Тайные сады

Надеюсь, Вы довольны? Я пишу, пишу Вам, и мне нечего более прибавить. Вы вольны наказывать меня своим молчанием, своими презрительными взглядами при наших встречах, ставших теперь столь короткими и редкими, и все же в моей бедной душе еще смеет теплиться надежда, что Вы сжалитесь и хотя бы дочитаете до конца это письмо. Я так долго молчала, стыдясь своих пробудившихся чувств, боясь показаться Вам нелепой в своем стремлении к Вам, и, поверьте, я бы не проронила ни слова, не написала бы ни строчки, коли бы Вы продолжали навещать наш забытый богом край с визитами, пусть даже вызванными убеждением моего сводного брата в необходимости Ваших профессиональных услуг. Да даже если бы По и вовсе отказался от них — я бы довольствовалась одним лишь звуком Вашего голоса, доносящимся из гостиной, кратким кивком, которым Вы бы приветствовали меня. А после — днем мечтала бы о том, как увижу Вас снова, а ночью — видела бы это во сне. Но до нас дошли слухи о Ваших честолюбивых мечтах уехать из наших краев навсегда, оставив нас, ваших бедных подопечных, должно быть, слишком скучных для такого образованного, тонкого человека, как Вы. Ах, ну зачем только я узнала о Вашем существовании, зачем так неистово терзаюсь теперь? Не знай Вас, я могла бы смириться с той полной добродетельной скуки участью, что уготовлена девицам моего круга и положения…

***

Уловив щекой движение воздуха, Бен прервал чтение, поднял глаза и встретился взглядом с рабом, видимо, успевшим вернуться в комнату, пока Бен был поглощен изучением письма. Раб вжимался в угол, его темное лицо было искажено ужасом, а глаза — широко распахнуты. Он беззвучно открыл рот, словно силясь сказать что-то, но, так и не выдавив из себя ни звука, вытянул вперед руку, дрожащим пальцем указывая на что-то за спиной Бена. Бен почувствовал, как в горле его встал ком, как позвоночник прошибло холодом. Он втянул в себя вдруг ставший тягучим воздух, так же медленно выдохнул, не отводя глаз от лица чернокожего юноши, по которому градом катились крупные капли пота, впился зубами в нижнюю губу, сжал кулак и резко обернулся. Позади Бена было пусто. Он в растерянности переводил взгляд с закрытой двери на кровать, в полной уверенности, что не видит ровным счетом ничего необычного. Однако Бен также был уверен, что гримаса страха, исказившая лицо негра, не была наигранной. Словно в подтверждение этим мыслям, из угла раздался громкий плач. — Что ты видел? Бен подошел к опустившемуся на корточки рабу, на всякий случай отрезав ему путь к бегству. — Мисса… — хрипло всхлипнул тот, закрыл лицо руками и зашелся такими рыданиями, что Бен вынужден был выждать немало времени, прежде чем ему выдался шанс продолжить беседу. Сидя на краю скрипучей кровати, Бен боялся расслабить свою спину, сгорбленную и затекшую, боялся шевельнуться или вздохнуть слишком глубоко, чтобы не сбить своего горе-собеседника, который наконец-то осушил слезы и начал, бубня, тараторя и захлебываясь собственным рассказом, приоткрывать Бену завесу некоторых тайн. Путанное повествование все время перескакивало из прошлого, когда «мисса Рахель» была еще жива и раб исполнял обязанности ее личного почтальона, в настоящее, когда ее не стало, однако раб ни разу не заговорил о ней в прошедшем времени, пальцы его дрожали, а взгляд выпученных глаз бессмысленно блуждал по противоположной стене. Бен понял, что при жизни мисса была добра, но чем-то больна, что смерть ее была неожиданной и что не он один видел то, что, живи они не в столь просвещенный век, можно было бы назвать ее призраком. — Ох, как же я упрашивал массу Дэмерона не везти покойную миссу Рахель, как говорил, что из этого не выйдет ничего хорошего, сэр! Мама Маз сказала, что проклятый глаз демона украдет ее ти-бон-андж, ее земную душу, прежде чем она уйдет в темную воду, а я, я не мог найти хунгана, все ушли призывать лоа Хромого Барона, и я остался один, а мисса Рахель, она все появлялась, сэр!.. Бен совершенно запутался, к тому же его угнетало, что он не помнил имени раба, хоть мог бы и поклясться, что слышал его в тот памятный день, когда принимал первых клиентов у себя в фотомастерской, но зато сейчас он отчетливо вспомнил, что видел его лицо не только в их первую встречу, но и позже, у моста на пути к имению матери. Бен протянул руку к комоду, извлек оттуда одну из кукол и бросил в сторону опасливо покосившегося на него раба: — Что это такое? — Это… Вольты, сэр! Куклы. — Я и без тебя вижу, что это куклы. Для чего они нужны?! Бен начал терять терпение. — Так девятый день со дня Святого Джона, сэр! Мы… Они для обряда, сэр! Мы должны защищаться от нечистых духов, сэр, и потому хунганы призовут лоа Хромого Барона, сэр!.. — Мы — это кто? — Мы… Черные, сэр. Рабы. — Каких духов, какого барона? Мне разбили окно такой куклой. Ты топил такую же на землях моей матери — что все это значило? — Это было не ваше окно, сэр. При всем уважении, сэр… — Негр потупился, но продолжил: — Мистер Сноук при жизни был сильным бокром, сэр. Бен поднял вопросительный взгляд. — Колдуном, сэр! — пояснил раб. — Слишком сильным, таким, что некому было отделить его ти-бон-андж после смерти, сэр, боюсь, он все еще в том доме, что вы теперь зовете своим, сэр. Бен не мигая смотрел на раба. — Но наши хунганы взяли его корпс кадавр… Тело, — поправил тот сам себя, — чтобы принести жертву лоа Хромого Барона. Чтобы он защищал нас после того, как снизойдет на мамбо си пвен маму Лею… — Негр осекся, с ужасом уставившись на Бена, будто проговорился о таком, о чем ему следовало молчать. Бен закусил губу, услышав имя матери. — Так это правда… Моя мать — жрица какого-то культа? Голос Бена дрожал против его воли. — Я не могу говорить с вами об этом, сэр. Вот хоть прикажите высечь меня, сэр, хоть убейте, а большего я вам не скажу! Негр вжался в свой угол. Воцарившуюся в комнате тишину нарушил шелест бумаги, которую Бен все это время не выпускал из рук. Поглощенный тяжкими думами о своей семье, Бен безучастно скользил глазами по ставшими отчего-то неровными, опускающимися от начала к концу строчкам письма. … и когда я видела Вас в последний раз, то позволила себе эту непростительную вольность, о которой с тех пор горько сожалею и корю себя день и ночь… Так это действительно было! Мать… Дядя! О всемогущий боже, как долго это продолжалось? Их связь всегда была столь очевидна. Бен захлебнулся воздухом, вспоминая свое детство, косые взгляды, которые редкие гости не трудились скрывать, отсутствие мужчин возле его давно вдовствующей матери, женщин — подле ее брата. … и весь Ваш опыт, вся Ваша наука и все рациональные теории — к чему они привели в результате? Не правда ли, жаль, что все попытки исцелить меня оказались бесплодными и мы вернулись туда, откуда начали?.. Бен ни на секунду не усомнился в том, что раб не врет. Чем дольше он думал, тем более безумной казалась ему сама возможность поверить Хаксу. Отчего он соврал, какая выгода была ему вводить Бена в заблуждение? … Ваша же реакция не оставила мне и доли сомнений в Вашем истинном отношении, и, пусть Вы и никогда не скрывали его, я все же смела питать надежду, ныне разбитую на сотни осколков, как разбито теперь и мое сердце… А мистер Сноук… Бен почувствовал, как похолодели его руки при воспоминании о ввалившихся, высохших глазах на мертвой голове, покачивающейся в такт шагам людей, вынесших тело Сноука из темноты. … и как будет разбито мое тело, когда я сделаю то, что давно уже намеревалась сделать, но воспрепятствовать чему Вы столь усердно пытались, с попустительства моего доброго кузена. Выходит, они с матерью знали друг друга лучше, чем он мог себе представить? Раз даже после смерти одного из них связь не прекратилась, а продолжилась в столь извращенном действе? Бен вспомнил тот день, когда стоял, прислонившись к закрытым дверям гостиной, тщетно прислушиваясь к едва различимому бормотанию голосов — матери и мистера Сноука; как тот вышел, странно улыбаясь, кивнув ему; как будто случайно забыл свой чудесный, наполненный пластинами и реактивами саквояж. Как в эту же ночь Бен сбежал из дома, уверенный в том, что впервые в жизни сам распорядился своей судьбой. Если Вы читаете это письмо, значит, все уже произошло и я покинула мир, что был неспособен расслышать мой тихий голос. Я лишь надеюсь, что Финн исполнит мою последнюю волю и доставит письмо Вам, а не использует в очередных ритуалах, пытаясь усмирить мой мятежный дух при помощи своих ужасных суеверий. Будьте же милосердны к нему, как никогда не были — ко мне! Он верный слуга, исполнявший мои глупые прихоти, и это — моя последняя просьба. Все это время Бен думал, что сбежал, но что, если все это было плодом его фантазий? Если за ним никто и не думал гнаться и пытаться вернуть домой? Что, если он — не сбежал, что, если его — отдали? А может быть, даже — продали? Как вещь, как нежелательное свидетельство противозаконной связи? Бен почувствовал жар подступивших к векам слез, из-за которых последние строчки письма стали размыты и неразличимы, да Бен все равно давно перестал вникать в их смысл… Это последнее письмо Вам, двадцать третье и безответное, как и мои чувства, и все же я рада, что встретила Вас, пусть это и не принесло мне счастья. Мне бесконечно жаль. Прощайте, Армитаж!