Deathly Hallow

      Полупрозрачной и бесшумной Гвендолин вернулась в Нурменгард. Отец безумствовал, Изольда напарывалась грудью на шипы его ядовитого характера, как соловей, погибающий за ничтожную любовь. Все стыло в звенящем январском воздухе.       — Это гнилое место, Криденс. И мы гением вместе с ним.       Они сидели на берегу озера, где несколько дней назад безобразничали втроём, как стайка пикси. Гвен скучала по аристократическим замашкам Малфоя, обскур признавал, что без него им не хватает жизни. Оба старались держаться подальше от башни и едкого взгляда Гриндевальда, поэтому ежедневно мученически гнали себя на мороз, а после оттаивали в напаренной кухне.       — Ты впервые после Нью-Йорка назвала меня этим именем.       — Разве ты стал счастливее с тех пор, как называешься Аурелиусом?       Она стала говорить злые и опасные вещи, что неизменно сбивало Криденса с толку. Он чувствовал, что она хочет кричать и рвать волосы, но каждый раз разбивается о решетку терпения и страха перед отцом. А сам он уже устал бунтовать. Он знал, кого ненавидеть и кому сохранять верность, он нашёл покой и не желал покидать его тихий иллюзорный покров.       — Как думаешь, что будет дальше?       — Лучше спроси у своего отца.       Гвендолин усмехнулась. Как будто он ответит.       Они опять долго молчали, он —затаившись у подножья горы, она — добравшись до самого пика и готовая прыгнуть.       — Ты ведь знаешь, я не люблю тебя.       — Почему ты это говоришь? — чуть не затрясся Криденс. Гвен ловко выдергивала скатерть земли у него из-под ног, словно ребёнок, которому стало скучно, а он упрямо, но тщетно восстанавливал равновесие после ее проделок. — Это из-за него, да? Что между вам там случилось?       — Успокойся! Он тут ни при чем. Это я, я устала делать неправильные вещи.       Она осеклась и посмотрела на обскура — вспомнила, что он имеет дурную привычку терять контроль.       — Неправильные вещи… Ненавижу тебя. Всех вас! — он резко вырос и сжал кулаки — лёд на воде задрожал и лопнул.       Гвендолин сидела неподвижно, спрятав нос в перчатки. Она услышала хруст искалеченных под ногами Бэрбоуна снежинок и тревожно выдохнула. Подлая, мерзкая, лживая — последний раз она чувствовала на себе такую скверну, когда очнулась на горе Броккен. Нужно было бежать, бежать отсюда как можно скорее, но куда? К кому?       Она слишком хорошо понимала, что идёт война. Значит, мир стал куда уже и проще: надо было всего лишь решить, кому она служит и за что борется. Гвен видела, как мракоборцы из МАКУСА истязали заклинаниями обскура, знала, как искусно умеет пытать ее отец — а ей хотелось быть честной и доблестной, не на словах чужаков, а в душе; хотелось своих людей, братьев и сестёр; хотелось, чтобы свобода хлестала по щекам и вдыхалась до безумия.       В тот вечер Геллерт исчез, и обитатели замка начали выползать из своих нор. Все еще боялись, тревожно ожидая возвращения хозяина, но уже чувствовали, что смогли уберечь свои шкуры. Оказалось, за время грозы никто не пострадал.       Гвендолин подкралась к отцовскому кабинету и юркнула внутрь. По первой комнате прыгали бледные вакханки-тени, во второй бесшумно сияло синее пламя. Волшебница тяжело вздохнула: инфернальный огонь раздражал, пугал, совсем не грел, и она вспомнила, как гости на прошлом рождественском празднике показались ей в его холодном свечении кучкой мертвецов.       Но Изольда мягкие переливы камина любила и чувствовала себя в комнате Геллерта или в зале голубых огней спокойно, зато никогда не спускалась на кухню, в царство живого треска и невыносимого жара. Она лежала на кровати с толстым романам в руках и невольно вздрогнула, захлопнув книгу, когда в проеме появилась тёмная фигура ее дочери.       — Он должен вернуться завтра.       — Я знаю. Я пришла к тебе.       Только сейчас Гвен заметила, как сверкнули на глазах матери ледяные слёзы — она быстрым движением стёрла их с лица, неровно выдохнула и попробовала улыбнуться. Ее давно не видели плачущей, хотя доброму человеку, пережившему много горя, следовало бы сочувствовать чужим трагедиям и с жалостью вспоминать о своём прошлом. Теперь, в пещере одиночества, она пыталась бороться с прибывающими из подземных источников несчастьями и оживала все больше. Гвендолин оторопела. Как могла Изольда Поттер бояться, биться, болеть, когда была спасена, свободна, счастлива? Эти слёзы казались неблагодарностью. Гвендолин испугалась, и у неё было на это право дочери, пришедшей за советом и утешением. Что-то эгоистическое мелькнуло в ее взгляде: «Как смеешь ты показаться слабой в моих глазах, когда я считаю тебя всемогущей ведьмой? Если плачешь ты, то что остаётся мне?»       — Гвендолин… — тихо произнесла Изольда, слыша в молчании дочери немой укор.       — Отец? Или кто-то ещё? Или… ты устала? — сбитая с толку, девушка бормотала о пришедших в голову откровениях: — У меня такое бывает — сердце ноет, и ему невозможно противиться.       Изольда замотала головой.       — Да, да, ты очень проницательна. Мне хочется думать, что это семейное, — она усмехнулась и пригласительно положила руку на место рядом с собой.       Гвен осторожно присела на одеяло с другой стороны, стряхнула с ног туфли и нырнула в пышные подушки. Обе волшебницы как будто испугались, когда дочь прижалась к матери. Обе терпеливо слушали тишину комнаты, опустевшей без мужчины, прежде чем младшая тихо произнесла:       — Ты ведь знала, что будет трудно. Знала?       — Я не думала о том, что будет. Раньше тоже было трудно, но по-другому.       — Тебе не кажется, что мы по врожденной привычке несчастны?       — Я не хочу, чтобы ты была несчастна, Гвенни.       — Вы поэтому решили мне свадьбу устроить? — вдруг ласково зашипела девушка. — Знаешь, я его, может быть, даже люблю, а он сказал, что я избалованная и что он меня любит недостаточно, чтобы сделать предложение.       — Как грубо, — выговорила бледнеющая Изольда.       — А ещё я сказала его родителям, что вы с отцом не женаты. Ты бы видела их лица…       — Чего ты хочешь. Гвендолин? — строго спросила ведьма, и губы ее дрожали. Вдруг ощенившиеся интонации в голосе дочери напоминали манеру Геллерта душить своих жертв с нежностью и большим искусством.       — Когда я была маленькой, я, как и все, хотела быть особенной. Но теперь я поняла, что исключительность подразумевает одиночество. Я не знаю, чего я хочу, мама, я не знаю, что я делаю. Я убиваю людей и сплю с теми, кого не знаю и не люблю, ненавижу тех, кем восхищаюсь, и хочу хорошенько выкупаться в святой воде!       Волшебница не заметила, что огонь почти затих и ее слёзы выпил ночной мрак.       — Если ты действительно предана Геллерту Гриндевальду, тебе следовало бы запереть меня в подземелье. Отец убьёт меня, и мне не придётся мучиться, выполняя его волю все оставшиеся годы.       — Успокойся! Никто не запрет тебя в подземелье, никто тебя и пальцем не тронет! — тихим шепотом провозгласила Изольда. Слова дочери пугали, как откровения незнакомца. Она чувствовала, что услышала нечто для неё не предназначенное, и потому как будто испытывала вину. — Скоро это закончится.       — Как? Как это может закончиться? — хрипло воскликнула Гвен.       — У твоего отца есть план. Скоро все закончится. Мы будем свободны.       — Скажи, — она понизила свой срывающийся голос, — неужели ты тоже в это веришь? Во все, что он говорит? Что это правильно?       — Я не желаю людям зла, Гвендолин. Ни волшебникам, ни магглам. Но ты знаешь, что они сделали со мной.       Девушка раскапывала в глубинах памяти все, что знала о матери, и склеивала эти крупицы в летопись ее жизни. Они жили под крышей Нурменгарда почти год, но портрет призрачной узницы Азкабана так и не восстановился полностью.       — Магглы устроили мне аутодафе, сожгли на костре, как еретичку и чернокнижницу, потому что испугались моей грозы. Я любила их, я искала у них приюта и спасения от своих несчастий. Геллерт заключил сделку с Морриган, и я вернулась к жизни, чтобы терпеть насмешки и унижения со стороны Министерства. Они… они даже над тобой не сжалились. Ты знаешь, каково это, жить в мире, где надо скрываться, чтобы выжить.       Ее холодная ладонь коснулась век дочери. Странное чувство, видеть перед собой отражение Геллерта и самой себя в одном человеке. Все они наконец были вместе, там, где и должны быть. Что с ними случилось, раз, найдя то, что искали, они все не могли обрести счастье?       Гвен поняла, что мать думает о том же.       «Я иногда сожалею, что к тебе вернулась память,» — зло выдавила она про себя, пугаясь, что мысль могла пронестись слишком громко.       — Здесь нам не надо скрываться. Так почему ты плачешь? Я знаю, мама. Ты скучаешь по бабушке и дяде Генри, по Англии и Ирландии, трясёшься за свой авторитет среди этого чистокровного сброда и терпеть не можешь, когда отец начинает сходить с ума, если что-то идёт не по плану.       — Это не худшее из зол, Гвендолин, — осипшим от подступающих слез голосом ответила Изольда. — Немногим удаётся побывать на нашем месте. Мы несём перемены, мы станем первыми жителями нового мира. Другие волшебники, не говоря уже о магглах, многое бы отдали, чтобы знать то, что доступно нам.       — Мы тоже отдали немало, — тяжело заметила девушка.       — Это была справедливая цена. Даже у самого лучшего решения всегда будут последствия. Нам всегда есть о чем сожалеть.       — И потому несчастны по определению. Все мы.       — Не возвращайся к этому слишком часто. Над лучшими решениями не задумываются.       — Спасибо.       Они обе сидели на кровати, помятые и разбитые, чувствуя в горле вязкий комок истерики. Что-то рушилось в них и выстраивалось из обломков между ними, небрежно, но прочно.       Небо расстилало тучи ночной метели.       — Я скажу Гуго, чтобы он принёс нам чая. Откуда у тебя маггловские книги? Ещё и на английском?       Гвен кивнула на увесистый том Метьюрина.       — Купила полгода назад, когда была в Ирландии. Я колдую книгам другие обложки и прячу их на дальних стеллажах в библиотеке, Мерлин, совсем как школьница!       Геллерт появился ранним утром, за несколько часом до восхода. Облитый морским ветром, он весь дрожал и торопливо срывал с себя влажные и тяжелые пальто, жилет, рубашку. Тихо запылал камин. Маг чуть не в лихорадке упал на свежие простыни и укрылся концом негреющего одеяла. Потревоженная Изольда недовольно засопела и в полудреме разлепила глаза. Слух поймал тяжёлое дыхание — пальцы коснулись чужой мраморной ладони и отскочили, как после ожога. Она вся тут же сжалась, закопалась в подушках, а затем полумеханически решилась на что-то и медленно перекатилась на живот, чтобы загореться от холода.       — Ты такая горячая, — слабо прошептал Геллерт, и Изольда уткнулась в его шею, тоже как будто задрожав. Она чувствовала, как он жадно вдыхает ее тепло и начинает согреваться. Маг осторожно ее обнял. Она выдохнула его имя, не издав ни звука, и вскоре они оба заснули.       Исчезновение Аурелиуса обнаружили не сразу. Гвендолин заглянула в его комнату после завтрака, и, застав ее нетронутой, побледнела и заметалась по замку. Обскура не видел ни Гуго, ни его помощники-домовята. Девушка вернулась к себе и достала из-под кровати уже запылившуюся метлу: полеты в мороз не доставляли удовольствия. Однако на этот раз выхода не было. Она упала из окна и расколола стеклянный воздух, взмыв по параболе у самых низких этажей. Зубы стучали от пронизывающего ветра, руки коченели, и Гвен боялась сорваться. Но страх разочаровать отца был ещё сильнее, и ей во что бы то ни стало следовало исправить ошибку до его возвращения. На снежной мантии темные точки людей контрастно и выгодно выделялись, но интуиция молчала, заглушенная возрастающей тревогой. Под заклятием невидимости ведьма пролетела по Небельдорфу и парочке других деревень — ее попытки оставались жалкими, ведь Криденс мог скрываться в любом сахарном домике. Елки в лесных чащах тоже не подавали признаков жизни, которую мог им внушить случайный прохожий, хотя можно ли рассмотреть свысока каждое деревце? Гвендолин простонала от бессилия и цепкого холода. Вдруг внизу мелькнула крыша, застеленная побелевшей елкой, и странница резко снизилась, чуть не упав на колючие вершины. Она проскользила по заснеженному скату и спрыгнула в сугроб у двери. Прислушалась и постучала, не дожидаясь ответа, вошла внутрь.       Избушка была напаренной, так что свитер тут же начал щипать и чесаться, и тёмной — глаза медленно привыкали к пещерному свету после бесконечного сияния зимы.       — Фрау Гертруда? Мне нужна помощь! — с порога произнесла она, затем оставила метлу в углу и, расстегивая на ходу пальто, прошла к столу.       Было тихо, даже бездушно. Гвен настороженно осмотрелась, сбитая с толку, прошлась вдоль стены и вдруг запнулась о что-то окаменевшее. На полу лежало отравленное и задушенное магией обскура тело.       — Чертов идиот! — взвыла волшебница от бессилия и боли.       Старушка стала ей родной, хоть и говорила частенько странные вещи на странном диалекте. Она была такой же ведьмой, как сама Гвендолин или ее мать, созданием хаоса и бешеной энергии — что должно было произойти, чтобы она погибла от неловкой руки Криденса?       Гостья выскочила на улицу — глаза вновь заслезились от зимней роскоши и блеска.       — Аурелиус! — гаркнула она, как сумасшедшая, — Что ты наделал, мерзавец? В этом чертовом лесу достаточно тихо, чтобы ты мог услышать меня откуда угодно!       Она тяжело дышала, все ещё не признавая до конца того, что увидела. Край сознания загорался идеей, что в смерти Гертруды есть и ее вина. «Неправильные вещи» разрастались до вселенского масштаба, пожирали причины и следствия, всех, кого она когда-либо знала — все становилось неправильным. И она горела в этом адском пламени, и было странно, что под ней не плавился лёд.       Существо восстало из-за замёрзших вершин и двинулось к ней, хладнокровно, яростно, дико. Гвен бездумно пускала в призванного ею демона заклинания, которые чёрная масса жадно поглощала, словно питаясь ими. Наконец девушка попятилась назад. Проскользила на ледяной полоске, накренилась и неуклюже упала в снег — кристаллики таяли на ее щеках, разбавляя соленые слёзы. Она поняла, что дрожит. Она боялась: взбешённый Криденс был куда сильнее ее, сильнее их всех, обученный убивать и защищаться. Ее тянуло малодушно просить пощады, но она все ещё смотрела с ненавистью на противника и молчала.       Он, хищно выждав момента, прыгнул на неё и обвил ее плечи и грудь тёмными кольцами. Она вскрикнула — на руках засияли голубые руны — подарок ее первого любовника, и обскура откинуло назад. Руны тут же погасли, утащив в себя и чёрный яд, что растекался по коже.       — На ее месте ведь должна быть я, не так ли? — зачарованно произнесла Гвен, разглядывая пылающие магией ладони.       Обскур рухнул на землю, и из тёмной энергии вылепился человек. Криденс лежал в снегу подстреленной птицей. Волшебница поднялась и на слабеющих ногах подошла к нему. Он умывался снегом, не поднимал на неё глаза и, кажется, тоже плакал, словно переживший экзорцизм грешник.       — Я тебя прощаю, — с легкой насмешкой пробормотала Гвендолин и опустилась рядом с ним. Затем легла на спину и скрестила руки — их темные разбитые фигурки мяли сугробы и терялись среди чёрных стволов: раненый зверь и мертвец в гробу.       — Я знаю, как это отвратительно. Скоро пройдёт. В конце концов здесь от нас первым делом ожидают убийства.