***
— Ты ведь пишешь стихи? — внезапно спросила Марина после того, как они наконец закончили с английским вечером четверга. Слабое солнышко пробивалось через кухонное окно, кошка сидела на подоконнике, лапками пытаясь поймать солнечные зайчики. Диана засмотрелась на игру Гайки и сначала даже не расслышала вопроса, но, осознав его суть, лениво пожала плечами. — Откуда вы узнали? — Я не знала, — улыбнулась Марина и в зелёных глазах заплясали знакомые Диане чёртики. Динка уже морально приготовилась к тому, как будет отбиваться от вопросов и просьб прочесть что-то, но Полонская вдруг хлопнула в ладоши, широко улыбаясь, — мне повезло угадать. А песни не пишешь? — А с чего, — Диана была, мягко говоря, удивлена тому, с какой уверенностью Полонская задавала вопросы, точно знала, какими будут ответы. Её проницательность порой даже пугала девушку, но она никогда не поддавалась на провокации и не терялась, — с чего вы решили, что я вообще пою? Марина чуть склонила голову, обдумывая, стоит ли произносить следующую мысль вслух, или всё же воздержаться. Иногда она словно боялась переступить черту, которой давно уже не было между ними. Факт отсутствия этой черты всё ещё воспринимался Мариной непросто. Это Динка моментом смирилась, что всё уже далеко не просто так, и Марина в ней — глубоко и надолго. А вот Полонская ощущала сомнения каждый день, позволяя себе всё больше свободы в отношении Дианы. Она и сама не заметила, как их встречи стали совсем неформальными, а вопросы потеряли былую напускную простоту. И она не могла отрицать, что это было захватывающе. — Я видела твоё выступление ещё год назад, — тихо произнесла женщина, — в прошлом году ты была участницей Студенческой весны. Я организовывала конкурс. Ты была в тройке финалистов. Пела прекрасно, но получила второе место. Я ещё тогда отчего-то заметила тебя, но не успела поймать после концерта, вы с отцом быстро уехали. И представь, каково же было мое удивление, когда я пришла к вам домой и увидела тебя. Диана не могла подобрать слов. Так значит, Марина в тот вечер видела её не впервые? Она слышала, как Диана поёт? Их знакомство было не таким уж случайным? Информация не укладывалась в голове. Диана, будучи уверенной в невозможности подобных фатальных совпадений, уверовала в них одним махом, искренне и всем сердцем, повстречав эту женщину. — Ничего себе, — выдохнула Динка, пытаясь понять, какой реакции ждет от неё Марина, — а я-то думала, вам просто из универа кто-то про общажные посиделки сболтнул. — Ну, не без этого, — усмехнулась Полонская, перекидывая ногу на ногу. Лучи закатного солнца падали ей на глаза, она щурилась от яркого света, снова схватившись за любимую цепочку на шее. Диана уже усвоила, что женщина не может удержаться от прикосновений к украшению, если нервничает, — о тебе легенды ходят. Кулаченко со второго курса — главная заводила. — Так уж и легенды, — усмехнулась Диана, окончательно засмущавшись. Интересно, что ещё о ней слышала Марина? И слышала ли она что-нибудь из того, что ей не положено, — я никого специально в общагу не сгоняю, они сами тащатся. Просят — пою. — Я бы хотела послушать, — тихо произнесла Марина и осеклась, словно забывшись на мгновенье, прочистила горло, — ну, может когда-нибудь. — Всё может быть, — кивнула Диана. Реакция Полонской ей понравилась и одновременно насторожила. Если в универе ходят разговоры, вряд ли о Диане отзывались лестно, исключая, конечно, певческие таланты. Все же, в глазах большинства студенческой элиты, Шпала — второкурсница Кулаченко, была чуть ли не криминальным элементом, постоянно срывающим дисциплину. Диана невольно ощутила налёт стыда, на мгновенье представив, что могла Полонская слышать о ней из чужих уст. Ей так сильно хотелось против собственной воли быть лучше в глазах Марины, она не могла ничего с собой поделать и даже злилась, что не может справиться с эмоциями. Ведь прогибаться под кого бы то ни было она не привыкла с детства, будь то педагоги, однокашники или родители. Но Марина как-то незаметно подчинила её волю, рождая желание быть лучшей. Быть достойной её общества. Ведь, что мог такой человек, как Марина Владимировна Полонская, найти в Динке Кулаченко? Ветер в голове и никому не нужные стихи? Едва ли… Но, вопреки здравым доводам разума, интерес к себе со стороны преподавательницы Диана ощущала в каждом взгляде, в каждом вопросе, в каждой минуте в её обществе, в воздухе между ними. Интерес сдержанный и контролируемый, порой граничащий с обычной вежливостью. Сама Динка уже давно напрочь потеряла голову, всё ещё не оставляя слабых попыток от этого отмахнуться. Марина стала неотъемлемой частью её существования, как неизбежная константа, как непредотвратимое стихийное бедствие, сносящее на своем пути абсолютно всё: принципы, привычки, гордость, веру в понимание своих желаний и своих целей, ощущение себя центром мира, и мира — центром собственной жизни, оставляя только всепоглощающую, почти щенячью, беззащитную и хрупкую, но вместе с тем глубокую, словно океан, привязанность и сокрушительную любовь, заставляющую падать на колени. Мы навсегда храним в сердце воспоминания о первой любви. Но когда мы с ней — верим, что она будет единственной. Для Дианы Марина стала единственной. С того самого момента, как улыбнулась ей на пороге их дома. Не касаясь тела, но влюбившись в душу, Диана утонула от поверхности до самого темного и глубокого дна. И сердце уже не слушало слабые доводы разума. — Я должна тебе сказать. Я уезжаю 23 апреля в командировку на три недели. Вернусь в мае, к твоему выпуску. Замену мне уже нашли, так что пары не пропадут. Если хочешь, я могу поговорить с педагогами с кафедры языков, думаю, они поймут, что… Кулаченко уже не слушала Марину Владимировну, отвернувшись к окну. Новость прозвучала, как гром среди ясного неба, ввергая Диану в состояние неосознанного шока. Она уезжает. Но почему? Куда? С чего вдруг такая срочность? Почему она не сказала раньше, ведь 23 число уже послезавтра? — Ты слышишь меня? — Да, конечно… Столько вопросов билось в голове, а Марина всё говорила, уговаривала Диану продолжить занятия, хотя прекрасно понимала, что дело тут давно уже не в английском, и будто бы больше сама себя убеждала, что три недели — не так уж и долго, и они увидятся как раз к окончанию второго курса, и вместе обязательно сходят куда-нибудь отметись успешное завершение, съедят по мороженному, может, прогуляются в сквере или съездят на бухту… Диана не слушала. В голове пульсировали слова, сказанные Мариной с такой легкостью и прямотой, но вместе с тем — с обречённой неизбежностью. «Я уезжаю. Три недели». Три недели без неё. Три недели без вечеров на её кухне, без её тихого смеха, без малахитовых глаз и забавных словечек. Без её огромных шарфов, которые она небрежно обматывает вокруг длинной шеи, спасаясь от ветра. Без её потрясающего запаха, смешанного с запахом дорогих сладких духов, от которого кружится голова и хочется немедленно нырнуть в ледяную воду, чтобы остудиться, иначе ведь не останется сил сдерживаться и не обнимать её, такую смешную и близкую, но такую недосягаемую, обнимать крепко, изо всех сил, прижать к себе прямо сейчас… Три недели без Марины. Диана вздохнула и повернулась к Полонской, одной улыбкой останавливая нескончаемый поток слов, который уже больше стал похож на плохо скрываемые оправдания. — Это здорово. Три недели. Куда вы едете? Марина, казалось, растерялась, но тут же мотнула головой, шустро вспомнив пункт назначения. — Сначала — в Москву, потом Тверь, Новгород, и неделя в Рязани. В последние пару дней — Волгоград. Я решила повидать отца. Он писал, что здоровье подводит. — Не надо никого просить заниматься со мной, дождусь вас, — выдохнула Диана, смахивая мешающую челку со лба, изо всех сил стараясь говорить уверенно и не выдать дрожи в голосе, — вы ведь ненадолго. — Конечно! — чересчур бордо подхватила Полонская, натянуто улыбаясь, — Прости, что огорошила тебя так, я сама недавно узнала, всё думала, когда лучше сказать, решила, что дождусь занятий и спокойно всё расскажу. Три недели пролетят быстро, у тебя как раз сессия, повод показать, чему научилась. Надеюсь, твоя мама не сильно расстроится. — Я сама ей скажу, не волнуйтесь, — слабо улыбнулась Диана и наклонилась вперед, взъерошив мешающие волосы. Внезапно захотелось состричь их, — у вас не найдётся сигарет? Марина вскинула брови, но понимающе кивнула и достала с подоконника пачку сигарет и спички. Кулаченко неспешно приняла сигарету из рук женщины, приоткрыла форточку, резким звуком испугав Гайку, которая, недовольно мурлыкнув, умчалась куда-то в сторону коридора. Марина чиркнула спичкой. Диана вдохнула приятный запах серы и прикурила, делая глубокую затяжку. Полонская зажгла свою сигарету и откинулась на спинку стула. Диана вдруг закашлялась, чувствуя как горло сухо сдавливает табачный дым. — Ох ты, что за чёрт? — Да, они крепкие, полегче смотри, — выдохнула Марина, поворачиваясь к окну. Внизу по шоссе бодро гнали машины. Солнце скрылось за сопками, ветер гнул ветки низких деревьев ближе к земле. Почему-то сейчас показалось, что снова пришла зима. Марина накинула на плечи пурпурный платок. — Я буду скучать, — едва слышно произнесла Диана, смотря в окно, и Марина вздрогнула, понимая, с каким трудом Динке дались эти простые слова. Они не обозначали привязанности друг к другу словесно, она всегда была очевидна и осязаема без слов, в коротких жестах и привычных улыбках друг другу. Но в эту минуту хотелось именно чего-то настоящего. Чего-то реального и теплого, хотелось просто быть уверенным в том, что она знает. Марина заметила, как дрожат пальцы Динки, сжимавшие сигаретку. Неясное ощущение ответственности за неё кольнуло уставшее сердце. Не теряя внешней невозмутимости, она тихо кивнула, выпуская сизый дым в сторону окна, и грустная улыбка тронула аккуратно очерченные новой помадой губы. — Я тоже буду скучать.***
Через два дня, 23 апреля вечерним рейсом Марина улетела на материк. Диана не стала прощаться с ней в аэропорту, стоически игнорируя предложение матери отвезти её. Она ненавидела аэропорты так же сильно, как долгие прощания. И сочетание этих двух вещей вызывало дикое отвращение. Перед отъездом они ещё раз увиделись в коридоре университета, когда Диана летела на пару после обеда, как всегда, опаздывая. Они не сказали друг другу и нескольких слов, но одного взгляда было достаточно, чтобы всё было понятно и так. В тот же вечер, едва Марина села в самолёт, готовящийся увезти её на материк, Динка собрала свои черновики, чёрную толстовку и три бутылки пива, сложила всё в старый, но вместительный рюкзак и, сказав матери, что переночует у однокурсницы, чтобы подготовится к сессии, ушла из дома, направляясь на другой конец Магадана, где её уже с настроенной гитарой и компанией университетских ребят ждала Оля Гусева. Для Дианы Ольга еще со школьных времен стала самым близким по духу и сердцу другом. И время с ней Кулаченко не променяла бы ни на что другое в своей жизни. Они могли часами просто сидеть на ковре в гостиной и болтать о всякой ерунде, а потом Оля вдруг пела свои песни, внезапно и без пауз, всё новые и новые вещи, и Динка просила ещё, выпивала остатки пива, бежала в ларёк за новым, и пела уже вместе с ней. Их общие посиделки Диана всю жизнь будет вспоминать с щемящей теплотой и тоской, как то, что было лучшим, но никогда не повторится. Вот и сейчас, когда Диана вдруг поняла, что ей предстоит первое настоящее испытание, она направлялась именно к Ольге, прекрасно зная, что её родителей как всегда нет дома, а в холодильнике найдётся бутылка сидра, да и запасные струны у Гуся были тоже всегда в достатке.***
С момента отъезда Марины, Динка пропадала на квартире Гусевой ночами напролет, появляясь в универе с утра, чтобы кое-как отсидеть первую пару и отметиться, а после второй бежать обратно, по дороге залетая в родной ларек за очередной порцией пива «Рубин». Она давно не позволяла себе таких загулов. Но отсутствие Марины в её жизни напрочь выбило почву из-под ног. Она не поняла, в какой момент так сильно привыкла, что каждый вечер вторника и четверга был непременно занят для всех, кроме Неё. Это было время Марины. Диана привыкла чертить знакомый маршрут до Её дома, порой приходить раньше, прогуливаться под окнами, гадая, какие же Её? Она привыкла улыбаться хмурой кондукторше в автобусе, который вез их с Мариной до дома, привыкла ставить роспись в журнале охранника на выходе из корпуса, замечая, как мило Полонская усмехается на его вечные шуточки: «Снова к Марине Владимировне? Ох, пропала девчонка! Это ж надо так любить английский! Марина Владимировна, что вы с нашей Кулаченко сотворили?!» Марина тихо смеялась, а Диана шла рядом, открывала ей дверь, чувствуя невероятную гордость от того, что даже охрана знает, что они уходят из корпуса вместе… А потом Марина уехала. Когда всех этих незначительных мелочей, как-то незаметно для Динки ставших центром её существования, внезапно не стало, она просто не знала, куда себя деть. Она слабо помнила время, которое прожила без Марины. Оно казалось ей пустым и неинтересным, и лишь с её появлением наступила хоть какая-то ясность. А теперь её нет рядом. Привычный расклад рассыпался, как карточный домик. А разгребать весь этот бардак, попутно помогая справляться с тоской и следить, чтобы Динка не упилась до смерти и не была отчислена за прогулы, приходилось именно Гусю. Ольга была только рада такой важной роли в жизни подруги, тащила из гаража отца новые струны и строила гитару в ожидании Кулаченко.***
Окончание очередной солянки на квартире у Гуся пришлось на второй час ночи. Ребята нехотя разбрелись по домам, радуясь, что общежитие Политеха неподалеку и можно будет переспать ночь, ведь автобусы уже не ходят. Кулаченко самолично выставила всех из крохотной квартирки Гуся и, довольная проделанной работой, плюхнулась спиной на старый, скрипящий диван. — Гусь, все разошлись. Ольга сидела на полу, пытаясь выложить на ковре жестяными банками своё имя. Копна кудрявых непослушных волос почти полностью закрывала лицо. Динка понятия не имела, как она вообще там что-то может видеть? Огромные очки с толстыми круглыми стеклами в металлической оправе кое-как были закреплены на волосах, безразмерный свитер и поза йога делали Ольгу похожей на совёнка-переростка. Динка фыркнула, пытаясь привлечь внимание подруги. — Гусь, алё? Ты там не уснула ещё? — Неа, — тихо отозвалась Ольга, поворачивая голову. Очки тут же упали ей на нос и она деловито поправила их, подпирая голову рукой, — чегой тебе, Кулаченко? — Можно я у тебя на ночь останусь, а? Меня в общагу не пустят, я в стельку. Домой не доеду уже. — Да не вопрос, — усмехнулась Гусева, явно зная заранее, что этим всё и кончится, — моих до понедельника не будет. На все выходные диван в твоём распоряжении. — Спасибо, Ольсен, ты — настоящий друг! — торжественно выговорила Диана и кривовато усмехнулась, переворачиваясь на спину. В голове всплыли воспоминания того вечера у Марины на кухне, когда они говорили о её родителях и впервые курили вместе сигареты. Прошло уже две недели с её отъезда. Интересно, как она там? — О чём задумалась? — изображая профессора сердечных дел, строго нахмурилась Ольга, протягивая вперед руки, — пациент нуждается в лечении. Рассказывай давай, я же вижу, что тебе неймётся. — Нечего рассказывать, — отрезала Диана, глубоко вздыхая, всё ещё рассматривая белёсый поток. Ольге про Марину Диана не говорила ни слова, но почему-то уже на уровне инстинктов понимала, что подруга и так всё знает. Слишком хорошо они были знакомы. Гусь была единственным человеком, которому не надо было рассказывать всё в деталях, ведь к моменту откровения, большинство из них она уже знала. — Ой, да брось, — фыркнула девушка, раскачиваясь на месте, как большая кукла-неваляшка, — ты ходишь вся мутная, ничего не говоришь, я вижу, что происходит, заливаешься, вон, неделями уже. Что, сильно мучает? — Гусь, отвали, — пробурчала Диана, прикрывая глаза, — я не на сеансе у психолога. Что ты пристала? — Помочь тебе хочу, дурында, — выдохнула Гусева, пододвигаясь поближе к дивану и задевая коленом разложенные кривоватой буквой "О" жестянки из под пива, — будет проще, если ты сама начнёшь, правда? А то ведь и я могу. — Да знаю, что можешь, — вздохнула Динка закрывая лицо руками. Внутри разразилась буря. Кулаченко понятия не имела, что стоит рассказывать Ольге, и стоит ли вообще, ведь по факту — ничего нет! Она просто скучает. Такое случается со всеми, нормальная ситуация… «Да уж, вот только скучаешь ты по бабе на двадцать лет тебя старше, и всё ещё трусишь признаться себе, что втрескалась» — пронеслось в голове голосом Ольги. Диана зажмурилась. — Знаешь, в такие вот минуты я адски скучаю по Суровцевой. Вот она умела не доставать с вопросами, зато напиваться с ней было в кайф. Ольга вдруг опустила голову и печально вздохнула, убирая со лба мешающие обзору кудри. — Я тоже по ней скучаю. Кстати, она недавно писала мне. — Да? — Диана даже отняла руки от лица и подняла голову, надеясь, что удастся ненавязчиво увести тему от собственных душевных проблем, — а чего молчишь? — А что, она тебе разве не написала? — удивленно спросила Ольга, — вы же вроде переписывались с тех пор, как она укатила на материк. — Мы переписывались, — кивнула Диана, силясь вспомнить последние письмо Виолетты. Но как назло в голове было решительно пусто, — в том году мы даже виделись в Питере летом. Но последние пару месяцев я от нее ничего не получала. Что пишет? — Собралась замуж, — ещё раз вздохнула Ольга и Динка чуть не грохнулась с дивана от удивления. — Суровцева — замуж? Шутишь. — Не шучу, — Ольга покачала головой, — и она не шутит. Говорит, всё серьёзно — любовь, семья. Зовёт на свадьбу. — Мда, — Динка вздохнула, снова закрывая лицо руками. Слова «Суровцева» и «Замуж» никак не вязались у неё в голове в одно предложение. Виолетта никогда не производила впечатление девушки, которая вообще стала бы задумываться о замужестве. По крайней мере, в сознательном состоянии, — вот что Питер делает с людьми. — Да может это не Питер, а правильный человек, — тихонько произнесла Ольга и Диана прикусила язык, понимая, что задела больную тему. Диана не знала, что было между ними, но помнила ещё со школьной скамьи, что история непростая. Гусева никогда первая не говорила о Виолетте с её отъезда, и каждое упоминание, даже безобидное, всегда приводило к печали, — я надеюсь, что это то, чего она хочет. — И я, — вздохнула Диана, поднимая руки к потолку. Её подруга выходит замуж. Строит семью. А Динка? В восемнадцать прожигает дни пивом и гитарными струнами в ожидании женщины, которая вполне возможно что даже не вспоминает о ней где-то там, на материке… — Ладно, с ней. А ты-то чего? — спросила Ольга, возвращаясь к нежеланной для подруги теме. Диана снова зажмурилась, понимая, что попытка перевести тему провалилась с треском. Рассуждать о себе ей совсем не хотелось, но она понимала, что подруга просто так не отстанет. Надо было что-то сказать. Все-таки Ольга, пожалуй, единственный человек, от которого Диана никогда не ждала осуждения. — А что я? — Диана рывком поднялась и села на диван. От резкого напряжения закружилась голова. Она медленно сползла к Ольге на пол и, сложив ноги по-турецки, села напротив подруги, перебирая жестянки между ними, — у меня всё нормально. Замуж не собираюсь. — Было бы удивительно, если б собралась, — фыркнула Ольга, наклоняя голову, — как твоя мадам Полонская? Динка даже не нашлась, что ответить. Бутылки звякнули друг об друга, когда рука её дёрнулась. Она явно не была готова к такому простому и прямому вопросу. Она понимала, что Ольга догадывается о её тайной страсти, но никак не думала, что подруга спросит в лоб. — Гусь, хватит, а? Не смешно, — попыталась отговориться Диана, но по взгляду карих глаз напротив поняла, что всё тщетно. Ее припёрли к стенке и деваться некуда. — Я и не смеюсь, если ты не заметила, — Ольга внимательно посмотрела на Диану, ожидая ответного взгляда, — дело ведь в ней, в твоей Марине, англичанке из редакции. Я правильно думаю? — И ты туда же, — вздохнула Динка, всё ещё смотря в пол. Ольга сдаваться не собиралась, — не моя она. И хватит уже думать так много, а то состаришься раньше времени, а нам ещё на свадьбу в Питер лететь. — Диня, хорош юлить, — вздохнула Ольга, не давая Кулаченко перевести тему, — рассказывай давай. Весь универ уже трещит, что Шпала со второго курса за Полонской, как собачонка носится, разве что слюни не пускает. Диана вдруг почувствовала, как из глубины поднимается комок праведной злости. Да какого чёрта эти придурки болтают на каждом углу?! — А не шла бы ты, дорогая, подальше вместе со всем универом, — выговорила Диана, стараясь сдерживать гнев, ведь подруга ни в чём не виновата, — что тебе до их болтовни? Фигня это всё, слушай больше. — У вас с ней уже что-то было? — спокойно спросила Ольга, видя, как Диана раздражается, всё больше теряя контроль. Но другого момента спросить уже не представится. Ей, по большому счету, было всё равно, что судачат о Динке в универе. Кулаченко вечно оказывалась в центре внимания сплетников и хорошеньких девочек на подпевках у старост. Да и Оля, к ужасу её педагогов и родителей, появлялась на парах довольно редко и числилась студенткой до сих пор только благодаря необъяснимой удаче. Но когда среди бесконечного потока бессмысленной чужой трескотни Ольга краем уха услышала фамилию «Полонская», сразу стало ясно, что дело дрянь и Диана опять влетела в историю. — Ты с ума сошла? Нет! — повышая голос, быстро выпалила Диана, и ей показалось, что это прозвучало слишком неубедительно. Очевидно, Ольге так показалось тоже. — Но в перспективе, видимо, да? Что ж, она хороша, не спорю. Но что-то мне подсказывает, что она тебе не по зубам. — Так, всё, абзац, — процедила Дина и откинула бутылки, рывком поднялась с места, слегка покачиваясь, — пошли покурим на балконе, тут дышать нечем. Ольга лишь понимающе усмехнулась, неуклюже поднимаясь с пола. Главное, Динка осознает — всё не из воздуха. А с прочим можно справиться. Диана накинула на плечи куртку. Ольга закуталась в шарф. Они вышли на балкон и закурили. Дом Оли стоял на отшибе у самого подножия сопки. Отсюда шоссе вело прямо к аэропорту. Еще первокурсницами, они с Динкой договорились, что придёт время, и они вместе когда-нибудь уйдут отсюда пешком по шоссе до самых взлётных, и больше никогда не вернутся. — Думаешь, Вета правда влюбилась, и поэтому выходит замуж? — вдруг тихо спросила Ольга, смотря вдаль в сторону уснувших сопок. Диана вздохнула. Знала ли она ответ на этот вопрос? Очевидно, нет. Но сегодня ей не хотелось бередить старую рану подруги, которая, как всегда, была просто рядом. — Я не знаю. Но думаю, что если б она этого не хотела, всё было бы иначе. — Зачем она рассказала мне? — Не бери в голову, — проговорила Диана и чуть толкнула подругу в бок, — поеду в Питер летом — спрошу у нее сама. — Спасибо, Дин, — Ольга улыбнулась, впервые из глаз её исчезла печаль, уступая бесконечной доброте, которую Диана так трепетно в ней любила, — не парься, разгребём твою кашу с Полонской, вот увидишь. Диана устало вздохнула, понимая, что теперь не отделается от вопросов, как ни крути. — Гусь, хорош. Нечего разгребать. Ольга лишь по-доброму усмехнулась. — Да у тебя всегда «нечего», как будто мне впервой. Ты, Кулаченко — неисправимый элемент вечного хаоса. Диана заулыбалась, понимая, что подруга не хочет её поддеть. Внезапно тоска разжала тиски и впервые за две недели без Марины, дышать стало чуть легче. Главное — она где-то там и скоро вернётся. А Диана здесь. В мыслях о ней. И рядом друг, который всё понимает. Кулаченко улыбнулась и опустила голову на тёплое плечо, стряхивая пепел с сигареты. — Не надоело тебе мои каши разгребать? — Мне? — Ольга рассмеялась, потушив сигарету о заранее приготовленную пепельницу, — Это не я преследую сорокалетних преподавателей! — Ей тридцать восемь, — машинально поправила Диана и тут же пожалела о сказанном, понимая, что сама подкинула повод для шуток. — Любви все возрасты покорны! — Ой, хрен ли ты в этом понимаешь? — Уж побольше твоего! Я хотя бы среди ровесников выбираю. — Ничего я не выбирала, иди ты нахрен, Гусева! Тоже мне, Казанова, выбирает она… Они засмеялись вместе, не переставая препираться, вернулись обратно в комнату, и за ничего не значащими разговорами провели оставшиеся ночные часы. Уже к пяти Диана задремала на диване, прижатая к стенке огромным теплым телом Ольги. И уже уплывая в сон, едва заметив над Магаданскими сопками светлеющее небо, Диана улыбнулась про себя: «Доброе утро, Марина. Хорошего вам дня».Меня кормит тоска, а тебя — благодать. Мне бы было где взять, а тебе что отдать. Чувств берёзовый сок. Голос мой невысок. Напоишь допьяна. Занавешен стеной. Так хотелось шептать: «Останься со мной».