стать, это дело решенное. Уж точно я никогда не думала, что смогу стать писательницей. Даже такой никудышной. Единственным моим редактором и критиком является Энни Каталина Федосия. Она довольно грубо высказывается о том, что я пишу, но я редко что-то исправляю, даже если ее критика оправданна. Сегодня я окончательно поставила точку в последней главе и даже не знаю, что испытываю по этому поводу. Боль? Чувство потери? Те, кто писал мне письма, они ведь ничего для меня не значили. Они словно ненастоящие. Призраки прошлого, о которых я ничего не знаю. Экко теперь тоже стала призраком — в моей голове. Я закончила рукопись и должна окончательно с ней попрощаться. Но как это сделать? Не могу поверить, что мы были знакомы всего семь месяцев. Для меня прошло так много времени… Не меньше года, это точно. Когда я писала последнюю главу, я словно заново все пережила. Мне все стало понятно. Ее жизнь в обмен на мою. Она была несвободна и уже не могла выбраться из пут. Но она предоставила этот шанс мне. Я чувствую себя так, будто снова уезжаю в неизвестность. Вот только мы должны были сделать это вместе… А теперь я делаю это одна. Когда я уезжала в Готэм, у меня не было никакой определенной цели. Я хотела сбежать от отчима, так и не сумев написать на него заявление. Но за те долгие годы, что я прожила с ним без матери, он успел растоптать меня. И я уже не могла выстроить свое будущее. Я ждала, что кто-то придет и спасет меня. Обычно девушки мечтают о замужестве, верно? Сильное мужское плечо, на которое можно положиться. Но это плечо все не появлялось — да я и не искала, боясь повторения истории с отчимом, — зато нашла подругу, которая сумела разбить мне сердце своей гибелью. И она сделала это снова, когда я закончила идеально-вылизанную писанину, полностью посвященную ей. Экко, наверное, она бы не понравилась. Может, и хорошо, что она никогда не сможет ее увидеть. Черт, снова заливаю все слезами. Но что поделать. Мне все еще одиноко. Я сказала Люциусу правду, мне тяжело без нее. Но уже не так, как раньше. Сейчас я просто снова прокручивала все варианты, как я могла бы спасти ее, но понимаю, что это был ее собственный осознанный выбор. Не могу понять только одного — хотела бы она, чтобы я мстила за нее или нет? Сегодня у меня ностальгическое настроение. Почему-то вспомнилось, как Ксандр потерял свои очки. Эти две секунды беспомощности и растерянности в его взгляде улучшили мне настроение на целый день. Мне нравилось, когда он становился обычным человеком. Когда не пытался мной командовать. Когда выглядел безопасным. Иногда рядом с ним у меня возникало то самое ощущение надежности, которого мне всегда не хватало. Он знал, чего хочет, и как этого добиться. Делал все в кратчайшие сроки, выглядел уверенным и непоколебимым. Меня снова и снова тянуло к нему. Мне нравилось быть нужной. Но когда он изменился… Я не знаю, кто находился передо мной. Этот человек все еще был уверенным и непоколебимым, но превращал все вокруг себя в сплошной хаос. Он терял контроль, не теряя его, он… был не тем, кого я знала. Он совершенно довел меня. Я не хотела описывать всего этого в рукописи. Все-таки, я писала ее об Экко, а он занимал в ней слишком много места. И я не хотела об этом всем думать. Старалась записать только все хорошее или наименее травмирующее, чтобы никто ничего не знал, чтобы все до последнего казалось хорошим, даже когда творился полный пиздец, но я чувствую, что должна поделиться этим. Это я во всем виновата. Как всегда. И ты тоже должен знать, что это моя вина. Записать — значит признать. И стать еще на один шаг ближе к тому, чтобы понять, кто я есть. Конечно, он не простил мне порезы на ногах. Считал, что воспитывает меня. Он… Я не говорила об этом, но он… Он привязал Экко к тому столу, на котором мы обычно… пытали людей. Предьявольский Иеремия и весь его демонический легион! Просто стоял в стороне с непроницаемым лицом и сказал, что никто не уйдет, пока я не нанесу ей столько же порезов, сколько нанесла себе. А ей было все равно. Абсолютно плевать. Как будто это правильно! Как будто она должна страдать из-за того, что я — полнейшая идиотка, которой просто захотелось понять, каково это, и поможет ли мне это справиться со своими чувствами. Не помогло. Я смотрела на него, пытаясь понять, успею ли я добраться до его шеи и вспороть ее его же скальпелем. К сожалению, он был слишком силен, и победить его я могла только в том случае, если бы он сам этого захотел. Я начала паниковать, не зная, что делать, но в итоге просто развязала Экко, заметив, что она все равно не сбежит, и спросила ее, какой узор она бы хотела. Я нарисовала ей красивую розу из порезов. Дж. считал, что я ничего из этого не вынесла, но на деле мой поступок как бы говорил о том, что даже уродство можно превратить в нечто прекрасное. Это он ничего не вынес. Даже несмотря на то, что я смогла выполнить его приказ по-своему, сделав ей тату, которым мы обе остались довольны, я ненавижу себя за то, что делала Экко больно каждый раз, когда он этого хотел. Это поступки, недостойные подруги. Но я даже не пыталась сопротивляться ему, просто делала, как он велит. Понимаешь? А она всегда оставалась невозмутимой. Я не хотела показывать ее такой… отвратительно-покорной. В моих глазах она всегда была сильной и смелой героиней, на которую я пыталась равняться, и мне неприятно осознавать, что она была такой же, как я. Если бы войны не началось… Если бы я просто уехала… Снова это «если бы». Я обещала себе его больше не использовать. Но все же… именно этого она бы хотела? Чтобы я больше ни за кем не следовала, не выполняла чужие приказы, шла бы своей дорогой? Я всегда буду помнить, как она впервые сделала мне кофе на моей кухне, и как она в последний раз улыбнулась так умиротворенно, будто знала, что скоро уйдет в место получше, чем это. Теперь я должна оставить все это в прошлом, вместе с рукописью, и сделать что-то с этим миром. Возможно, окончательно уничтожить его. Хех. День 90. ИДИ К ЧЕРТУ, УБЕЖИЩЕ Не выспалась, но полна сил. Легла часов в семь утра, встала часа в два. Мы решили, что сегодня последний день, совсем. Когда точно выдвигаться, мне решать. На самом деле, скорее ночью или рано утром, а это уже будет не сегодня, но не важно. Я еще подумаю… Красивая сегодня дата, круглая. Три месяца с начала войны и уже месяц, как мы должны были быть освобождены. Я не ожидала, что в кабинете помимо Люциуса окажется и Гордон, и Буллок, и Ванесса, и Гарсия (Питт), и несколько других, которые обычно забирали у меня то, что я приносила с рейдов. Сразу стало неловко за свою поношенную безразмерную одежду и помятый вид, копы-то выглядели как всегда безупречно. Даже с мешками под глазами — у Гордона, к примеру, они были такие, каких у меня не бывает даже в самые тяжелые времена. Я не первая, конечно, кто покидал Убежище, и обычно никого так не провожали, так что я насторожилась. А еще разозлилась, решив, что ошиблась в Люциусе, и он все выдал. Но нет, Гордон знает только о том, что я ухожу в зону психов, потому что здесь мне плохо. Сказал, когда люди смотрят на мое лицо, видят Дж. и пламя, пожирающее Готэм в первые дни после взрыва мостов (как поэтично!). Тогда было очень много краж, поджогов, убийств, все кого-то потеряли, и, разумеется, я об этом знаю. Но мне чертовски надоело, что эта кучка испуганных сломленных людей решила обратить свое бессмысленное отчаяние и злобу против меня. Не я была их врагом, тут даже объяснять нечего. Гордон как будто пытался меня отговорить. Но сам знает — я не могу пойти ни к Сиренам, ни к Кобблпоту, ближайшим нашим соседям. Пристраиваться к мелким бандам — все равно, что в открытую сказать: «Я — убийца». Тогда для полиции Готэма я как «добропорядочная» буду потеряна навсегда, а значит, он не может мне такое предлагать. Всем очевидно, что у меня только одна дорога: закончить то, что начала. К счастью, то, что я когда-то сотрудничала с полицией, все еще идет мне на пользу. Иначе они ни за что не согласились бы на мое участие в Операции. Эти безумцы выложили передо мной что-то вроде облегченного бронежилета, который был бы незаметен под одеждой, и утяжеленную версию кастета (они знают, что именно за счет него я пытаюсь компенсировать небольшую силу удара). Я рада избавиться от кастета, который дал мне Дж. Слишком много воспоминаний. Мне еще и обувь специальную предоставили, хотя в чем ее суть, я не поняла. Вроде как облегчает бег (?) и поддерживает ноги (?), они же у меня больные. Бегать могу, а все равно слегка прихрамывая, и эти штуки могут решить мою проблему. А еще там в подошве нож, прям как в шпионских фильмах. Пока всю эту красоту разглядывала, пыталась понять, что же им от меня надо. Чересчур расстарались ради одной меня. Если бы это была только инициатива Люциуса, это еще полбеды, но полицейские смотрели на этот наборчик как на само собой разумеющееся. Они сразу начали спорить между собой, можно ли меня посылать на «передовую», я ведь не полицейский, у меня размытые цели, да и здоровье хромает. Брюс, которого я, наверное, уже месяц не видела, тоже как-то оказался в этой тусовке, проскользнув в кабинет в середине обсуждения. Не понимаю, почему все его пропустили и так спокойно реагировали на его присутствие. Как будто то, что он — миллиардер и наследник такой важной для Готэма компании, как Уэйн Энтерпрайзис, дает ему право находиться среди них и вершить судьбу Готэма. …Хотя, может, и дает. Так как Джеромвилль и его окрестности не изучены, копы хотят узнать, что там творится. Было бы неплохо также выяснить состав наркотиков, какие убивают, а какие нет, препятствовать их производству и распространению. Все сошлись на том, что Джером вряд ли будет против моего присутствия на своей территории, и я смогу втереться к нему в доверие и все разузнать. Мобильные не ловят (за пределами Убежища их даже не зарядишь), вряд ли сейчас возможно провести хоть какую-то связь, поэтому нужен человек, который стал бы связующим звеном. Хотели, чтобы это был полицейский, да вот загвоздка: психи всех копов в лицо знают — было время, насмотрелись. Брюс выдвинул свою кандидатуру, что еще хуже, его-то уж точно каждая собака знает. Джером отказался от идеи его прихлопнуть только на то время, пока тот был нужен Дж., такой вот у них был уговор. Дж. официально нет, так что Джерому теперь ничего не мешает. Удивительно, что раньше мешало, я всегда думала, его ничего не сдерживает. Эти двое — вот загадка, которая не под силу даже Загадочнику (куда пропал Загадочник — тоже загадка, но мне это не интересно). В кабинете все расшумелись и перестали обращать на меня внимание, как будто меня там не было. Я молчала. Слишком неожиданно все обернулось, они даже не спрашивали, чего хочу я. А ведь некоторые успели побывать моими бесплатными психотерапевтами и знают, что это вообще не близко к тому, что нужно мне самой. За подгон полезных вещиц спасибо, а дальше я как-нибудь справлюсь сама. Стало слишком душно, у меня закружилась голова, да и не хотелось ни секунды больше там находиться, так что я просто сбежала, как всегда это делаю. Выбежала из участка, начала прямо около него прикуривать стыренный у Зои Шарлин Хелен косяк, но тут же сжала его между пальцев и убрала руки за спину, стоило мне почувствовать чей-то взгляд. Подтянутый седовласый мужчина в черном костюме, начищенных лакированных ботинках и белых перчатках (в общем, при полном параде) выглядел так, словно собрался на деловую встречу. Да, Альфред и впрямь был родом из совсем иного мира: он и до войны выглядел чересчур торжественным и даже старомодным. Но сейчас такой наряд максимально неуместен, как мне кажется. После нашей первой встречи я ни разу не сталкивалась с ним лицом к лицу. Да, видела его в участке издалека пару раз, и сразу же старалась ретироваться, пока не заметил. Наверное, было стыдно посмотреть ему в глаза. И сейчас тоже. Я была совсем иным человеком, когда он меня впервые увидел. Маленькой милой леди, которая в свободное время рисует картины и не знает бед. А сейчас перед ним стоял какой-то пацаненок со злобой и усталостью в глазах. Я еще и закурила при нем. В его взгляде я лишь на секунду заметила обеспокоенность, но она быстро исчезла. Видимо, он понимал, что я — девушка взрослая и сама отвечаю за свои поступки. Хоть кто-то не пытался проехаться нравоучениями по этому поводу. — Если это не кубинские сигары, даже не думайте мне предлагать, — вдруг пошутил он и невозмутимо улыбнулся. — Хотя на самом деле я бросил. В тот же день, как только узнал, сколько они стоят. Что я могу сказать, моя любовь к сигарам закончилась, даже не начавшись. Я не знала, как он относится ко мне после всего. Но, судя по его миролюбивому виду, он меня ни в чем не обвинял, хотя должен был. Раз он был не против, я продолжила курить, уже не скрываясь, а сама настороженно смотрела на него. У меня уже давно выработался инстинкт отскакивать и убегать ото всех людей, даже тех, кто не собирается причинить мне вред, и в этот момент ноги мои были напряжены для прыжка. Внешне я всегда стараюсь казаться невозмутимой и спокойной, но внутри чувствую себя затравленной. — Простите, невежливо с моей стороны лезть не в свое дело… — продолжил он, явно настроенный поболтать. — Но что-то случилось, мисс Ника? Вы так выбежали из здания, я уж подумал: не обидел ли Вас кто? — Мисс Долорес, — поправила я. — Это теперь моя фамилия. И нет, никто меня не обижал. По крайней мере, сегодня. Они, — кивнула на окно, за которым предположительно находился кабинет, который я только что покинула, — просто обсуждают, как меня выгоднее продать Джерому. А мистер Уэйн пытается уговорить их дать ему во всем этом поучаствовать. Но, думаю, Вы и сами об этом догадываетесь. Он задумчиво склонил голову и перекатился с пяток на мыски — жест, который мне уже был знаком. Некоторых людей запоминаешь с первого взгляда, и Альфред был как раз из таких. — Значит, Вы снова уходите к Валеске? — Снова? — переспросила я. — Уж на кого — на кого, а на Джерома я никогда не работала. Не верьте слухам. И я бы с радостью поговорила о чем-нибудь другом. Простите, что не могу предложить чай, он у нас в дефиците. Но могу вскипятить Вам воду и познакомить со своей соседкой Энни. — Спасибо за предложение, но вынужден отказаться. Боюсь, мастер Брюс меня потеряет. Мы перекинулись ничего не значащими вежливыми фразами. Я и не заметила, как закурила второй, лишь бы никуда не уходить. Мы обсудили все — от погоды до последних новостей Готэма. Он даже вспомнил о моих «талантах», и, так как у него с собой был блокнотик с ручкой, я начала рисовать ему прямо в нем, прижавшись спиной к холодной стене участка. Обычно меня раздражало, когда кто-то заглядывал мне через плечо, но Альфред умудрялся делать это так незаметно и подчеркнуто-уважительно, что я не чувствовала никакого дискомфорта. Удивительно, но дым его, казалось, нисколько не смущал. Этот мужчина — живой образчик невозмутимости и сдержанности англичан. Мне о многом хотелось его спросить: как он начал работать на Уэйнов, как на самом деле относится к Готэму, сталкивался ли он когда-нибудь с непониманием, такие вот простые вещи. Рядом с ним чувствуешь себя так, будто вы старые-престарые приятели, и мне хотелось бы научиться этому качеству. Да, пожалуй, мне хотелось бы, чтобы люди рядом со мной ощущали нечто подобное. Чувствовали бы себя как дома. Когда тебя боятся, приятно только первое время. А потом ты смотришь на ненависть в чужих глазах, вслушиваешься в перешептывания, получаешь удар в спину, и это резко перестает нравиться. Такая власть ничего не дает. Страх никогда не ведет ни к чему хорошему — люди просто не смогут меня полюбить. Кажется, той же фигней страдал Пингвин. Тут были старые газеты, так что я прочитала про его избирательную компанию, а потом о том, как его предал его же заместитель. Ванесса показала мне старые записи, эти двое отлично смотрелись вместе. Мне плохо стало, как только я это увидела. Сразу же после этого Ванесса случайно включила записи с Дж. и Брюсом, но это было еще ничего, не то, что старая фотография, на которой Дж. стоял вместе с Экко. Я потом положила два снимка вместе: Освальд Кобблпот и Эдвард Нигма, Дж. и Экко. Что-то есть схожее, но я не хочу об этом думать. Где Нигма, неизвестно, Экко вот уже три месяца как мертва. Я хотела узнать поближе Пингвина, но каждый раз, когда он заходит в Убежище, его окружает слишком много людей, и он сразу срывается о чем-то поговорить с Гордоном. Большая шишка. Мне никогда не узнать, что случилось между ним и Нигмой, и что он чувствует сейчас. Он все еще пытается выбить любовь силой, у него даже есть собственный хор, который каждый день поет ему, какой он распрекрасный. Не верила, пока не увидела своими глазами: притащил весь хор с собой. Черт, я отвлеклась от темы, но если так подумать, может, мне все-таки стоило бы пойти к Пингвину? Он гораздо ближе, чем Джером. Но нет, Джером говорил ни за что не верить Освальду, и Дж. говорил о том же. В этом плане я лучше послушаюсь их совета. Пингвин — злобный, мстительный и параноидальный, он никому не доверяет и всех ненавидит. Определенно, он прошел куда более длинный путь, чем я, и общение с ним меня ничему не научит. Ничему хорошему точно. Его слишком много раз предавали. Как только я немного разобралась в его истории, мне стало его жаль. Хотя жаль — это неправильное слово, думаю, я его зауважала и поняла как человека, а раньше, когда я ничего о нем не знала, он был для меня просто одним из глав территорий. Картонка, а не живой человек; этакий влиятельный князек, о котором нужно знать тот минимум информации, который позволит тебе остаться в живых, но не более того. У всех есть своя история, и у «великих», и у простых людей. После всего, что я прочитала, я вряд ли смогла бы вот так просто лишить Пингвина жизни. Сегодня официально день, когда я не хочу никого пытать. Странно: когда я болтала с Люциусом, у меня только усилилось желание все разрушить, пусть он и излучал добро. А с Альфредом мы не поговорили ни о чем важном, и сразу такое хорошее настроение. Правда, видя мое состояние, он решил вставить свои пять центов. Сказал, что много повидал на своем веку. Иногда ему приходилось делать и грязную работу, но он не озлобился. Хотя я работала на Дж., это не делает меня чудовищем. Нужно уметь прощать себя и отпускать свое прошлое. Ведь куда важнее, какая я сейчас, а не какой была когда-то. Что ж, Альфред умеет говорить в лицо тяжелые вещи. Не знаю, можно ли зауважать его еще сильнее. Может, он и прав. Но я, кажется, еще не готова к этому. Они мне твердят одно и то же, но я прощу себя только в том случае, если война закончится, а Дж. исчезнет навсегда. Все это в ближайшем будущем случится вряд ли. В итоге я ушла обратно к себе, потому что курить больше было нечего. А старина дворецкий получил от меня в подарок Брюса, нарисованного по памяти. Юноша держал в руке увядшую розу как символ того, что все в его жизни пошло не так. А за его спиной раскинула свои крылья пугающая тень. Альфред заметил, что она очень похожа на летучую мышь. Что ж, может быть. Я не особо об этом задумывалась. Мои руки дрожали, вырисовывая косые линии, и мне пришлось вырвать немало испорченных листов (в дни дефицита этот поступок ужасен, но Альфред ничего не сказал), прежде чем у меня получилось хоть что-то приемлемое. Как художник я заметно деградировала, но научилась справляться с этим. Чтобы не расстраиваться, нужно просто меньше рисовать и больше писать. Почерк на качество текста не влияет. Сейчас сижу за печатной машинкой и не представляю, как с ней расстанусь. Зато к бумаге буду относиться экономнее и оставлю место только для самых важных мыслей… Я надеюсь. Свою рукопись и дневник Кайла я благополучно отдала Гордону, и теперь подожду, какое они там все примут решение насчет меня. Шпионить на полицию — это хреново, но они же не знают, что оставаться у Джерома я не собираюсь. Надо покончить еще с несколькими делами, и можно будет выдвигаться. У Энни случился какой-то ужасный приступ, скрутивший ее под невероятным углом и заставивший испытывать, безусловно, чудовищные страдания. Но даже когда я начала испуганно спрашивать, едва разглядев ее во тьме: «Энни, ты в порядке?», она начала хрипло смеяться и петь: «Ты в порядке, Энни? На тебя напал мутный тип...» Позже мне пояснили, что это песня Майкла Джексона******. Не могу не признать, что эта женщина всех нас за пояс заткнет. Я не сразу позвала на помощь. Размышляла, не будет ли смерть для нее долгожданным избавлением. Представила, что ее труп останется в комнате до того момента, пока та вся не провоняет, и тело не обнаружат (я бы была уже далеко), но решила все-таки сбегать за врачом. Энни помогла мне, поэтому пусть живет, пока еще может. Кажется, она свою болезнь переносит легче (с юмором), чем я свое надорванное здоровье. Ее настоящее имя, кстати, Алана. Я не раз вплотную приближалась к разгадке, читая ответ в ее инстинктивных поднятиях головы, стоило мне произнести любое имя, отдаленно похожее на «Анну». Но мне нравились наши вечные споры и игры в «угадайку». Доводить ее было куда интереснее, чем пытаться докопаться до истины. Признаю, некоторое время я питала необъяснимую надежду, что эта женщина окажется тем самым человеком, которого я когда-то знала. Мне не хотелось оставаться одной в новом для меня мире, а люди из прошлого покинули меня слишком рано, не позволив быстро оправиться от потрясений. Мне стало гораздо легче, когда я, наконец, приняла тот факт, что передо мной — не моя Анна. Не думаю, что она пудрила мне голову, скорее, я сама не хотела замечать очевидного. Она старше и злее, они ничем не похожи, а еще моя Анна не смогла бы выжить. Как Экко не смогла. Не стоило позволять эмоциям взять верх, и, под влиянием отравленных речей Джерома, тратить так много времени на самообман. С куда большей пользой я провела бы его, если бы направила все силы на фиксацию печальных событий, закончив рукопись двумя неделями раньше. Кто знает, где бы я тогда была сейчас. Алана не хочет мне рассказывать свою настоящую историю, поэтому мне придется смириться с той версией, в которой она заснула дома с непотушенной сигаретой. Ее врач говорит, она вообще ничего не помнит на самом-то деле, а глупые выдумки стали для нее реальностью. Все это время Алана отравляла мою жизнь, но вместе с тем делала ее чуть выносимее. Как и Анна когда-то. Слава Иеремие, теперь я без зазрения совести могу избавиться от них обеих. Позже Со мной идет Брюс, и я не могу опротестовать это решение. Гордону это тоже не нравится, но Брюс — не полицейский, а значит, лицо нейтральное. Он подстрахует меня, пока мы будем подбираться к логову Джерома. Никакого транспорта нам не выделят, потому что тот привлекает слишком много внимания. Будем по-тихому красться и разведывать обстановку, это гораздо безопаснее. Гордон дал вполне подробную инструкцию, что надо делать, если что-то пойдет не так, и как предупредить об этом полицию. Будем стараться поддерживать связь, пока кто-нибудь не попытается нас грохнуть. Тогда мне придется показать свое истинное лицо. Что-то мне подсказывает, что люди Джерома не будут меня трогать. Мы с ним еще не закончили. По ходу движения мы будем вести заметки. Неплохо бы обследовать всю территорию, прежде чем столкнемся с психами. Предполагается, что в определенное время я, если захочу, останусь у Джерома, а Брюс вернется назад. Потом он или кто-то иной, выбранный на его роль, будет «проведывать» меня и получать от меня сведения в условленном месте. Звучит просто, а на деле миссия невыполнима. Потому что у меня нет в планах сдавать Джерома. Я что, больная? Однако пока я не раздобуду информацию о том, как мне найти Дж., я вполне могу немного поработать на полицию. Кто знает, может, я все-таки спасусь? В книге по контролю над эмоциями говорилось, нужно смотреть на ситуацию с разных сторон и просчитывать все возможные варианты развития событий, даже самые невозможные. Быть на хорошем счету у копов полезно в любом случае. Я ненадолго сходила к Оливии и, кажется, она опять беременна. За исключением этого, с ней все хорошо. Надеюсь, о ней смогут позаботиться. Та девочка психологически застряла в возрасте ребенка. Хвасталась мне своими дешевыми яркими украшениями и как-то отстраненно преглупо улыбалась. К ней теперь точно никого не пустят. Но мне не нравится, что другие, кроме Дэвида, все еще не получили наказание. Надо подумать, что можно сделать. Поболтала немного с Ванессой. Я ее особо к себе не подпускала на самом деле. Я ей не доверяю, хотя именно благодаря ее участию смогла спереть патроны. Просто сыграла на ее жалости. Да, я все еще злюсь, что она не остановила толпу придурков тогда, хотя и понимаю, что она не могла ничего сделать. Слишком много полицейских настроено против меня. Поэтому они пока ничего не знают. Иначе не сумеют удержать язык за зубами, и все Убежище начнет судачить обо мне. Нет, спасибо. Я уже собрала свои скромные пожитки, теперь пора бросить вести «хронику». Но буду записывать до последнего, пока не уйду. Все, что в голову придет. 01:21 Окончание дня не такое приятное, как хотелось бы, но могло быть и хуже. Сейчас уже немного протрезвела и могу писать, но процесс идет очень медленно. Знаешь, я здесь всегда чувствовала себя словно под прицелом тысячи камер. Как ни старайся скрыться, тебя все равно найдут, стоит тебе покинуть стены своей комнаты. Неприятно быть печально известной знаменитостью. Вместо улыбок, объятий и просьб об автографе я всегда получала насмешки, злые фразы в спину, которыми меня пытались выбить из колеи. Я не хотела, чтобы они знали, что я ухожу. Не хотела видеть радость и торжество на их лицах. И все же, информация просочилась наружу. Бывшая группка Демонов окружила меня. Они всегда были немного на отшибе, шумные, болезненно-веселые, не желающие примиряться с общепринятыми правилами. Они смеялись, как и все, издевались, как и все, но сегодня они выглядели иначе. Я не увидела злобного удовлетворения на их лицах, только радостное возбуждение. Мне подумалось сначала, что мой уход для них — большой праздник, иначе почему они так светились. Эти Демоны, они странные. Могли остаться на своей территории, но прятались в Убежище, как последние трусы. А может, здесь собрались те, кто просто не хотел убивать. Могли только впустую сотрясать воздух, а сами ни на что не способны. Столпились вокруг меня, пробудив воспоминание о том дне, когда меня действительно могли здесь убить. Я уже хотела было начать отбиваться, но они объяснили, что не собираются ничего со мной делать. Они знают, что я ухожу, и знают, куда. Поэтому хотят, чтобы я передала несколько посланий тем, кто находится снаружи. А за это они угостят меня первоклассным пивом, расскажут пару интересных баек и даже поделятся чем-то забористым и конечно же «совершенно безопасным». Я согласилась бы, даже если бы после этого последовало групповое изнасилование и убийство, потому что первая бутылка уже была протянута мне в знак примирения. А выпить мне в тот момент хотелось сильнее, чем выжить. Ладно, на самом деле, я была готова сбежать в любой момент, если бы почувствовала опасность. Но интуиция меня подводила редко (чуйка отказывалась реагировать только на людей вроде Дж.). Сейчас они ощущались как нормальные парни, а мне не стоило делать резкие движения и как-то их провоцировать. Побег расценился бы как трусость. А мне хотелось заполучить уважение среди них, даже если бы я никогда их после этого не увидела. Для «тусовок» они занимали подвал одного из домов. И пива у них оказалось подозрительного много для времени, в которое господствует дефицит всего, кроме питьевой воды (из-под крана). Я уже не помню, если честно, как проходило прощание. Я много пила, смеялась, висла на малознакомых мне людях (которых после такой вечеринки наверное могу назвать своими корешами), а еще танцевала под песни, которые горланил их старенький, но мощный откуда-то спизженный магнитофон. Мне сказали, я так разошлась, что пробила ногой дыру в двери. Пришла в себя уже в кресле в кабинете у Люциуса. Он еще не спал, видимо, потому что я к нему пришла, и я поспешила от него сбежать, пока мне не стало совсем уж неловко. Комендантский час нарушать нельзя, но мне все простили. Честно, вообще не поняла, что произошло, но мне все равно как-то. В последний раз можно было и оторваться. Сейчас Демоны кажутся мне не такими уж и плохими ребятами, хотя все они сплошь придурки. Специально меня выгоняли, потому что считали, что я предаю Джерома тем, что отсиживаюсь здесь, ну надо же. Как смешно! Теперь у меня ворох записок, которые я должна вручить непонятным людям, огромный засос на шее и бутылка пива про запас в дорогу. Давненько себя так хорошо не чувствовала, даже с трещащей головой. Завтра будет хуже — плевать. Выходим с Брюсом в пять утра, поэтому он ночует здесь. Нет, не у меня в комнате, а там, где полицейские. Я, наверное, вообще не смогу заснуть. Буду прислушиваться к каждому шороху, ведь на незаконной пьянке (после отбоя-то) у Демонов веселье не заканчивается. Ха-ха, я попросила их кое-что сделать для меня, и я знаю, что они сделают. Прощай, Убежище, прощай, моя тюрьма, и прощайте, мои тюремщики, сегодня никто из вас не будет спать! ??? Лежать и чувствовать тебя под кожей. Почему я думала, что смогу сбежать? Ты должен был освободить меня, но ты не смог. Программа имела изъяны, и все же, она все еще работает. Я лежу без сна и не могу забыть, кому принадлежу. Я борюсь с этим, и иногда возвращаю контроль над собой. Облегчение приходит ненадолго — и вот теперь ты снова внутри. Как сильно я ошибалась, думая, что навсегда смогу от тебя избавиться. В этом вся проблема, ты знаешь об этом? Без тебя меня не будет. И с тобой тоже. У плохого поступка не может быть одной причины. Сейчас я знаю несколько, и пишу, чтобы не забыть. Я никогда не буду свободна, и она никогда не обретет покой, пока я не сделаю это. Не слишком ли много я об этом думаю? Скребусь, пытаясь вытащить тебя, но только вскрываю старые раны. Ты не уйдешь вместе с кровью. Ты не покинешь меня без борьбы. Но и я так просто не сдамся. ___________________ *Wiе «a» zegt, moet ook «b» zeggen (нид.) — голландская пословица. Сказал «а», говори и «б». Также близкое в русском языке по смыслу — «взялся за гуж, не говори, что не дюж». Означает, что нужно довести дело до конца, раз уж начал его. **Строчка из песни «Should I Stay or Should I Go» группы The Clash. ***Строчка из песни «Red Angel Dragnet» группы The Clash. ****Строчка из песни «Know your rights» все той же группы. *****Строчка из песни «Straight to Hell». ******«Smooth Criminal».