Сафлор

Почему-то вспомнилось, как в самом начале Соквон спрашивал, мог ли Цукаса работать водителем. Чтобы держать его при себе постоянно. Потом этот план, правда, так и не был реализован – о нем вообще позабыли. Выруливая к подъездной дорожке к комплексу, Цукаса думал о том, что только сейчас вообще сел за руль. У него не было особых проблем с правосторонним движением, но ездить быстро он все равно побаивался. Соквон рядом с ним не нервничал – по крайней мере, внешне. Их встретил парень лет восемнадцати – по виду точно японец, причем, скорее всего, кансайский. Цукаса вышел из машины и поклонился. Соквон вышел со своей стороны, и навстречу ему из дома сразу же вышли два других человека – постарше. Они, видимо, должны были проводить его дальше. Цукаса остался во дворе, рядом с машиной, как и должен был. Они решили не маячить – просто приехать и показаться. Парень во дворе немного помялся, а потом поклонился во второй раз и куда-то смылся. Цукаса не представлял, как были заведены дела у якудза. Пока Соквон не мог принимать их своем новом отеле, они останавливались в специальных домах, аренда которых оплачивалась для них постоянно. Эти небольшие домики в японском стиле были построены за городом и не привлекали лишнего внимания – видимо, они были построены для туристов, но потом оказались нерентабельными, и теперь владелец ограничивался тем, что сдавал их внаем кому придется. Чтобы принять это решение Соквону потребовался целый день, и только перед сном он зашел в детскую спальню и прямо при детях сказал: «Давай сделаем это». Это было разумно. Цукаса все-таки думал, что именно скрываемые вещи привлекают больше всего внимания. Лучше показать, что никакой угрозы для деловой жизни эти отношения не представляют, и тогда клан перестанет проявлять интерес к перелетам Соквона между Кореей и Японией. Может быть, интерес останется, но будет ограничиваться перемещениями Соквона внутри Японии – если он будет ездить только на Хоккайдо, Мориномия не будет до этого дела. Во всяком случае, перед ними оставался последний вопрос, который Цукаса хотел решить как можно быстрее. Через пару минут из другого дома вышел парнишка лет семнадцати – невысокий, но довольно красивый и светлолицый. – Добро пожаловать, господин, – поклонился парень, когда до Цукасы оставалось метров пятнадцать. – Я вакагасира основной ветви клана, Исида Хаято. Цукаса поклонился в ответ. – Добрый день. Меня зовут Мидзуки Цукаса, я приехал с Ю Соквоном. – Вы его компаньон, – кивнул Исида. – Не думаю, что могу позволить вам и дальше стоять во дворе, как прислуге. Может быть, зайдем в дом? Никуда идти не хотелось. Цукаса вообще не думал, что произойдет что-то подобное. Он не особенно разбирался в иерархии якудза, но знал, что вакагасира – сын главы дома или заместитель, не являющийся родственником. Если этот человек дослужился до должности вакагасиры, то он либо подставное лицо для полиции, либо и есть тот самый друг детства нидаймэ, с которым был проведен обряд священной чаши. Выглядел он как школьник так что… – Благодарю, – согласился Цукаса. Понимая, что отказывать в данной ситуации просто опасно, он последовал за парнем сразу же. Этот Исида сразу назвал свою должность, давая понять, что отказы тут вообще неуместны. Так значит, это и ожидалось. К его приходу подготовились, его знали в лицо. Конечно, Соквон носился с ним как с писаной торбой, неудивительно, что его японские партнеры обо всем узнали. – Я ждал встречи с вами, – остановившись в небольшой гостиной с низким столиком и двумя татами, признался Исида. – Нидаймэ тоже ожидал этой встречи. Рад, что вы все-таки решили навестить нас. – Прошу прощения, что заставил ждать. – Вовсе нет, в этом нет вашей вины. Это было личное ожидание, на вас не накладывали никаких обязательств, поскольку вы вообще ни о чем не знали. Единственное, чего мы хотим – узнать, действительно ли вы не связаны с другими кланами на территории Японии или где бы то ни было еще. Он опустился на татами и жестом предложил Цукасе сделать то же самое. – У меня нет связей с кланами. Ни здесь, ни в Японии. – Вы должны понимать, что я не имею в виду исключительно ваши личные или профессиональные связи. Я говорю и о связях ваших друзей. Мы не можем впустить в этот круг человека, потенциально опасного для дома Мориномия. Интересно, а если выяснилось бы, что Цукаса все-таки связан с кем-то опасным для Мориномия? Что тогда? Он уже вошел в этот дом, он уже находился в одном помещении с вакагасира. Его бы убили прямо под носом у Соквона? Цукаса, стараясь не медлить, спокойно ответил: – У моих знакомых также нет подобных связей. Я обычный человек, и все мои знакомые – либо преподаватели рисования, либо ассистенты авторов манги. Моя семья живет в небольшом городе недалеко от Саппоро, моя мать управляет домашним кафе. Исида кивнул, а затем потянулся к столу и выдвинул небольшой ящик из-под столешницы. Он выглядел неприкрыто удовлетворенным, и Цукаса понял, что своими словами просто подтвердил уже имевшуюся в распоряжении этого человека информацию. Что ж, лгать не было смысла. По крайней мере, здесь и сейчас. – Сыграем в ханафуда, пока нидаймэ и господин Ю обсуждают дела? – выкладывая на стол колоду из мелких карт с красными блестящими рубашками, спросил этот Исида Хаято. – Вы умеете? Я предпочитаю простой порядок, без дополнений. Цукаса поклонился градусов на сорок, решив, что в такой почти неформальной беседе это было допустимо. – Да. В последний раз Цукаса играл в ханафуда еще во времена своего романа с Акирой. Оказалось, что за несколько лет можно легко отвыкнуть от всего этого – держать карты, прятать картинки, считать очки и прикупать с умом. Он играл чисто механически, стараясь не делать ошибок и не надеясь на выигрыш. Господин Исида играл быстро и с навыком – он легко просматривал свои карты, почти мгновенно выхватывал нужные с поля и вообще обращался со скользкими ханафуда так, что Цукаса невольно залюбовался. Ханафуда играли в семейном кругу. Это была старая игра, пришедшая из глубины веков и являвшаяся гибридом европейских карт и японских игральных костей. Кажется, это было еще до сегуната Токугава. В реставрацию Мэйдзи ханафуда легализовали полностью, и с тех пор играли на интерес только с родственниками или близкими друзьями за полночными беседами. На деньги предпочитали играть в маджонг. Цукаса старался думать об этом, чтобы не особенно углубляться в игровой процесс и не схватить ненароком азарт – стряхнуть с себя это лихорадочное чувство было непросто. С кем же этот Исида играл в такую «интимную» игру, да еще так часто, что выработал настолько замечательный навык? Сам Цукаса медленно просматривал карты, медленно вынимал их и пару раз едва не уронил вообще – когда играли один на один, каждому сдавали по десять карт на руки, удержать такой веер было тяжеловато, учитывая, что ханафуда были покрыты легким лаком. Картинки на них были стилизованные и цветные – очень красивые. Явно дорогая колода. Они успели сыграть целых девять партий, и за это время Цукаса выиграл всего дважды, да и то, потому что Исида неприкрыто поддался ему – побеждать без конца было просто неприлично. Цукаса, впрочем, не особо расстраивался – ему хотелось, чтобы это время поскорее закончилось, и они могли вернуться домой. Во время десятой партии в доме открылась входная дверь, и послышались шаги – по звуку можно было определить двух людей. Поскольку сидевший у двери телохранитель ничего не сказал, Цукаса понял, что гостями, скорее всего, были нидаймэ и Соквон. Поэтому когда дверь открылась, и на пороге появился невысокий молодой человек, за правым плечом которого стоял Соквон, Цукаса уже был готов подняться и поклониться. Знакомство с Мориномия Рюдзи прошло даже проще, чем он предполагал – видимо, доверив основную работу по прощупыванию незнакомца своему вакагасире, наследник решил расслабиться. Соквон и Мориномия предпочли не играть в ханафуда, так что десятую партию Цукаса и Исида не закончили. Исида собрал все карты и спрятал их под стол. Обстановка была, можно сказать, даже дружественной, но Цукаса не мог заставить себя хоть разок вздохнуть свободно – поскольку он не имел представления о том, как правильно себя вести с этими людьми, ему всегда казалось, что он сделал что-то не то, и теперь его неправильно поймут. Он старался не подавать виду, но временами его накрывала настоящая паника, особенно с момента, когда к ним присоединился сам Мориномия Рюдзи. Если не присутствие Соквона, он совсем потерял бы контроль над собой. Они посидели еще немного – Мориномия распорядился, чтобы принесли перекусить, но никакого алкоголя не подавали. Оказалось, что Мориномия таким образом уважил гостя, которому еще предстояло сесть за руль. Когда время их посиделок стало подходить к концу, Мориномия поднял взгляд на Цукасу и посмотрел на него прямо и пристально. – Тайсё или Сёва? Эпоха, с которой ваши предки присоединились к Японии? – Сёва, – ответил Цукаса. Ясно, этот тоже решил его проверить на честность. Цукаса едва удержался от вздоха. Этот Мориномия думал, что он умнее остальных? Разбираться в эпохах Цукаса умел – он вырос в Японии и долгое время вообще не задумывался о своих корейских корнях, так что воспринимал японскую культуру как родную. – Замечательно, – улыбнулся Мориномия. – Ваши предки трудились наравне с моими для восстановления нашей страны. Это объединяет нас. * Рубашку можно было выбросить без зазрения совести – вряд ли она подлежала восстановлению. – Прекращай этот цирк, – холодно потребовал Цукаса. – Сам же знаешь, бесполезно. – И почему я так злюсь? – усмехнулся Соквон. – Я же готовил себя к этому – к тому, что ты будешь постоянно привлекать ненужное внимание. И почему это все равно так сильно меня бесит? Уже знакомая стена выглядела какой-то потрепанной и унылой – наверное, потому что стояли последние дождливые дни весны, за которыми должно было начаться настоящее душное лето. Цукаса поджал губы и смотрел в этот тупик. Когда Соквон привез его сюда в первый раз, они были только от доктора Сон. Тогда девочки еще были для него совсем чужими, да и сам он не воспринимал всерьез обещания Соквона оставить его в Корее навсегда. Цукаса думал об этом и хмурился, только сейчас начиная осознавать, как много всего произошло. Правда, теперь за рулем сидел он, так что можно было особо не бояться. Цукаса вздохнул, испытывая острое желание привалиться лбом к рулю или даже постучать головой по сигнальной кнопке. – И теперь у тебя каждый раз будет говниться настроение, когда ты увидишь, как я разговариваю с другим человеком. Или за прошедшие полгода ты просто привык, что я бываю только рядом с тобой и детьми? Соквон сидел, насупившись и кусая нижнюю губу. На взрослого он сейчас почти не походил. Разве что размерами. – Да, так и будет. Мое настроение, как ты говоришь, будет говниться всякий раз, когда ты будешь запираться с кем-нибудь в комнатах наедине. Цукаса вдохнул поглубже, наполняя легкие воздухом на полную. – Слушай, я тебе объясню в последний раз. И больше никогда этого делать не буду, иначе придется за всякую херню отчитываться. Ты младше меня, не забывай. – Да ну? – Соквон повернулся к нему, обиженно поджимая губы и, наконец, переставая их кусать. – Думаешь, я не помню, что ты старше? Ты же сам не даешь забыть об этом. – Я уступаю тебе вовсе не потому что я слабее тебя, а потому что сам так хочу, – сказал Цукаса. – Потому что люблю тебя и не хочу разводить дерьмо по пустякам. Ты должен это понять – есть время, когда нужно сравнить две вещи и понять, что для тебя важнее. Когда ты начинаешь делать то, что делаешь сейчас, я думаю о том, что для меня важнее – ты или собственная правота. И я выбираю тебя. Каждый раз. Ты тоже должен выбирать меня, понятно? Иначе в том, что я остаюсь с тобой, нет смысла – если буду уступать только я, со временем этому придет конец. Всему придет конец. И пока ты не обиделся окончательно, я должен подчеркнуть, что не сказал сейчас, что ты меня не любишь. Просто не настолько сильно, чтобы отказаться от чего-то своего. Соквон выдохнул через губы и опять набрал воздуха, почти как сам Цукаса. Правда, сейчас они оба были раздражены настолько, что никакое расслабляющее дыхание уже не помогало. – Я еще как отказываюсь, – ответил Соквон. – Я хочу купить дом без окон и запереть тебя в нем, чтобы ты был только моим. – А зачем тебе целый дом? Можешь воспользоваться подвалом, так дешевле. – Не зли блять меня, я и так на грани. – А я блять не на грани, я в нирване блять, – фыркнул Цукаса. – Чего ты хочешь? – Я тебя просто попросил сказать, чем вы там занимались, пока я разговаривал с Мориномия, а ты… – «Какого хуя вы сидели в отдельном доме», – дословно напомнил ему ЦУкаса. – Ты был очень вежлив, когда попросил. Ты же знаешь, кто такой вакагасира. И ты знаешь, что такому человеку не отказывают. – Он не стал бы тебя заставлять, – сказал Соквон. – Я боюсь, принцесса. Японцев. Из-за тебя. Потому что ты японец, что бы я там ни говорил, и он не застал тебя врасплох с вопросом об эпохах, а я даже не сразу понял, о чем речь. Они все равно понятнее для тебя, ты с ними на одной земле вырос. И я еще не видел, чтобы вака на кого-то другого смотрел так же заинтересованно, как на тебя. Цукаса расстегнул две верхние пуговицы рубашки, снял пиджак, сложил его и, повернувшись, бросил его на заднее сидение. Стало жарковато. – Поедем ко мне домой, – поворачивая ключ и заводя мотор, сказал он. Сидеть в машине и смотреть в тупик смысла не было, нужно было возвращаться. – На этих выходных. Возьмем с собой детей, пусть мама на них посмотрит. И не отрывай на своей рубашке пуговицы, нам еще через город ехать, незачем привлекать лишнее внимание. Соквон вдруг слегка наклонился вперед, натягивая ремень безопасности и начиная что-то набирать на навигаторе. Цукаса мимолетом бросил взгляд на дисплей, но не стал особо задерживаться, поскольку уже вел машину. – Поезжай по инструкции, – закончив возиться, сказал Соквон. – Няня останется до вечера? Цукаса кивнул. Он договорился с няней Еын на полный день, но все-таки ему хотелось вернуться быстрее, чтобы не особенно ее нагружать – оставаясь с ней на несколько часов подряд, Джонхва начинала нервничать, а следом расстраивались и младшие. С другой стороны, рано или поздно дети все равно должны были научиться находиться целый день под ее присмотром. Они уже не были такими же послушными и робкими, как сразу после приезда, и Цукаса часто замечал, что они начинали ворчать или ругаться, если им что-то не нравилось. Впрочем, няня Еын довольно быстро поняла, как следовало с ними работать, причем в отличие от Цукасы она не мучилась совестью, если ей приходилось их отчитывать или даже говорить им что-то неприятное. Шлепать детей Цукаса запретил сразу же, но за время совместной работы с ней он ни разу не заметил, чтобы няня Еын применяла силу вообще – дергала их или хватала за руки. Он все больше убеждался в том, что сделал правильный выбор, приняв на работу эту уравновешенную, но твердую женщину. Иногда он задавался вопросом, почему она не родила своих собственных детей, но всегда одергивал себя, вспоминая, что это, в общем-то, не было его делом. Навигатор отметил точку прибытия и отключился. Пришлось сбросить скорость и осмотреться. По правую сторону красовалось трехэтажное здание без вывески. – А парковка здесь есть? – спросил Цукаса, направляя машину на придомовую дорогу, ведшую за стену. – Еще как есть. В подвальном секторе. Я покажу. Машину действительно пришлось загнать куда-то под первый этаж по пологому широкому спуску. И к чему такая анонимность? Если бы это было в прежние времена, Цукаса решил бы, что Соквон задумал прибить его где-нибудь в углу. – Это мотель. Точно не имеет отношения к Чонвону. Я его выкупил, через пару месяцев открою заново, уже как отель. Ну, нормальный такой, трехзвездочный. Чтобы без якудза. – А пока что он работает? – спросил Цукаса, отстегивая ремень. – Последние три дня. На следующей неделе все сотрудники уйдут, и начнется ремонт. Так что мы с тобой воспользуемся последним шансом полежать на одной из здешних кроватей. Потом я отправлю всю мебель в комиссионные магазины. Соквон подошел к стойке ресепшена, уточнил, есть ли свободные номера, а потом забрал простой зубчатый ключ и подошел к Цукасе, ждавшему у самой двери. – Пойдем, любовь моя. Номер оказался на удивление аккуратным и просторным. Цукаса никогда не бывал в корейских мотелях – только пару раз ходил в love-отели в Японии, но там был настолько убогий интерьер и такие лысые зубные щетки, что он решил, что больше не станет пытаться проводить в них время. Здесь же все было иначе – большие окна за тяжелыми портьерами, высокие потолки, бархатная обивка мягкой мебели и большая двуспальная кровать. Отдельный санузел с душевой кабиной и унитазом. От гостиничного номера этот вариант отличался только отсутствием холодильника и вообще кухонного отдела. Из окна можно было увидеть большую часть улицы и широкую дорогу. Звукоизоляция работала как надо, внутри было тихо, несмотря на оживленный и хорошо застроенный район. Цукаса повернулся к Соквону и слегка вздрогнул, почти столкнувшись с ним – он не думал, что Соквон стоял вплотную к нему. – Давай ляжем, – взяв его за плечи, сказал Соквон. – Успокой меня, принцесса. Он отвел Цукасу к постели и уложил почти в центе, одновременно заползая сверху. – Ты читал когда-нибудь? Джордана Белфорта. Это финансовая литература, хотя на первый взгляд так и не скажешь. «Я всегда о чем-то беспокоился и искал разные способы избавиться от этого состояния. Наркотики, проститутки, выпивка. Но самый настоящий покой я мог ощутить, только когда оказывался между жарких бедер моей герцогини». Я не знаю, о чем он беспокоился, но понимаю его. Цукаса поерзал, устраиваясь удобнее – подушки были какими-то жесткими и почти не просели под тяжестью его головы. Соквон уперся одной рукой в постель, а вторую пропустил под его плечом и слегка приподнял к себе. – Это правильно – когда ты лежишь вот так, – разглядывая его сверху, сказал Соквон. – Снизу кровать, а сверху я, и тебе некуда деться. Даже когда я не держу тебя за запястья, я понимаю, что ты никуда отсюда не уйдешь. И хочется умереть в этом положении – когда ты подо мной, и весь мир за пределами этого. Только так я могу почувствовать, что обладаю тобой. Хорошо бы, конечно, и еще членом в тебе быть, но это чуть позже, сейчас я должен насытиться этим ощущением. – Поэтому ты всегда хотел, чтобы я был внизу? – уточнил Цукаса. – Да. А сейчас еще сильнее хочу. Ты же понимаешь, что я… с какого края подойти к этому вопросу… я ослаб, Цукаса. Я ослаб. За мной нет концерна и родителей, за мной даже братьев сейчас нет. Я один. И пусть только я знаю о том, что в семье каждый теперь за себя, это не имеет значения. Когда я присвоил тебя, я был уверен, что могу справиться со всем, что встанет на пути. Я не сомневался, что сумею убрать всех и отобрать тебя у всего мира. Но теперь у меня есть совсем немного, и воевать мне нечем. А уж с такими, как Мориномия или Исида Хаято я… я могу ввязаться в войну, но мои шансы на победу будут не так уж и велики. Я вдруг понял, что сегодня обнажился перед ними. Показал свою слабость, и то, что так сильно тобой дорожу. Мне показалось, что оба они меня насквозь видели, пока мы сидели вчетвером за одним столом. Стало страшно. Никогда и никому больше не признаюсь в этом, но с тобой я хочу этим поделиться. Чтобы ты понял, почему мне это так нужно. Ты несправедлив ко мне, любовь моя, ты неправ, когда говоришь, что я ни от чего не отказываюсь. Я многое вытерпел за эти месяцы, отпустил тебя в Европу совсем одного, хотя даже есть нормально не мог в те недели. Оставляю тебя спать с детьми и ничего не требую себе. Ты тоже должен это замечать. Я как человек, укравший нечто драгоценное – боюсь, что меня отыщут, а драгоценность отнимут. Этот страх неистребим. Когда ты видишь что-то ценное, ты хочешь этим завладеть, хочешь сделать своим, и только об этом и можешь думать. Когда ты завладел сокровищем, ты думаешь только о том, как его сохранить. Цукаса положил руку на его плечо. – Я не сокровище, – сказал он. – Никто меня не отнимет. Соквон наклонился к нему, и Цукаса подумал, что время разговоров прошло. Однако через секунду его обожгло такой резкой болью, что он на мгновение вообще забыл, о чем до этого шла речь – боль была неожиданной и сильной, и полностью сбила его с толку. До него только через минуту дошло, что Соквон вцепился зубами в основание его шеи. – Блять какого хуя?! – хватая его за голову, взвился Цукаса. – Ты что – собака? Какого хуя ты меня кусаешь, больно же! – Решил сожрать тебя, – невнятно, все еще не разжимая зубы до конца, ответил Соквон. – Тогда ты точно никому не достанешься. Ты единственная ценность моей жизни. Больше ничего другого нет. – Пиздец блять… отпусти, скотина, блять ты хоть представляешь, как больно? Соквон отпустил его и резко перекинулся к лицу, приближаясь так, что кончики их носов протерлись друг по другу. – А ты хоть блять представляешь, как мне больно? Ты даже блять представить не можешь, как я боюсь! Цукаса прижал к месту укуса ладонь и уставился на Соквона снизу. – Все, понял, – через некоторое время сказал он. – Только… я не знаю, что еще тебе отдать. Вроде, больше нечего. Отдавать ничего было и не нужно. Соквон просто выходил из своей зоны комфорта – семейного бизнеса и семьи вообще. Выходил по-настоящему, прощаясь и разрезая по живому. Он понимал это только сейчас, когда за его спиной уже не было стены из братьев и родителей, а переговоры с Мориномия между тем проходили как обычно. Он не был любимым сыном, но он был младшим сыном и братом, его всегда защищали и прикрывали в таких делах. Теперь ему предстояло стать самостоятельным, а это было больно. Понять этот страх до конца Цукаса все еще не мог – он всегда был старшим в семье, да к тому же, единственным сыном. Однако у Соквона появилось слишком много всего разом – он обрел независимость и лишился поддержки, создал новый бизнес и обзавелся сразу тремя детьми. – Не знаю, насколько это может тебя утешить, – отнимая руку от укуса и начиная расстегивать рубашку, начал Цукаса – но я не собираюсь от тебя отказываться. Ты сделал все это ради меня? Так вот я здесь. Говори со мной о своих страхах и не неси все в одиночку. Помнишь, зачем я вернулся? Я сказал, что когда двое любят друг друга, они находятся рядом, чтобы делать друг друга счастливыми. – Или чтобы жизнь любимого не стала невыносимой, – кивнул Соквон, заканчивая мысль. – Я здесь для тебя. – И для детей, – добавил Соквон. – И для детей, – согласился Цукаса. Соквон сбросил пиджак и снял рубашку, две пуговицы которой успел оторвать, пока психовал в машине. Самым смешным было то, что дальше они говорили о детях, не прекращая при этом заниматься любовью. Даже когда Соквон осторожно двигался внутрь, следя за лицом Цукасы и стараясь угадать, когда станет слишком больно, они говорили о домашних проблемах. – Кажется… кажется… черт, почему так тесно? Просто… блять… ты как игрушечный… сколько я над тобой работаю? Черт… это все перерывы. Мы месяцами не трахаемся, вот и получается… – Ну, прости, у меня нет времени дрочить флаконами от дезодорантов, пока ты на работе. – Блять ты не смеши, а? И так тяжело… – Тяжело? Тогда может, ну этот трах к чертям, зачем он нужен? Раз тебе так тяжело. – Не смеши блять! – Соквон остановился и упал на него, зарываясь лицом в ложбинку между его плечом и шеей. Отсмеявшись, он приподнялся, снова начиная давить вперед. – Кажется, Джонхва не любит свое имя… Хмм… вот так? Или рано еще? Нет? – Нет, давай… – Ах, черт… Она… она… – Что она? – Она вздрагивает так… нервно, знаешь… как будто… ей не нравится… когда по имени ее зовут. – Наверное, потому что ее имя парное с именем Джунхвана, – предположил Цукаса, слегка вытягиваясь под Соквоном, когда тот непроизвольно толкнулся слишком сильно. – Прости, поторопился… И что… нам тогда делать? С именем… я же не могу… ей другое имя дать. Хён и так… – Нет, в документах имя должно остаться. – Ага… Пошире расставь… да, так лучше. Или давай я поставлю сюда… так легче? Не больно? – Нет… – Но так она же двинется когда-нибудь… нужно же… что-то сделать. – Все, хватит о ней, а то ты путаешься, – положив пальцы на его губы и улыбаясь, сказал Цукаса. – А если потом я забуду? – целуя кончики пальцев, возразил Соквон. – Зато я не забуду. Позже, когда они уже отдышались и лежали рядом, Цукаса, как и обещал, вернулся к этому разговору. Он думал об этом и раньше, и если их с Соквоном мысли так замечательно сошлись, настало самое время вспомнить о том, что когда-то Даён хотела назвать старшую дочь именем Арым. Поскольку когда Даён рассказывала об этом, ее муж находился рядом, Цукаса не сомневался, что Чонвону было от самого начала известно о намерениях жены. – Уже давно, когда я ходил на сеансы к доктору Сон, – слегка отодвигаясь и выползая из-под Соквона, сказал Цукаса – Даён-ши рассказывала, что хотела назвать старшую дочь именем Арым. Если Джонхва согласится, можно называть ее Арым. На бумаге пусть остается старое имя, ничего страшного. Если решаться на это, то сейчас самое время, потом она вырастет и станет совсем поздно. А так и младшие привыкнут. – А-рым, – Соквон разложил имя на слоги, будто пробуя его. – «Прекрасная». А почему не «Чорон»? Тоже «Прекрасная». – Арым – это же печальная красота, как раз по вкусу Даён-ши. А Чорон – это поэтическая красота. – Тогда спросим у нее, – согласился Соквон. – Если Джонхва согласится, будем звать ее Арым. И не расскажем о том, что это имя выбрала ее мама. – Не расскажем. Соквон приподнялся и по-хозяйски повернул голову Цукасы, открывая шею. – Охуеть, ну и синяк. – Отвали оттуда, – Цукаса толкнул его на подушку и повернулся набок. – Спать хочу. – С часок можно, – легонько касаясь места укуса, прошептал Соквон. О том, как выглядел этот дурацкий синяк, не хотелось даже думать.