Пейзаж с Эросом

- А, это… - Найджел глянул на зажатый в пальцах бритвенный станок. – Это действительно, антикварная вещь. Даже не знаю, найдется ли у кого она еще в работе, так-то ее лишь у коллекционеров найдешь. - Можно, я взгляну поближе? – попросил Томми. - Ради бога, сделай одолжение. – Ламберт передал ему бритву. – Это золингеновская сталь. Мне ее подарили, а дарителю ее сделали на заказ, на родине этой самой стали. В Германии. Томми осмотрел лезвие. В самом деле, не подделка. - Вот так дела закрутились у нас тут… - словно про себя пробормотал Найджел. – Даже и не думал, не гадал никто, а тут, такой удар для Адама, просто уму непостижимо. - Я мало знал Ксавье, - сказал Томми, - но даже за этот небольшой отрезок времени, - он специально сказал все это, безупречно подбирая слова, чтобы попробовать вывести на эмоции этого бархатного мужчину, - даже за это короткое время, мне он показался человеком достойным Адама. Этот парень производил впечатление талантливой, глубокой и обаятельной натуры. Найджела словно стегнули прутом по обнаженному торсу. - Ты так думаешь? – спросил он, щуря свои выразительные глаза, - Что ж, Адаму будет приятна твоя оценка. – И все же картинная речь Томми достигла своей цели, и Найджел не удержался от продолжения. – Но, если ты и правда так считаешь, то ты реально очень мало знал этого… глубокого, талантливого и обаятельного юношу. Рэтлифф снова опустил глаза на бритву, которую так и держал в своих пальцах. - Шикарная вещица. А кто тебе сделал столь щедрый подарок? Найджел искоса глянул на Рэтлиффа, забирая у него бритву, запахивая полотенце плотнее и направляясь обратно в ванную комнату, бросил через плечо: - Мой брат. Агахан погасил свет в гостиной, где он переставил упавшую, но не разбившуюся вазу на другое место, проходя, мельком глянул в распахнутые двери музыкальной гостиной, где стоял рояль, прошел через холл и остановился рядом с детективом. - Томми, - совсем уже неофициальным тоном сказал иранец. – Я понимаю, что со стороны выглядит все не очень правильно, то что, я и Диана… - Ты давно живешь в Америке, Агахан? – перебил его Томми. - Давно, - Файруз задумался. – Иногда я еще вижу во снах свою далекую родину и кажется, даже слышу запахи курящихся благовоний возле алтарей зартошти, а потом, просыпаясь, я вижу совсем другое небо. - Разве кто-то имеет право осуждать тебя, или говорить тебе, что ты делаешь что-то неправильно? Если ты не понял, то это твое право, право свободного человека, вне традиций и верований. Право любить того, кого ты хочешь любить. Агахан склонил свою темноволосую голову, черные пряди волос упали на лоб. Агатовый блеск глаз мелькнул и скрылся за длинными ресницами. - Ты хорошо сказал, Томми, но, видишь ли… Я признаюсь тебе. Рэтлифф насторожился. Признания? - Дело в том, что твои подозрения были верны, отчасти. – Иранец нервно хрустнул своими сплетенными пальцами. – Отчасти. Мне повезло получить эту работу у Адама. Я прекрасно справлялся со своими обязанностями, Адам был мной доволен, и часто хвалил меня. - В чем же дело? Файруз прямо взглянул в лицо Томми. - Я знаю, что это не должно было так быть, - он снова начал от волнения переставлять английские слова. – Это противоречит всем правилам. Но… Я не мог спокойно смотреть на то, что Адам… Что он… - Что он – гей? – прямо спросил Томми. Агахан благодарно вздохнул, словно ему было неловко произносить само слово, и он был рад, что за него это сделал Томми. - Именно, хотя я и понимаю, что это смешно с моей стороны, переносить свои личные… личное… на него, он же не виноват… - Агахан, - остановил его смущенный лепет Рэтлифф, - не мучайся этим. Просто твое мировоззрение несколько иное, но ведь ты и сам понимаешь, что какие бы виды она не принимала, и это тоже любовь. - Да! – горячо воскликнул, теряя свою невозмутимость, парс. – Именно, но тогда получается, что моя связь с Дианой тоже противоестественна и против законов и веры моих предков! - А это всего лишь связь, не любовь? - Не знаю, - честно ответил Файруз. – Я боюсь верить в такую любовь. - Не бойся, - похлопал его по плечу Томми. – Это не страшно. - Как бы там не было, - в этот раз голос иранца был твердым, - Мальчика я не убивал. Осуждал Адама, молча, да, признаюсь, каюсь, но никогда я не причинил бы ему зла. А тот, кто убил – метил в Адама. Не я. Томми хотел пройти к себе в комнату, но, проходя обратно через холл, услышал какие-то неясные звуки из музыкальной гостиной. Он тихо подошел к двери и увидел Адама, который сидел спиной к нему, оперевшись на согнутую руку, перед раскрытым роялем и перебирал клавиши свободной рукой, подбирая какую-то печальную мелодию. Рэтлифф подошел ближе и увидел початую бутылку виски на опущенной крышке рояля и стакан с янтарным напитком. - Выпей за душу убитого мальчика, Томми. – тихо сказал Адам. Настолько тихо, что Томми не услышал в его голосе никаких эмоций. – Выпей за юного певца, который еще мог бы радовать публику своим ангельским голосом. А теперь он сам – ангел. Томми вынул из бара еще один стакан и плеснул себе виски. Адам, не глядя на него, отхлебнул из своего стакана и снова опустил голову к черно-белым клавишам. - Тебе нужно отдохнуть, Адам, - сказал Томми, взбалтывая в стакане алкоголь, - Тебе просто нужен отдых. - Отдых? От чего, от мыслей, или от чувства вины, может быть? Адам положил руку на горло, оттянул тонкий свитер, в который он переоделся после той черной расшитой хламиды, в которой он был в беседке, оттянул так, словно его что-то душило. - Какая еще вина? – удивился Рэтлифф. – О чем ты? - В том, что его убили есть моя вина, - глядя на стакан со спиртным сказал Ламберт. – Я виноват. - Вот как? Томми решительно вынул стакан из пальцев Адама, причем Адам удивленно уставился на свою собственную руку, будто бы не сразу поняв, куда испарился стакан. - Перестань винить себя, Адам, - четко выговаривая слова, произнес Томми. – Чувство вины здесь совершенно неуместно. Ты и винишь себя и жалеешь себя тоже сам же. Так нельзя. На этих словах певец словно очнулся, вынырнул из омута своих тяжелых, черных мыслей. Светлые глаза, подведенные тонкой черной линией, делающие их еще выразительнее и ярче, уставились на Томми в упор. Длинные, подкрашенные ресницы чуть дрогнули, шевельнулись безупречной формы распахнутых крыльев невиданной птицы, брови. Ноздри прямого носа раздулись в упрямом порыве. И наконец, губы, немного бледные от всего пережитого, с отчетливой парой веснушек на нижней, более полной губе, губы эти приоткрылись, пропуская сдерживаемый до этого времени, длинный вздох. - Я сам себя жалею? Томми кивнул, подошел к нему ближе, так что лицо Адама оказалось на уровне его груди, положил руку на его шею, под волосы и приблизил свое лицо к его. - Что же ты хочешь, Адам? – прозвучал тихий вопрос. Глаза Ламберта мерцали как две подтаявшие льдистые звездочки. - Пожалей меня. Рухнули каменные стены крепостей, рассыпались в пыль столетние замки, ураганный ветер пригнул толстые стволы деревьев почти к самой земле, воздух закрутился в огромную темную воронку, закрутился и исчез совсем, оставив лишь возможность жить в поцелуе. Жадно, торопливо, даже жестко, постанывая, впиваясь в губы все сильнее и сильнее, закусывая их и сминая, вылизывая рты изнутри и снова захватывая губы своими губами. Чтобы впустить в рот чуть-чуть необходимого кислорода, приходилось отлипать от губ и покусывать подбородок, проводить по шее горячим языком, оставляя влажную дорожку, и снова возвращаться к этим губам, которые можно было целовать всю оставшуюся жизнь, совершенно не считаясь со временем. - Твоя комната ближе, Томми. – задыхаясь от желания, едва выговорил Адам. И снова: - Наваждение, - шептал Адам, - Ты мое наваждение, я знал, я чувствовал это с первой минуты, как я увидел тебя… - А ты – мое, - так же шепотом, раскидывая в кровати подушки и одеяла, вторил ему Томми. – Моя одержимость, мой Эрос… Адам усмехнулся, стоя уже в кровати на коленях, возвышаясь над Томми, который лежал, вглядываясь снизу в его освещенную неярким светом ночника обнаженную фигуру. Томми понял, внезапно осознал, что значит хотеть остановить мгновение. Страсть и острое желание сделало временной промежуток, в котором они оба находились, похожим на прозрачный гелиевый шар, внутри которого они словно парили, делясь друг с другом редкими глотками воздуха. И Ламберт, словно паря в почти космическом безвременье, наклонился над Томми, еще шире разводя его и без того раскинутые в стороны ноги, медленно провел рукой по внутренней части бедер, что сразу же вызвало стон у задыхающегося Рэтлиффа, наклонился к самым его губам, погладил по лицу, отбрасывая челку назад, и резко, вцепляясь в его волосы, повернул его голову набок. - Давай, же, Адам, - не в силах уже ждать простонал Томми, - ну же, давай. Адам дернул его на себя, так, чтобы обеспечить себе наилучший доступ к томминому анусу и ворвался в него своим языком. Томми почти потерял сознание, выгибаясь и намертво цепляясь за простыни кровати. Это было нечто совершенно невообразимое. Язык Адама проникал настолько глубоко внутрь, что тому казалось, что он растворился в этом чувственном наслаждении и все его нервные окончания приобрели способность воспринимать только этот настойчиво прокладывающий себе путь в его тело. Наконец, Адам поднялся по Томми вверх, к его лицу, еще раз поцеловал его до темноты в глазах и вошел по уже проложенному пути своим набухшим членом. Сразу же одно чувственное удовольствие сменилось другим, и Томми уже не мог и представить, как это будет с Адамом. Но это было, это реально существовало, так же чувственно, бурно и горячо, как это было и в поцелуях. Все смешалось в их хриплом дыхании, в их вскриках при особенно чувствительных попаданиях и в увеличивающемся по нарастающей, темпе. Томми ощущал Адама в себе настолько остро и подробно, что казалось, он грезит. Каждый толчок нес в себе узнавание моментов этой близости, будто все это было предначертано выше и вот, наконец, сбылось. Ритм стал более беспорядочным, Адам напрягся так, что все его и без того лоснящиеся от пота мышцы прорисовались четким абрисом в свете ночника. Томми видел его взметающиеся волосы, его прекрасное лицо над своим, его приоткрытые губы и полузакрытые глаза. Томми и сам уже был почти скручен предоргазменной судорогой, когда Адам вышел из него и пару раз проведя по своему члену ладонью, излился каплями спермы, усеявшим томмин живот, и сразу за ним и сам Томми с отрывистым вскриком кончил, так и глядя в лицо Адама снизу вверх. - У меня не осталось никаких сил на душ, - произнес Адам слабым голосом. – У тебя есть поблизости какое-нибудь полотенце? - Не знаю, - ощущая головокружение словно после остановки автомобильчиков аттракциона американских горок, ответил Томми. – Оно должно быть, но я не помню где. Адам приподнялся над ним и снял полотенце с высокой спинки кровати. - Это правда, что ты … что ты что-то чувствовал ко мне с нашей же первой встречи? – слегка приходя в себя, спросил Томми. – Правда, или ты просто так сейчас это сказал? - Правда, - отозвался Адам, заботливо вытирая его живот, попутно слизывая то одну, то другую каплю и щекоча его своим языком. – Только я думал, что не нравлюсь тебе. - Почему? – неподдельно удивился Томми, подтягивая к себе Адама вместе с полотенцем и снова намереваясь забрать его распухшие и блестящие от их смешавшейся спермы, губы. – Почему? - Мне казалось, что ты гетеросексуал, - невнятно пробормотал Адам. - Кто?? – испугался Рэтлифф. - Ну, как тебе объяснить, - задумался Ламберт в полумиллиметре от его жадных губ, изогнутых капризным, как у девушки, рисунком. – Это такой исчезающий вид мужчин… Дальше ему не удалось договорить, и звук поцелуя смешался с их тихим смехом.