Сказать, что Адъюдикатор и «зверушка Нарей» не слишком хорошо уживались – это просто-таки деликатно промолчать.
С одной стороны, мерзавка-Вершительница знала, на какие точки надавить, чтобы заставить Тунона принять ее питомицу и сделать ученицей Суда: в своем последнем письме она подробно описала обстоятельства жизни девчонки, приложив показания нескольких Опальных и личные наблюдения, так что, изучив их вдоль и поперек, даже самый въедливый обвинитель не нашел бы, к чему придраться. За грехи ее родителей уже была взята соответствующая плата – даже название той несчастной деревушки вымарали со всех официальных карт – тогда как в убийстве Бегуньи Полумесяца предъявлять обвинения отказались сами пострадавшие, чьи командиры явно не желали выставлять свои «неблагородные» деяния на всеобщее обозрение. Засим единственным прегрешением юной Пепел (та наотрез отказалась принимать другое имя) можно было считать то, что ее вырастило племя зверолюдов… но, право слово, не зная всей подноготной, ребенку в таком случае можно было разве что посочувствовать!
Или придушить на месте. И второго в последнее время определенно хотелось больше.
Потому что эта дикарка была сущим вызовом порядку. Она не признавала
правила, не считалась с
дисциплиной. Когда она только прибыла с письмом Нарей за пазухой – грязная, всклокоченная и прикрытая лишь коротенькой льняной рубашкой – то в ее горящих глазах не ощущалось и толики необходимой ученику покорности, готовности принять чужую мудрость как свою собственную: сидя на корточках перед бесстрастным ликом Суда, девчонка еле слышно ворчала сквозь зубы, зарываясь отросшими ногтями в густой ворс дорогого ковра. Голос у нее, впрочем, оказался вполне человеческим, и клятву верности Адъюдикатору она принесла, пусть даже и без особой охоты:
Пепел не нравилась прима стаи Нарей, но альфа сказала слушаться, значит, щенок подчинится. Щенок не будет нападать…
Хотя Пепел очень, очень, очень хотелось укусить липкие тени, ползущие по полу, струящиеся от ног примы-Архонта. От них веяло холодом, а Пепел ненавидела холод, и тьму, и пустоту – с тех самых пор, как еще совсем младенцем она лежала под обрушившейся кровлей родного дома, укрытая пеплом, запорошенная снегом – такой ее и нашли проходившие мимо зверолюды, и продрогшая до костей малявка даже не запищала от страха, когда огромные ладони подхватили живой сверток и подняли его к шевелящемуся черному носу, от которого пахло дымом, сырым мясом и теплым молоком. Маленькая Льдинка, родившаяся на полтора месяца раньше безволосой сестренки, тут же высунула нос из перевязи, но была небрежно затолкана обратно, после чего Снег-летом прижала к себе человеческого детеныша, вновь наполняя потрескавшийся сосуд жизни столь необходимым ему теплом…
Нарей сказала: прима не убьет. Прима бывает жесток, но никогда – несправедлив, и он не поднимет руку на Пепел, пока та не даст ему веского повода. Пепел нужно было научиться выживать в мире гладкошкурых, поэтому она без лишних споров натягивала неудобно-шуршащую одежду, приглаживала пальцами отросшие до плеч волосы и тихо сидела на занятиях, аккуратно подобрав под себя все четыре конечности. Преподаватели смотрели на нее как на собаку, а обращались как к сосунку, тогда как прочие щенки, чувствуя молчаливое одобрение старших членов стаи, с первых дней попытались превратить Пепел в омегу, в презираемую из презираемых… но та ни разу не позволила себе оскалить клыки в ответ.
Другие дети могли выбрасывать ее одежду, пытаться отравить ее еду или выгонять на улицу посреди ночи – она лишь фыркала в ответ на эти жалкие попытки себя достать, потому как ни один из этих изнеженных маленьких ублюдков не смог добраться до нее, когда она выбрала своим местом для отдыха толстую ветку в двадцати футах над землей. Ни одному из них не достало бы сил провести всю ночь на зимнем холоде, укрывшись только стащенной с псарен соломой, или сбить птицу брошенным камнем, после чего съесть ее целиком и оставить в конце лишь жалкую кучку перьев. Вдобавок, несмотря на отношение учителей, Пепел была далеко не дурой – имперский алфавит она запомнила за два дня, а еще через неделю смогла без ошибок написать собственное имя – так что мало-помалу члены Суда перестали относиться к ней как к умственно отсталой, а Вершитель Рогалус всего после пары занятий совершенно искренне сказал, что, несмотря на «иную логику», «неподражаемые манеры» и «кошмарное чувство юмора», у «зверушки» поразительно цепкий ум, так что он был бы совсем не прочь взять ее под личную опеку и обучить искусству магии.
После
такого заявления волей-неволей примолкли все – пусть Рогалус и слыл порядочным чудаком, это не мешало ему входить в число наиболее уважаемых Вершителей – а спустя месяц Пепел вызвал к себе Адъюдикатор, до этого вполне успешно игнорировавший сам факт ее существования. О чем беседовали эти двое за закрытыми дверями тронного зала – в архивы не попало (единственного потенциального свидетеля даже самые любопытные члены Суда боялись до трясущихся поджилок), но на следующий день Рогалус был назначен личным наставником восьмилетней девчонки, Бледен Марк ходил довольный, как обожравшийся сметаны кот, а самые длинные языки начали пошептывать, что-де у Архонта Правосудия появилась новая любимица…
Он вызвал девчонку потому…
…что хотел узнать, точит ли Пепел на него клыки…
…и не пора ли щенку замолчать прежде, чем он превратится в волкодава.
Задавал вопросы. Проверял знание законов стаи. Искал повод отдать приказ.
Она оказалась… интереснее, чем он думал.
Пепел сыграла с примой в его же игру.
И приказ убить ее так и не был отдан… пока.
А потому… прима, больверк и Пепел-на-ветру… улыбались в тот день.
