Deathly Hallow

      Даже изгнанное на край стола, кольцо с воскрешающим камнем все не могло угомониться. Оно ныло голосами мертвых, что-то нашептывало и искрилось темной магией, напоминая, кто его истинная хозяйка. Изольда не возражала. Она никогда его не надевала, дав себе зарок не бередить душу пустыми разговорами с теми, кого уже давно нет. Горькая ирония таилась в ее обете: многие маги и волшебницы отдали бы душу за такое могущество и свидетельство доверия на своей руке — она же прятала его в шкатулках, как ненужный и безвкусный подарок. Ее обручальное кольцо служило напоминанием о том, что Геллерт у нее когда-то отнял. «Какое чудесное проклятье», — заметила ее мертвая тетушка, на что Гриндевальд лишь усмехнулся. Он был в восторге. Он обожал испытывать всех, кого любил.       Любая ведьма знала, что заниматься чем-то подобным — преступление, но Изольда все листала хрупкие страницы книг в чёрных обложках и продолжала делать пометки на листе с длинным, красивым заклинанием. Кто-то наверняка погибнет или проведёт остаток дней в больнице Святого Мунго, если у них все получится, но ее это не сильно беспокоило, потому что жертвы будут ничтожными по сравнению с тем, что происходило сейчас и могло бы продолжаться годами. Война будет окончена. Наступит мир. Они будут счастливы.       Геллерт зашёл в библиотеку неслышно, но Изольда сразу ощутила его присутствие. Он волновался, как мальчишка, которого она знала, перед очередным экспериментом, и бушевавшее а нем желание чуда охватывало всю комнату.       — Скажи, что все готово, Изольда. Скажи, что мы ничего не упустили.       Он подошёл сзади и отвёл ее ладонь с пером в сторону, чуть наклонившись над плечом, обёрнутым в жемчужный шёлк.       — Как можно быть в чем-то уверенным, если никто до нас этого не делал? Если нам суждено стать первыми, мы станем, — она отложила перо и сжала его холодные пальцы в своей ладони. — Все готово. Мы готовы.       Геллерт перехватил ее руку и поднёс к губам, не отводя взгляда от свежих пометок на пергаменте. Волшебница позволила себе не скрывать тихую улыбку — ей нравилось, когда он целовал ее пальцы механически, между делом.       — Я пошлю за Гвендолин.       Он прошептал заклинание, и перед ними возник Гуго. Домовик слегка поклонился и выученным ровным голосом произнёс:       — Мой господин, госпожа.       Изольда могла ошибаться, но ей показалось, что эльф про себя усмехался представшей перед ним картине. Как и его хозяин, он не доверял лишним людям. Не любил слабых и не знающих своё место, зато ценил порядок и власть. Изольда была разной каждый раз, словно сама не понимала, какой ей следует быть, и то исчезала, то появлялась, пока наконец не возложила дикую ведьмину гордость терновым венцом на свои тёмные кудри. Тогда Гуго решил, что хозяин прав, и принял чужестранку как равную ему. Между ними возник незримый договор: она была добра и величественна, как полагается хозяйке, он — верен ей и любезен, как покорный слуга. Он любил Гриндевальда и старомодно радовался тому, что сможет послужить его потомкам.       — Передай Гвендолин, что мы ждём ее в библиотеке. Сейчас. Вместе с мантией, — маг немного задумался и добавил: — и пальто. Нам тоже понадобится верхняя одежда.       Изольда согласно кивнула и вдруг перевела взгляд на Геллерта. Пальто? Для Гвендолин?       Эльф вновь поклонился и исчез.       — Ей не обязательно участвовать в этом, — осторожно запротестовала она. — Нас будет достаточно.       — Я хочу, чтобы она увидела, на что способна. На что способны мы, когда действуем вместе.       Гриндевальд взял заклинание в руки и присел на край стола.       — Ей это не понравится. Она знает, для чего все это, она не станет…       — Станет, еще как станет. Она вызывала демона и, подозреваю, спускалась туда, где бывали и мы с тобой. Она увлечётся и будет в восторге.       — Тогда она едва не погибла!       — И сегодня не погибнет. Сегодня никто из нас не погибнет, я обещаю тебе, — он снова взял Изольду за руку. Она тоскливо взглянула на воскрешающий камень, лукаво сверкавший на другом краю.       «Разве можно знать наверняка?»       — Ты никогда не думал, что все могло бы сложиться иначе? — вздохнула ведьма.       — Если бы ты осталась на острове с тем магглом? — раздраженно и презрительно усмехнулся маг.       Она притихла и как будто задумалась, а потом рассмеялась.       — О нет, провести несколько лет в доме чокнутой старушки Сьюзен хуже Азкабана!       Геллерт посмотрел на неё, и на его лице отразилась немая печаль.       — Они все поплатятся за то, что сделали с тобой. За то, что лишили Гвен родителей. Я вижу, что ты винишь в этом себя, и ненавижу их за это ещё больше.       — Пообещай, что все скоро закончится.       — Я сделаю все, что в моих силах.       Гвендолин ввалилась в библиотеку тяжело дыша с давно неношеным изумрудным пальто на плечах и мантией-невидимкой подмышкой. Заметив обоих родителей, она замерла.       — Я думала, семейные собрания у нас по пятницам.       Она не спеша прошла к столу. Изольда воспрянула и тепло и слегка виновато ей улыбнулась. Мантия упала на прямой деревянный угол россыпью звёзд, Гвен скользнула взглядом по заклинанию в руке у отца.       — Вы хотите провести ритуал?       — Ты знаешь, что в праздник Белтейна любые чары значительно усиливаются, — начала ведьма, но дочь с капризным недовольством ее перебила:       — Вам стоило сказать мне раньше. У меня были планы.       — Можешь отказаться, — заметил отец так мягко и проникновенно, что Гвендолин поняла: отказ равносилен самоубийству. — Но сегодня мы будем творить историю. Мы сделаем то, о чем будут говорить потомки.       Из замешательства девушку вывело внезапное воспоминание:       — Армия бессмертных? Сегодня на собрании…       — Верно. Армия, которой не будет равных.       — Армия, которая нападет на Хогвартс, — мрачно продолжила Гвен. — Вот почему вы не предупредили. Боялись, что я откажусь.       — Ты можешь отказаться и сейчас.       — И вы проведёте ритуал без меня.       Отец промолчал.       — Все закончится этим летом, — сказала Изольда с необъяснимой уверенностью. — Мы будем свободны. Больше не будет битв.       «Никто не умрет», — хотелось закончить ей, но можно ли быть в этом уверенной, живя в любом новорожденном мире, кровавом и задыхающимися от боли очищения?       Дочь прочитала сомнения в глазах матери и бессильно вздохнула.       — Что мы должны делать?       Гуго возник из воздуха с чёрным пальто и синим плащом в руках. Геллерт накинул плащ на плечи Изольды и оделся сам, подняв воротник, затем протянул вперёд обе руки. На одну из них легла ладонь ведьмы с чёрным камнем на безымянном пальце, вторую она тоже протянула дочери. Гвендолин закуталась в плащ-невидимку и взяла родителей за руки. Ладони матери были мягкими и холодными, отца — теплее и острее. Было в этом жесте что-то наивно-детское, и Гвен вспомнила, как завидовала детям, которые точно так же за руки с родителями восторженно шли по Косой Аллее к магазину Олливандера за своей первой волшебной палочкой. Она подумала, что продавать душу за это мгновение было не такой уж дурацкой идеей и что воспоминание о руках ее родителей станет новым источником света для вызова Патронуса — первое настоящее воспоминание. Мерлин, как же она была непозволительно счастлива.       А потом мир свернулся, и эти руки стали единственной опорой в лихорадящем пространстве.       Когда ноги коснулись земли, в лицо врезался ветер. Точно так, как она мечтала: рвался внутрь, раздувал легкие, дурманя птичьей свободой. Внизу штормило море, вверху сияли правильные, большие майские звёзды. Гвен завернулась в пальто.       — Где мы?       — Это Ирландия, — крикнула Изольда громче ветра и волн, словно тоже наконец-то напившаяся свободы.       Они стояли на утесах Мохер, почти на самом краю, а воздух толкал их вглубь суши.       — Ты была здесь? — спросила Гвен у матери.       — Однажды, — ответила та, бросив взгляд на Геллерта.       Он тоже смотрел вдаль, пусто и поверхностно, словно его, как вековую глыбу, не трогали ни море, ни звёзды.       — Ветрено, как на Фарерах, — произнёс он, поджав губы, но лицо его было мягким, а взгляд блуждал не столько по настоящему пейзажу, сколько по картинке из воспоминаний. Затем он снова взял волшебниц за руки, и звёзды пропали. Они провалились в темноту и тут же вынырнули обратно.       Океан здесь ревел ещё яростней, а ветер собирал с чёрных стен промозглость и с хохотом рассовывал за шиворот гостям, которых прежде никогда не видывал. Пещера цвела в расщелине между скалами и уходила высоко вверх, словно арка готического собора. Гриндевальд послал шар синего света к невидимому своду, и темнота нехотя рассеялась. Они приближались к огромному озеру, посреди которого виднелся бугорок каменного острова. Изольда угомонила ветер и приглушила волны, но по коже все равно бегали мерзкие мурашки: здесь пахло чем-то темным и ужасным, а может, инфернальный свет роднил этот зал с тем, что все они когда-то видели во дворце Смерти.       Геллерт наколдовал отлипшую от берега лодочку, которая, словно ладья Харона, понесла их к островку. Гвен готова была поклясться, что никогда не видала мать такой бледной с тех пор, как узнала ее в прозрачной узнице Азкабана из своих видений, и все всматривалась в чёрные воды, пытаясь понять, отчего ей так не по себе.       — Ты что-нибудь слышала об инферналах? — спросил наконец отец, когда они вновь оказалось на суше.       — Звучит ужасно, — призналась волшебница, и, обхватив себя руками, оглянулась по сторонам.       — Это воскресшие мертвецы, подвластные тому, кто вернул их к жизни.       Гвендолин передернуло, она уставилась на отца и воскликнула:       — Мертвецы? Вы хотите воскресить мертвых?       Ее истеричный голос отскочил от стен пещеры и убежал в глубь скалы. Ей никто не ответил, даже эхо пропало довольно быстро, словно она произнесла полную чушь и для каждого первокурсника некромантия была привычным делом.       — Но где же мы возьмём столько трупов? — со слабым протестом в голосе спросила она уже чуть тише и тут же ужаснулась неозвученному ответу.       В два шага волшебница вновь приблизилась к воде и зажгла огонёк Люмуса возле поверхности. Потом она толком не могла объяснить, была ли это шутка воображения или точенная реальность, но перед ней мелькнуло распухшее лицо утопленника, в котором она узнала бойкого паренька-гриффиндорца — свою первую жертву из пленников отца. Гвен закрыла рот рукой и отшатнулась. Сделав пару глубоких вдохов, она засмеялась, так, что на глазах проступили холодные слёзы. Слова с трудом прорывались сквозь частые всхлипы:       — Обычные семьи ходят по вечерам в театр, а мы воскрешаем мертвых!       Геллерт мягко повернул дочь к себе, положил одну ладонь ей на лоб, другую — на затылок и спокойно ответил:       — Успокойся, Гвендолин. Мы не обычная семья. Ты не обычная. Пусть дураки развлекаются, пока мы будем ими управлять, — он почувствовал, что она начала успокаиваться, и сжал ее предплечья. — Ты можешь уйти, всегда можешь. Но если уйдёшь сейчас, никогда не узнаешь, на что на самом деле способна, — маг, кажется, закончил, но тут же, чуть улыбнувшись, добавил: — И я зарекся водить вас на оперу после того, как ты заснула на первой же арии.       Громкий смех затих, осталась лишь дикая улыбка. С надеждой Гвен посмотрела на мать — та молчала и единственная из всех не улыбалась. Она встретилась взглядом с Гриндевальдом и покачала головой:       — Ещё не поздно, Геллерт. Не стоит…       — Отец прав, мама! — перебила ее дочь. — Я никуда не уйду. Я справлюсь.       Маг выглядел довольным и ободряюще потрепал ее по голове.       — Истинная дочь своих родителей.       Они встали в круг. Трое безумцев с тремя артефактами: тот, кто властвовал, та, которая любила, и та, что ждала Смерти как избавления. Заклинание повисло перед Геллертом, и его голос выразительно загудел, разъедая священные скалы скверной темной магии. Изольда шевелила губами, иногда помогая ему доводить до конца сложные и длинные слова, а Гвендолин не решалась предположить, что за народ мог выдумать столь прекрасные звуки, служащие злу. Она чувствовала, как колотится сердце, и этот грохот в ушах распространялся на всю пещеру — ей охотно верилось, что под ними вот-вот разверзнется ад. Наконец слова иссякли, и Гриндевальд разрезал ладонь небольшим ритуальным кинжалом, спрятанным прежде в складках пальто. Темная кровь потекла по руке и упала в озеро. Все замерли, стараясь не делать лишнего вдоха, и ждали. Долго. Но ничего не происходило. Вода не кипела, скелеты не поднимались к поверхности, земля не расходилась под их ногами.       — Что опять не так? — с просыпающимся раздражением бросил Геллерт и до боли сжал в кулак почерневшую ладонь.       Изольда выхватила лист с пометками и забегала глазами по собственному почерку, Гвен отвернулась к мертвой воде.       — Слова верны, мы не могли ошибиться. Время — за полночь. Все Дары Смерти собраны вместе. Надо попробовать ещё раз, — заявила ведьма уверенно, хотя на ее лице угадывалось волнение. Она не могла подвести Геллерта — только не она. Они твёрдо решили быть первыми, и не могли ими не стать.       — Все Дары? — задумчиво спросила Гвен. — Но они ещё не вместе.       — Да, верно, надо собрать их в одних руках, — взволновано кивнул отец, трепеща от глупой неудачи.       Изольда коснулась своего кольца.       — Дары должны объединиться, — продолжила Гвендолин, — но не в руках человека.       Гриндевальд прищурился, готовый искать подвох и измену, но его дочь, казалось, этого не видела и говорила пространно, обращаясь в темную пустоту пещеры:       — Если верить одному богу… богине, чудовищу или адской твари, не знаю, как вы называете это создание между собой, я человек не в полной мере. Меня не должно было быть, и живу я лишь по милости Смерти.       — Что это значит? — тихо спросила Изольда.       — Это значит, что есть четвёртый Дар Смерти. Это я.       — Что ещё она тебе сказала? — мрачно произнёс Геллерт.       Они старались не упоминать Морриган, с который по случайности связали свои жизни, но ощущали ее присутствие во всем, что бы ни делали, словно она была их небесной покровительницей. Им это не нравилось. Они привыкли к свободе и безнаказанности, каждый по-своему, и не терпели оков судьбы и пристального взора хитрых богов.       — Немного. Но сейчас это неважно. Мы теряем время.       Ей не возражали. Гриндевальды верили дочери и верили Смерти достаточно, чтобы принять все эти слова как должное и только слегка удивиться. Всем им приходилось умирать.       Изольда отдала дочери кольцо, и ей как будто стало легче. Отец нехотя вложил Бузинную палочку в ее другую руку, задержав на ней долгий взгляд. Гвен знала, что он всегда носил оружие при себе и без него был как будто беспомощен, хотя прекрасно владел невербальной магией. А свою беспомощность он ненавидел.       Она стояла, словно императрица на коронации — со скипетром и державой, в горностаевой мантии. Затем рука с палочкой остановилась у ее груди, и Гвен превратилась в Жанну д’Арк с праведным мечом. Камень покоился на ее ладони перед палочкой чуть ниже средней бузинной бусины. Мантия лежала на плечах как влитая. Она была королевой мира, единоличной повелительницей Смерти, и родители действительно разглядывали в ней какое-то сверхсущество. Она должна была выглядеть величественно, но всё-таки казалась смешной, ещё маленькая, в своём изумрудном пальто, полы которого мелькали отрезанными кусочками ткани из-под мании-невидимки. И она ничего не ощущала. Артефакты в ее руках были просто предметами, может, даже не вполне волшебными. Затем она заметила прозрачные силуэты, стоящие полукругом поодаль, и начала растерянно озираться.       — Все в порядке Гвен, — сказала Изольда, коснувшись ее плеча, — это призраки, которых вызвал Воскрешающий камень.       — Я их не знаю… — смущённо заметила девушка. — Долго они здесь будут?       — Они всегда здесь. Просто мы их не видим.       Гвендолин вновь ощутила разлившийся по венам холод и с трудом отвела взгляд от висящих в воздухе пятен. Ей казалось, что им тоже не хотелось здесь быть, что они боятся живых не меньше, чем она их.       Заклинание, уже порядком измятое, вновь поднялось в центр круга. Геллерт и Изольда теперь читали вдвоём, немного увереннее, чем в первый раз, немного тише, немного бесстрастней. Повелительница Смерти начала ощущать, как тяжелеют ее регалии. Буря снаружи распалялась, камень жёг руку, палочка резала, мантия душила, но Гвендолин стояла неподвижно и гордо. Мать заметила, как она побледнела, и начала читать чуть быстрее. Голова слегка закружилась, перед глазами встали чёрные пятна, смертельно захотелось прилечь на холодные камни. Кажется, отец снова надрезал ладонь — она уже не слышала громыхающего мира и не видела синего пламени, которым вспыхнуло озеро. Она начала падать, но ей не позволили.       Из озера начали выходить инферналы, а вместе с ними из вод поднялось существо, прекраснейший левиафан в человечеством облике. Рваная чёрная мантия покрывала всю его фигуру, так что нельзя было разобрать черт лица, но волшебники сразу поняли, кто стоял перед ними: ее нельзя было ни вспомнить, ни забыть. Смерть подставила свои костлявые руки и схватила юную волшебницу.       — Я вижу, мои подарки хорошо вам послужили.       Геллерт подхватил выпадающую у дочери из рук Бузинную палочку и направил ее на богиню.       — Отпусти ее!       — Боюсь, она разобьётся о камни, если отпущу, — прозвучал скользкий голос с насмешкой. — Ей пора домой. Смотрите, как вымотали ее ваши затеи.       — Она не пойдёт с тобой, — вышла вперёд Изольда, позабыв, как боялась Смерти когда-то. — Твое создание или просто человек, она наша дочь. Оставь нас в покое в этой жизни. Твоими мы будем уже в следующей.       — Не перестаю восхищаться твоей дерзостью, ведьма. Любовь идёт тебе на пользу.       — Чего ты хочешь? — спросил Геллерт так, что по его голосу невозможно было понять, готовится ли он к драке или к переговорам. — К чему все эти сделки и хитрости, если ты все время меняешь условия игры?       — Условия всегда одинаковы. Я хочу порядка. И я забираю Гвендолин, чтобы уберечь ее от нарушения договора, который она по наивности своей со мной заключила. У вас, Гриндевальдов, это в крови, не так ли? Она может вернуться, когда пожелает, в этот разодранный хаосом мир. Хорошего вам правления, господин Гриндевальд, — с издёвкой улыбнулась Смерть и шагнула назад в воду с маленьким зелёным пятном на руках.       Голубое пламя потухло, и Геллерт с Изольдой остались стоять на островке вдвоём вместе с тысячью пустых глазниц, глядящих на них из озера с трепетом и покорностью.