Сафлор

Проснувшись примерно в половине четвертого, Цукаса не стал подниматься с постели – Соквон спал очень крепко, не хотелось его тревожить. Понимая, что в течение дня ему вряд ли удастся восполнить эти часы, Цукаса даже попытался заснуть еще раз, но ничего не получилось – в голову лезли разные мысли, и не все из них были приятными. Он думал о Ким Чольсу и Им Хиёле. О том, что произошедшее в клубе «Форзиция» оставалось тайной для большинства людей, и было известно разве что телохранителям Им Хиёля, менеджеру и владельцу клуба и еще некоторым случайным «прохожим» вроде той самой официантки, от которой Фредди вообще обо всем и узнал. А между тем у таких людей как Ким Чольсу и Им Хиёль было много знакомых – партнеров, подчиненных, домашней прислуги, связанных по работе специалистов. Родственников, наверное, тоже было немало. Вспоминая о разосланных за последние недели Соквоном подарках, Цукаса подумал, что и у Ким Чольсу наверняка имелись всякие племянники, двоюродные братья, престарелые тетушки или черт знает, кто еще. Совсем скоро эти люди поднимут тревогу и начнут бить в колокола. Совсем скоро они поймут, что Ким Чольсу и его единственный сын не стали затворниками, а просто исчезли. Прислуга не получит оплату за прошедший месяц, а на будущее вообще останется без работы. Партнеры останутся в убытках. Сколько людей забеспокоится и начнет поиски? Цукаса не боялся последствий – он не был близко знаком с Кансоком, но понимал, что такой человек явно работал без следов и улик. То, что не давало ему покоя, было чем-то большим – более глубоким и сильным. Его жизнь утратила равновесие. Имели ли они право решать, кому жить, а кому умереть? Он закрыл глаза и впервые с прошлой осени попытался намеренно оживить воспоминания о ночи, проведенной в компании Им Хиёля. Самым мерзким было то, что большую часть времени эти воспоминания дремали в его подсознании и иногда просыпались сами – это могло произойти в любой момент. Иногда он задерживался на секунду над кухонным ножом, чувствуя мерзкое скольжение лезвия по коже. Сигареты, которые курили некоторые из охранников из внешнего поста, напоминали об ожогах, гладкими и белыми пятнами лежавшими на его ногах. Иногда ему снилась некоторая часть из пережитого – не детально, на уровне ощущений. Тяжесть горячего тела, тяжелое от алкоголя дыхание, хриплые вздохи. Сейчас он не мог точно восстановить в голове все произошедшее, но некоторые моменты – отрезание пальца, первый надрез на плече, прикосновение губной помады и последовавший за этим поцелуй – врезались слишком сильно и не смогли изгладиться даже сейчас. Хотя прошло не так уж и много времени… И да, яркость этих воспоминаний говорила ему, что решение по поводу Им Хиёля было верным. Этот человек был опасен, он был определенно нездоров. Но… разве кто-то вправе решать так быстро и хладнокровно? С момента, когда в его жизни появился Соквон, умерло слишком много людей. Инструктор из агентства «Plane 1st». Родители Соквона – Ю Чунмин и Ю Инсу. Три человека из управления клуба «Форзиция». Ким Чольсу и Им Хиёль. И, наконец, Ю Джунхван. Мальчик, правда, вряд ли был как-то связан с самим Цукасой, но его смерть все-таки повлияла на их общую жизнь. Остальные люди умерли если не по прямой, то по косвенной вине Цукасы и Соквона. Или… Конечно, они не были невинно убиенными младенцами – может, к этой области можно было отнести Джунхвана, но его смерть вообще стояла особняком. Остальные расплатились за собственные же поступки, но если бы они не коснулись жизни Цукасы, то, вероятнее всего, продолжали бы жить. Они тронули то, что Соквон считал своим – они причинили вред тому, кого Соквон полюбил, за кого взял ответственность. Им не посчастливилось встать на пути у Соквона, и теперь их нет. Можно ли строить на этом свое счастье? Можно ли воспитывать детей, пусть и не своих? Цукаса путался в этих мыслях, и ему уже начинало казаться, что он пытался искупить свою вину и поэтому вкладывал так много сил в заботу о детях, не имевших к нему почти никакого отношения. Но перед кем он должен был чувствовать вину? Да и был ли виноват? Почему у него никто не просил прощения, ведь он тоже пострадал? Он вглядывался в лицо лежавшего рядом Соквона и думал о том, что этого человека уж точно не мучили никакие угрызения совести. Кто знает, сколько народу эта семья отправила к предкам до того, как в ее хронике появился Цукаса. Когда-то Соквон без сомнений сказал, что его отец, братья, да и сам он – люди, вполне способные убить человека. У Ю Чунмина имелись какие-то катакомбы, в которых Соквон просидел долгое время. Если он запер в них собственного сына, то сколько чужих и неудобных для себя людей он мог замучить там за годы работы? Соквон преспокойно сопел в обе дырочки, во сне его губы как будто слегка припухли, и лицо выглядело по-детски чистым и наивным. Цукаса приподнялся на локте, а потом уселся, протирая лицо руками и вздыхая. Кто бы мог подумать, что этот милый молодой человек уже отправил на тот свет целую толпу людей. И не факт, что в будущем такое не повторится. Уже отнимая ладони от лица, он услышал едва различимый шорох со стороны двери. Привыкшие к утреннему полумраку глаза быстро выхватили маленький силуэт, прижавшийся к косяку. Цукаса улыбнулся – он завел такую привычку почти сразу, как только в доме появились дети. Каждый раз, когда он смотрел на них, он помнил, что нужно было улыбаться. Иначе они начинали нервничать – наверное, думали, что на них сердились. Улыбка была самым эффективным и иногда единственным быстрым способом сказать «все хорошо». Джонхва даже не пошевелилась, продолжая просто стоять. Если бы Цукаса прочел на ночь какой-нибудь рассказ о призраках, сейчас по его спине побежали бы мурашки – разглядеть ее с такого расстояния в подробностях было нельзя, и сейчас она походила на маленькое привидение в бледневшей на фоне темной прихожей пижаме. Цукаса приподнял край одеяла со своей стороны и слегка кивнул, как бы приглашая ее, и тогда Джонхва, наконец, сдвинулась с места. Интересно, как долго она там стояла, прежде чем он ее заметил? Как она выбралась из кроватки, и почему пришла в гостиную? Как ей удалось подойти к двери так тихо? Когда она забралась под одеяло, Цукаса нашел ее ножки и сжал в ладонях, проверяя, насколько они замерзли. Носки Джонхва и Рин ненавидели всей душой и всегда снимали их, как только появлялась возможность. Цукаса продолжал надевать на них носки на ночь, но хватало этого в лучшем случае на несколько часов – не желая ссориться с ним, они послушно засыпали в носках, а потом стягивали их посреди ночи. Крошечные ступни были совсем холодными, и Цукаса посмотрел на нее, приподнимая брови. – Кто у нас любит уколы больше всех? – шепотом спросил он, поворачиваясь к ней. – Кто у нас простынет с такими холодными ножками, тот и любит уколы, правда? Джонхва наморщила носик, явно сомневаясь в такой перспективе – наверное, она не чувствовала себя замерзшей. – Ниисан спит на полу, – тоже шепотом сказала она. – Почему? Есть же кровать. – Иногда на полу тоже бывает удобно. Он все-таки перетащил ее к себе на колени, усадил так, чтобы ноги оказались с одной стороны, накрыл и уже под одеялом принялся греть ее ступни левой рукой – они были настолько маленькими, что можно было обхватить сразу обе. Ее длинные волосы были распущенными и слегка спутанными со сна, и, наверное, поэтому сверху она совсем не замерзла. – Самчон тебе нравится? – спросила она, поднимая лицо и заглядывая ему в глаза. – Так нравится, что даже спишь с ним? – Очень нравится, – согласился Цукаса. Джонхва кивнула и прислонилась к нему, уткнувшись макушкой под его подбородок. – Я не знаю, как это – спать с кем-то. С кем-то большим. Я ни разу не спала с мамой. Один раз видела по телевизору, и мне понравилось. Как будто… как будто это очень тепло. Я думаю, что так очень тепло. Цукаса отпустил ее уже порядком согретые ножки, обхватил обеими руками и слегка встряхнул. – Хочешь поспать здесь? Еще есть время, можно полежать. В это время Рин и Бин обычно не просыпаются, все хорошо. Джонхва еще раз кивнула – видимо, ей было стыдно, что она хотела поспать с ними. Или хотя бы полежать рядом. Вообще, еще до покупки и обкатки кроваток Цукаса спал с ними в одной постели, но тогда рядом с ним лежал Бин, поскольку он больше всех боялся засыпать в незнакомом доме. Теперь под боком у него устроилась старшая, и это были совсем другие ощущения. Джонхва искала не защиты от своих страхов – их у нее, очевидно, не было, поскольку она пришла к гостиной, не боясь темноты – а чего-то другого. Впрочем, Цукаса точно знал, чего именно. Тепла. Она и сама хорошо это знала. Он уложил ее между собой и Соквоном, и Джонхва почти сразу перевернулась набок, лицом к нему. Их головы лежали на одной подушке. – Ниисан меня любит? – спросила она, закрывая глаза. Она была уже слишком взрослой, чтобы задать этот вопрос просто так, потому что он пришел на ум или был услышан ею где-то еще. Она спросила осознанно, ожидая честного ответа. Интересно, ей когда-нибудь говорили эти слова? Она слышала их от отца или матери? Сколько всего упущено… – Я очень тебя люблю, – ответил Цукаса, убирая упавшие на ее щеку волосы. Для взрослого человека это было слишком – сказать такое большое слово как «люблю», прожив при этом с ребенком так мало. Цукаса знал их всего несколько месяцев, и сейчас не был уверен, что поступал правильно, но он просто не мог иначе. Для нее время текло по-другому. Четыре месяца – целая жизнь для маленького ребенка. Малышам, наверное, казалось, что они прожили в этом доме очень долго. Цукаса поцеловал ее в лоб, вдруг осознав, что никогда этого не делал – не целовал этих детей. Почему за прошедшие месяцы он ни разу не поцеловал никого из них хотя бы на ночь? Может быть, потому что все еще считал их не своими, а чужими детьми. Так оно и было – они были рождены не от него, и он не видел их в пеленках, не кормил их из бутылочек и не видел их первых шагов. Они оказались рядом уже совсем большими и достаточно самостоятельными, с вполне сформированным сознанием. Не желая узурпировать права настоящих родителей, Цукаса все-таки проводил между ними и собой тонкую границу. Джонхва решила, что пришло время от этой границы избавиться. – Сделай так еще, – попросила она, поджимая губы. Он поцеловал ее еще раза три в лоб, а потом в щеку. От нее пахло почти так же, как от Наоко, когда та была маленькой. А потом Джонхва заплакала. Она прижалась к нему лицом, и ее плечи затряслись. В первый момент Цукаса испугался – он всегда боялся, когда они начинали плакать. В такое время, хотя ему и было страшно, он обнимал их, и это было, наверное, единственным явным проявлением нежности с его стороны. Все это оставалось незаметным для него до этой самой секунды, но сейчас целый рой мыслей вдруг пронесся в голове, и многое стало яснее. Джонхва заплакала от этого самого тепла, которого ей так недоставало – Цукаса понял это чуть позже, когда она ухватилась за его рукава и сжала их в кулачках. Она, возможно, и сама точно не знала, почему у нее потекли слезы. Могло ли быть так, что ее вообще никогда не целовали? Или не целовали в сознательный период ее жизни. Возможно ли, что она не помнила такого? Детский возраст – самое время для родительских нежностей. Потом это становится сложнее – подрастающие детки считают такие ласки неуместными и избегают даже объятий. Когда еще обнимать и целовать их, если не сейчас, когда они еще совсем малыши? Еще будучи совсем ребенком, Цукаса видел разницу между поцелуями отца и матери. Мамины поцелуи и прикосновения нравились ему больше – в них было больше мягкости и тепла. Отцовские руки и губы, хоть и передавали безграничную родительскую любовь, все равно были другими – тверже, холоднее. Он справедливо полагал, что был похожим на отца, но даже его прикосновений было достаточно, чтобы довести ее до слез. – Я тоже… очень… ниисана люблю, – между всхлипами сказала Джонхва. Захотелось плакать. Может, даже стоило дать себе волю, но Цукаса удержался. Все-таки Соквон мог проснуться в любой момент. * Все прояснилось. Наверное, с этими утренними признаниями и поцелуями пришла полная ясность – ради чего стоит бороться и держаться. К счастью или к сожалению Цукаса успел связать себя со слишком многими людьми – со всеми, с кем теперь жил в одном доме. Время, когда можно было рефлексировать и предаваться сомнениям, прошло. Он даже не мог сказать точно, когда оно закончилось. Просто стало понятно, что теперь ему следовало только жить дальше. Жить и любить детей. И Соквона, конечно. Утром они скатали футон и убрали подушки с одеялами – Джонхва даже помогала им с этим. Потом умылись в общей ванной комнате – ей, скорее всего, было интересно наблюдать за тем, как они брились. Она даже попросила сделать ей то же самое, и Соквон почему-то пообещал помочь ей с этим в следующий раз. Цукаса даже не представлял, как это вообще было возможно. Соквон так и не спросил, каким образом ребенок оказался в их постели, но Цукаса знал, что позже придется все ему объяснить. Пока они были заняты тем, что будили, умывали и одевали младших, и времени на обсуждения не было. Няня Еын пришла точно по часам, и Цукаса с Соквоном ушли в другую гостиную, чтобы поговорить. Цукаса многое решил еще пока баюкал старшую этим утром, теперь оставалось только поговорить об этом с Соквоном. – Думаю, моя принцесса что-то замышляет, – открывая окно и впуская в комнату воздух, сказал Соквон. – И кажется, что-то такое, что мне не понравится. Цукаса бухнулся на диван и откинул голову на спинку – в этой комнате мебель была полностью в мягкой обивке без деревянных вставок. Дети называли ее «пушистая гостиная». – Когда в следующий раз отправишься на переговоры с Мориномия, возьми меня с собой, – сказал он. – Я хочу как-нибудь поехать домой с детьми, но это будет невозможно, если не прояснить кое-что с кланом. Они, вероятно, до сих пор наблюдают за твоими передвижениями между странами. – Во-первых, – повернувшись к нему, начал Соквон – ты уже дома. Это твой дом – здесь, где мы с тобой живем вместе. Во-вторых, ты просто не успеешь подготовиться к встрече. Я уже на следующей неделе должен буду сообщить, что новый отель будет приведен в надлежащее состояние в начале мая. Ну, и в-третьих… ты не думаешь, что Киока-сан и Наоко могут оказаться в неприятном положении? Цукаса открыл глаза и поднял голову. – Ты прав, такое вполне возможно. Но еще я думаю, что Мориномия и так знают, что в твоем доме живет какой-то посторонний мужчина. Они следят за твоей жизнью. Сейчас все не так, как полтора года назад, когда ты мог прятать меня в другой квартире, и никому ничего не было известно. Мы живем в одном доме, с нами постоянно находятся дети. Можно было бы выдавать меня за прислугу, но я мужчина, и за постоянную няню сойти не могу. Так что, скорее всего, нидаймэ Мориномия уже знает о моем существовании, и о том, кто моя семья. Чтобы внести ясность мне придется показать лицо добровольно. Конечно, якудза в зависимости от клана не очень хорошо относятся к однополым связям… – У Мориномия Рюдзи есть любовник, – прервал его Соквон. – Иногда он приезжает с ним. Они выросли вместе, и еще в старшей школе провели обряд «священной чаши», так что его любовник – еще и первое доверенное лицо. Не думаю, что нидаймэ испытает отвращение от мысли, что его корейский знакомый спит с мужчиной. Но именно это меня и тревожит. – Ты боишься, что я его заинтересую? – А ты этого не боишься? – усмехнулся Соквон. – Нет. Поверь, я не привлекаю каждого, кто меня видит. У него, как у человека с большими связями, есть возможность развлекаться с кем угодно, и вряд ли его заинтересует какой-то непонятный человек, который, к тому же, состоит в отношениях с его деловым партнером. Якудза – не такие люди, чтобы рушить бизнес-связи ради каких-то кратковременных удовольствий. Ты важен для его бизнеса, он не захочет портить с тобой отношения. Но если я продолжу прятаться, то рано или поздно он решит, что что-то нечисто, и начнет шевелиться. И тогда проблем точно не избежать. Мне нужно показаться. Соквон отвернулся к окну. – У меня тоже была возможность развлекаться с кем угодно, пока я тебя не встретил. Теоретически она и сейчас у меня есть. Я свою семью не пожалел, потому что хочу быть с тобой, а ты говоришь о каких-то бизнес-связях. Пришлось подняться и подойти к нему. Настроение у Соквона испортилось окончательно, а ведь день только начался. – Я не могу обещать, что все будет хорошо, но если мы так и будем делать вид, что ничего не происходит, лучше не станет, – терпеливо объяснил Цукаса. – Я хочу сойтись окончательно, понятно? Я хочу породниться с тобой. Стать семьей по-настоящему. Если открыться Мориномия, мы сможем ездить ко мне домой в любое время. Я познакомлю детей с мамой и Наоко, они смогут проводить в доме, где я вырос, каникулы и праздники. – Звучит очень заманчиво, – улыбнулся Соквон. – Очень заманчиво. Дай мне время до вечера. Я должен все обдумать. Но и ты должен многое учесть. Раньше Мориномия защищали тебя от меня. В тот единственный раз, когда ты сбежал от меня, ты смог просидеть на Хоккайдо так долго, потому что я не хотел ставить твою семью под удар. Если мы сами обо всем расскажем нидаймэ, у тебя не останется никаких путей. Так что если захочешь куда-нибудь смыться, у меня полностью развязаны руки – я тебя везде достану. – Ты так часто этим угрожаешь, что мне уже не страшно, – со смешком ответил Цукаса. – Доставай где хочешь.