Цирк ускользающей радуги

Глава 3 Джеймс проснулся лишь к обеду, совершенно разбитый, и выбрался из трейлера только потому, что мучиться на открытом воздухе отчего-то показалось ему лучшей идеей, чем мучиться в четырех стенах. Ослепительный дневной свет ударил в сухие воспаленные, невзирая на долгий сон, глаза, и Джеймс, опустив тяжелую, почти неподъемную голову, едва ли не на ощупь доковылял до ближайшей тени и обессилено лег, уткнувшись лбом в шершавую теплую кору. Несколько раз его окликали, но он не подавал виду, что слышит, и обеспокоенные взгляды скользили по телу, как птичьи крылья, и ему было тошно: от самого себя, и от того, что из-за него расстраиваются такие хорошие люди, и просто от слабости. Казалось, даже у Мастера ему не было так плохо, вернее, телу его бывало и хуже, но этой подавленности, гнетущей тоски и невнятной давящей вины он припомнить не мог. Кожа на бедре нудно, назойливо тлела. Солнце принес что-то съестное, уговаривал, трогал, но Джеймс оставался безучастен — во всяком случае, внешне, тогда как внутри готов был разрыдаться от собственной неблагодарности и от того, как был жалок и никчемен, и как ему хотелось, чтобы Солнце продолжал быть рядом. Количество шагов позади его сгорбленных спин постепенно увеличивалось. — А где Череп-и-Кости? — поинтересовался Тони по обыкновению бодро. — И его живительный хлыст? Наверное, кто-то (Солнце?) посмотрел на него неодобрительно, потому что в следующей реплике прозвучала обида. — Ну, а что? В прошлый раз помогло. Вон как живо бегал. Джеймс вспомнил укусы черной змеи и невольно попытался представить, встал бы сейчас под градом ударов или нет — выходило, что, наверное, встал бы; тем не менее он сомневался, что Солнце одобрит применение столь сильнодействующего средства. Чья-то нога несильно ткнула его повыше хвоста. — Какой-то у тебя нынче видок бледноватый, Флаттершай, — продолжал Тони (Солнце одновременно с ним предупреждающе выговорил: «Тони, не надо»). — Я бы даже сказал, синеватый. — Это гуашь, — не выдержал Джеймс и повернулся, потому что по всему было видно, что вволю пострадать, когда рядом Тони, удастся вряд ли. — Гуашь не отмылась. — Краска? — удивился Тони; рядом с его правой ногой копошился, тихо жужжа, маленький робот Дубина. — Зачем ты вывалялся в краске? — Я не валялся, меня С… Стив ночью покрасил, — честно объяснил Джеймс. Темные брови Тони взлетели куда-то едва ли не на линию волос, это выглядело так комично, что Джеймсу даже немного полегчало. — Вау, — протянул Тони после короткого молчания. — Так вот чем вы занимаетесь по ночам. Занятные ролевые игры, ничего не скажешь. И как тебе? — он наклонился ниже и перешел на заговорщицкий шепот, слышный, должно быть, по ту сторону дороги. — Нравится присовывать Кэпу? — Тони! — воскликнули Солнце, Сэм, Ванда и Наташа в один дружный, очень возмущенный голос, только Брюс промолчал, а Джеймс вдруг как-то разом осознал, что перед ним стоит вся труппа, за вычетом Тени, и начал медленно, неудержимо краснеть. — Что? — возмутился Тони. — Интересно же! «Смотря кому», — пробормотала Наташа, а Сэм, с отчаянным видом закрывавший глаза рукой, раздвинул пальцы и спросил сдавленным голосом: — Как ты вообще себе это представляешь? Чисто технически? Джеймс решительно не знал, чего Сэм намеревался этим вопросом добиться: усовестить Тони или разрядить ситуацию — но, так или иначе, лучше не стало, напротив, Джеймс почти наяву увидел картинки, возникшие в воображении всех, кто его сейчас окружал, и понял, что его уши, кажется, вот-вот вспыхнут и осыплются пеплом. По правде сказать, он был бы не прочь вспыхнуть и рассыпаться пеплом весь, целиком. — Во-о-т, — сказал Тони очень довольно, — краска на лице появилась, а то прямо немочь бледная. И вообще, двое разумных существ всегда найдут способ сделать друг другу приятно. Правда, Дубина? Последовала еще одна пауза, во время которой воображаемые картинки резко сменились, Джеймс ткнулся горящим лицом в приятную прохладу травы, рядом, кажется, кто-то упал, а взрыв смеха спугнул птиц с облюбованного ими кустарника. — Вокруг меня идиоты, — серьезно заявил Тони, когда смешки, наконец, утихли, и с достоинством удалился. А Джеймс вскинул голову и открыл глаза, и свет летнего дня вдруг сузился до крохотной мерцающей точки. И погас. — Ванда говорит, виновато клеймо. Эта дрянь создает кошмары и питается его энергией. — Максимофф что-то делала тогда. — И приходила в себя до утра, не дергать же ее каждый раз. Клеймо его высасывает, он слабеет, не ест, энергия не восполняется… Замкнутый круг. А его и без того ветром сдувает. — Капельницы? — Да, но мы не можем все время держать его на капельницах, скажи, Брюс? И он не может не спать. — Днем он дрыхнет как убитый без всяких кошмаров. Пусть днем отсыпается. — Я тоже так думал, но Брюс говорит, что дело в биоритмах, что дневной сон вряд ли сможет полностью заменить ночной, верно, Брюс? Брюс? — Не трогай Брюси, птичка, он общается с духами предков. — Если бы он хотя бы не был таким слабым с самого начала… Надо что-то делать с клеймом. — Оно выжжено, Уилсон. И двигается. Его даже не срежешь. Что с ним можно сделать? — Это да, но делать-то что-то надо… — Чучело. Надо делать чучело. — Не смешно, Тони. Есть у меня одна идейка по поводу кошмаров, попробую воплотить. А что все-таки с кормежкой? — Вам охота возиться? Давайте просто подождем, пока он сам… того, и набьем отличное чучело. — Много лишних слов, Старк. — Тони, ты же вроде как умный, давай ты в качестве исключения перестанешь молоть чепуху и скажешь что-нибудь полезное. — Пусть Кэп делится своей протеиновой гадостью для надутых качков. — Молодец, Тони, я в тебя верил. — Спасибо, птичка. — Роджерс уже давно отказался от спортпита. Говорит, не нравится. — А Флаттершай понравится. Жить захочешь, еще и не такое понравится. — Золотые слова, Тони. Личный опыт? — Простите, мы все еще говорим о протеине? — О, глядите, кто проснулся! — Я не спал, я… — Да-да, ты медитировал, мы в курсе. Но если оно выглядит как сон… — Ага, и крякает, как сон. — Старк, Уилсон, хватит разводить балаган. — Босс, вообще-то, мы и есть в некотором роде балаган… — Сейчас вы в некотором роде дотреплетесь до карательных мер. — Дай угадаю, у нас к ужину картошка, и она еще не чищена? — Пусть Флаттершай чистит. Мы его и так даром кормим, и протеиновые смеси на дороге не валяются. Джеймс никогда не пробовал протеиновые смеси (а если и пробовал, то не помнил об этом), но от разговоров о картошке легкое тянущее ощущение в желудке внезапно трансформировалось в отчетливое чувство голода, и он пожалел, что до ужина, должно быть, еще далеко. Выпрашивать еду после того, как Тони вполне определенно выразился насчет расходов на продукты, куда он совершенно точно не вносил никакого вклада, стало очень неловко, и Джеймс хотел предложить почистить эту несчастную картошку, однако застеснялся и открыл глаза лишь тогда, когда почувствовал, что людей рядом с ним стало значительно меньше. — Ну наконец-то, приятель, — Сэм приветственно похлопал его по колену. — Я же вижу, что ты не спишь, а думаешь, и непременно что-то самоуничижительное. — Я могу почистить картошку, — выпалил Джеймс первое, что пришло в голову, и сделал движение подняться, но Сэм придержал его за верхнее плечо. — Эй-эй, не так резко. Картошка никуда не денется, а игла выскочит. Джеймс удивленно поднял глаза на притороченный к ветке большой прозрачный пакет, проследил взглядом тонкую гибкую трубку, капли наверху отсчитывали мерный ритм. — Меньше надо в голодные обмороки падать, — сказал Сэм с укором. — Тебе есть надо, а ты нос воротишь. Он говорил что-то еще, но Джеймс слушал в четверть уха и наблюдал за медленной отстраненной жизнью капель, представляя, как они одна за другой спускаются по трубке, и проникают в его тело, и становятся такой же неотъемлемой его частью, как кровь, выступающая из порезанного пальца. — Возьмем, к примеру, Стива… Сэм рассказывал о Солнце, и Джеймс встрепенулся, выныривая из глубины фантазий. — Вот теперь ты слушаешь, — довольно заметил Сэм. — О чем задумался? Джеймс мог бы честно признаться, что думал о каплях, или слукавить, будто замечтался о картошке, но и то, и другое было попросту глупо, поэтому он, не найдя ничего иного, перешел в наступление. — Стив… что? — и обрадовался, заметив, что имя вышло гладко, а не так, словно среди многочисленных его недостатков числилось еще и заикание. Сэм посмотрел на него с легким подозрением, но допытываться не стал, а просто ответил: — Его легче убить, чем прокормить, вот что. Никто не будет поднимать мотоциклы, обходясь корочкой хлеба и глотком воды. И у тебя должно быть так же. — Да? — протянул Джеймс рассеянно. — По-моему, — проговорил Сэм будто бы сам себе, — кое-кто не в курсе своих габаритов. Тебе не приходило в голову, что вся эта красота, которая с четырьмя ногами и хвостом, она как бы не отдельно от тебя существует и не питается воздухом и солнечным светом? Ты должен есть, как, прости, лошадь. Или хотя бы пони. А ты пытаешься жить на двух кусках, и то через раз. Наверное, Сэм был прав, но Джеймс почему-то не мог представить себя поглощающим горы продуктов. Быть может, раньше, в прошлой жизни, он таким не был? Впрочем, он легко управлялся со своими четырьмя ногами (когда на это имелись силы), и хвост вовсе не казался ему лишним… — А регенерация? — продолжал Сэм оживленно. — Уж поверь, Брюс у нас, конечно, волшебник, но культя на третий день не должна выглядеть так, будто ты расстался с рукой полгода назад. И следов от хлыста уже не видно. Ты понимаешь, сколько энергии на это требуется? Как ты еще жив вообще? Шумно вздохнув, Джеймс по-собачьи поскреб задней ногой нижний живот. Разговор этот был неудобен: от него действительно остались кожа да кости, и слова Сэма насчет больших размеров его тела и необходимости соответствующих объемов пищи звучали вполне логично, однако порой в него попросту ничего не лезло, да и с какой скоростью будет расти его долг? — Тони не слушай, — Сэм словно прочел его мысли, — он редко говорит всерьез, никто тебя куском попрекать не собирается. И потом, ты же хочешь отработать деньги, верно? А как ты будешь работать, если не будешь есть? Имей в виду, ты нам нужен сытый, гладкий и привлекательный. — Привлекательный? — повторил Джеймс, окончательно сбитый с толку. — Для кого? — Для публики, — пожал плечами Сэм. — Не для Стива же. В смысле, ему ты и в виде шатающегося анатомического пособия понравился, а вот зрители решат, что мы морим тебя голодом и безжалостно эксплуатируем, а это вредно для имиджа. С продажами у тебя не сложилось, и босс хочет, чтобы ты катал детей. И кого на тебя посадишь, пока ты в таком состоянии? Недоношенного младенца? Джеймс моргнул: — Почему недоношенного? — Потому что под нормальным ты переломишься, — отрезал Сэм. — Ну ладно, хватит разговоров. Очень надеюсь, что ты все понял и проникся. Есть хочешь? Подсказываю, правильный ответ «да». — Да, — покорно ответил Джеймс, тем более что это была правда. Сэм просиял. — Отлично. Жди здесь, никуда не уходи. Рассудив, что уйти ему невозможно да и некуда, а значит, это такая шутка, Джеймс растянул в улыбке пересохшие губы, снова перевел глаза на ритмичный бег капель и послушно принялся ждать. К тому времени, как на тихой дороге раздался шум двигателя и — немного погодя — черный мотоцикл подъехал к серебристому трейлеру, Джеймс уже успел, как выразился Сэм, прокапаться, немного поел и теперь сосредоточенно орудовал ножом в окружении холмиков картофеля — Наташа рядом ополаскивала очищенные клубни и складывала в огромную блестящую кастрюлю. Лицо Ванды, показавшееся из-под алого шлема, опять было печально, и у Джеймса снова промелькнула мысль спросить, в чем дело, и куда они ездили, и почему она второй раз возвращается с прогулки огорченная, и отчего Солнце тоже задумчив, но тут из трейлера вышел Тень — легко спрыгнул в траву — и Джеймс предпочел опустить голову и сосредоточиться на том, чтобы не обрезать слишком много кожуры. — Я рад, что тебе лучше, — сказал Солнце, приблизившись. Джеймс улыбнулся ему, но не поднимал глаз, чувствуя, что Тень стоит тут же, рядом. Пальцы сами крепче сжались на рукояти, но нож все равно выскользнул, и Джеймс перехватил его, прокрутив неожиданно даже для самого себя ловким движением кисти. — А у него недурно выходит, — заметил Тони, возникший откуда-то, словно кролик из шляпы фокусника. — Как для однорукого инвалида. В устах Тони это прозвучало редким комплиментом, и Джеймс тихонько вздохнул от удовольствия: первые несколько клубней дались ему нелегко, однако он быстро приноровился, и было приятно, что кто-то это заметил, в какой бы форме это ни было озвучено. — Точно, — не останавливался Тони, — Флаттершай, поздравляю, теперь мы знаем, что в прошлой жизни ты зарабатывал профессиональной чисткой картошки. — Или профессиональным владением ножом, — хрипло мурлыкнул Тень, и волоски вдоль обоих позвоночников Джеймса встали дыбом: от сиплого голоса, несущего подспудную угрозу даже при кажущемся благодушном настрое, и еще от чего-то, в собственной голове, глубоко, в сером тумане, что заменял воспоминания. — Думаешь? — засомневался Тони. — Баки, — сказал Тень — не то чтобы с издевкой, но имя, данное Солнцем, распадалось у него на языке набором ничего не значащих звуков, и Джеймс даже не сразу понял, что обращаются к нему. — Замахнись на меня. У него не было хлыста — Джеймс увидел это, когда приподнял голову — и так было легче, но то, что просил Тень, все равно не укладывалось в сознании, и слова, странно разобщенные, унесло порывом теплого ветра. Джеймс снова опустил голову и уставился на недочищенную картофелину, подсчитывая глазки. — Возьми нож, — выговорил Тень медленно и раздельно. — И замахнись ножом на меня. Живо. — Пожалуйста, — прибавил Солнце, и это короткое слово, тепло, с которым оно прозвучало, придало Джеймсу решимости. Он стиснул рукоять и сделал то, что требовали, но рука, пальцы — все стало будто деревянное, без той причудливой, как бы вплавленной в его существо легкости, с которой он прокручивал оброненный нож полминуты назад, и оттого замах получился такой нелепый, что даже сам Джеймс это понял и бессильно опустил руку. — Все-таки чисткой картошки, — сказал Тень тоном, по которому нельзя было понять, какие чувства он по этому поводу испытывает, совершенно бесцветным, и отошел, а Джеймс набросился на будущий ужин так, что кожура полетела во все стороны. — Полегче, Флаттершай, — прыснул Тони. — Или ты Кроссбоунса у себя под ножом представляешь? Наташа тихо фыркнула, а Солнце, сложив на груди сильные руки, осведомился: — Хочешь помочь? — Я бы с радостью, — ответил Тони небрежно, — да есть одна штучка, которая требует срочной доработки. Не скучайте. И он исчез так же быстро, как и появился, и Солнце проводил его взглядом. — А я, пожалуй, помогу, — решил он, — вот только вымою руки и найду картофелечистку. Вы не против? Наташа качнула головой, Джеймс тоже был не против. Пожалуй, он был бы не против, даже если бы варился в котле в аду, а Солнце предложил бы чертям свою помощь в подкидывании дров — в присутствии Солнца все, даже самое плохое, делалось если не лучше, то во всяком случае терпимее. Джеймс успел почистить еще с полдюжины картофелин, когда Солнце, наконец, вернулся — с хорошо уже знакомым сундуком на плече. — Ты будешь искать там картофелечистку? — спросил Джеймс и тут же заметил, что Солнце несет ее в свободной руке. — Нет, — Солнце поставил сундук на траву в нескольких шагах поодаль, откинул тяжелую крышку и с забавно-сосредоточенным видом уставился внутрь. — Где-то там мой протеиновый порошок. Оставалось еще полбанки, может, больше… Попробуем начать с него, а потом можно будет докупить. Решив, что ради столь незначительного расстояния вставать на ноги необязательно, Джеймс положил нож, на коленях подполз к сундуку и — с немалой долей любопытства — заглянул под крышку: сундук был доверху заполнен маленькими разноцветными конфетками эм-энд-эмс, лаково блестящими и гладкими, как пуговицы — удивительно нарядное зрелище. — Угощайся, Баки, — предложил Солнце. Джеймс выбрал синюю конфетку, сунул за щеку и, подержав мгновение, раскусил, смакуя теплый вкус шоколада. — Еще? — спросил Солнце, а когда Джеймс отрицательно мотнул головой, по локоть запустил руку прямо в конфеты. — Дело в том, — пояснил он, — что я не слишком хорошо помню, как она выглядит. Иногда ты открываешь сундук, и здесь лежит то, что тебе нужно, или даже то, что вроде бы не нужно, но понадобится позднее, пусть ты еще этого не знаешь. А иногда бывает вот так. И чем лучше у тебя получается представить то, что ты ищешь, чем скорее ты это найдешь. А я припоминаю только, что банка была большая и черная, вот и все. Если хочешь, можешь тоже попробовать. Джеймс медлил: не то чтобы ему не хотелось помочь Солнцу, но впечатления о последней (первой?) попытке создать что-то силой воображения были еще свежи, и теперь он судорожно обдумывал вероятность вытащить какую-нибудь другую «большую и черную» банку, отнюдь не с протеином. И, если так, то кто знает, что опасное, разрушительное или, по меньшей мере, неприятное может в этой банке оказаться. — Давай же, — подбодрил Солнце, и Джеймс, зажмурившись, с мужеством отчаяния принялся шарить в недрах сундука с другого края. Ощущения оказались странными: там, внутри, конфет определенно не было, и ничего твердого тоже не было, лишь размытые неясные формы: не то слишком плотный туман, не то чересчур жидкое желе — но время от времени под пальцами оказывалось что-то мало-мальски осязаемое, и тогда Джеймс пытался вытащить это что-то наружу, рывком, словно рыбу из пруда. Иногда оно, словно рыба же, срывалось, иногда — нет, и постепенно возле сундука начала выстраиваться их добыча. Большой термос, пустой контейнер для чая (Солнце сказал, что покажет его Брюсу), огромная дорожная свеча в металлической банке, нечто трудноопределимое, но, по словам Наташи, явно имеющее отношение к декоративной косметике — все черное, как смоль. — М-да, — Солнце разглядывал то банку ваксы, вполне обыкновенную, если не считать угрожающих размеров, то свои потертые грязно-белые кроссовки, словно бы прикидывая, как эту ваксу к ним применить. — Боюсь, так у нас ничего не выйдет. Следовало просто поставить его на полку, но кто же знал, что он еще понадобится. Наташа, ты не помнишь, как выглядел мой протеин? — Спроси Брока. — Юркие черные лапы перебирали вымытые картофелины, порой нерешительно подкидывая их, словно Наташа хотела жонглировать, но вовремя себя одергивала. — Вы вместе его покупали. — Попозже, — решил, к облегчению Джеймса, Солнце и, дождавшись, пока Джеймс уберет руку, захлопнул крышку. — Давайте сперва дочистим. Какое-то время они молча работали втроем, потом к Наташе подбежала Ванда, повеселевшая, улыбающаяся, что-то горячо прошептала ей на ухо и утащила в трейлер, Наташа только и успела, что виновато взглянуть на Солнце, но тот лишь кивнул, глазами уверяя, что управятся и без нее. — Куда вы ездили? — спросил Джеймс еще немного погодя — он был не вполне уверен, вправе ли любопытствовать, но печальный вид Ванды после этих прогулок никак не давал ему покоя. — По магазинам, в основном, — ответил Солнце. — Надо было кое-что купить. Джеймс кивнул: — Понятно. И уставился на полуочищенный клубень, соображая, стоит ли расспрашивать Солнце, или же это будет невежливо по отношению к Ванде, и лучше спросить ее саму. В итоге он решил, что попытка не пытка, во всяком случае, Солнце уж точно не станет его наказывать, даже если вопросы окажутся неприемлемы, а решив, осторожно проговорил как бы сам себе: — Ванда снова грустная. Как и вчера. — Она скучает по брату, — легко откликнулся Солнце. — И сегодня она снова его не нашла. Как и вчера. Джеймс ожидал услышать нечто в этом духе — то, что Ванда переживает потерю — это стало бы ясно каждому, кто видел ее номер; ему только непонятно было, зачем она ищет брата в городе, ведь все потерянное ждало их на краю радуги, так к чему напрасно тратить силы и время? — Какой он был? — спросил Джеймс. — Ванда рассказывала о нем? Солнце погладил подбородок уголком картофелечистки. — Немного. Он был… быстрый. Но, очевидно, недостаточно. Не переживай, Баки, она найдет его. Мы все найдем то, что ищем. — М, — коротко отозвался Джеймс и вздрогнул, когда их руки соприкоснулись, встретившись над последней картофелиной. — А что ищешь ты? Он смотрел на длинные пальцы Солнца поверх своей кисти и не поднимал лица, боясь, что ослепнет, потому что Солнце сейчас улыбался так, что второе солнце там, наверху, должно быть, померкло от зависти. — Ничего, — Солнце рассмеялся негромко и торжествующе. — Я уже нашел все, что хотел, и даже сверх того. Мой Баки… Можно? — Да, — твердо сказал Джеймс. «И на этот раз — никаких салфеток», — хотел прибавить он, но Солнце, сомкнув пальцы на его запястье, уже потянул его на себя, в жаркую сверкающую солнечную корону, и он растворился там, рассеялся, вспыхнул, как мелкая космическая пыль, перестал быть. Джеймс вынырнул нескоро (вернее ему пришлось вынырнуть, потому что дыхание совершенно сбилось и сердце колотилось совсем уж неровно), перед глазами было темно, как бывает, если посмотреть на яркий свет, а кожа казалась чувствительной, словно после ожога, но в хорошем смысле. — Обожаю пастораль. Это так мило. Кое-как проморгавшись, Джеймс увидел Тони: тот сидел на траве возле сундука, с пакетом яблок на коленях, и грыз одно, утирая воображаемые слезы, а Дубина, встревоженно жужжа, описывал круги вокруг. — Разве не чудесно? — продолжил Тони, заметив, что Джеймс на него смотрит. — Любовь в сельской местности. Травка, птички, солнышко… Овечек вот не хватает, зато есть лошадь. Или больше похоже на «Горбатую гору»? Положим, если бы Джек отправился пасти овец без Энниса, а только со своим конем… — Тебе что-то надо, Тони? — перебил Солнце — он, закатав рукава рубашки, домывал очищенный картофель. — Меня прислал птичка, — Тони сообщил это очень недовольно, явно не считая нужным скрывать, как относится к данному поручению. — Они с Ведьмой и Вдовой устроили в трейлере филиал «Адской кухни» и так заняты, что не могут оторваться. Впрочем, учитывая заляпанный патокой пол, не исключено, что они действительно не могут оторваться… Джеймс, в голове, да и во всем теле которого все еще было слишком легко, хихикнул, и Тони швырнул в него яблоко из пакета, неожиданно резким движением, и Джеймс сам не понял, как оно оказалось у него в руке. — Хорошие рефлексы, — буркнул Тони и поставил пакет на траву. — Птичка попросил передать вам это. И еще он попросил узнать, нашли ли вы протеин. — Нет, — сказал Солнце, — не нашли. Я не помню, как он выглядит. — Лузеры, — припечатал Тони, перекатился на колени и открыл сундук. — Я припоминаю что-то такое, — бормотал он, болтая внутри рукой. — Большая черно-белая банка… Банка, которую он извлек полминуты спустя, действительно была большая и черно-белая, а еще с дозатором на крышке, и Тони уставился на нее, покусывая губу. — Вау, — сказал он с приятным удивлением. — Не знал, что ее выпускают в емкостях такого размера. — Это протеин? — спросил Джеймс, пытаясь разглядеть буквы на банке, но Тони держал ее слишком неудобно. — Нет, Флаттершай, — осклабился Тони, — это употребляют с другого конца. Но вам тоже пригодится. Учитывая твои размеры. Пока Джеймс хлопал глазами, силясь понять, что он имеет в виду, Солнце без всякого труда поднял гигантскую кастрюлю, подошел к Тони, отобрал у него банку и вручил взамен кастрюлю, отчего Тони охнул и слегка согнулся. — Спасибо за яблоки, Тони. Будь добр, отнеси в кухню. — Я вам курьером не нанимался, — проворчал тот, но послушался и ушел, сопровождаемый взволнованным Дубиной, а Солнце мельком глянул на банку и закинул ее обратно в сундук. — Не протеин, — подтвердил он. — Но теперь я вспоминаю, что банка и правда была черно-белая, не черная. Ешь яблоко, Баки. Они сладкие. Яблоко пахло изумительно и на вкус оказалось ничуть не хуже, спелое, сочное, и Джеймс, почувствовав на языке хрусткую сладковатую свежесть, не останавливался, пока от яблока не остался тоненький остов. Джеймс выбросил его в траву, подумав, как будет здорово, если тут, на этой земле, которая к тому времени давно его позабудет, вырастет яблоня. — Бери еще, — сказал Солнце, и Джеймс с готовностью послушался. — Сегодня никуда не едем? — поинтересовался он между двумя восхитительными кусками. — Нет, — ответил Солнце. — И представления тоже не будет. — Выходной? — Да. Вроде того, — улыбнулся Солнце и зачем-то подмигнул. Вскоре пронзительно-синее небо усыпали облачка, круглые белые и пушистые, словно комочки ваты, и лишь одно из них выглядело чуть серым, как бы дымчатым, но дождь, которым оно пролилось, был сильный и по-осеннему холодный, потому Джеймс, по настоянию Солнца, вернулся в трейлер и там, ощутив сонливость, задремал и спал до самой темноты. Наверное, он проспал бы еще дольше, но его разбудила… рука. Рука ползала туда-сюда и блестела в свете потолочной лампы, будто полированная, у нее были пять пальцев (которыми она довольно громко барабанила по деревянному полу), локоть и вообще все, что полагается иметь приличной руке — за исключением присоединенного к ней тела, а еще на запястье руки красовался большой алый бант вроде тех, какими украшают подарочные коробки. Вероятно, бант руке не нравился, потому что время от времени она останавливалась и пыталась так и эдак дотянуться до украшения пальцами, однако безуспешно — не то из-за того, что являлась левой, не то ей просто не хватало гибкости, что было, как обнаружил Джеймс, попробовав достать пальцами до собственного запястья, вполне закономерно. Какое-то время он наблюдал за рукой, ничего не предпринимая, затем рассудил, что, раз она металлическая, то наверняка из роботов, принадлежащих Тони, возможно, даже сбежала, а раз так, то надо ее вернуть. Аккуратно переступив руку, Джеймс спустился по трапу и застыл, озираясь: вокруг царила тьма. Он словно окунулся в пузырек с чернилами: не было лун-светильников, не было звезд, один густой кромешный мрак, словно Тень зачем-то призвал темноту и окутал всю стоянку сплошным непроницаемым покрывалом. Это показалось Джеймсу подозрительным, как и то, что его до сих пор не разбудили к ужину, и он, в нерешительности оглянувшись на светлый квадрат дверей позади, тихо позвал: — Тони, тут, кажется, что-то твое. — Не-а, Флаттершай, — отозвался ниоткуда голос Тони. — Вообще-то, это твое. С Днем рождения! И мрак обрушился вниз тяжелым занавесом. Уже и правда стемнело, но опушка сияла и переливалась: в траве, помимо привычных оранжевых сфер, лежали маленькие шарики всех цветов радуги, и в каждом трепетал огонек; кусты и стволы деревьев опутывали горящие гирлянды, на ветках раскачивались на легком ветру длинные ленты металлизированного серпантина. Труппа в полном составе выстроилась перед изумленным Джеймсом, и на всех были праздничные колпаки, и все (почти) широко улыбались, и Джеймс, ошарашенный, практически испуганный всем этим великолепием (и немного — сочетанием мрачного, покрытого шрамами лица Тени и розового в сердечко колпака), отступил назад, нелепо подпрыгнув на месте, потому что рука, незаметно выбравшаяся из трейлера, схватила его за щетку на задней ноге. — Ее зовут Вещь, — пояснил Тони, глядя на руку с умилением, как на шаловливого, но любимого ребенка. — Но ты можешь выбрать другое имя, когда мы ее к тебе приклепаем. Джеймс стоял ошеломленный, неподвижно, только задняя нога его подергивалась, когда Вещь слишком сильно сдавливала ее металлическими пальцами, и взгляд его метался от лица к лицу, перескакивал на украшения и… подарки?.. и снова возвращался к радостным лицам. День рождения, праздник… Джеймс понятия не имел, когда родился, хотя ведь должен он был когда-то родиться. Наверное. — У меня сегодня День рождения? — прошептал он, глядя на Солнце. — Мы подумали, что сегодня неплохой день, — откликнулся тот. — Как раз подходящий. Мы ведь еще ни разу не праздновали твой День рождения. Почему бы не сегодня? — Да, — медленно согласился Джеймс, часто моргая и чувствуя, что вот-вот разрыдается. — Почему бы не сегодня. Как ни странно, спасла его Вещь, которая выбрала именно этот момент, чтобы отпустить, наконец, его многострадальную ногу, и с завидной скоростью и целеустремленностью ускакать в лес, в результате чего следующие четверть часа прошли шумно и весело. А Джеймс, оставшийся на опушке, получил возможность быстренько всплакнуть, успокоиться и немного переварить новость, что у него будет праздник, подарки и даже, кажется, новая рука, пусть и несколько своенравная. — Не дрожи, Флаттершай, — успокоил его запыхавшийся Тони, появившийся из-за деревьев с пойманной беглянкой в обнимку. — Когда мы ее приделаем, она будет куда менее самостоятельная. И хотя Джеймс не помнил своих предыдущих Дней рождения, этот был, несомненно, самый лучший из всех. Большой стол, накрытый к ужину, огромный торт — плод совместной работы Наташи, Ванды и Сэма — пылающий шоколадными свечами (Джеймсу, все еще слегка оглушенному, не пришло в голову их пересчитать — как и загадать желание — а потом их быстро съели), подарки — большой сверток и маленькая коробка — сложенные поодаль, потому что Джеймс решил посмотреть их позже, что было, возможно, не слишком вежливо, но он опасался снова удариться в слезы. Солнце и Сэм сидели по бокам, следя, чтобы он не только любовался, и разговоры текли веселые, легкие, настолько ни о чем, что Джеймс забывал их, стоило прозвучать последнему слову. Это был замечательный вечер. Потом, в трейлере, Джеймс играл с Вещью длинным куском золотистого серпантина: рука затаивалась в углу и неожиданно кидалась на блестящую ленту, а Джеймсу полагалось успеть эту ленту отдернуть, что получалось у него, сытого и снова сонного, далеко не всегда. Дикси, пятнышко инея на досках в углу, чуть слышно хихикала. Рука, Вещь, оказалась общим подарком от Тони и Брюса (последний должен был с минуту на минуту прийти, чтобы ее приделать); Ванда сшила синюю попону, которая позади накрывала даже репицу хвоста, а внизу доходила до колен; Сэм смастерил небольшой ловец снов, кружевной, зимний, в форме полумесяца, на переплетении белоснежных нитей сверкали, как звезды, льдистые бусины, а внизу крепились серебристые перья, очень знакомые на вид и на ощупь. Ловец полагалось бы подвесить, но воображать гвоздь в стене трейлера Джеймс не стал, побоявшись того, что могло выйти из этой затеи, и решил позже попросить Солнце раздобыть гвоздь и молоток. Даже Тень, как-то незаметно избавившийся от колпака в самом начале празднества и потому переставший вгонять Джеймса в когнитивный диссонанс, великодушно простил Джеймсу аж половину долга. Солнце же сказал, что отдаст свой подарок позже — и Тони, услышав это, протяжно присвистнул, долго подмигивал Джеймсу обоими глазами сразу и навязчиво выпытывал, куда они дели ту банку с дозатором, которую он нашел в сундуке. Двери заскрипели, и на стены и потолок легла зеленоватая тень, и Вещь, остановившаяся на середине прыжка, упала, клацнув, на доски и забилась Джеймсу под нижний живот. Джеймс, глядя на нее, мимолетно ощутил, что будет, пожалуй, даже жаль, что рука, став его частью, станет вести себя как обычная конечность — в ее личности было некое очарование. Вслед за Брюсом по трапу поднялись Тони и Солнце, и в помещении вновь сделалось тесновато. — Это больно? — спросил Джеймс чуть отстраненно, вспоминая песенку про радугу и кисловатую жидкость из пластиковой бутылки. — Да, к сожалению, — сказал Брюс. — Но это необходимо, чтобы протез работал как следует. Вам надо прочувствовать друг друга. — Я могу подержать тебя за руку, если хочешь, — предложил Солнце ободряюще. — А я — за ногу, — фыркнул Тони, схватив Джеймса повыше заднего левого копыта. — Народ, кто хочет подержаться за Флаттершай? Есть еще три свободные ноги, хвост и… Джеймс двинул задней ногой, и громкий звон, эхом отразившийся от стен, сделал последние слова совершенно неразборчивыми. «Молодец», похвалил Солнце глазами, а Тони забавно надулся. — Неблагодарное непарнокопытное, — укорил он с почти натуральной горечью. — Я потратил на эту руку немало сил. Даже с моими гениальными мозгами пришлось здорово поломать голову насчет того, как внедрить твою ДНК в ее механизм. — ДНК? — повторил Джеймс. — Откуда? — А, — отмахнулся Тони небрежно. — Тот кусочек слизистой, который ты себе отгрыз позапрошлой ночью. Брюси решил приберечь его, но для благого дела ничего не жалко. Так что вы с Вещью самая настоящая родня. Ты уже придумал ей имя? Чур я буду крестным отцом! Ты же не будешь обижать мою крошку? Да смотри, не вздумай ею дрочить, пока ей не исполнится хотя бы шестнадцать! Тони болтал еще много всякого, но это было в некотором роде благом: его бодрые глупости отвлекали Джеймса от неприятных ощущений, действительно неприятных — в какой-то момент он всерьез пожалел, что процедуру решили провести после ужина, а не до; однако сочетание разглагольствований Тони, горячих пальцев Солнца на запястье и нежелания расставаться с вкусной едой помогло ему продышаться и продержаться до конца операции без потерь. Джеймс еще успел услышать, как Брюс сказал: «Вот и все», и вроде бы хотел открыть рот, чтобы поблагодарить, но уснул — провалился в сон, как в яму.