Архонт

      – Вершительница?       Дзы-ын-н-нь…        – Сирин! – то ли прорычала, то ли пролаяла Вершительница судеб, и это лучше всего говорило о том, насколько она перепугана – в такие моменты воспитание Тунона слезало с нее, как шкурка со змеи, обнажая мохнатую зверолюдскую натуру, – Пр-роклятье, девчонка!.. Пепел не хотела! Ты в порядке?        – В-все хорошо, – обычно синие глаза сейчас кажутся почти черными, но учителя, приставленные Кайрос, хорошо выдрессировали Певчую Птичку – она держит спину прямо даже несмотря на то, что у самой ее шеи подрагивает, вклинившись в узкую щель между камнями, железный кинжал, – Из… извини, мне стоило тебя заранее окликнуть.        – Сама хороша, расселась как клуша в курятнике, – ворчит Вершительница, спрыгивая с книжного стеллажа – почему-то именно этот предмет мебели пользуется у нее особой любовью, – Кое-кто за такое снес бы мне голову без раздумий… – и, глубоко вздохнув, она приглаживает пальцами свои растрепанные волосы, после чего снова смотрит на Сирин уже человеческими глазами, – Ты что-то хотела?        – Искала твоего Книгочея, думала, он может знать, где найти… а, уже не важно, – и, тряхнув головой, Сирин изящным движением руки поправляет свое платье, после чего идет на самый край каменной площадки, чтобы сесть там и свесить ноги над бездонной пропастью. Длинный летний день наконец-то склонился к закату, расплавленный горизонт пылал золотом и багрянцем, а тиски нарастающей головной боли немного ослабили хватку на ее многострадальном черепе, заключенном в металлический капкан… но именно, что немного, так что чуть погодя, глубоко выдохнув, пятнадцатилетняя Архонт Песни согнулась едва ли не пополам, уронив тяжелую голову на подставленные ладони.        – Сирин? – шагов не слышно, как обычно – босые пятки словно и не касаются каменного пола, так что чужое присутствие едва заметно… Бледен Марк определенно гордится талантливой ученицей, – Что случилось?        – Спасибо за заботу, Вершительница, все хорошо, – заученно-вежливым тоном, принятым на великосветских приемах, отвечает девочка, у которой перед глазами плывут алые круги, во рту снова пересохло, а чертово ведро на голове жжет кожу даже сквозь толстую подкладку – но она скорее признается в любви вонючей зверолюдке, чем пожалуется вслух. Фермерская дочка, когда-то вытиравшая нос подолом юбки, давно исчезла, задавленная бездыханным трупом матери и скучнейшими дворцовыми уроками, из которых первым и самым важным был – сохраняй лицо. Даже если болит голова, тошнит или кишки волочатся за тобой по полу, цепляясь за ковер – молчи, чуть заметно улыбайся и следи за прической.       Последнее – самое простое: надо только время от времени протирать отполированную медь сухой тряпочкой. Но и к остальному она уже давно привыкла.       Когда Сирин в последний раз по-настоящему радовалась? Плакала навзрыд? Смеялась до упаду? Ее проклятый дар стал насмешкой: сигилом Эмоций пользовались другие, тогда как девочке без детства отказали даже в праве на искреннюю злость, превратив ее в глумливую насмешку Голосов Нерата. Отданная в когти безумного Архонта, Сирин научилась прятать чувства за толстым слоем брони, носить пустые маски и играть словами, заменяя крики ярости едкими шуточками, а слезы отчаяния – насмешливым фырканьем… поэтому она буквально проглотила язык, когда в самом начале их знакомства Пепел однажды сбросила тяжелый шерстяной плащ и без лишних слов замотала в него стучащую зубами Архонта Песни по самые уши.       Естественно, Сирин это возмутило до глубины души – привыкшая к почтению и поклонению, она тут же скинула теплую ткань (хотя очень не хотелось) и, кажется, ляпнула что-то очень обидное, очень… в общем, что-то такое, за что пятнадцатилетним девочкам-нецеловашкам положено жарко краснеть – но Вершительница в ответ даже ухом не повела: пожала плечами, ловко забралась на облюбованную ветку над лагерным костром и вытянулась там, жмуря глаза как огромная кошка. Она вообще была удивительно спокойной, даже невозмутимой, и многие вещи делала как само собой разумеющееся, не требуя ничего взамен: усаживалась спиной к речной заводи, позволяя взмокшей от пота девчонке поплавать в относительном уединении, перехватывала тяжелый мешок с поклажей, едва Сирин начинала отставать от отряда на затянувшемся марше, выдавала ей горсть честно заработанных колец на покупку зимних сапожек, мотивируя это исключительно тем, что дело близится к осени…       …плюхала на раскалывающуюся от боли макушку бурдюк с охлажденной водой – нарисованный на старой коже сигил Льда шипел, светясь бело-голубым – и удовлетворенно кивала, когда тот ложился как надо, не норовя соскользнуть на землю или зацепиться за ажурный гребень.       И всякий раз, неизменно удивленная, Сирин произносила то самое, почти забытое ею со временем слово:        – Спасибо.       А дикая Вершительница лишь едва слышно фыркала в ответ.