Цирк ускользающей радуги

Глава 5 Минуло еще несколько представлений — многолюдных и, наверное, приносивших неплохие сборы. Никто не тревожил покой цирка по ночам, Наташа ходила оживившаяся и порозовевшая, а Тень еще один раз кормил львов: кроличьими тушками, не людьми — Джеймс посмотрел мельком из своего окна и слышал глухое ворчание, которое преследовало его потом даже во сне. Сам Джеймс усердно работал: несмотря на сумятицу, воцарившуюся в его голове, и еженощные кошмары, тело его с каждым днем крепло, и аттракцион, пользующийся неизменным успехом, давался ему все легче. Эти площадки, полные яркого света, веселой музыки и детского гомона, отвлекали от тяжелых мыслей, позволяли забыться; невеликий вес маленьких наездников на спине странным образом успокаивал. В какой-то момент, после того, как очередная площадка угасла задутым огоньком и артисты возвратились к трейлеру, Тень подозвал Джеймса и сказал, что остаток долга он отработал и дальше будет получать зарплату, но Джеймс только кивнул, вместо радости чувствуя облегчение, и некую завершенность, и еще — когда поднимался по трапу — тяжелый взгляд в спину. Как-то ночью (Джеймс давно потерял счет дням) он, вопреки обыкновению, не видел кошмаров — по той простой причине, что никак не мог уснуть. Он вертелся, и переворачивался, разбрасывая солому, и смотрел на поблекшую радугу, заглядывающую в окно, и считал овец до тех пор, пока те не начали блеять и артачиться перед воображаемой оградой, но ничего не помогало. — Как ты себя чувствуешь? — Сэм, оторвавшись от книжки, встревоженно смотрел на него в рассеянном оранжевом свете. — Что-то болит? Джеймс прислушался к себе: он был сыт, здоров и ни в чем не нуждался, только под сердцем саднило, слабо, но настойчиво, однако эта боль не имела ничего общего с физическим недомоганием. — Все хорошо, — ответил он, подумав. — Просто не спится. Пойду погуляю. Сэм, наблюдая, как он поднимается, сказал с сомнением: — Ничего не наденешь? Там уже не лето. Уже не лето? Джеймс не заметил, как оно прошло, потому что дни — те, которые не проливались дождями — оставались ласковы и солнечны, а вечерами он был слишком занят, чтобы обращать внимание на погоду, и новость эта потрясла его сильнее, чем он готов был признать. Хотя, казалось бы, какое ему дело до поры года? — Нет, — решил Джеймс. — Все нормально. Одежда казалась лишней. Рука казалась лишней — Джеймс снял бы и ее, если бы знал, как. Более того, он сам казался себе лишним. Это было странное и очень неприятное ощущение. Трейлер, успевший сделаться домом, теперь выталкивал его, будто нечто чужеродное, но Джеймс все же остановился перед самыми дверями и оглянулся, окидывая взглядом обитые деревом стены, и портрет, едва различимый в полумраке (после того, как Дикси заинтересовалась картинкой, один угол подмок и немного покоробился), и тускло поблескивающий ловец снов, и свою соломенную подстилку, и Сэма, снова уткнувшегося в книгу. Понадеявшись, что его дырявая, будто решето, память удержит эти образы, он решительно отвернулся и, задержав дыхание, нырнул в холодную темноту. Было сухо, но ветрено, ветер нашептывал о близком дожде, пускал мурашки по коже, и Джеймс, вздрогнув, поспешил укрыться среди деревьев. Скорее нащупав, чем увидев заросшее подобие тропы, он пустился по ней быстрым шагом, порой переходящим в бег, по-прежнему убеждая себя, что это лишь прогулка, и торопится он только для того, чтобы спастись от холода. Ветки, которые Джеймс не заботился отводить с пути, чувствительно жалили кожу, стылая темнота, совсем не похожая на летний бархат, щетинилась треском и щелканьем, сверху начало капать, а Джеймс спешил вперед, не замечая поворотов и развилок, полностью доверившись собственным ногам. И когда изнутри поднималось желание остановиться, Джеймс давил его, убеждая себя, что погуляет еще немного. А потом — еще. И еще. Так продолжалось до тех пор, пока его прогулку, больше напоминающую бегство, не прервало гигантское мертвое дерево, поверженный великан, упокоившийся поперек заросшей тропы, и справа был непролазный бурелом, и слева — тоже, и надо было поворачивать назад и искать другую дорогу. Но Джеймс понимал, куда понесут его ноги, если он развернется, и не знал, что теперь делать, а потому по-собачьи сел на подмокшую лесную подстилку, запрокинул голову и уставился вверх, туда, где огромные высохшие ветви, голые и скрюченные, но по-прежнему величественные, немо взывали к высокому черному небу. — Сверкаешь как новогодняя елка на Рокфеллер-плаза, — сказали позади, и Джеймс, придя в себя, всполошенно обернулся. Вот теперь он точно оказался в ловушке: даже путь назад был перекрыт, там стояли Тень и один из его львов (Джеймс не умел их различать). Ночная темнота выцвела, истончилась до прозрачной серости, земля под их ногами текла и переливалась сотнями мигающих огоньков, находящихся в беспрерывном суетливом движении, и Джеймс смутно поразился, как не замечал их прежде. — Светляки, — проговорил Тень под нос. — И снова не по времени. Медом, что ли, им на тебе намазано? Мелькнувший в голове Джеймса вопрос насчет того, как Тень сумел его найти, тут же обзавелся ответом, и Джеймс бросил на насекомых, что карабкались по его бокам, укоряющий взгляд. — Я гулял, — сказал он, защищаясь. — Я ведь вернул долг, я могу идти, куда хочу. — Вернул, вернул, — покладисто согласился Тень. — Иначе хрен бы так далеко зашел. А мы, пожалуй, погуляем с тобой, проследим, чтобы ты не забыл дорогу назад. Белый лев, словно откликаясь на это «мы», протяжно рыкнул, и у Джеймса все волосы на теле встали дыбом. — Это Гамлет, — представил Тень льва — так радушно, словно Джеймс пришел к нему на семейный ужин. — Тот еще толстяк. Моцион будет ему полезен. Лев, услышав свое имя, опять подал голос, и дерево-исполин с целым лесом отмирающих ветвей вдруг показалось Джеймсу не таким уж непреодолимым. — Зачем я тебе? — голос, как Джеймс не пытался с ним совладать, предательски задрожал. — Я ничего не хочу и ничего не ищу. — Совсем уж ничего? — деланно удивился Тень, поглаживая Гамлета между ушей. — А как же память? Джеймс с трудом проглотил истерический смех. Память? Если что и пугало его больше расставания с Солнцем, то разве что перспектива целиком и полностью вспомнить то, что окровавленными лоскутьями и тошнотворными вспышками приходило к нему в кошмарах и вкрадчивом множественном шепоте. К черту такую память. — Нет, — отрезал он. — Радугу вы со мной не найдете. — Ага, — протянул Тень, — вижу, Уилсон успел изложить тебе свои теоретические выкладки. А он случайно не упомянул, что это все может оказаться фигней на постном масле? — Может, — стоял на своем Джеймс. — А может, и нет. Зачем тебе именно я? Ты просто найдешь кого-нибудь другого, кого-нибудь… Лучше. Удобнее. Кого-нибудь, кому не надо будет столько еды, с кем не надо будет сидеть по ночам, кого не надо будет лечить, кто не будет отнимать у тебя внимание Солнца… В этих словах не было как будто ничего предосудительного, но Тень вдруг словно взорвался, тьма выхлестнула из него упругими потоками, тяжелыми каплями, как из огромного пузырька с чернилами, с размаху брошенного об стену. Белый лев, ощерив сияющие клыки, припал к земле. Не в силах решить, кого из них бояться больше, Джеймс беспомощно вжался боком в дерево, почти не чувствуя боль от острого сука, впившегося в нижний живот. — Зачем мне именно ты? — прошипел Тень — голос его, и без того не слишком разборчивый, чудовищно исказился. — Да нахрен ты мне сдался! Ты мне не нужен, зато ему нужен, и если ты сейчас утащишь черт знает куда свою трусливую задницу, то он уйдет за тобой! Уйдет! Слышишь? Я согласен тебя терпеть! Я опустился до того, что согласен его с тобой делить! Но остаться — по милости безмозглого жалеющего себя осла — совсем без него? Нет уж, на это я не подписывался! Хочешь валить? Вали! Только убеди его тебя отпустить и отправляйся хоть к чертовой бабушке! Тень был страшен сейчас, но Джеймс сделал свой выбор и, едва дыша, в ужасе глядел на льва, явно изготовившегося к прыжку; в горле стоял ком, сердце колотилось так, словно собиралось выскочить из положенного места через горло и убежать совершенно самостоятельно. Той памятной ночью он не испугался вооруженного человека, но эти прекрасные призрачные звери вселяли в него дикий, совершенно животный страх, от которого хотелось, напрочь потеряв голову, нестись хоть в огонь, хоть в кирпичную стенку. Время застыло тонкой, докрасна раскаленной иглой. — Гамлет, — буркнул вдруг Тень, — место. И свирепый зверь исчез, просто испарился, а Тень, присев, пошарил среди расползающихся светляков, поднял что-то и, выправив из-под рубашки цепочку, начал возиться с ней, прилаживая найденное. — Отлепись от дерева, идиот, — бросил он, не поднимая головы. — Пулей брюхо не продырявил, так деревяшкой пропорешь. Джеймс, бессильно хватающий воздух, не до конца сообразивший, что, кажется, спасен, подчинился; еще несколько секунд ушло на то, чтобы сообразить, что он задыхается, и вспомнить о втолкованных Сэмом дыхательных упражнениях. Те снова не подвели: к тому времени, как Тень спрятал цепочку обратно под рубашку, Джеймсу уже не казалось, что легкие вот-вот вырвутся через ребра гроздью готовых лопнуть пузырей. — Стив отпустит, — тихо сказал он; глубокую царапину, оставшуюся после острого сука, наконец, защипало. — Он готов был отпустить меня за грань. Узкие губы Тени разъехались в неприятную усмешку. — Это ты меня утешать пытаешься? Оставь утешения для того, кому они нужны. И я на твоем месте не был бы так уверен. Тогда он не знал тебя и дня, и с того времени многое изменилось, а он вовсе не святой, что бы ты о нем ни успел нафантазировать. Поэтому сейчас мы возвращаемся, ты преспокойно ложишься в кроватку и завтра утром, если еще будешь намерен делать ноги, разговариваешь с Роджерсом, и после этого у тебя будут два варианта. Вариант первый: он тебя благословляет, и ты свободен, как птица. Дадим тебе жрачки, денег на первое время, если надо, довезем до ближайшего города. Вариант второй: он намыливается уйти с тобой. И уж тогда, не сомневайся, я придумаю, как тебя остановить. Или вас обоих, если понадобится. Это понятно? — Стив тебе не принадлежит, — напомнил Джеймс, съеживаясь от собственной смелости. — А мне насрать, — грубо отрезал Тень. — Возвращаемся. Пойдешь впереди, я за тобой. Вздумаешь чудить, выпущу кота. — Я не буду чудить, — Джеймс сделал несколько шагов, стараясь не наступать на светлячков. Потом остановился. — Если я не был тебе нужен, то зачем ты меня купил? — Дураком был, — отозвался Тень. — Что послушал Роджерса. Джеймс не двигался с места, и Тень досадливо поморщился. — Мастер подошел к нам после шоу, сказал, что может продать мяса для котов по дешевке. Я спросил, что за мясо, он рассказал, добавил, что ты уже начал гнить заживо и даже на чучело не годишься. Я… хотел отказаться, — желтые глаза Тени глянули на Джеймса предостерегающе, и тот проглотил вертящийся на языке вопрос. — Как чувствовал. Но Роджерс меня уговорил. Все. Точка. Доволен? Джеймс кивнул. — Тогда марш назад и перебирай ногами поживее. Если ты завтра обвешаешься соплями до колена, то ни одна здравомыслящая мамаша к тебе дитятко и близко не подпустит, и я вычту убытки из твоей зарплаты. Солнце с красным зонтом ждал около трейлера, и с каждым новым шагом на Джеймса все сильнее наваливался стыд — в том числе, хоть это было и глупо, за свой внешний вид, потому что дождь многократно усилился, а кроме того, на обратном пути Джеймс умудрился пару раз сильно поскользнуться и весь извалялся в траве, земле, мокрой трухе и бог знает в чем еще. — Мы гуляли, — невозмутимо заявил Тень в ответ на вопросительный взгляд. — Встретились в лесу, решили вернуться вместе. Спокойной ночи. Сказав это, он исчез в трейлере, а Солнце, посторонившийся его пропустить, перевел чистые синие глаза на Джеймса, и тот, промокший до костей, замерзший и совершенно вымотанный морально, попытался улыбнуться, не преуспел и не нашел ничего лучше, как разрыдаться. Уже внутри, пока спокойный Солнце и встревоженный Сэм в четыре руки приводили его в божеский вид, Джеймс, дрожа и всхлипывая, кое-как передал суть случившегося, впрочем, умолчав о льве и угрозах Тени. — Да уж, — вздохнул Сэм, смазывая ему оставленную суком царапину. — Вот знал же я, что не стоит заводить эти разговоры на нетрезвую голову. Значит, ты решил тихонько сбежать, но босс тебя нашел и убедил сперва поделиться с коллективом? Звучит гладко, только… Извини, приятель, не хочу показаться навязчивым, но почему ты в таком состоянии, будто он тебя уговаривал хлыстом и жестоким шантажом? — Это не хлыст, — Джеймс скосил глаза вниз, на россыпь припухших следов на коже. — Это ветки. Я… забывал их отводить. — Да уж, — повторил Сэм. — Ясно. Пойду сделаю чего-нибудь горячего. Чай, кофе, какао? — Чай, пожалуйста, — пробормотал Джеймс убито. Сэм ушел, и они остались наедине. Все еще всхлипывая, Джеймс уставился на соломинки, устилающие пол: поднять глаза казалось подвигом, равносильным тому, чтобы побороть всех львов Тени одновременно. — Баки, — позвал Солнце. — Я не хотел… — выпалил Джеймс осипшим от слез голосом. — Я правда думал, что просто иду гулять, но чем дальше уходил, тем больше мне было… нужно. Я… Я… — Баки, — повторил Солнце, легко коснувшись его руки. — Если тебе действительно нужно, ты в полном праве это сделать. Ты больше ничего не должен — ни Броку, ни мне, ни кому-либо еще. Если я скажу, что не огорчусь твоему уходу, это будет неправда. Если я скажу, что никто из нас не огорчится твоему уходу, это будет грубо и тоже неправда. Ты хороший человек, и мы все успели тебя полюбить. Ну, возможно, кое-кто — не тебя лично, а деньги, которые ты зарабатываешь для цирка, но большинство — все-таки тебя. Джеймс слабо улыбнулся вздрагивающими губами. — Но никто не имеет права держать тебя здесь против твоего желания, — продолжал Солнце. — Ты волен уйти, когда захочешь, лишь бы не ночью под дождем, без одежды, еды и денег. Джеймс кивнул, соглашаясь. — И еще я все-таки попрошу тебя кое о чем. — Все, что скажешь, — выговорил Джеймс и на мгновение зажмурился, потому что перед глазами поплыло. — Для тебя — все, что скажешь. Солнце пощупал ему лоб, и между светлыми бровями появилась знакомая морщинка. — Я прошу у тебя три дня, — сказал он. — Всего три. Если не передумаешь, я не стану тебя отговаривать. — Все, что скажешь, — повторил Джеймс, потирая тяжелую, будто свинцом налитую голову. Сэм, возвратившись, принес не только чай, но и электронный термометр, который бесцеремонно сунул Джеймсу в рот. — Ну вот, — огорчился он, когда термометр, пронзительно пискнув, продемонстрировал результат. — Если это от нервов, то, скорее всего, проспишься и пройдет. А вот если ты умудрился подхватить простуду, то вряд ли. Может, ударную дозу «Терафлю», пока не поздно? — Не стоит пока, — решил Солнце. — Если станет хуже, позовем Брюса. Пей чай, Баки, и спи. Я с тобой посижу. Джеймс отключился, едва Солнце забрал у него пустую чашку. * Первое, что увидел Джеймс, пробудившись, было лицо Солнца — тот склонился над ним, словно пытаясь что-то высмотреть, и Джеймс хотел спросить, что он старается увидеть, но Солнце заговорил первым. — Как ты себя чувствуешь? Жар, похоже, прошел, во всяком случае, голова была легкая и не болели глаза, а небольшую слабость вполне можно было списать на вчерашнее нервное потрясение. Пожалуй, сейчас Джеймс был бы даже не прочь перекусить. — Нормально, — ответил он, щурясь на окно. По стеклу стекали капли, вспыхивали в ярком свете — шел солнечный дождь. — Уже поздно? — Почти обед, — улыбнулся Солнце и сунул ему шоколадный батончик в яркой обертке. — Перекуси и пойдем, все ждут. Торопливо разорвав упаковку, Джеймс откусил сразу половину и принялся жевать, не чувствуя вкуса. Все ждут? Его? Но куда? Если на обед, то зачем перед этим перекусывать? Снедаемый любопытством, он поторопился вслед за Солнцем наружу, одним прыжком оказался на мокром черном асфальте, огляделся и прирос к месту. Небо было лазурное, синее, вымытое, и с него, совершенно чистого, сыпался легкий мерцающий дождь, летний и теплый, сияющий россыпью бриллиантов. Вокруг, куда ни глянь, расстилалось золотое поле — черная полоса дороги делила его надвое и терялась где-то вдали — урожай был уже собран, и коротенькое жнивье топорщилось, как блестящая подстриженная шерсть. И туда, на это переливающееся поле, обрушивались, упираясь в стерню, полупрозрачные разноцветные столбы, сквозь которые просвечивал далекий горизонт. — Край радуги, — растерянно выговорил Джеймс. — Спасибо, Капитан Очевидность, — отозвался Тони, но без привычного запала, он казался притихшим, как бы пришибленным. Все были здесь, совсем все, даже роботы, даже Дикси — маленькая, едва различимая на фоне дождя, она парила над плечом Тени. И хотя никто не давал команды, все сделали первый шаг одновременно, и вместо твердого асфальта под их ногами зашуршали хрупкие острые стебли. В полном молчании, клином, как улетающие птицы, они шагали к тому, что так долго искали, шагали быстро, будто боясь не успеть, а добравшись, наконец, встали полукругом. На мокрых лицах заиграли цветные отблески. — Знаете, — нарушил светлую благоговейную тишину Тони, — как-то это совсем не интересно. — Почему это? — возмутился Сэм. — А потому, — пояснил Тони, — что было бы гораздо забавнее, если бы эта радуга не в поле упиралась, а в край пропасти. И мы бы не знали, что случится с тем, кто в нее войдет. В смысле, вот отправится сейчас Флаттершай в радугу, и, если ничего не сработает, он просто пройдет насквозь и вернется, никакого интереса. А вот если бы там была пропасть… — Ясно, ясно, куда уж забавней, — фыркнул Сэм. — Ты вообще в курсе, что у него крылья ненастоящие? — В курсе, — кротко сказал Тони. — В этом и соль. — Именно поэтому, — вставила Наташа, — мы бы отправили первым не Баки, а тебя. Если бы не сработало, ты бы не разбился. И еще громко матерился бы в полете и упал бы тоже громко, и остальным сразу бы сделалось ясно, что ничего не вышло. Джеймс прыснул, и Тони покосился на него негодующе. — А я все равно пойду первым, — сказал он. — Сил больше нет смотреть на ваши кислые рожи. И хотя голос его вновь зазвучал с обычной бодростью, Джеймс перестал улыбаться, как-то разом осознав, что шутки закончились и действительно пришло время прощания. Ступив вперед, Тони ткнул в радугу пальцем, пожал плечами и развернулся. Роботы взволнованно жужжали и копошились у его ног. — Брюси, — сказал он торжественно. — Ты единственный в этом балагане, кого мне будет не хватать. Обещаю назвать нового робота в твою честь. Халк, к тебе это, увы, не относится. Брюс пожал ему руку и кивнул, явно растроганный. — Ведьма, — продолжал Тони, — ты хорошенькая, поэтому я тебя обниму. Ванда, уже вся в слезах, засмеялась, позволила обхватить себя за талию, но что-то очевидно, пошло не так, потому что через секунду она, взвизгнув, треснула Тони по щеке. — Ручку не отбейте, мисс, — осклабился тот и сказал Наташе: — Ты, Вдова, тоже ничего, но извини, мой лимит объятий на сегодня исчерпан. — Очень надо, — хмыкнула Наташа. — Птичка, — Тони посмотрел на Сэма, изобразившего каменное лицо. — Знаешь, мой лимит рукопожатий на сегодня тоже исчерпан. Могу пожать крыло. С тем же неподвижным лицом, Сэм протянул кончик крыла, и Джеймс поморщился от скрежета металла о металл. — Мало я тебе перьев повыдергал, — проворчал Тони, а Сэм, наконец, расхохотался и с неожиданной прытью повис у него на шее. — Да пошел ты! — кое-как отбившись, Тони пригладил мокрую рубашку и повернулся к Солнцу и Тени. — Кроссбоунс, Кэп… приятно было познакомиться. Да, Кэп, даже с тобой. Предохраняйтесь. ВИЧ не дремлет. Солнце тяжело вздохнул, а Тень продемонстрировал средний палец. Тони довольно улыбнулся. — Флаттершай? Ты парень неплохой, но чучелом был бы краше. Береги мою крошку и можешь не предохраняться: лошади ВИЧ не болеют, а остальное лечится. В ответ на такое напутствие стоило бы последовать примеру Ванды, но пока Джеймс решался, Тони уже исчез в переливающейся колонне, и роботы во главе с Дубиной, вереща и сталкиваясь, бросились за ним. Лишь только последний из них скрылся, как радуга вспыхнула, и желтый цвет осыпался вместе с дождем, на секунду превратив его в стену расплавленного золота. Джеймс сглотнул вставший в горле комок. Получилось. После короткой тишины вперед шагнул Сэм. — Долгие проводы — лишние слезы, — проговорил он. — Правда, ребята? Обнявшись с Вандой и Наташей и пожав остальным руки, Сэм хлопнул Джеймса по плечу. — У тебя все будет хорошо, приятель, даже не сомневайся. А Джеймс, смутившись, пробормотал: — Высокого неба. Они проводили Сэма глазами, и радуга лишилась голубого цвета. Зеленоватая тень Брюса начала расти и шевелиться, встревоженная, и он ушел следующим, скомканно пожелав всем удачи, забрав с собой зеленый цвет. Ванда рыдала так, что Джеймс всерьез за нее забеспокоился, а на светло-синей рубашке Солнца мокрого пятна не осталось лишь потому, что ткань успела промокнуть от дождя. Решив ее развеселить, Джеймс наклонился, чтобы Ванда могла обнять его за шею, а потом резко выпрямился, и Ванда, ойкнув, смеясь и плача одновременно, заболтала ногами в воздухе. В конце концов, Наташа подхватила ее под руку, чуть ли не силой отрывая от Джеймса, взмахнула на прощание лапой, и они растворились вдвоем, и в завесе дождя алый переплелся с оранжевым.  — Ну вот, — сказал Солнце очень просто и обыденно. — Мы остались вчетвером. Джеймс не сразу понял, почему вчетвером, но тут спину обожгло холодком, и Дикси, все это время молчавшая, совершенно забытая, пискнула: — А радуга совсем худая стала, но все равно красивая. Лошадка, ты выздоровела? Можно на тебе покататься? Джеймс невольно шатнулся в сторону, а Тень строго сказал: — Позже. Гляди, Дикси, какой тебе цвет больше нравится? — Оранжевый, — тонкий голосок капризно зазвенел, и, в общем-то, Джеймс ее понимал: синий и фиолетовый — не самые привлекательные для ребенка цвета. — Но его забрала тетя-паук. — Придется, — ответил Тень, — выбирать из тех, которые остались. Дикси принялась кувыркаться в воздухе, задевая спину Джеймса то краем платья, то пальцами, от чего кожа мгновенно леденела, а на шерсти оставались полоски белого инея, впрочем, сразу тающие под дождем. — Тогда синий, — решила она. — Но я туда не пойду. — Там тепло, — принялся соблазнять Тень, голос его зазвучал на удивление мягко. — А потом покатаешься на лошадке, да? Локтем он ткнул Джеймса в ребра, и тот, подпрыгнув, судорожно закивал, ничего не понимая. Тень собирается уйти вместе с Дикси? Забрать последние два цвета и оставить их с Солнцем вдвоем? Оставить Солнце Джеймсу? Это никак не вязалось с тем, что Тень рычал вчера в лесу… Неужели они с Солнцем договорились о чем-то, пока он спал? — Никто не вернулся, — жалобно протянула Дикси, и, хотя она больше не касалась его, Джеймсу снова стало холодно. — Я не хочу без вас. — Никто не вернулся, потому что не захотел, — спокойно возразил Солнце. — У всех есть другие интересные дела… в другом месте. А если захотеть, то обязательно вернешься. Вот, смотри. И не успел Джеймс испугаться, как Солнце окунулся в радугу — одним широким шагом прошел ее насквозь, а потом еще раз, обратно. — Видишь? — он подмигнул. — Я захотел и вернулся. Джеймс, незаметно для самого себя успевший покрыться холодным потом, перевел дыхание: разумеется, это было совсем не то, Солнце никуда не уходил и ниоткуда не возвращался, он просто ничего не хотел, поэтому радуга не сработала, да и оба цвета остались на месте. Но Дикси восприняла увиденное всерьез. — Тепло? — спросила она. — Чуть не сжарился, — серьезно заверил Солнце. — А чтобы ты не боялась, Брок пойдет с тобой. Тень бросил на него взгляд, долгий и пристальный, и Солнце посмотрел в ответ: за долю секунды между ними случился молчаливый разговор, содержание которого осталось для Джеймса тайной. — Идем, Дикси. Стоило маленькой полупрозрачной фигурке скрыться из виду, как пролился синий дождь — на Солнце, Джеймса и… Тень, который, как и Солнце, просто прошел остатки радуги насквозь. Пригладив короткие, торчащие надо лбом волосы, он развернулся и выразительно пожал плечами. — Все-таки нет, — сказал Солнце, совсем не удивленный, и Тень, возвратившись к нему, положил руку ему на спину. — Кажется, — проговорил он, — где-то в глубине души я подозреваю, что просто надрался до чертиков и уснул на гриле. В голове Джеймса промелькнуло, что, судя по характеру шрамов, Тень скорее решил вздремнуть в чане с кислотой или в доменной печи, и он чуть не выдал эту ценную мысль вслух. Но мелкая водяная взвесь перед ним вдруг сгустилась и превратилась в ребенка — маленькую девочку с длинными рыжими волосами и большими глазами, одетую в пышное зеленое платье, но совершенно босую. Растерянно оглядевшись, девочка протянула руки к Солнцу и громко заревела. — Ты чего? — тот подхватил ее на руки и закрутил, смеясь. — Ты же вернулась! Живая! Теплая! Дикси рыдала, и в плаче ее неразборчиво звучали слова «мокро» и «ярко», но у них не было ничего, чем прикрыть ее от дождя — Джеймс не прихватил ни попону, ни толстовку, а рубашки Тени и Солнца давно промокли. Свою рубашку Тень и вовсе снял, и на груди его блестела цепочка с тремя одинаковыми подвесками в виде львиных фигурок. Солнце предложил Дикси вернуться с Тенью в трейлер и подождать там, но та цеплялась за него, мотала головой и тщетно вытирала зареванное лицо о его рубашку. Джеймс решил было, что эта река слез никогда не остановится, но тут Дикси икнула, замолчала на мгновение и вполне отчетливо воскликнула: — Лошадка! Покататься! Ты обещал! И все трое посмотрели на Джеймса, а он — на них, а потом — на то единственное, что осталось от радуги. Вот и все. — Это твое, Баки, — тихо сказал Солнце. Цвет был фиолетовый, но совсем не темный, приятного теплого оттенка, и когда Джеймс подставил металлическую ладонь, она словно покрылась фиалками. Там, внутри этого красивого цвета, жила его жестокая кровавая память, и туда ему предстояло уйти, в эту память, совсем одному. Она оплетет его склизкими щупальцами и больше не отпустит, как бы он того ни хотел, а Солнце и Тень останутся здесь, с Дикси, на золотом поле под ярким, умытым небом. И будут счастливы. Наверное, он должен был злиться, что все так вышло. Наверное, он это заслужил. Мысленным взором Джеймс окинул прошедшие дни: бусины в волосах, чудесный сундук, Вещь с красным бантом, праздничный торт, руки и губы Солнца, улыбки, признание и принятие, детский смех… Что ж, передышка и без того слишком затянулась. Он должен быть благодарен и за это. — Спасибо, — выдавил Джеймс, бездумно поворачивая руку под потоком света, глядя, как он вспыхивает на гладком металле. — За все. — Ты вернешься, — хрипло сказал Тень. — Задни… Э-э-э, задним мозгом чую. Ты вернешься, и у нас будут большие проблемы. — Мы их решим, — уверенно добавил Солнце. — Баки? Джеймс все же оглянулся на него — не смог не оглянуться — и всем телом качнулся в последний цвет радуги.