Crush

      Проснулся Хакс резко; ему показалось, что кто-то зовёт его, но размежив веки и оглядевшись, щурясь от света, он никого не обнаружил. За окном занимался новый день, стекла уже успели покрыться мелкой моросью, а ветви деревьев мерно покачивались и постукивали в окно. Снаружи снова был ветер.       Из-за стен приглушённо доносился голос Роуз, но что она говорила, Хакс не мог разобрать. По видимому, она разговаривала с кем-то, может и с капитаном Дэмероном, чья неприбранная постель пустовала.       Хакс протёр глаза ладонями, поджимая озябшие пальцы ног, откинул набок упавшие на лоб волосы. Тело ныло от целой ночи в кресле, и даже удивительно было, что он проспал так крепко и ни разу не проснулся от боли в затёкшей пояснице.       Впрочем, ничего удивительного, сказал сам себе Хакс. Морфий дал ложную иллюзию спокойствия, видимость порядка расстроенных нервов.       Он вспомнил, что вчера капитан отложил шприц к бутылке виски, но сейчас столик пустовал — пустой пузырёк тоже пропал. Никаких следов нравственного падения, никаких улик.       Пришлось осмотреть вену, чтобы убедиться, что произошедшее не было лишь болезненным порождением воспалённого разума. Хакс уже приготовил себе отличную версию произошедшего: они с капитаном Дэмероном выпили, как обычно, а потом он попросту заснул и в кошмаре увидел искушающее его желание, до того сильное, что картинка была яркой, как наяву.       Эту вполне жизнеспособную теорию опровергала едва заметная точка на сгибе локтя.       Хакс с опаской потрогал вену в этом месте пальцем, но след от укола никуда не делся. Стало только хуже — будто снова вернулись чужие поглаживания, ненавязчивые, но настойчивые, и Хакс почувствовал, что волна тепла заливает его грудь. Но вместе с тем возник ряд вопросов.       Получается, что капитан знал, что Хакс потеряет голову. Он не случайно оказался в операционной, а поскрипывание половиц под наконечниками костылей заглушили возня и звон потревоженных склянок с лекарствами. Дэмерон ждал в этой самой комнате, а когда услышал стук босых ног по лестничным ступеням, вышел и направился вслед за ним в широко распахнутые двери.       Хакс взволнованно вскочил и забегал по комнате, остановился у неприбранной постели. Ему срочно нужно объясниться с капитаном и потребовать объяснений от него самого, ведь у Дэмерона не было права колоть ему морфий. Он не мог не видеть, что Хакс фактически находится на грани нервного срыва, что разум его затуманен и помутнен, однако же вместо оказания помощи лишь позволил пойти на поводу у низменных инстинктов.       “Вы ведь этого хотите? Этого?”       Он ещё раз посмотрел на смятые белые простыни на кровати. Ему стало горько; полностью перекладывать вину за случившееся на капитана Дэмерона Хакс не мог, ведь если бы он сам не хотел, если бы не поддался тёмному пагубному порыву — ничего бы не произошло. Если бы никто не вошёл, Хакс сделал бы всё сам, без сомнений. Он виноват не меньше, а может даже и больше. А что до капитана, тот действовал во имя своих, не совсем понятных Хаксу принципов, и моральное падение доктора сыграло ему на руку.       “Вы ведь этого хотите?”       Он соблазнял Хакса раствором, позволял жидкости перекатываться в плену стеклянных стенок. Он искушал, он знал, что в своём состоянии Хакс не сможет бороться. Верно, искушал.       Не помня себя, Хакс медленно опустился на колени, словно перед ним стояла не старая кровать, но алтарь неведомого бога, и зарылся лицом в смятую подушку, зажмурившись до слёз и вдохнув во весь объём лёгких. И вот оно — почти невесомая нотка гвоздики, запах чужой, запах горячий и пряный. Отец торгует пряностями, так говорил Дэмерон, и их дом, должно быть, пропитался ароматами из далёких земель до последней несчастной щепочки, да и сам капитан Дэмерон весь покрыт этой ароматной вуалью, что не слетает долгое-долгое время.       И это безумно горячило кровь.       Воображение услужливо нарисовало Хаксу картину, от которой пальцы стиснули льняные простыни ещё крепче, а к жару негодования на самого себя добавился ещё и стыд вкупе с удовольствием.       Он может зайти в любой момент, кричал напрасно голос здравомыслия, он зайдёт и потребует объяснений, оскорбится, расстроится, разозлится!..       Хакс немного подался вперёд, прочерчивая подбородком мягкую дорожку на подушке и сминая её, пока не распластался животом по постели. Простыни из пальцев он не выпускал, не хватало сил; он вдохнул ещё раз, но теперь к гвоздике примешался едва различимый запах свежего мужского пота, и каждый волосок на руках встал дыбом от пронзающего удовольствия.       В этом мягком коконе из простыней он мог бы проспать тысячу лет, не открывая глаза и видя на обратной стороне век вспышки разноцветных огней, мечтая о далёких туманных солнечных землях, спящих под сенью гвоздичных деревьев. И никакой больше смерти не будет, только сон и вечный покой.       За стеной Роуз сказала что-то с большим нажимом, и это было сродни колоколу, что звонит на верхушке каменной часовни. Хакса словно что-то ударило по голове, и он увидел себя как бы со стороны: растрёпанного, бледного, лежащего на чужой кровати и испытывающего крайнюю степень эротического наслаждения, даже не прикасаясь при этом к объекту вожделения...       Вожделения? Почему он выбрал именно это слово?       Хакс поспешно разжал руки, неловко попятился, стараясь как можно меньше дотрагиваться до прежде обожаемых простыней; равновесие удержать не удалось, и он нелепо плюхнулся назад и быстро отполз на несколько шагов, не отрывая взгляда от постели. Часы выпали из жилетного кармана и ударились об пол, звякнув серебряной цепочкой. Дышать было трудно, сердце стучало так громко, что, казалось, вот-вот — и выпрыгнет прочь из груди прямо в эту тканевую белизну и зальёт багровой кровью всё вокруг, запахи гвоздики и железа смешаются в тесном неразлучном объятии.       Хакс провёл рукой по лбу, стараясь привести себя в чувство. Как глупо ты сейчас выглядишь, сказал он сам себе укоризненно, барахтаешься на полу, как какое-то насекомое с оторванной лапкой, думаешь о капитане Дэмероне в совершенно недопустимой манере. Он-то определённо не думает о тебе так.       От этой мысли ему стало немного грустно, но зато мало-помалу удалось собраться с мыслями и постепенно успокоиться, а затем и подняться на ноги. На постель Хакс старался не смотреть, слишком ярким было его воображение, а уж то, что он видел обнажённого капитана и практически сжимал его в своих объятьях только подбрасывало дров в незатихающий огонь.       Хакс помотал головой, словно отгонял назойливую муху, и вышел из комнаты быстрее, чем следовало. Образ смуглого мускулистого тела, распростёртого на простынях, не покидал голову, что доставляло заметное неудобство; пришлось остановиться и страшным усилием воли заставить себя повторять стандартные концентрации раствора хинина при малярии.       Это помогло. Полуобнажённый сладко потягивающийся Дэмерон постепенно растворился в цифрах и кольцах алкалоидов, и Хакс снова стал самим собой. По крайней мере, напряжение в брюках пропало, и теперь можно было выйти без опаски попасть в неловкую ситуацию.       Он открыл дверь, вышел из коридора в холл, где особенно громко слышался стук дождевых капель по высоким окнам, и почти нос к носу столкнулся с Роуз, спускавшейся со второго этажа по лестнице. Она выглядела утомлённой и усталой, но, увидев Хакса, просияла. — Доктор Хакс, — с тихой радостью прошептала она, улыбаясь, — доброе утро! Вам лучше?       Хакс кивнул, от души надеясь, что на щеках не горит предательский румянец. — Я очень волновалась за вас, — продолжила Роуз. Она остановилась на последней ступени лестницы и будто бы не решалась сделать решающий шаг вниз. — Вы вчера меня очень напугали. — Не хотел тебя пугать, Роуз. — Это я понимаю, конечно, и я знаю, что мне не стоило волноваться, ведь вы сильны духом и всегда справлялись с неприятностями сами…       Но не вчера, подумал Хакс, вчера он опустил руки и полностью сдался. — ...но всё же после ваших слов у меня словно камень на душе. И вы не притронулись к ужину, а ведь такого почти никогда не бывает. И ваш… — Роуз запнулась, — ваш взгляд тогда… Я только однажды видела вас таким, доктор.       Хакс знал, что она имела в виду, и прекрасно понимал, почему Роуз так переживает. В конце концов их первая встреча и ему врезалась в память, слишком много факторов тому стало виной — время, место, обстоятельства. Он до сих пор помнил запах соли и просмоленной пеньки на той длинной пристани и вряд ли когда-нибудь забудет. — Этого больше не повторится, Роуз, — пообещал Хакс, глядя прямо на неё. Безусловно, она переживала, даже тень краски исчезла с круглых щёк, а в экзотических чертах лица поселилась настороженность. — Даю тебе честное слово. Ты ведь веришь мне?       Ступенька под женскими туфлями скрипнула. — Я вам верю, конечно же. Я просто хотела… вы должны знать, доктор Хакс, должны обязательно знать, что вы самый прекрасный человек, которого я встречала.       Хакс опешил. — И я очень хочу быть похожей на вас, — уже твёрже продолжила Роуз, в волнении разглаживая складки на своей юбке. — Но пока что я буду делать всё, что в моих силах, чтобы поддерживать вас, потому что вижу, как вам непросто и как вы издираете самого себя на куски. — Роуз… — Нет, прошу вас, — она вскинула ладони, остановив собравшегося возразить Хакса, но тут же как бы устыдившись прижала их к груди, — прошу, я очень долгое время хотела вам признаться, но никак не могла набраться храбрости.       “Она ведь влюблена в вас!” — зазвучали далёкие слова капитана. “Я не нужен Роуз, поскольку видит она только вас, наивный вы глупец, а вы слишком погружены в медицину, чтобы заметить её внимание.” — Мои слова вам покажутся смешными и вздорными, но прошу вас, поймите, я говорю от всего сердца и просто хочу быть искренней с вами, доктор, — от волнения акцент Роуз усилился, и “С” незаметно трансформировалось в “Ш”. — Вы так много делаете для других, что совсем забываете про самого себя, но сами-то не замечаете со стороны, как это вас подтачивает и съедает. Но я, я вижу! И я...я хотела сказать, что...       Следует остановить её прямо сейчас, сказал сам себе Хакс, пока она не наболтала невесть чего. Даже если вскользь брошенные тогда слова капитана на самом деле правда, Роуз не встретит ответных чувств, ведь для него она скорее как сестра, которую стоит оберегать и учить, но никоим образом не любовный интерес.       Роуз, должно быть, заметила некую перемену в чертах его лица; её сияющие глаза несколько потускнели. Синее платье казалось темнее, чем было на самом деле. — Я хотела сказать вам, доктор, — подавленно прошептала она, — что вы всегда можете рассчитывать на мою поддержку и понимание, и даже если вам совсем туго придётся, я всегда вас выслушаю и постараюсь помочь всем, чем смогу. Пообещайте мне!..       К удивлению Хакса она схватила его за руку горячими сухими ладонями. Губы Роуз мелко подрагивали, будто она сейчас расплачется. — Пообещайте мне, — повторила она отрывисто, — что не будете бороться один! Что позовёте меня, как только станет пусто и больно внутри! — Конечно, Роуз, — Хакс успокаивающе погладил её по плечу, и от дружеского прикосновения она вздрогнула, как от удара хлыста. — Я обещаю, только успокойся.       Он хотел добавить, что вовсе не стоит таких переживаний, но не успел: Роуз вдруг подалась вперёд и неловко обхватила его за шею, а затем столь же быстро развернулась, пряча лицо, и заспешила по лестнице вверх, оставив оторопевшего от неожиданности Хакса беззвучно разевать рот. — Я надеялся, что она признается.       Хакс обернулся на голос: Дэмерон стоял в дверях кухни, оперевшись о косяк. Наверху хлопнула дверь, кажется, в отцовскую библиотеку. — Не знал, что вы имеете привычку подслушивать чужие разговоры, капитан, — сказал Хакс резче, чем следовало. Однако Дэмерон пропустил его подколку мимо ушей, вместо этого внимательно оглядев Хакса с головы до босых ног.       Хакс некстати вспомнил свою фантазию и ощутил новый прилив возбуждения. Он поспешно засунул руки в карманы, дивясь тому, как вспотели ладони. — Выглядите не так паршиво, — насмешливо сказал Дэмерон. — Признаться, вчера я несколько за вас испугался, но, вижу, напрасно. — Что ж, сожалею, что дал вам повод, — процедил Хакс, — однако должен заметить, что вы поступили крайне опрометчиво, капитан. — Что вы имеете в виду?       Хакс вспыхнул; он действительно не понимает или снова его дразнит? — Вы не должны были делать мне укол, — решительно сказал он, в несколько шагов оказавшись рядом с Дэмероном. — У вас не было на то никакого права! — Вы бы всё равно приняли морфий, — возразил тот, нисколько не впечатлившись грозным видом Хакса, — и не всё ли равно, кто вонзил вам в вену иглу? — Это мои проблемы, капитан Дэмерон, только мои! А у вас нет должной квалификации на такие процедуры! — Но я знаю пропорции раствора, Армитаж. А что до квалификации…       Хакс потерял терпение. Он схватил наглеца за предплечья, забыв, что тот держит равновесие за счёт костылей, и припечатал спиной к косяку. От неожиданности Дэмерон обмяк, с его губ сорвался лёгкий удивлённый звук. — Послушайте, вы! Я совершил ошибку! — гневно сказал он. — Огромную непоправимую ошибку! А вы, вместо того, чтобы остановить меня, впрыснули морфий в кровь! Как вы вообще посмели! — Я спросил вашего позволения, — Дэмерон зачем-то опустил глаза ниже линии челюсти, на распахнутый ворот рубашки, а потом снова прямо посмотрел в разъярённое лицо Хакса. — Я бы не сделал ничего против вашей воли, уж поверьте. — Но вы же видели! — Хаксу хотелось придушить капитана за его невозмутимость. — Вы видели, в каком я состоянии! Вы понимали, что я не в силах отвечать за свои поступки! — Поэтому и взял на себя ответственность. Я знал, что проснувшись на следующее утро в одиночестве вы будете посыпать голову пеплом, доктор, и этот укол не принёс бы вам забвения, которого вы бы так хотели, а только новое чувство вины. Вы, — Дэмерон вдруг улыбнулся, но это была не улыбка, а болезненный оскал, — вы знайте, что если захотите ещё… я к вашим услугам, только в дверь постучите. — Вы сумасшедший! — подытожил Хакс. — Или лжец! Я помню ваши слова про свечу, и если это правда, то как вы можете толкать меня на этот же путь? Я знаю, что это не выход, вы знаете; мы оба видели людей, которые не думали о последствиях, но вы всё ещё считаете, что поступили правильно? — Вы бы всё равно приняли морфий, — повторил Дэмерон упрямо, — а смотреть, как вы разрушаете самого себя на моих глазах я не был намерен и не буду. Сейчас вам кажется, что тогда бы вы сдержали себя, верно? Но вы переоцениваете свои силы, доктор Хакс, и то, что вы злитесь сейчас на меня, это правильно, это так, как должно быть, потому что вам нужно выпустить злость наружу, иначе она вас сожрёт.       Хакс невольно разжал пальцы, ослабив хватку. Он не был согласен с непоколебимой позицией капитана, но при этом не находил слов, чтобы разрушить его аргументы. — Вы хотите принять на себя роль эдакого щита? — растерянно пробормотал он. — Считаете меня слабым, верно? Вы не первый, однако не думайте, что я вам позволю распоряжаться мной согласно вашей извращённой логике. Не знаю, чего вы хотите, капитан Дэмерон, какую поставили цель и зачем препарируете меня во время наших бесед, но я всё же сам могу позаботиться о себе. — Не сомневаюсь, — последовал тихий ответ.       Хакс посмотрел наверх, но со второго этажа не доносилось ни звука. — Не рассказывайте Роуз, — попросил он, чувствуя, что капитан так и не отвернулся. — Ей не нужно знать об этом, особенно сейчас. — Боитесь, что она вас осудит? Зря, очень зря, вы для неё больше, чем просто безответная любовь. — Я не этого боюсь! — гневно ответил Хакс. Тёмные глаза с поволокой оставались непроницаемы. — Осуждение — последнее, что меня заботит. У Роуз есть цель, и она должна её достичь! И ей ни к чему видеть, чем это может обернуться!       Вдруг Дэмерон неловко приподнял руку, перенося вес лишь на один костыль; они всё ещё стояли на близком расстоянии друг от друга, и Хакс не успел ничего предпринять, как пострадавшую вену снова обожгло чужое прикосновение. — Я не скажу, не бойтесь, — голос капитана потяжелел и стал странным образом вкрадчивым. — Последнее, чего я хочу, это причинять вам вред, Армитаж.       Хакс беспомощно вздохнул. От точки, что невесомо касался большой палец, разливалось приятное тепло, и с ним уходила злость на произошедшее; сейчас я могу сделать только лишь шаг, маленький шаг, подумал он мельком, и фантазия станет явью, и эта дразнящая смуглая кожа в вырезе рубашки действительно окажется под его ладонями, гладкая и теплая на ощупь.       Как он тогда подумал? Объект… вожделения? Вожделение, какое правильное, чертовски правильное слово.