Пейзаж с Эросом

Калифорнийское солнце коварно. Постоянное, словно число «пи», выверенное, словно иероглифы на мечах цзянь, щедро разбрызгивающее свое тепло и свой жар, подобно фонтанам Даунтауна, которые живут своей особой, танцующей жизнью и днем, и ночью. Коварство солнца в его постоянстве. Дни и ночи идут, бегут, неслышно отсчитывая недели, потом месяцы. И уже становятся не такими яркими картинки перед глазами, не такими острыми осколки в памяти, не такими жгучими потери и расставания. Томми и раньше частенько не мог спать по ночам, а сейчас эта бессонница стала его постоянным спутником. Ему казалось, что солнце и ночью слепит его глаза, за какими бы темными очками он их не прятал. Так слепит, так ярко светит, что невольно приходится смаргивать навертывающиеся на глаза, слезы. И почему-то, единственным успокоительным для его изнуряющей бессонницы, стало бездумное шатание по аэропорту Лос-Анджелеса. LAX жил своей особенной жизнью. Здесь солнце заменялось искусственным освещением, воздух был кондиционированным, а фонтаны – роскошной имитацией воды. И Томми казалось, что и он сам – имитация. А все, что было в нем живого, яркого и горячего – все это увез с собой он. Нельзя было думать ТАК. Томми запрещал себе, но, по всей видимости, не хватало его на строгие запреты. И мысли и воспоминания словно каплями воды просачивались из закоулков томминой головы и выпукло проступали в его мозгу, как проступают ледяные капли на запотевшей от холода поверхности стакана или бутылки. По залам аэропорта постоянно сновали люди, они все прибыли в LAX с одной целью, он был их отправным пунктом или уже пунктом назначения, и лишь Томми Джо Рэтлифф приезжал сюда просто для того, чтобы почувствовать себя живым. Тысячу раз Томми придумывал развитие их отношений. Тысячу раз он придумывал оправдания своей слабости и трусости, нерешительности. Тысячу раз он ставил себя на место Адама и ранил себя шипами своих тогдашних слов. И на тысячу первый раз, чувствовал себя совершенно вымотанным, будто в одиночку, вручную разгрузил подряд несколько автоматизированных погрузчиков с багажом клиентов крупнейшей авиакомпании. И он сидел над своей чашкой с медленно остывающим кофе, бездумно глядя в огромное панорамное окно, выходящее на посадочные полосы, на море сигнальных огней взлетающих или приземляющихся самолетов, слушая и не слыша постоянно волнующееся море людских голосов, объявлений, переливчатых трелей звуковых сигналов, гула и шарканья шагов, и постукивания движущихся автокаров по безупречно зеркальному полу огромного международного аэропорта. В такие ночи Томми казалось, что вся его нынешняя жизнь вертится лишь вокруг одного-единственного объявления, произнесенного четким, лишенным эмоциональной окраски голосом диктора, объявления о рейсе номер OS81 Austrian Airlines: Вена – Лос-Анджелес, прибывающем в 02:15 по местному времени. Тогда туман в его душе немного рассеивался и он видел полосу взлетных огней, ширящуюся и разделяющую все больше и больше, его, Томми Джо Рэтлиффа от всех тех событий на вилле «Эвридика». Как в невидимом калейдоскопе менялись картинки – лица, - юный сопрано, Ксавье, улыбающийся чуть лукаво, наклонив свою голову с копной растрепанных кудрявых волос и подсвечивающий зеленью глаз; Питер Новак, с его светлыми волосами и такими же светлыми глазами, с немного нервными и порывистыми движениями, взмахивающий теннисной ракеткой в надежде отбить мяч, но пропускающий его, и досадливо сводящий брови к переносице; его сестра Алиса, неотрывно следующая глазами за предметом своего обожания Найджелом Ламбертом, с гладко зачесанными волосами в низком «хвосте», с фужером шампанского, с улыбкой робкой и одновременно язвительной… Все эти лица жили и существовали лишь ради того самого, главного лица, о котором нельзя было разрешить себе думать. Зато можно было послушать голос. В маленьких бусинах наушников вновь и вновь звучал Дон Жуан, но не тот, каким он был в начале своей истории, не легкомысленный развратник, а тот, каким он был в конце, словно придавленный тяжелой каменной плитой любви. Глухая тоска немного отпускала, растворяясь в начинающемся рассвете, Томми собирал себя по кусочкам, чтобы сесть за руль и поехать домой. К своим призракам. - Томми! – голос в толпе окликнул его, когда он, привычно сунув руки в карманы своей черной кожанки, направлялся к центральному выходу. – Томми! Томми обернулся на зов. - Привет, Сутан! – пожимая руку Амруллу, тепло сказал он. – Как твои дела? Сутан, по-прежнему и издалека и вблизи, всем своим обликом вызывающий ассоциации с индийской принцессой, сошедшей со страниц старинного манускрипта, улыбнулся ему ответной улыбкой. - Дела неплохо, знаешь. Столько времени прошло, не думал тебя здесь встретить… Провожал кого-то? - Не совсем, - Томми поправил волосы, машинальным жестом отбросив челку назад. – А ты, улетаешь? - Да, мне предложили работу, понимаешь, как раз то, чего мне всегда хотелось, решил попробовать себя немного в ином амплуа, в таком лицедействе, кусочек шоу, частичка мюзикла, еще немножко дефиле и вот все в таких ярких красках…Побаиваюсь, получится ли у меня… - Не сомневайся, - успокоил его Томми. – Конечно, получится, это у тебя в крови, по крайней мере, мне и тогда это так показалось. Ты всегда словно вынашивал эту идею, и правильно сделал, что решил так. - Спасибо за слова поддержки, Томми, - еще лучезарнее улыбнулся Сутан. – А помнишь, как тогда в «Эвридике»? А теперь там уже ничего нет… - Как нет? – удивился Томми, - О чем ты? - Адам продает виллу. Говорит, что хочет жить в Европе, постоянно. Ты не знал разве? Сутан пытался четче разглядеть выражение глаз Томми, но ему не удалось этого сделать, во-первых, из-за того, что он спешил на свой рейс, а во-вторых, и сам Рэтлифф постарался скрыть все свои чувства в непроницаемой глубине шоколадного омута. - Мне пора, - с сожалением сказал Амрулл. – Рад был увидеть тебя… - И, поддавшись невольному сочувствию, добавил, - Держись, Томми Джо.