Deathly Hallow

      Чья-то тёплая ладонь скользнула по запястью Маркуса. Он оглянулся через левое плечо: никого не было. Волшебник стоял один, бледный — так выглядел бы портрет покойника в огромной, черной, мраморной раме камина. Но сердце его ещё колотилось, так сильно, что, пожалуй, впервые он мог услышать симфонию подступающей тревоги. Он боялся чего-то, чего ещё не мог понимать, и жаждал предстоящего испытания.       Невидимка робко взял его за руку, и ее голос произнёс: «Я готова».       — Уверен, ты прекрасно выглядишь.       Сейчас он сморозил бы любую глупость, только чтобы вновь услышать Гвенни и убедиться в ее существовании рядом с ним. Она насмешливо ответила:       — Не хуже тебя.       Он быстро оглядел свой чёрный костюм и решительно разбил об пол горсть летучего пороха.       В Хогвартсе их действительно ждали. С таинственной теплотой Диппет обнял своего гостя, расспросил о семье, новостях и прочих пустяках. Маркус отвечал пространно, лживо, но оборачивал слова в такую учтивость, что в искренности мог бы обойти любого гриффиндорца. Было едва заметно, что Малфою не терпится прогуляться по «памятным коридорам» — как того требовал план.       Гвендолин не думала, что здесь может поймать нечто стоящее. Она скользнула мимо рабочего стола и шкафов с безделушками, застыла у двери и, не прислушиваясь к старчески хрипловатому голосу Армандо, принялась из темноты рассматривать портреты бывших директоров. Многие из волшебников дремали. Она не видела эту комнату прежде, и чувство, застрявшее у неё в груди, нельзя было объяснить нахлынувшими вдруг воспоминаниями. Только ей стало плохо — она приложила ладонь к сердцу, которое, должно быть, вспомнило, что умеет любить и тосковать.       Ее здесь никто не ждал. Но почему стены отзывались такими гостеприимством? Убей она в разы больше по указанию отца, Хогвартс был бы все так же рад дать ей убежище. Здесь она навсегда останется Гвенни Поттер, неуклюжей слизеринкой, потерянной и одинокой. Ей захотелось увидеть своих учителей. Увидеть Дамблдора.       Гвендолин заглянула в Большой зал, где исчезли Диппет и Малфой. С потолка падал снег, украшенная летами и игрушками, отдыхала в углу огромная елка. За одним столом собрались бесприютные обитатели замка, как тогда, в последнее школьное Рождество волшебницы. Среди них был и преподаватель ЗоТИ: он улыбался сидящей рядом Минерве и рассеяно слушал ее дружелюбный лепет.       Появление Маркуса всполошило всеобщее спокойствие. Ученики в открытую пялились на чужака, некоторые учителя вскакивали со своих мест и жали ему руки, иные кивали в приветствие и продолжали трапезу. Дамблдор растерянно обнял гостя и перекинулся с ним парой фраз.       С трудом Гвен заставила себя не задерживаться на месте. Крепче придерживая мантию, она бросилась к лестнице.       Ступени привели знакомые сапожки на третий этаж. Кабинет Защиты от Темных Искусств оказался незапертым, словно хозяин отошёл на пару минут — плохой знак. Дверь болезненно заскрипела, но Гвендолин даже не пришлось накладывать глушащее заклятие: бессменное эхо проглотило жалобы дубовых досок.       Гладкое сияние ночи придавало костлявым партам, шкафам и кафедре таинственно-задумчивый вид. Гостья думала о тренировках с профессором и о том, как потом получила не самый высокий балл за СОВ, потому что знала слишком много. Размышляла, как же подход отца отличается от методов Альбуса и чьему наследию она обязана больше. Волшебница взобралась по винтовой лесенке на кафедру и юркнула в спрятанную за дверцей каморку. Затем набросилась на ящики письменного стола и полки стеллажей. Должно быть, она навела страшное оживление на сонный кабинет и увлеклась поисками так сильно, что не услышала нового скрипа двери — опомнилась и застыла, только когда тёмная фигура оказалась на пороге учительской.       Дамблдор не спеша обошёл своё убежище, его взгляд легко коснулся мышиного беспорядка.       — Здесь нет ничего ценного, не утруждайте себя, — сказал он в пустоту. Но Гвендолин, застывшей в паре шагов от него, показалось, что ее присутствие раскрыто.       — Ответы на тесты спрятаны куда надежнее, — Альбус, кажется, улыбнулся, но голос его оставался напряжённым.       Волшебница молчала. На что он надеялся? Что воришка тут же покажется и повинится? Гриффиндорцы…       Обманутый тишиной, Дамблдор прошептал обличающее заклятие, но ничего не случилось. Не успела Гвен испугаться, как красная волна прошла сквозь неё, ничуть не задев.       — Так Геллерт Гриндевальд нашёл Мантию, — вдруг пригвоздил маг серьезно, словно у него пересохло в горле. Его рука пронеслась над столешницей, и она поднялась, обнажив сокровенное нутро — оттуда вылетело запечатанное письмо.       — Возьми это с собой, — Альбус осторожно положил конверт на стол и напряжённо вздохнул. — Клятвы больше нет. Я уничтожил ее неделю назад, и мои руки развязаны для подвига, который я себе никогда не прощу. Но я должен сделать то, чего требует от меня министерство и совесть — поединок состоится, я клянусь.       Девушка не верила, что он актёрствует. Ему было отвратительно больно, и она слышала это в его колючем голосе. Она боялась дышать, чтобы не выдать себя, но ничего более ей не хотелось, чем рассказать о себе, как ученице, желающей похвалиться учителю плодами его трудов.       Дамблдор все молчал, наверное, еще надеясь получить ответ от невидимого гостя.       — Вам ведь хотелось, чтобы это оказался он сам во плоти? — негромко усмехнулась Гвен, не пытаясь изменить голос и искусывая язык за подлость и дерзость.       — Гвендолин. Я предполагал, но не желал такой встречи с тобой.       — Вы ещё тогда все поняли?       — Догадывался, — свинцово ответил профессор. — Покажись. Здесь тебя никто не увидит.       Серебряная вышивка сверкнула в лунном свете, и перед Альбусом предстала дочь его врага. Она стояла у окна, и ее разноцветные газа насмешливо блестели, оттенённые бледностью кожи.       — Не прощайте ему это. Не прощайте меня. Я передам, что дуэль состоится, хоть ему это и не понравится.       Она ловко стащила со стола конверт и спрятала его в кармане шелковой рубашки.       — Из тебя получился плохой воришка. В тебе ещё слишком много души.       — Меньше, чем было раньше, но я этим не горжусь. Почему бы вам не сообщить министерству, что я здесь?       — Тогда мне придётся с тобой сразиться, а я боюсь потерпеть позорное поражение, — слабо улыбнулся он. — Мало кому выпадает счастье иметь столь одарённых учеников. Но далеко не каждый учитель способен вырастить их них хороших людей. К сожалению.       Его лицо губы скорбно дрогнули.       Гвендолин чувствовала, как разбивается ее сердце. Она взмахом крыла испуганной пташки накинула на себя плащ, и уже возле двери раздался ее надрывающийся голос:       — Простите меня, если сможете.       Дамблдор смотрел ей вслед долго после того, как дубовая дверь вновь взвыла от своих старческих болячек и наконец уняла скрип ржавеющих петель.       Гвен пронесла истерику контрабандой в окаменевшем сердце и вылила ее в пуховую подушку Малфоев. Предварительно наложив заклятия затишения и иллюзии, она рыдала с детскими всхлипами, покрасневшим лицом и мутными от слез глазами, и отец, наверное, мог бы дать ей за это пощечину. За окном посмеивались над ее несчастьями юродивые звезды — и она ненавидела безразличие мира, столь чуткого к душевным переливам ее матери. Она возвращалась в мыслях на десятки шагов назад, но каждое ее движение казалось единственно верным. Где же она ошиблась? Как могла зайти в тупик?       Душа жаждала спасения, но Гвендолин не знала, в чем его искать. Такие, как она, кончают плохо. Она была бесконечно далека от тех, кто был дорог ей в прошлой жизни, но так и не нашла привязанности в новой — одинаково чужая и для друзей, и для родителей. Любви она не верила, потому что предчувствовала заговор против неё и Маркуса и сомневалась в искренности их связи. Она впервые призналась себе, что лишняя в обоих мирах: в ней действительно слишком много души для отцовских идей, но руки ее — в не выводимой крови его врагов.       Вся ее жизнь казалась жуткой насмешкой Смерти, позволившей ей дышать и мыслить. Жаль, что до Вальпургиевой ночи ещё четыре месяца.       Не вылезая из пододеяльного логова, она лениво взмахивала палочкой и невнятными именами подзывала к себе то нож для разрезания писем, то маникюрные ножницы, то десертный ножик из фамильного серебра Малфоев. Ничего из этого в комнате не оказалось.       Гвен вдруг вспомнила, что смертельно устала за этот тревожный вечер, и отвернулась к тихому, темному окну.       На следующее утро она до последнего не выбиралась в ледяную комнату. Долго смотрела на блестящий нетронутый снег, затем нерешительно притянула помятое письмо Дамблдора. Повертела его в руках и ловко сломала печать.       «Геллерт!»       Альбус наигранно сух или откровенно бессилен в выборе правильного эпитета. Дорогой? Любимый?       «К своему ужасу я уничтожил клятву, и если кто-то из нас не умрет раньше, мы сойдёмся в поединке, время которого назначит судьба. Я боюсь этого не меньше тебя, я знаю, что мы будем биться на смерть, как требуют того законы войны, которую ты развязал. Я дрожу за каждое заклятие, посланное тебе, я прошу за них прощения — хотя никогда не слышал извинений с твоей стороны. В конце концов мы оба виноваты в смерти моей сёстры (и я все ещё боюсь себе в этом признаться).       Я знаю, что ты меня ненавидишь и твоя ненависть так же сильна, как моя скорбь, поражающая иллюзии — вот что оставило нам то лето.       Мне хочется верить, что ты научился любить близких так же отчаянно, как свои теории и власть. Твоя дочь многое от тебя взяла, может быть, самое лучшее. В другое время ее могло бы ждать великое будущее, но я боюсь, что она истратит все свои незаурядные способности на служение тебе и твоему делу. Ты вряд ли будешь готов отказаться от такой жемчужины в твоём собрании выдающихся волшебников.       Я долго думал, что из моих мыслей пергамент может донести до тебя. Я хотел бы сказать гораздо больше. Я обтачивал слова каждую ночь с тех пор, как ты исчез, но стал слишком сентиментальным с годами. Ты всегда смеялся над моей слабостью, и мне не хочется давать тебе для того новый повод. Поэтому заканчиваю.       С благодарностью за все и просьбой простить,       Альбус»       Букву А заменял символ даров смерти.       Гвен несколько раз перечитала послание и спрятала его в кармане саквояжа. Упоминания о ней грели волшебницу, и она улыбалась кончиком губ. Профессор писал так, словно уже знал обо всем, что с ней произошло, в то время как она была уверена в абсолютной тайне своего положения. Он был готов к ее появлению. Он знал ее очень хорошо, может быть потому, что знал так же ее отца.       Улыбка пропала. Гриндевальд притянула письмо вновь и шепнула:       — Инсендио.       Пепел беспомощно оседал на пол, унося с собой исповедь могущественного мага, за которую некоторые газеты могли бы заплатить неплохую сумму.       Гвендолин не хотела, чтобы Альбус занимал мысли ее отца.       Ее голова была суха и обезвожена. Любая фантазия с шипением таяла на раскалённых извилинах и не приносила облегчения в поисках себя. Вот бы навечно остаться здесь, под увесистым покровом одеял.       В дверь постучали, и тут же мелодично щелкнул замок. Маркус в два шага оказался у кровати волшебницы. Он мог бы выглядеть насмешливым, если бы не глаза, выдававшие беспокойство.       — Где твои манеры, Малфой? — недовольно фыркнула Гвендолин.       — Ты проспала завтрак. А вчера выглядела так, как будто пережила поцелуй дементора. Я рад, что ты все ещё жива.       — Да? А я уж думала умереть, но вы очень предусмотрительно спрятали все острые предметы. Заботитесь о гостях? В чем смысл жизни, Маркус?       Волшебник присел на край кровати. Коснулся руки девушки и поцеловал ее, тепло и задумчиво.       — Ты просто очаровательна, когда впадаешь в тоску, принцесса.       — Ты не ответил, — но он продолжал молчать, не отводя взгляда. — Я не хочу назад. Я бы осталась здесь, в Англии. Может, даже в этом доме. Ты меня любишь?       Он наконец ожил и рассмеялся.       — Не достаточно, чтобы просить твоей руки.       — Это хорошо. Их план, да? Свести нас, ради взаимной протекции, хотя со стороны твоих родителей затея глупая.       — Геллерт Гриндевальд тоже ошибается. Разве тебе нужен муж? Разве тебе нужна любовь?       — Нет? — она приподняла брови. — Но что тогда?       Он медленно наклонился к ней, и она затаила дыхание. Стало душно и хорошо от ощущения накатывающего желания. Его распущенные волосы щекотали ее щёки, она легко прикоснулась к ним, уже готовая ответить на поцелуй, но Маркус с насмешкой отстранился.       — Бедная Скарлетт, ты так привыкла к тому, что всё живое падает к твоим ногам, хочешь ты того или нет. Поэтому тебе уже трудно чего-то желать. Все приелось.       — Разве мы в этом не похожи? Избалованные дети своих родителей, — с рассеянной обидой заметила Гвен.       — Только мои родители не убийцы.       Она скривила губы. Он уколол точно и подло.       — Знаешь, если мы поженимся, мы прирежем друг друга в первую же ночь.       — Надеюсь, это случится ближе к рассвету. Спускайся. Я не должен здесь находиться.       Малфой скрылся в коридоре так же быстро, как и появился. Его поцелуй прожег погибающую душу, как беспечно выброшенный окурок.