Пейзаж с Эросом

Томми очень хотелось проследить за всеми с целью выяснить, кто в каких комнатах обитает, чтобы быть знать, в какой части дома кого можно встретить и где кого можно ожидать встретить. Но обитатели дома расходились незаметно, исчезая по одному и тогда Рэтлифф решил, что этот вопрос можно решить и завтра, при свете дня и с помощью Файруза. Он вышел на площадку перед домом, освещенную желтыми круглыми садовыми фонарями, издалека похожими на небольшие луны, зависшие не в небе, а над травой лужайки. - Прекрасная ночь, правда? – раздался рядом бархатный баритон, который был бы узнаваем, наверное, из тысячи других подобных баритонов. «Интересно», - вдруг подумал Томми, - «А, в принципе, возможно ли влюбиться в голос?» - Да, особенно здесь, в Калифорнии не так, как в другом месте, чувствуешь красоту именно ночей, - ответил он Адаму, думая о другом. - Ты не калифорниец? – удивился Ламберт. – Странно, у тебя совершенно местный выговор, я слышу. - Нет, - привычно уходя от вопроса, ответил Томми. – Я живу в Лос-Анджелесе уже настолько долго, что воспроизвожу местный выговор инстинктивно. Адам повернул голову в его сторону, в сумраке блеснула его улыбка. - Наш разговор напоминает какую-то криптограмму, - сказал он. Томми почувствовал легкий холодок от этой его фразы. - Вроде бы мы разговариваем обычными словами, - продолжил артист, - Но, на самом деле, под этими словами есть еще один смысл, невысказанный… Очень похоже на то, чем я занимаюсь всю свою сознательную жизнь – пытаюсь спеть то, что невозможно высказать словами… - Это же невероятно сложно! – не удержавшись воскликнул Томми, невольно поддаваясь ламбертовскому очарованию, словно гипнозу. - Это зависит от того, насколько заинтересован зритель в том, чтобы разгадать эту криптограмму, - ответил Адам. Томми встретился с прямым взглядом Адама и почувствовал легкое головокружение. «Невозможно,» - опять галопом пронеслось у него в голове, - «Немыслимо… Так быстро поддаться очарованию этого мужчины, великолепного, конечно, и все такое, но… Это просто минутное помутнение, сейчас я отведу глаза и все наваждение кончится….» И он отвел глаза. Но наваждение никуда не делось. Оно стояло рядом и, поблескивая глазами, нагло рассматривало его лицо в упор. - Мне необходимо осмотреть твои комнаты, Адам, - собрав себя огромным усилием воли и тысячу раз как заклинание повторив, что он вообще-то, при исполнении, а не в гостях, сказал Томми. - Разумеется, - Ламберт царственным жестом показал в сторону стеклянной террасы зимнего сада, - Удобнее будет войти здесь, а если через главный вход, то желтый коридор справа. – Подумал и еще зачем-то добавил, - А от твоих комнат – налево. В самом деле, через оранжерею они вошли прямо в комнаты, разделенные небольшим коридорчиком. В самом конце, тоже был выход на крытую веранду дома с еще одной стеклянной раздвижной дверью. Перед дверью была комната, дверь в которую гостеприимно распахнул хозяин. Томми осмотрелся. Здесь была та же обстановка, что и весь остальной интерьер виллы – светлые тона мебели и стен, красивые занавеси и шторы, светлый мохнатый ковер на полу и множество фотографии в рамках. Они были расставлены повсюду, включая каминную полку и низкий стеклянный столик. Даже на книжных полках стеллажа их было столько, что они почти полностью закрывали корешки книг. Рэтлифф подошел поближе – Адам был на всех этих фотографиях. Один и с разными звездами, знаменитостями, лица их всех мелькали, словно стеклышки в калейдоскопе, сливаясь в причудливую мозаику, Адам в разных своих оперных партиях, в гриме и без, полный спектр человеческих эмоций в одном человеке. Томми вспомнил, что читал в компьютере Джона, как после первого сезона Ламберта в «Ла Скала» потрясенные итальянцы дали ему прозвище Divino – Божественный. - Как много фотографий, - заметил он, чтобы скрыть свое восхищение. Словно несмышленый фанат перед своим кумиром. Осталось только попросить себе тоже фотографию и автограф. - Да, это, - Адам словно бы смутился от того, что ему приходится объяснять свою маленькую слабость. – Я здесь часто нахожусь в одиночестве, вот рассматриваю и вспоминаю те или иные моменты, фотографии помогают настроиться, как маленькие маячки или светлячки, не обращай внимания. Томми и так видел, что в одиночестве. Все было таким, что выдавало присутствие только одного хозяина в этой просторной комнате, никаких посторонних вещей, одежды или еще чего-то такого, чтобы свидетельствовало о том, что здесь еще бывает и другой мужчина. Или женщина. Или и тот, и другая. Опять Томми поймал себя на совершенно не относящихся к ситуации, мыслях. - Адам, а когда тебе начали поступать на почту те странные письма с угрозами? – спросил он. - Недавно. Сперва их прочитал Агахан, он всегда разбирает мою почту. Он подумал, что это какая-то шутка и отправил их в спам, не глядя. - Что же там было, потом, когда эти письма прочитал ты сам? - Томми, - ответил Адам, - да я до сих пор думаю, что все это просто глупая шутка, ничего не значащая. Ну хорошо, - сдался он, заметив нахмуренные брови своего вроде бы как даже и телохранителя. – Там было что-то про то, что я занимаю чужое место, что я отнял у достойного человека его имя, и за это я буду расплачиваться всю свою оставшуюся жизнь. И про возмездие, еще что-то, типа, что оно близко. Все отправлялись с разных адресов, мне неизвестных. - Есть у тебя какие соображения по поводу, кроме того, что ты до сих пор считаешь это глупой шуткой? Адам отрицательно покачал головой. - Нет, ничего даже и представить не могу. Я рассказал об этих угрозах Джону Уайту, просто решив посоветоваться. - Ты давно знаком с Джоном? – немного удивился Томми. Сам он не спрашивал у шефа департамента расследования тяжких преступлений про его знакомство с Ламбертом, полагая, что всю информацию тот получил по своим каналам. - Джон большой поклонник оперы и вообще, такой заядлый театрал, - ответил Адам. – Он не упускает случая попасть на премьеры и крупные спектакли, так мы и познакомились. - Так как давно? - Я думаю, года четыре… Четыре года назад, чуть больше, Томми Джо ушел из ФБР и они с Джоном перестали, практически перестали поддерживать общение друг с другом. А он за это время, оказывается, стал заядлым театралом… - Я и не стал бы его беспокоить, - продолжил Адам. – Но Агахан так настаивал, он утверждал, что видел дурные сны с моим участием, а это верный признак того, что дело серьезное. Он так меня умучил этими своими причитаниями, с чисто своей восточной экспансивностью, что я сдался и позвонил Уайту. - Кроме Файруза кто еще знает об этих угрозах? Адам задумался. - Сутан в курсе, мы разговаривали недавно, как только я прилетел в Штаты из Европы, - он помолчал и закончил, - и Ксавье тоже знает. - Ты думаешь, что это может быть серьезным, Том? – через небольшое молчание спросил певец. - Да. – ответил Томми. – Более, чем. Он прошелся по комнате и остановился у дверей смежной с этой комнатой, спальни. Адам задумчиво сидел на диване, облокотившись о подушку и перебирая пряди своих рассыпавшихся волос. - Мне не хочется пугать тебя, - продолжил Томми, - но осторожность не помешает. Хотя бы на то время, пока ты здесь. Все равно, расследование ведется, а у Джона не бывает нераскрытых дел. – Он словно вспомнил что-то еще и добавил. – За редким исключением, но это уже совсем другая история. Он машинально взглянул в открытые двери спальни и заметил на стене одну единственную картину. - Это и есть тот самый знаменитый «Пейзаж с Эросом»? – спросил он у Адама. Ламберт поднял голову. - Да, - словно нехотя, медленно ответил он. – «Пейзаж с Эросом». Томми с интересом разглядывал картину, которую брат певца назвал талисманом, а Диана уверяла, что этот пейзаж приносит силу в любви своему владельцу. Полотно было небольшим, в раме, которая вполне соответствовала той эпохи барокко, в которой и была картина написана. Пейзаж был действительно пейзаж, садовый уголок, с деревьями и цветами, бушующая зелень и вдалеке виднеющийся берег пруда или озера. Вся эта зелень, все эти кипарисы, миртовые деревья, розовые кусты, все это было пронизано уходящим солнцем, словно солнечные вечерние лучи запутывались в самих красках картины. И на фоне этого четкого академического пейзажа, этой классической живописи, почти на переднем плане был изображен… да, это в самом деле был Эрос – но не тот Купидон или Амур, каким чаще всего его представляют живописцы. На этой картине он был изображен сидящим спиной к зрителю. Но какая это была спина! Обнаженная, красивая, с едва заметным изгибом… на фоне классически выписанного пейзажа, эта спина казалось, притягивала к себе, вернее, даже втягивала зрителя внутрь картины своей неприкрытой чувственностью и жгучим эротизмом. Томми подумал, что это настоящая спина мифического существа, бесполого, но, несомненно, божественного. Больше в этом Эросе не было видно ничего, только склоненная к плечу голова, вернее, затылок, с темными прямыми волосами, почти закрывающими шею и вот эта спина. Адам подошел и встал сзади Тома, все еще рассматривающего картину. - Древнегреческая поэтесса Сапфо называла Эроса прекрасным, но жестоким к своим жертвам, - произнес он нараспев, - А любовь уподобляла сладкой горечи, - и легко процитировал, - «Эрос вновь меня мучит истомчивый, горько-сладкий необоримый змей…» - Откуда у тебя этот пейзаж? – спросил Томми. Адам помолчал, словно прикидывая, как лучше ответить. - Это подарок одного из поклонников… - наконец сказал он. – И мне его подарили, имея в виду историю происхождения этого пейзажа. Он был написан специально для итальянского певца Луиджи Маркези, придворного музыканта Рима, и подарен ему князем Фабрицио Салина после одной ночи, проведенной им с певцом. – Адам улыбнулся. – Правда, к пейзажу, по слухам, прилагалась еще и кругленькая сумма денег, и палаццо в окрестностях Милана, но, это уже так, несущественные мелочи. Но мне досталась только картина! Все это прозвучало несколько двусмысленно, но Томми решил не расспрашивать дальше, в конце концов, это личная жизнь каждого, и великих оперных певцов в том числе. - А как насчет магических чар, которые пробуждает эта картина? – спросил он, просто чтобы поддержать разговор. И тут же заметил, как Адам поменял позу, чуть отодвинувшись от него, и скрестил руки на груди. От него словно разошлась волна горячего воздуха, Томми инстинктивно попытался отодвинуться от Адама, и… не смог двинуться с места, словно загипнотизированный его близким присутствием, в нем внезапно проснулось желание, заполнившее его изнутри и только огромным усилием воли, Томми это желание подавил, а то, мог бы случиться и конфуз. И Ламберт, казалось, все это прекрасно понял. Он усмехнулся и опустил руки, сунув их в карманы брюк. Рэтлифф откашлялся и сказал: - Пока у меня нет больше вопросов. Время уже позднее, ночь, отдыхай. - До завтра, - согласно кивнул певец. Томми вышел из ламбертовских покоев и прислонился к стене. Сердце гулко стучало и билось о его несчастную грудную клетку. Чувства и эмоции его были остры и колючи. Он перевел дыхание и двинулся вперед к своим комнатам, как вдруг услышал шорох и движение позади себя. Обернувшись, он осмотрел коридор и заметил у двери Адама Ксавье. Юный певец не обратил на стоящего вдалеке Томми никакого внимания. - Адам, Адам, - донесся до детектива его шепот, - Адам, ну впусти же меня, слышишь! «Вот так дела», - подумал Рэтлифф, - «Он еще и своего бойфренда, или кто он ему, внутрь не пускает, вот так дела…». Ксавье поскребся еще в дверь, но ответа так и не получил и понуро ушел восвояси. Томми заметил, что дверь его комнаты была чуть подальше, почти в самом конце коридора этой части виллы. Рэтлифф развернулся и чуть не натолкнулся на личного секретаря Адама Агахана Файруза. Тот посторонился и сказал своим мягким вкрадчивым голосом: - Я хотел проводить вас в комнаты, на случай если вы забыли направление. - Нет, спасибо, я направление помню, - отозвался Томми. – Не беспокойся. Файруз еще раз улыбнулся и бесшумно ступая, исчез в холле, словно растворился.