Crush

— Температура резко повысилась.       Хакс молча кивнул, не переставая внимательно просматривать историю болезни. — Состояние ухудшается, — продолжила медсестра, — кашель и слабость. — Как долго уже? — Два с половиной часа, доктор.       Он устало потёр переносицу, зажмурившись до завертевшихся по веками разноцветных мушек. — Наблюдайте, — велел Хакс. Он и старшая медсестра стояли в коридоре перед дверью в карантинную зону. — Внимательно фиксируйте все изменения температуры. Будем надеяться на кризис.       Медсестра согласно кивнула; Хакс отдал ещё несколько распоряжений касательно других больных, сделал нужные пометки в услужливо подставляемых ему карточках. Глаз привычно фиксировал показатели состояния организма, мозг механически подставлял нужные методы решения той или иной задачи.       И так оно и было, но ровно до того момента, как медсестра отбыла на свой пост со стопкой документов, а Хакс облачился в привычный комплект защиты, поправил маску и толкнул тяжёлую дверь. Петли натужно скрипнули, и у Хакса на миг перехватило дыхание.       Он обошёл больных, бегло осмотрев каждого и выслушав новые жалобы. Кто-то лежал в беспамятстве, кто-то бодрствовал, безучастно рассматривая подошедшего Хакса, но общее число людей сократилось почти вдвое, и свободные койки белели пустыми чистыми простынями тут и там. Жители округа во главе с медицинским персоналом считали дни до отмены карантина — Хакс регулярно отсылал статистику по больнице, и надежда на скорое открытие округа уже не казалась такой эфемерной. О ней говорили громко и уверенно, и на то были основания.       К Роуз он подошёл в последнюю очередь, ругая себя то за малодушие, то за выдумывание проблем на пустом месте. Как врач, он уделял внимание всем своим больным, невзирая на личное отношение, но утверждать, что он не пытается избежать встречи с возможной неотвратимостью, значило солгать.       К сожалению или к счастью, Роуз спала; Хакс немного постоял у её койки, глядя на запёкшиеся тёмные трещинки на нижней губе, и тихо вышел обратно в коридор. Слова Дэмерона набатом отдавались в черепе — он ничем больше не может помочь, может только ждать, пока организм Роуз не одержит верх над болезнью.       Ждать Хакс ненавидел больше всего на свете.

***

— Я понял, в чём твоя проблема!       Дэмерон озорно сощурился, будто ему в голову пришла крайне удачная и смелая мысль. — Я заинтригован, — лениво отозвался Хакс, затягиваясь. На самом деле ему было абсолютно всё равно, что там себе нафантазировал Дэмерон в этот раз; тот привычно вытянулся во всю длину кровати, закинув руку за голову и поглаживая по загривку жмущуюся к его боку Милисент.       Хакс ревниво поглядывал на нахальное животное — если бы он мог, он сам бы свернулся клубком возле теплого бока и слушал, как движется грудная клетка.       Они лежали рядом, наслаждаясь навалившейся усталостью. Хакс то и дело ловил себя на том, что любуется очертаниями сытого лаской тела. — Я вот посмотрел на вот это вот всё, — Дэмерон неопределённо обвёл рукой свою спальню, — подумал, как тебе можно помочь вырваться из вечного круговорота чувства вины и замкнутости, и придумал безотказный способ.       Хакс выпустил клубы дыма изо рта, но ничего не ответил. — Тебе следует жениться. — На ком же, позволь узнать? — На Роуз, — сказал Дэмерон так, будто это было само собой очевидно. — Ты никогда не задумывался об этом? Впрочем, не отвечай; и так понятно, что нет. В некоторых вопросах ты наивен как ребёнок. — Я не могу жениться на Роуз, — терпеливо объяснил Хакс. — Я её не люблю. — Какой пустяк, — капитан решительно изъял из пальцев Хакса сигарету и поднёс к губам, — зато она любит тебя. — Думаю, это скорее чувство благодарности, чем любовь. Она полагает, что многим мне обязана. — И разве она не права?       Хакс не ответил. — Не скромничай, Армитаж. Позволь уточнить — я не говорю, что ты должен немедленно полюбить Роуз, это совершенно глупо и нелепо. Однако я вижу, что ты заботишься о ней, думаешь о её будущем, обучаешь, и всё это ради того, чтобы она не была больше той сиротой-мигранткой с причала? — Это всё не повод для заключения брака, — сердито возразил Хакс. — Я слишком стар для неё. — Я бы сказал, что слишком зануден, а не слишком стар. — Как мило с твоей стороны. — Ты только подумай! Сейчас Роуз живёт куда лучше, чем, как могу судить, ей жилось когда-либо: у неё есть дом, деньги, человек, который о ней заботится — хотя этот человек и вредный мрачный доктор, сидящий целыми днями со своими жуткими книжками — она имеет возможность заниматься любимым делом. А теперь, — он резко сел, и Миллисент раздражённо махнула пушистым хвостом, — теперь представь: что с ней будет, если тебя не станет? Если ты подцепишь какую-нибудь иноземную болячку и тихо-мирно отойдёшь к праотцам? — Очень тактично, особенно учитывая обстоятельства.       Однако в словах Дэмерона была толика правды. Хакс — единственный прямой наследник отцовского состояния, и если с ним что-нибудь случится, то Роуз мигом останется без средств к существованию. — Ей придётся искать работу, — продолжил Дэмерон, — причём низкооплачиваемую и низкоквалифицированную. Все твои старания обучить её пойдут прахом, из школы медсестёр её вышвырнут, поскольку как может человек, который не все слова читает на английском, иметь доступ к ядам и наркотикам? Но предположим, — слышишь? — предположим, что она её закончит. В одном случае она будет экзотической штучкой, вдовой почтенного доктора, наследника одного из крупных состояний и носителя известной звучной фамилии. В другом — китаянка с тёмным прошлым. Понимаешь, к чему я клоню? Кому будет проще заручиться поддержкой общественности? — Она может повстречать другого, — возразил Хакс, морщась от настойчивого дыма. — Что тогда? — Ты дашь ей развод, — пожал плечами Дэмерон, — не вижу никаких сложностей, тем более ты утверждаешь, что не любишь её. Но что-то мне подсказывает, что поле зрения нашей мышки будет занимать один-единственный человек.       Он вложил Хаксу в рот кончик сигареты, порядком помятый зубами. — Рассуждая подобным образом дальше, мы имеем одни сплошные преимущества, — добавил он. — Роуз получает гарантии стабильности и благополучия, и пусть у неё и не сложится с работой вовсе — хотя наша ожившая Гула не пропадёт — в этом я уверен, у неё будет, как минимум, пожизненное пособие вдовы военного врача. При этом ты сделаешь её счастливейшей девушкой во всём мире. А что касается тебя — Роуз вытащит тебя из этого болота. С тех пор как её увезли, ты совсем загрустил, а ведь рядом с тобой находится такой великолепный экземпляр! Страшно подумать, чтобы было бы с тобой, останься ты в одиночестве!       Хакс не сразу понял, что под “великолепным экземпляром” Дэмерон скромно обозначил самого себя. — Это не отменяет того факта, что я стар для неё, — заметил он, — и что я её не люблю. — Ты её ценишь и уважаешь, а половина виденных мною семейных парах не обладают ни тем, ни другим. И — стар? Брось своё кокетство, Армитаж! — Ты не произвёл на меня впечатление защитника института брака, — оставил Хакс без внимания его возмутительную ремарку. — Защитника? Ох, да ни в жизни! — захохотал Дэмерон. — Но в твоём случае это сработает, будь уверен. Обдумаешь на досуге? Пообещай, что обдумаешь. — Ты ведь не отстанешь, пока я не пообещаю? — А сам как думаешь?       Слабое освещение в комнате не смогло спрятать ребячливую усмешку. — Это, мягко говоря, чудно, — отметил Хакс, невольно улыбнувшись в ответ. — Впервые человек, с которым я лежу в одной постели, убеждает меня связать жизнь с другим человеком, да ещё и так обоснованно, что и не возразишь сразу. — Я просто о тебе забочусь. Только не говори, что не собираешься потакать моей маленькой прихоти.       Не успел Хакс опомниться, как Дэмерон сгрёб его в охапку и крепко поцеловал. — Хотел бы я сделать для тебя что-то большее, — прошептал он, — что-нибудь такое, что ты бы навсегда запомнил! — Уже сделал, — Хакс успокаивающе погладил его по затылку. — И я навсегда это запомню. — Мне всё кажется, что этого недостаточно. Как будто внутри какая-то пружина, так и хочется рвануть с места и совершить что-нибудь безумное, и чтобы ты это видел, Армитаж, чтобы все видели! — Не думаю, что это разумно, — невесело усмехнулся Хакс. — Это и не должно быть разумно! Это должно быть головокружительно, завораживающе и прекрасно! — Дэмерон снова накрыл его губы, но на сей раз с каким-то отчаянием. Его голос сорвался, когда он отстранился. — Когда я с тобой, мне тесно в своей одежде, мне тяжело дышать, и мне страшно, что ты пропадёшь и это всё закончится, что всё, что происходит, окажется каким-то недоразумением.       Хакс продолжал перебирать вьющиеся чёрные волосы, пытаясь подобрать нужные слова. Пепел с сигареты падал прямо на простынь. — Но ты ведь уедешь, рано или поздно, — осторожно сказал он. — Карантин скоро кончится, и из округа можно будет свободно выезжать.       Объятия сделались менее крепкими. — Ты хочешь, чтобы я уехал?       От потерянности в голосе у Хакса защемило сердце. Вся раскованность и весёлость Дэмерона испарились, будто их и не было, уступив место тоскливому страху. — Я не хочу, — поспешно сказал Хакс. — Ты всегда желанный гость в этом доме. Но… тебе ведь придётся.       Дэмерон резко разомкнул кольцо рук и отодвинулся, не глядя, однако, в лицо. — Я знаю, — отрывисто произнёс он, — конечно, я знаю, что придётся! Только я не хочу слышать это ещё и от тебя. Отдам тебе должное, сообщать плохие новости ты умеешь отлично, с бесстрастным лицом, как и подобает профессионалу. — Что, хочешь, чтобы я соврал тебе? — Хакс одним движением затушил сигарету в пустом стакане из-под вина. За окном снова гудел ветер, раскачивая сухие ветви яблонь. — Хочешь, чтобы я наплёл, что мы будем вместе, сколько пожелаем? Ты сам знаешь, что это невозможно, По. — Чёрт возьми, хочу! — Дэмерон вскинул голову и впился в лицо Хакса совершенно лихорадочным взглядом. — Ты уже соврал мне один раз, сказав, что не отпустишь меня, так соври ещё — и я поверю тебе! Ты можешь заливать мне любую чепуху, и я поверю тебе, Армитаж, потому что… — Не нужно… — поспешил было возразить Хакс, но не успел. — Потому что я люблю тебя, — закончил с каким-то мазохистским наслаждением Дэмерон. — Потому что если я не вижу тебя хотя бы час, то хочу лезть на стены от тоски, потому что хочу прикасаться к тебе, хочу спать с тобой, хочу делать всё что угодно — только чтобы видеть тебя и твои чёртовы веснушки! Вот она, правда! И я знаю, что скоро всё закончится, Армитаж, только вот вернуться к прежней жизни уже не смогу! — Протезист — один из лучших в Лондоне, — забормотал Хакс, чувствуя, как холодеют его пальцы, — я попрошу об услуге, и он соберёт своих коллег, чтобы твой протез был… — К чёрту протез! Да пусть они мне хоть новую ногу вырастят, как это поможет? Ты останешься здесь, со своими пациентами, в этом особняке, который ненавидишь — вот почему я хочу, чтобы ты мне солгал! Потому что ни я, ни ты не сможем быть настолько безрассудными, чтобы сделать шаг из тени; наш предел — эта комната и эта кровать, эти чёртовы мятые сигареты и дешёвый виски! Но здесь я могу открыто сказать, что люблю тебя, и только здесь, и я ненавижу это место и боготворю его!       Его и без того всегда тёплая кожа, пылала от страсти и бессильной ярости, или Хаксу так казалось, потому что когда он притянул голову к своей груди и заботливо обнял напряжённые плечи, собственные пальцы стали совсем уж ледяными.       Занавеска на прикрытом окне висела бесполезной тряпкой. Трудно было поверить, что в некоторые ночи в её складках чудилось что-то неземное. — Я не могу тебя обманывать, — сказал он. После поразившего, как гром, признания в голове стало до странности пусто. — И я бы правда хотел, чтобы мы были большим, чем эта комната и кровать.