Crush

      Следующие несколько дней Хакс провел в предчувствии худшего. Он и сам толком не мог сказать себе, чего опасается и чего ждет, но изнутри что-то подтачивало его, точно червь точит спелое яблоко, и он вёл себя ещё более угрюмо и замкнуто, нежели обычно.       Все вокруг чувствовали исходящую от него мрачность — медперсонал больницы старался не спорить лишний раз с молчаливым доктором и безропотно выполнял все его указания и распоряжения. И без того угнетающие белые стены полнились услужливыми тенями и стонами умирающих, запах камфоры не выветривался и прочно поселился под потолком.       Хакс часто смотрел из окна своего кабинета на втором этаже на кусты можжевельника внизу. Вся его работа была бесполезна, однако сделать усилие над собой и перешагнуть подоконник означало смалодушничать и сдаться. Сдаться он не мог, поэтому снова и снова с ненавистью предпринимал безрезультатное лечение, как ни в чём не бывало после натирая руки мылом. Кожа на пальцах шелушилась от обезвоживания и щёлочи, от воды в умывальнике шёл пар.       Понимал ли капитан Дэмерон, что происходит с его врачом? Сказать наверняка было нельзя. После того их скомканного разговора в саду он вернулся к своему прежнему состоянию, улыбаясь и как бы подначивая, но теперь Хаксу эта весёлость казалась напускной и неискренней. Спрятанная внутри тоска находила выход в ироничных вопросах — капитан внимательно следил, как Хакс или Роуз реагируют на его слова, но так ненавязчиво и незаметно, что можно было лишь удивляться его выдержке и проницательности.       Иногда под его испытующим взглядом Хакс ощущал себя мёртвой бабочкой, которую любопытный ребёнок пришпилил на острую булавку.       Роуз, конечно, видела его состояние. Она исподтишка смотрела на Хакса, тут же отворачиваясь при любых признаках его внимания, но ничего не говорила. Хакс видел в её круглом лице осуждение, когда он после ужина плескал себе очередной стакан виски. Муки совести тщательно затаптывались в зародыше — без этого нехитрого ритуала он не мог спать по ночами. Лица умерших сливались в одну бледную пластичную массу, и среди них он различал не шахтёров или крестьян, не торговок или портних, но тех, кого не смог спасти на фронте. Тот мальчик, подорвавшийся на мине, приходил чаще остальных, но не обвинял Хакса, только серьёзно смотрел, склонив кудрявую голову набок.       Он мстит мне, думал Хакс обречённо. Спустя столько времени он мстит за то, что тогда у Хакса не вышло его спасти, и теперь он собирает все души, которые Хакс отправил на тот свет, и мстит, изощренно и злобно. А кто бы мог подумать, такие чистые глаза…       Справочники лежали, раскинув страницы — Хакс не мог их читать, буквы прыгали перед глазами, слова сливались, и понять было решительно ничего невозможно.       В один из таких дней, ближе к обеду, Хакс расхаживал по коридорам больницы, погрузившись в свои мысли и звонко шлёпая подошвами ботинок по шахматной плитке. За окнами надвигалась плотная пелена дождя, и дневной свет посерел, потерял все оттенки тепла и будто нарочно подсвечивал неглубокие трещины на потолочной штукатурке.       Он очнулся, когда услышал въезжающую во двор машину. Но это был не автомобиль Рена и не труповозка — новый, незнакомый зелёный грузовик с грудой серых мешков в кузове. Хакс прищурился, стараясь разглядеть детали, но отсюда было слишком далеко, и он поспешно бросился к лестнице.       Там его перехватила одна из дежурных медсестёр. — Что такое? Что за машина? — осведомился деловито Хакс, не сбиваясь с шага. Курить хотелось до безумия, но сигареты закончились ещё утром. — Это фермерский, — медсестра не поспевала за ним и оттого говорила, задыхаясь, — фермерский!..       Большего от неё Хакс не добился; наплевав, он почти выбежал во двор, не озаботившись надеть пальто и лавиной скатился с крыльца.       Бородатый незнакомый фермер в коричневом комбинезоне и плотной клетчатой рубашке помогал выбраться из кабины сухонькой старушке, и Хакс в ужасе остановился, узнав чёрное свободное одеяние. — Сестра Каната, — едва проговорил он, весь задор сразу исчез. Монахиня подняла на Хакса круглое бледное лицо и кротко взглянула сквозь круглые толстые стёкла очков.       Хакс сглотнул — если он прав, то... — Беда, доктор, — прижала она сухонькие ручки к груди. Между пальцев насмешливо качался розарий тёмного дерева. — Беда, как есть беда!       Она не договорила и истово перекрестилась. Только почтенный возраст собеседницы не дал Хаксу закатить глаза. — Что случилось? — раздражённо спросил он. — Вы ведь сюда не молитвы приехали читать? — Так детки, детки заболели! — плаксиво запричитала сестра Каната. — Ох, слабые они совсем, доктор!..       Помертвевший Хакс отодвинул монахиню в сторону и заглянул в кузов грузовика. То, что он сначала принял за груду мешков, оказалось дюжиной детей в форменной серой приютской одежде. Они тихо лежали друг подле друга одной полумёртвой массой, изредка кто-то кашлял или вяло шевелил рукой. Медсестра сзади охнула.       На негнущихся ногах он подошёл ближе и вгляделся в ближайшее детское лицо. Оно отливало из розового в лёгкий лиловый цвет, глаза были закрыты тонкими веками. — Сколько уже? — настороженно спросил Хакс у непрерывно причитающей монахини. — Сколько они болеют?       Каната ничего не ответила, словно Хакса тут и не было, и продолжила молиться, возводя костлявые пальцы к небу. — Третий день, доктор! — ответил басовито фермер. Кожа у Хакса на скулах натянулась от гнева. — Я им привозил муку, да ещё всякое, а двор-то пустой был. Ребятишки обычно бегают, а тут, вишь, слегли, как один. Я говорю — везите к доктору, а эти клуши хором “на Господа уповаем!”, тьфу ты!.. Дуры!..       Он презрительно сплюнул себе под ноги. — Третий день, — повторил Хакс сквозь зубы. — О чём вы думали? — Он резко обернулся к перебирающей чётки сестре. — Вы о чём вообще думали? — На всё божья воля, доктор, — искусственно пролепетала сестра Каната. — Его пути неисповедимы, и раз так случилось, мы не должны сомневаться в Его намерениях!.. — Так сейчас вы зачем мне их привезли? — Хакс сорвался на крик. — Они же безнадёжны!.. третий день!.. — он с ненавистью обернулся к медсестре, — Живо их внутрь! Зовите санитаров, пусть носилки тащат!..       Каната заломила руки и зарыдала. — Так ведь нет мест! — в ужасе прошептала медсестра. — Койки-то и одной не найдётся! — На стол кладите! Валетом!.. — заметался Хакс. — Хоть куда, но чтоб нашли!.. И простыни найдите!.. Третий день, что б вас!       Медсестра, путаясь в юбке, бросилась обратно в больницу. С неба упали первые холодные дождевые капли. — Это я настоял, — басовито загудел фермер, — ишь, ведьмы!.. Они бы и уморили их там, но я сказал, что сам буду вытаскивать, двери повыбиваю, но вытащу! Рассадник заразы устроили, понимаешь!.. — Хорошо, — не понимая его слов, закивал Хакс. — Это хорошо, что вы привезли!.. Третий день, кто бы мог подумать!.. У вас сигарет не будет?.. Нет? Ох, курить хочется, сил нет.       Каната снова взвыла. — Уберите её, — велел Хакс автоматически. — С глаз моих уберите. Третий день!.. И не жалко же было! — Жалко! — взвизгнула монахиня. — Ой, жалкооо!..       Сзади появились санитары с носилками. Под руководством хлопочущей медсестры они принялись разгружать кузов.       Фермер без труда поднял навзрыд рыдающую монахиню и запихнул её обратно в кабину, точно куль. — Вот что, — распорядился Хакс сипло, — вы сейчас везите её обратно в приют, а потом, сделайте милость, заедьте ко мне. Предупредите девушку, Роуз, что я не приеду сегодня, останусь ночевать в больнице! Я отплачу, муки лишний мешок куплю!.. — Сделаем всё, господин доктор, — отозвался фермер. Каната молотила кулачками по стеклу и что-то вопила, но владелец грузовика крепко держал дверь и не давал ей вырваться. — Вы только ребятишкам помогите! Они ж не виноваты. Итак, считай, никому не нужные, а тут ещё и эти глупые курицы со своими проповедями!..       Хакс провёл по лицу ладонью — дождь уже лил во всю. — Доктор, этот уже всё! Отмучался! — крикнул один из санитаров. Хакс обернулся — они стащили одного мальчика на жухлую траву, где тот лежал без движения. Нос и рот его были перепачканы кровью. Спутанные волосы вились светлыми кудрями.       Фермер снял свою помятую кепку и прижал к груди. Перед глазами всё запрыгало, и Хакс был вынужден зажмуриться на долгую секунду. — Оставьте тогда. Остальных несите внутрь, за ним потом вернётесь.       Санитары почтительно закивали и потащили носилки внутрь больницы. На них уместилось сразу два ребёнка. — Что ж они, — нижняя губа у фермера дёрнулась, — помрут? — Помрут, — подтвердила мрачно медсестра, зябко передёрнув плечами, — третий день уж. Чем они моложе, тем быстрее…       Она замолкла, не выдержав окаменевшего выражения на лице Хакса. — Езжайте к Роуз и скажите, что я останусь, — повторил он твёрдо.

***

      Дождь лил почти без перерыва. Дорогу размыло окончательно, и колёса повозки скользили по жидкой грязи. Всю дорогу домой Хакс безразлично смотрел на силуэты мокрых кустов, бегущие вдоль обочины. Ему хотелось только одного — добраться до кровати и проспать следующие сутки, зарывшись лицом в высокую душистую подушку.       Все остальные чувства и желания притупились. В желудке урчало уже не так громко, и хотя во рту с обеда не было ни росинки, аппетита не было. И даже когда повозка со скрипом остановилась возле ворот особняка, и Хакс, открыв дверь, спрыгнул прямо в глубокую холодную лужу, он не расстроился, только молча посмотрел на утопленные в воде ботинки. Ноги моментально промокли.       Он махнул кучеру и побрёл ко входу в дом, не озаботившись о том, чтобы прикрыть голову, и подсохшие было во время поездки волосы снова отяжелели и потемнели. Шум мокрых яблоневых ветвей заглушал шелест влажной травы и хлюпанье ботинок.       Дверь в дом распахнулась, темноту прорезал прямоугольник оранжевого света, от которого отделился одинокий сияющий светлячок. — Доктор Хакс! Доктор!       Роуз спешила к нему с огромным чёрным зонтом в одной руке и громоздкой керосиновой лампой в другой. Хакс криво ей усмехнулся, чувствуя, что за шиворот ему течёт вода. — Доктор Хакс, вы же весь промокли! Скорее, скорее! — Роуз наконец добежала до него, запутавшись в юбке и едва не упав, и накрыла совершенно бесполезным зонтом. — Вдруг вы простудитесь!..       Она семенила рядом, тщетно стараясь разговорить Хакса и поминутно ежась от капель, брызгающих ей на нос и щёки. — Ничего, сейчас согреетесь… Я приготовила пирог! И капитан мне помогал, он яблоки чистил!.. Доктор!.. Мне рассказали про малышей из приюта, — она с надеждой взглянула ему в лицо, — как они? Вы?..       Судорога свела челюсти, и Хакс лишь коротко покачал головой, не в силах разомкнуть губы.       Капитан прислонился к дверному косяку и смотрел, как мокрый взъерошенный Хакс поднимается по крыльцу. Доски скрипели под разбухшими ботинками. — Ничего… — мирно прошептала Роуз. Радость в её голосе угасла. — Ничего, доктор. Вы ведь не могли спасти всех.       Хакс с трудом поднял воспалённые глаза на Дэмерона; в тёплом домашнем свете его волосы чернели, как смола. — Ты не понимаешь, Роуз, — под знакомым взглядом с поволокой Хаксу никак не удавалось сглотнуть слюну, горло сжал спазм и сузил его до ширины булавочной головки. — Я никого не спас.

***

      Хакс не стал зажигать лампы в спальне, понадеявшись, что заснёт, как только голова коснётся подушки. Но как только он остался один на один с собой и своими мыслями, сон моментально прошёл. Дом молчал, и в тишине дождь отпрыгивал от цинковой крыши, как сухие горошины от стола.       Ему хотелось сделать что-нибудь сумасшедшее и болезненное, раскроить себе лицо ударом головы об зеркало, выпить чашку уксуса — сделать что-нибудь, что могло бы освободить его и ввергнуть в объятья не душевной, но физической боли. Каждый раз, когда Хакс зажмуривался, он снова и снова видел укоризненное юное лицо того паренька с передовой.       Ему было бы проще, если бы видение говорило; если бы кричало, обвиняло, хлестало по лицу, но он только смотрел и ничего больше. Имя его осталось неизвестным, но силы образа это не умоляло. Наоборот. Все смерти, которые допустил Хакс, накладывались одна на другую, смешивались в одной ёмкости, и в конце концов перелились через край. Он был незнаком и до боли узнаваем.       Хакс посмотрел в окно, не поднимая головы — звёзды прятались в серебряном тумане.       Всё оказалось настолько глупо и безнадёжно, что даже вызывало смех. Он ещё на что-то надеялся… на каком основании? Из-за того, что когда-то дал кому-то пару пилюль и разрезал нарыв? Очень сомнительно, очень.       Так, кажется, говорил отец?       Хакс закрыл лицо ледяными руками и протёр глаза, запустил пальцы в волосы. Натянул так, что коже у корней стало больно.       Если он что-нибудь не сделает, он попросту сойдёт с ума. Он должен был работать механически, но как вышло, что после всех этих лет, после стольких операций он всё ещё принимает произошедшее так близко к сердцу? У них ведь всё равно не было ни шанса. Третий день… Да пусть бы и третий; и спохватись фермер раньше, что бы поменялось? Все это пустое флагеллантство, шутовство.       Грудь жгло огнём; Хакс долго ворочался, сминая простыни. Его лихорадило.       В конце концов он вскочил, будучи сам не свой, и босиком, стуча по ледяному полу, бросился в коридор. Дыхание в неосвещенном коридоре звучало особенно громко.       Хакс чувствовал спиной осуждающие взгляды портретов, что висели на стенах в тяжелых рамах — политиков, военных, мореплавателей. Он был малодушен, слаб и труслив — пускай. Попытки доказать что-либо прошли даром, и теперь, сбежав по лестнице и ворвавшись в операционную, Хакс потерял способность мыслить ясно, но видел только одну цель — обманчиво-сладкую и обещающую покой, надёжно спрятанную в шкафчике с лекарствами.       Он забыл запереть дверь, не стал зажигать лампу. Стеклянные баночки звякали, когда он перебирал их трясущимися пальцами, пот застилал глаза, но надписи в слабом лунном свете всё же были читаемы. Всё не то, нет.       И вот, наконец он нашёл. Совсем мало, но на один раз хватит с лихвой.       Morphium hidrochloricum.       Шприцов всегда было в достатке; Хакс схватил один, запятнав стеклянный цилиндр мутными отпечатками пальцев. Крышку флакона долой; она упала куда-то вниз, жалобно звякнув. — Не спится, доктор?       От испуга Хакс выронил почти заполненный шприц. Он облокотился на шкафчик, невольно пытаясь стать меньше и спрятаться, но Дэмерон уже увидел его. — Я… я просто…       Капитан, тщательно переставляя костыли, приблизился. В отличие от Хакса он был абсолютно спокоен. Под обезумевшим взглядом Хакса он медленно присел, ловко балансируя на одной ноге, и поднял чудом уцелевший шприц.       Хакс силился сказать что-то в своё оправдание, но не мог, и ему оставалось лишь стоять и задыхаться от внутренней тряски. — Я не хотел бы нарушать нашу вечернюю традицию распития виски, доктор Хакс, — вкрадчиво произнёс капитан. Покачнувшись, он поднялся и вновь опёрся на костыли. — Вы ведь этого хотите? — Он показал Хаксу зажатый между двумя пальцами шприц с раствором. — Этого? — Отдайте, — прошептал Хакс чужим голосом. — Прошу вас, капитан…       Дэмерон вздёрнул брови. — Я отдам, не беспокойтесь. Но не здесь. Вы сделаете мне одолжение, доктор? Ненавижу скучать вечерами, а сегодня погода особенно угнетает. Составите мне компанию, как прежде?       Хакс едва кивнул, загипнотизированный его спокойным мерным голосом. — Вот и отлично, — шприц слабо блеснул и исчез в нагрудном кармане рубашки. — Мудрое решение, доктор. А теперь… — Дэмерон развернулся и приглашающим жестом указал в широко распахнутую дверь, — только после вас.       Подрагивая и неловко переступая босыми ногами по половицам, Хакс проскользнул мимо, страшась повернуться спиной и не спуская испуганных глаз с фигуры перед ним. В темноте операционной капитан одновременно пугал и восхищал своей твёрдостью и непоколебимостью.       Как в полусне, Хакс добрался до спальни, отведённой капитану — кажется, единственной комнаты в доме, где горел ночник. Странным образом он успокоился, едва опустился в привычное кресло и услышал, как скрипнули под ним пружины. Он сошёл с ума, не иначе. Он спятил. Но первый шаг к лечению — признание проблемы, так что он не безнадёжен, верно?..       Капитан плотно затворил дверь. Наконечники костылей скрипнули в последний раз, и Дэмерон сел в другое кресло, едва ли не касаясь коленом ноги Хакса. Он напрягся и постарался припомнить, стояли ли их кресла так близко и раньше, но воспоминания смазывались, точно краска на холсте. Внутри снова подняло голову чувство опасности и страха, как тогда, в ванной комнате.       Дэмерон долго, целую вечность рассматривал Хакса. — Вы сделали всё, что могли, — наконец сказал он, когда Хакс от напряжения в районе желудка был готов наброситься на него и ударить это смуглое красивое лицо. — Вы всегда делаете всё, что можете, не так ли? — Что? Вы… отдайте мне шприц, капитан. — Вы положили на это жизнь, — невозмутимо продолжил Дэмерон, — вы существуете только во имя некого самоотверженного долга. Вы знаете это, доктор. Но вы только человек.       Он вытащил шприц из кармана и продемонстрировал Хаксу, слегка покачивая в пальцах. Раствор лениво перекатывался в стеклянном цилиндре. — Только человек, — повторил он. — Человеку свойственны ошибки, человек не может всегда поступать правильно. В этом сама его суть. Но вы — вы особенный человек, доктор Армитаж Хакс.       За окном прозвучал раскат грома, и Хакс вздрогнул, когда отблеск молнии упал на лицо капитана. На миг ему показалось, что перед ним сидит сам дьявол. — Ваши ошибки стоят дороже, — прошептал Дэмерон. Не спуская с Хакса глаз, он протянул к нему свободную ладонь. — И кто-то должен остановить вас от неверного решения. Я понимаю, почему вы хотите вколоть себе морфий, очень хорошо понимаю. Это снимет боль, вы так говорили? Но если что-то случится потом, если этот укол не станет последним… я не хотел бы, чтобы вы снова винили себя. Вы слишком чистый, слишком наивный, доктор. — Я не понимаю… — Я сделаю вам укол сам. Если вы не против, конечно.       Хакс осоловело заморгал. По ногам прокатилась волна холода — он ведь сидел без обуви, выставив напоказ обнажённые ступни и голени с рыжеватыми волосками. — Вы позволите, Армитаж?       Он кивнул, не до конца соображая, что происходит, почему он так легко закатал рукав и придвинулся к Дэмерону ещё ближе, так, что почти коснулся подбородком его волос. Невольно втянул трепещущими ноздрями воздух — но нет, запаха гвоздики не различить.       Слишком далеко.       Каждое прикосновение чужих пальцев ощущалось в сто крат горячее, чем должно был. Дэмерон уверенно нащупал большую голубую вену, которая проходила почти через всю руку Хакса, проткнул кожу и медленно втянул кровь в шприц, а затем впрыснул колдовской раствор. — Откуда вы научились? — спросил Хакс. Почти сразу ему стало теплее, кровь разносила вещество по телу.       Дэмерон извлёк иглу одним отточенным движением и отложил на столик за креслом, прямо к опорожнённой наполовину бутылке виски. — Когда-то у меня была девушка, — с тихой нежностью сказал он. — Вы смотрите кинофильмы, доктор?       Хакс покачал головой. Он стал спокоен. Первая стадия, всё как по учебнику. — Она прекрасно смотрелась на экране. Огромные глаза, тонкие губки, а её взгляд — томный, молящий!.. Клянусь, только она одна так умела смотреть! Я встретил её на площадке, когда был приглашенным экспертом на съемках. Она пилотировала флайер, и её синий шарф так красиво развевался на ветру.       Он оглаживал пальцем окрестности укола, не то разгоняя кровь, не то лаская кожу. Это было непривычно и слишком интимно, и Хакс остатками трезвого сознания подумал, что следовало бы отстраниться, но не сделал этого. Ему нравились эти грубоватые прикосновения, накатывающие, будто прилив. — У неё были мигрени, — продолжил Дэмерон. — Ужасные, жуткие боли. Она сама говорила мне. Не обманывала, нет. Я думаю, что нет. И я пытался помочь ей хоть чем-то. — Что с ней случилось? — удалось задать вопрос непослушными губами Хаксу.       Всё вокруг закружилось, окна смазались, пропадая во тьму. Центром мира осталось одухотворённое лицо с тонкими губами. — Свеча, горящая ярко, раньше сгорает. А Рей горела просто ослепительно.       Он сказал ещё что-то, но Хакс уже ничего не разобрал. Эйфория раскрыла для него свои объятия, и Хакс наконец заснул.