***
Когда Роуз вышла, он отвернулся и спрятал в шелестящих листках лицо, прижал пальцы к носу сквозь тонкую бумагу, втянул воздух в лёгкие. Запаха гвоздики не было.***
“...В общем мне привезли кое-какие пластинки но делать особенно нечего, отец уехал, кое-кто из приятелей заглядывает конечно, но никто не сможет сутками здесь пропадать потому что я так захотел, а мне каждый раз выбираться из дома попросту лень, потому что столько суеты поднимается, и я столько места занимаю, что каждый раз нужно вызывать машину или кэб — в общем, жутко неудобно, жду не дождусь уже избавиться от надоевшей железки…”***
Хакс исправно отвечал на каждое письмо. Возможно, медленнее, чем мог бы. Он писал черновик, потом перечитывал его, вычёркивал те места, которые ему казались чересчур личными, переписывал начисто, добавлял случайно возникшие куски текста, снова зачёркивал — всё происходящее напоминало больше деловую переписку, нежели обмен дружескими письмами. Хакс и сам понимал, что слова из-под кончика пера выходят сухими и неестественными, и что он даже толику той радости, которая в нём вспыхивала при каждом известии от По, не может выплеснуть на бумагу. По точно так не мучился — его письма представляли собой поток сознания, который нёс в себе последние новости и события. Иногда Хакс думал, что слишком перегибает палку. Никто не читает их письма, и он почти готов был позволить себе совершить непоправимое. Признаться. Он плотно прикрывал дверь, чтобы никто его не беспокоил, и склонялся над листком в попытке придать сумбурным мыслям хоть какую-то форму. Через некоторое время Хакс перечитывал написанное, с отвращением комкал листок и выдёргивал из стопки новый. Так продолжалось, пока у него окончательно не опускались руки, и тогда он писал своё обычное безликое письмо, а истерзанные листы дотла сжигал в пепельнице, чтобы Роуз их не обнаружила. Безнадёжно.***
“... размышляя о себе в прошлом, я вижу, что не понимал на самом деле, что ты для меня значишь. Я постоянно думаю о тебе. На самом деле я хочу извиниться за то, что я такой, что вёл себя временами слишком холодно. Я не хотел, чтобы ты видел мою плохую сторону, но выходит так, что я прятал её недостаточно глубоко. Я только теперь могу признаться, что не хотел, чтобы ты уходил, потому что я собирался сказать, что люблю тебя, но струсил, безнадёжно испугался. А теперь я ещё больше боюсь, что никогда не скажу тебе этого при личной встрече…”***
Первый снег выпал ночью. Сад мгновенно запорошило, и когда сонный Хакс выглянул утром в окно, он сначала не понял, куда делись все деревья и сухие остовы кустарника. Местность вокруг дышала звенящей тишиной, и не было слышно не единого звука, точно кто-то накрыл особняк огромным стеклянным колпаком, чтобы сделать игрушечный рождественский шарик. Пришли холода — а с ними и болезни. Госпиталь захлестнула новая волна людей. Трудящиеся на износ шахтёры с подорванным бесконечным тяжёлым трудом здоровьем простужались на сквозняке, и приходили с бесконечными жалобами на больное горло, температуру, обострения ревматизма и прочие не менее неприятные синдромы. Хакс снова проводил день-деньской на рабочем месте, полностью погрузившись в лечение заболевших. Не всегда оно приводило к успеху — кое-кто из самых младших детей угасал в считанные часы, и Хакс в такие моменты долго не мог прийти в себя, снова и снова анализируя свои действия и старательно отыскивая ошибки. Чаще всего он не мог их найти, против него играло время и глухая непросвещенность простых людей в вопросах медицины. При других обстоятельствах он давно бы мучился от плохих снов, но призраки прошлого давно уже не навещали его. Мертвецы прекратили являться по ночам, и только лишь однажды Хакс проснулся как бы от толчка и спросонок словно увидел снова лицо мёртвого мальчика с линии фронта, но стоило ему протереть глаза, как мираж исчез и больше не появлялся. Никто больше не появлялся. Хакс больше не видел снов и спал крепко. С его последнего письма прошло уже около трёх недель, но По всё не отвечал. Хакс подумал, что его письмо затерялось, и приготовился было уже писать новое, но однажды вечером Роуз принесла одинокий конверт. Он обрадовался — адрес отправителя совпадал с адресом По — но затем понял, что почерк ему неизвестен. Тревога уколола сердце, когда он различил имя: сэр Кэс Дэмерон. Роуз не отходила от него, пока Хакс читал письмо изменившимся голосом. Он отказывался сложить прочитанное в одну цельную достоверную картину. “... я должен был больше времени уделять ему. Право, ему удалось обвести меня вокруг пальца, да и не только меня — все, кто навещал По, руками разводят. Мы все считали, что он в порядке. С протезом возникли сложности: ту новую модель, что нам пообещали, не доставили в срок, а старая совершенно не подходит. По сказал, что с трудом может стоять, а ему нужно двигаться. В общем, время задержки оказалось не определено; ваш друг сказал, что старается сделать всё возможное, чтобы процесс шёл быстрее, но это не так-то легко, поскольку модель экспериментальная. Он попросил По подождать ещё немного, и мой сын обещал, и обещание сдержал. Кто же знал, как именно он подбадривает себя…” Хакс сглотнул, когда дошёл до этих строк. Он обеспокоенно поднял глаза на Роуз — та хранила молчание. “...в этом санатории ему будет хорошо. Там приличные специалисты, которые знают своё дело. У него будет всё, что нужно, будет покой. Мне сказали, что у По есть все шансы вернуться к нормальной жизни, потому что он стал принимать морфий относительно недавно. Он так и не признался, как у него получилось доставать настойку без рецепта. Возможно, всплыли старые связи: не знаю, рассказывал ли он вам, доктор Хакс, но мой сын когда-то коснулся изнанки мира искусства, а среди актёров и певцов очень модно “пудрить нос” — так, кажется, они говорят. Я подозреваю, что ему помогли именно оттуда. И вино, слишком много вина. Осмелюсь попросить вас на некоторое время прекратить переписку с По. Ему сейчас нужен отдых, чтобы излечиться и избавиться от зависимости, и врачи рекомендовали не сообщать никаких тревожащих или волнующих новостей, а вы — не сочтите только за грубость, прошу вас — напоминаете ему о событиях, о которых он предпочёл бы забыть. Дайте ему немного времени. Я уверяю вас, что…” Строчки заходили ходуном. Его руки затряслись, как в лихорадке. — Какой ужас, — одними побледневшими губами произнесла Роуз. — Как же так, как так могло случиться!.. Хакс машинально отложил недочитанное письмо на рабочий стол. Его худшие опасения сбылись. — Я не должен был отпускать его, — он провёл рукой по лицу, но всё вокруг будто поглотил туман. — Я знал, я должен был предупредить. Я должен был сказать ему. — Доктор, вы тут не причём, — попыталась возразить Роуз. — Вы наоборот ему помогли, вы его спасли. Капитан мог погибнуть, если бы не попал к вам в руки. Хакс тщетно старался собраться с мыслями. Что делать, что ему делать? Он должен ехать. Должен быть рядом. Он снова схватил письмо, отыскивая в строчках, выведенных рукой бывшего археолога, упоминания о санатории. Но ничего — ни адреса, ни местности. — Мне нужно на почту, — Хакс кругами заходил по комнате, не отдавая себе отчёта в том, что делает. — Нужно выяснить, куда его поместили. И я тогда поеду к нему, поеду сразу же, как разузнаю. Он зашарил по карманам в поисках сигарет, забыв, что выбросил все до единой. — Вы не можете уехать сейчас, — робко вклинилась Роуз. — Сэр Дэмерон написал, что капитану нужен покой и отдых. И ваши пациенты… Хакс зыркнул на неё дикими глазами, и Роуз испуганно замолчала. — Мои пациенты? — прошипел он, не помня себя. — Капитан Дэмерон мой пациент, а я не довёл лечение до конца! Это ведь элементарные вещи, Роуз! — он подступил к ней, заставив попятиться и наткнуться на угол стола. — Я должен выполнить свой долг, должен довести дело до конца! Я должен сказать ему!.. Он уже не понимал, что говорит. Хакса поглотило всеобъемлющее чувство вины — он и только он повинен в произошедшем. Он допустил, чтобы По увезли от него, он писал такие скучные, скупые на эмоции письма, он так и не осмелился отправить По ни один из испорченных листков, предав их все пламени. Роуз вглядывалась в его обезумевший облик несколько секунд, и внезапно брови-галочки на испуганном лице дрогнули и расслабились. Выражение её глаз сменилось со страха на что-то другое. Хакс закрыл лицо руками, задыхаясь от собственного бессилия. Когда его локти ласково накрыли маленькие тёплые ладони, напряжение внутри достигло такой силы, что он едва не закричал. — Всё будет хорошо, — мирно сказала Роуз. — Вот увидите, всё наладится. По справится. От её тона кабинет завертелся под ногами. Хакс посмотрел на Роуз сквозь пальцы, страшась увидеть осуждение, но встретил только лёгкую ласковую грусть. Она поняла.***
Оставлять всё в подвешенном состоянии Хакс не намеревался. Ему действительно невозможно было уехать сейчас, но это не значило, что он собирался сидеть сложа руки, пока с По происходит беда. На следующий день, успокоившись, он отправился на почту, где продиктовал срочную телеграмму сэру Кэсу Дэмерону с вежливой, но решительной просьбой дать ему адрес санатория. Сэр Дэмерон ответил таким же вежливым, но категоричным отказом, дав ясно понять, что будет придерживаться своей позиции и дальше. Хакс сначала пришёл в ярость, но потом попытался рассуждать здраво. Сэр Дэмерон старается лишь сделать, как лучше, и Хакс не может осуждать его за желание помочь единственному сыну. Он понимал его позицию, однако принять её не мог. Такой ответ означал только то, что Хаксу придётся действовать самостоятельно. Он запросил контакты всех пансионатов и санаториев в стране, специализирующихся на работе с морфинистами, и скоро получил внушительный список адресов. Целый вечер Хакс потратил на написание писем главным врачам этих учреждений, содержащих один-единственный вопрос — есть ли у них на попечении бывший военный лётчик, недавно потерявший ногу? Он не называл имени. Кто знает, возможно сэр Кэс Дэмерон пошёл на хитрость, чтобы оградить По от нежелательных контактов — по его словам, от кого По получал морфий, так и осталось невыясненным, и он постарался перерезать все возможные ниточки, связывающие По с внешним миром. Разослав пачку запечатанных конвертов, он стал ждать. Время тянулось медленно. Рабочий день помогал отвлечься, но по вечерам перед сном Хакс всё больше думал о том, как там По, что он делает целыми днями и думает ли о нём. Больше всего его грызла невозможность писать письма; раньше это была возможность хоть как-то общаться, но теперь Хакс и её лишился. Он лежал на постели, сложив руки на животе, смотрел на падающие хлопья снега за окном и вспоминал поволоку в тёмных глазах, тёплые губы, широкие плечи, вызвал в памяти негромкий смех и манеру сжимать пальцами сигарету. Тоска становилась невыносима. Он написал письмо, а потом и второе просто для того, чтобы По не думал, что Хакс о нём забыл. Если у него не получится ничего выяснить, то по крайней мере По получит конверты, когда вернётся домой. Снова пришлось выбирать выражения, ведь Хакс не был уверен, через сколько рук пройдёт его сообщение и не раззадорит ли оно чьё-либо любопытство, пока По до него доберётся. Через некоторое время стали приходить ответы — Роуз приносила по два, а то и сразу по три письма. Каждый конверт вскрывался сразу же, но в каждом письме было одно и то же — сожалеем, такого пациента в списке больных нет, со всем уважением и так далее, и тому подобное. Хакс вычёркивал из списка адресов забракованные и проклинал всё на свете. Когда карандаш провёл жирную черту по последней строке, Хакс крепко задумался. Очевидно было, что его план терпит крах. На самом деле, санаторий мог располагаться даже не в Англии — средств сэра Дэмерона вполне хватало на оплату лечения где-нибудь в горах Швейцарии. Тогда он стал действовать по-другому. Отыскав свою записную книжку с контактами людей, с которыми они вместе сидели на студенческой скамье, Хакс выбрал оттуда тех, кто интересовался вопросом наркотических и алкогольных зависимостей, и разослал запросы им. В ответ получил ещё десяток названий санаториев, на сей раз заграничных, и пару приглашений в гости. Приглашения Хакс отложил до лучших времён, а вот в санатории сразу же написал. В глубине души он надеялся на успех.***
В конце декабря на работе снова наступило затишье. Хакс был готов бросаться на стены от тоски, и трубка совершенно не успокаивала. По он так и не нашёл. Единственные новости о нём предоставлял сэр Кэс Дэмерон, который два или три раза присылал телеграммы. Судя по его словам, с По было всё в порядке, и лечение проходило успешно. Эти слова только разжигали в Хаксе беспокойство и провоцировали новые вопросы. Всё в порядке? Они и до этого думали, что с По всё в порядке. Неизвестность просто убивала его, и Хакс находился в крайне подавленном состоянии. Роуз с тревогой наблюдала за ним и в конце концов не выдержала. — Почему бы вам не отдохнуть? — предложила она как-то вечером, когда Хакс отряхнул верхнюю одежду от снега и угрюмо сидел за столом в ожидании ужина. — Вы упоминали, что ваши друзья по университету приглашали их навестить? — Кое-кто приглашал. Но я не устал, Роуз. Мне ещё многое нужно сделать. Роуз отставила в сторону кастрюлю с дымящимся супом. — Вы устали, доктор, — возразила она безапелляционно. — Вы уже сами на себя не похожи, а ведь я много раз видела вас утомлённым. Вся эта ситуация с капитаном тоже плохо на вас действует. Хакс ничего не ответил. — Подумайте сами, — продолжила Роуз, — вы всё равно сейчас ни на что не можете повлиять, просто ждёте хоть каких-нибудь вестей, а их всё нет и нет. А так займёте себя, старых друзей повидаете, развеетесь немного. Всем будет лучше, правда. Подумайте, что бы вам сказал капитан? Мне кажется, он согласился бы со мной. Она принялась наполнять тарелку Хакса супом, а тот без выражения наблюдал за тем, как Миллисент гоняется за шуршащим шариком из газеты. Что бы сказал По? Хакс прекрасно представлял, что бы он сказал.***
В феврале Хакс оказался в Париже. Он остановился в небольшой гостинице на Монмартре, недалеко от кабаре Мулен де ла Галетт. В этой части района было тихо и немноголюдно, что Хакса полностью устраивало, потому что на его памяти в Париже было гораздо меньше людей. Впрочем, прошло уже около пяти лет с тех пор, как он в последний раз ходил по этим улицам. Он приехал в город без особой цели; Роуз строго-настрого запретила ему думать о работе и пообещала при первой же вести от По предупредить Хакса и даже переслать письмо, если таковое придёт, на адрес гостиницы. Каждое утро Хакс справлялся, нет ли для него чего-нибудь, но портье всякий раз качал головой, и тогда Хаксу ничего не оставалось, как плотнее надвинуть шляпу, закутаться в шарф и выйти навстречу холодному городу. Он навестил университет и встретил кое-кого из старого профессорского состава; теперь с ним разговаривали не как с зелёным студентом, который едва не завалил судебную медицину, но как с равным, и это было так непривычно, что Хакс поминутно задумывался, не снится ли ему это. Они с уважением слушали его рассказы о фронтовых похождениях, давали советы из собственной практики борьбы с испанкой. Он с сожалением узнал, что многие его однокурсники и кое-кто из преподавателей погибли на войне, выполняя свой долг военного врача, и в тишине лаборантской, в окружении заформалиненных органов, поднял за них полную рюмку кальвадоса. Стоило ему оказаться в гостинице в своём небольшом номере в одиночестве, как мысли снова возвращались к По. Хакс невыносимо скучал. Иногда он с нежностью вспоминал их недолгие разговоры осенними ночами, иногда терпел до последнего, но всё же сдавался мыслям о смуглом мускулистом теле и прикасался к себе, быстро двигал плотно сжатыми пальцами, используя собственную слюну, изливался на простынь, глуша стон подушкой, и после лежал лицом вниз, чувствуя себя невероятно жалким. Снег хрустел под его ногами, когда Хакс шатался по улицам, погружённый в тягостные безрадостные мысли. Портье узнавал его и отрицательно качал головой ещё до того, как Хакс задавал вопрос. В один из таких дней он как всегда бездумно переходил с улицы на улицу, пока обступившие его дома не стали казаться смутно знакомыми. Хакс остановился на краю тротуара. Конечно, он был здесь, не раз и не два. Правда, вот на том углу, где сейчас книжная лавка, раньше размещалось небольшое кафе, где он часто покупал свежие круассаны. Он задрал голову, как делал это прежде — окна на третьем этаже пустовали. Помнится, раньше на подоконнике стоял горшок с красной геранью и висел кружевной тюль. Когда Хакс приехал сюда в последний раз и точно также стоял здесь, такой нелепый в шинели с чужого плеча и с подарочной квохчущей курицей, тюль был отдёрнут… — Чего встал? — пробурчал кто-то. — Отойди, не мешай работать! Встанут и глазеют тут, бездельники… Ворчащий старик с широкой квадратной лопатой зачерпнул новую партию снега. — Извините, — Хакс благоразумно отступил в сторону. На его следы на снегу с грохотом карающе опустилась дворницкая гильотина. — Вы ведь здешний дворник? — А тебе-то что? — недоверчиво покосился на него старик. — Я просто хотел узнать… Вы здесь давно работаете? — Дак уже года четыре, — старик опёрся на лопату и упёр руку в огромной рукавице в бок. Хакс снова посмотрел на тёмное окно. — Я тут раньше жил, — пояснил он. — Может, вы знаете… В этом доме на третьем этаже жила женщина, такая высокая и светловолосая. — Фазма-то? Хакс кивнул. Старик пожевал беззубыми дёснами. — Так она давно уехала уже, — он прищурился, что-то припоминая. — Да, я тут поработал немного совсем, а она и уехала, аккурат под Рождество, вместе с мужем и их ребятёнком. Квартиру каким-то студентам сдали, сплошные гулянки и пьянки, вот делать мне больше нечего, чем гонять их по ночам. — А куда уехала? — поспешил прервать новую порцию ворчания Хакс. — Да я почём знаю? К мужниным родственникам, куда-то в Нормандию. Я в чужие дела не лезу, а сплетни местные слушать — так никакого времени не напасешься! Хакс поблагодарил его, и старик вернулся к своей работе, грохоча лопатой о камень, бубня неразборчиво себе под нос и швыряя снег в растущую белую кучу. Он засунул руки в карманы и побрёл прочь от дома, навсегда закрывая для себя эту страницу жизни. Он думал, что давно сделал это, ещё в тот момент, когда из-за отдёрнутого тюля увидел красивую высокую женщину в домашнем платье, туго обтянувшем живот, и незнакомого мужчину, обнимающего её за плечи. Куда он подевал тогда курицу?.. Вот же загадка.