Pute

Трава возле порога низкая и редкая, она жесткая, она режет ножами нежные пальцы. Небо над травой и порогом высокое и свободное, по нему вереницей висельников плывут тонкие нити облаков, они складываются в петли и вьются свадебными блелыми цветами по высоким крышам Дома. Стены здания цвета яичной скорлупы, в некоторых местах яичная штукатурка немного осыпалась, и из щелей крысами, воровато оглядываясь, выглядывает белый кирпич. Подле порога стелится тонкой змейкой дорожка из каменных плит, они разрисованы цветным мелом. На дорожке цветут фантастические цветы и принцессы в пышных розовых платьях-колокольчиках порхают с бобовых стеблей на крыши пряничных домиков, важно поправляют белокурые кольца собственных волос и кокетливо сдвигают на бок аккуратные золотые короны. Меня, вместе со здешними детьми до трёх лет, оставили рядом с порогом и коробкой ярких мелков под присмотром двух детей постарше: уже знакомой мне белокурой, свитой из мотков белой проволки, высокой девчонки с пушистой чёлкой и выразительными серыми глазами, и незнакомой пухловатой брюнетки, однако её детская пухловатость легко проходит, так что в будущем она может превратится если не в модель, то в довольно симпатичную девчушку. Естественно, мне было интересно узнать о пока ещё незнакомке, поэтому я, неловко переставляя ноги направился к объекту моего интереса, но очень быстро понял, что ползком это будет как минимум удобнее, а как максимум – безопаснее для меня и окружающих. Но если окружающие не волновали меня от слова совсем, то себя любимого нужно было беречь, по крайней мере, от сотрясения мозга. Благополучно приземлившись на четвереньки и расцарапав себе ладошки об мелкие камни, я довольно целеустремлённо направился к источнику своего интереса. Девочка-брюнетка сидела ко мне боком, так что я смог разглядеть её профиль и ёжик черных проволочных волос. У неё был прямой нос с горбинкой, славянский разрез глаз, высокий лоб, по-детские пухлые, розовые губы и кожа цвета песка. Она сидела на траве рядом с маленьким черноволосым мальчуганом весьма симпатичной азиатской наружности, насколько годовалый ребёнок может быть симпатичным, примерно моего возраста, может старше. По крайней мере своими голосовыми связками он владел если не отлично, то довольно хорошо, как для своего возраста. В отличие от меня, да. Ну, в любом случае, мне есть ещё куда расти и куда стремиться. А времени вообще навалом, так что прорвёмся, да. Вокруг меня как опарыши в банке копошились дети в белых церковных ночнушках, причём одинаково были одеты как девочки, так и мальчики. Видимо, смотрители этого детского зоопарка не делали проблемы из половой принадлежности мелюзги, либо одевать брюки, рубашки и сапоги на годовалых лоботрясов было запарно и вообще не выгодно. В любом случае, винить администрацию было сложно, поэтому особых претензий к одежде у меня не было: хоть не голый щеголяю по травке, уже неплохо, уже спасибо. Вдруг, абсолютно неожиданно и незаслуженно, меня резко занесло вправо, потянуло по траве и придавило чем-то чрезвычайно тяжелым. Удержаться от матерного ругательства оказалось физически невозможно, и я, насколько позволял почти что не развитый речевой аппарат, заковыристо выругался. Естественно, ни ребёнок, лежащий плашмя на мне, ни подбегающая резиновая девочка-ворона, ни холодная, перечёркнутая шрамами прошедших лет, «mère» не услышали моих слов – знакомая рыжая пакость врезалась в меня на полном ходу, сбила, подмяла под себя, а теперь ещё и разревелась на ухо. Думаю, я укрепился в своей мысли о ненавсисти к детям любых возрастов окончательно. Святая Дева Мария, мать твою, хочу домой, хочу в свое тело! Не нужны мне новые шансы, возможности и амбиции – я лучше дома вернусь к работе подзаборно-тусовочной шлюхи, которая берёт ничтожно мало, чем буду взращиваться с нуля и терпеть прививания совести, чести и других абсолютно абстрактных и ненужных в своём существовании вещей. Ещё мне точно прийдется изображать тупого как пробка ребёнка, шутить про дерьмо и задницы, бегать, орать, смеяться, заново учиться курить и делать весьма непристойные вещи определёнными частями тела за определённую сумму в определённое время. Заново учиться быть проститутом, в общем. А это занятие отнюдь не славится своей простотой, нервы стальные иметь нужно, да и мордашка по-симпатичнее лишней никогда не будет. Многие знакомые мне в прошлом люди покупались исключительно на миловидное хлебало смазливых девушек и парней, стоило им лишь показаться в поле зрения и покрутить-повертеть своей костлявой задницей или потрусить силиконовыми сиськами, как знакомые тут же дружно забивали болт на всю опытность, присущую мне, и велись на шлюховатую морду с губами на пол ебала и абсолютной неподготовленностью в таких тонких вещах. Негодование кипело во мне вулканической лавой, и я, в немой попытке выместить злость на самом близлежащем объекте, в духе лучших традиций стрелок у пятикласниц, выдрал клок рыжих, огненными языками осыпавшихся с моей ладони, волос. Теперь моя честь была (уже во второй раз!) официально отмщена, и я мог со спокойной душой продолжать абсолютно бессмысленную детскую драку с клоками тёмных, вьющихся волос и рыжих соломенных прядей, летящих горящими ошметками корабельной обивки. Кажется, это судьба так не любит меня, или же она не симпатизирует этой девчонке. В любом случае, я попробую наладить с ней контакт, когда мы оба слегка подрастём и, соответственно, обрастём собственными интересами и увлечениями. На их почве можно будет попробовать построить мостик нормальных, если не дружеских, взаимоотношений. Ну а пока мы с ней катимся по траве, вцепившись друг другу в волосы и целеустремлённо пытаемся уменьшить коэффициент волосин на один квадратный сантиметр площади головы оппонента. Трава забивается в открытый в возмущении красный рот, обитый тканевыми бархатными губами, она отдаёт запахом озона и сыростью лесной почвы. Цепкие девичьи пальцы сжимают мои волосы, второй рукой она пытается залезть в мои глаза, белыми шариками блестящие пленкой подступивших слёз. Я пытаюсь задержать падение, я цепляюсь пальцами за ямки и выбоины, но тело продолжает скатываться. Мое сознание меркнет, я слышу хруст и глаза закрываются. * Люди из прошлого всегда возвращаются. Они плавают кусочком листа в грязных осенних лужах, они читаются в холодных порывах ветра и касаются плечами в толпе прохожих. Он узнает их в движениях теней за окном, когда бессонница и кошмары заставляют смотреть в темноту ночных улиц «мира, в котором тебе не следует бывать», как часто говорят матери своим детям. Мира, в котором можно снять девочку или мальчика на ночь, мира, в котором лотереи никогда не выигрывают, мира, в котором пиво пахнет помоями и люди отправляют детей красть. Он заглядывает в темноту, прорезаемую пьяными вскриками, ярким цветным светом и фальшивым хохотом. Коробка давит на спину, она такая неудобная и холодная, как ночь возле клуба, где он вынужден ждать. Чего или кого – чуда, наверное. Окно завешано рваными занавесками неопределённого темного цвета, подоконник потрескавшийся, широкий, с него кусками слазит светлая голубая краска, она обнажает потемневшее от времени дерево. Он садится на кровати, от чего она жалобно, натужно скрипит. Опирается руками о подоконник, подтягивается и залазит, кутается в лоскутный плед и его дыхание замирает на стекле влажным пятном, в глазах рябит цветами и замолкает редкой темнотой. За окном идёт мелкий дождь, он барабанит по крышам, нервирует бродячих кошек и продажных девиц. Люди внизу кажутся такими далёкими, темными муравьями в глубинах земли или пивной бочки в прокуренном пабе. До его погруженного в дрему мозга доносится пьяное фальшивое пение, гудки машин и крики на испанском. Какофония звуков сливается в единое шумовое пятно, оно пульсирует черной жилкой где-то на периферии сознания, оно убаюкивает и обнимает холодными, мокрыми руками дребезжащего от ветра стекла. В очередной раз начинается новый день, планета делает оборот и солнце опять поднимается с восхода моргающим, робким карминовым диском. В очередной раз утро заходит в дом, печально опускает голову и уходит, оставив после себя дрожащие косые лучи и городскую пыль в дверях, на обуви и пепельно-белой макушке. Сны вязкой пеленой сизого тумана – сигаретного дыма по праву рождения – стелятся по ламинату, они залазят под ковры и остаются за ножками дивана и кроватей, они цепляются за батареи и бешеными животными бьются в стены. Они на вкус – горелое мясо, тлеющие листья и глоток глинтвейна в пересохшее горло трезвенника. Он встаёт, чует утро в каждом углу собственной крохотной комнатушки с большим окном и горами коробок. Они тянутся небоскребами и упираются печальными головами в белый потолок. Юноша роняет неосторожный вздох, он падает каплей теплого воздуха в ноги, разбивается самоубийцей о маленькие голые ступни, полуприкрытые длинными штанинами в износившуюся кофейную клетку. Ступни, ладони, плечи – по-женски узкие, неподходящие для юноши, мужчины, хрупкая морозная красота, расползающаяся по телу покалыванием мышц, отражается в засаленном зеркале изнеможённым лицом, обтянутым белой кожей, в глубоких мешках под розовыми глазами – альбинизм не позволяет смотреть на мир иначе – и ладонями, прикрывающими уродливый синяк на щеке. Он отдаётся ноющей болью при прикосновении, и юноша понимает, что тоналкой дело не ограничится: вчерашняя школьная потасовка оставила куда более значимые следы, чем он мог предполагать. Да и последствия в виде ноющей задницы и еле открывающейся челюсти указывают на то, что, возможно, в последующие дни у него может существенно прибавится работы и косых взглядов. А когда освоится и обрастет связями в этом диком городе – можно будет и на кладбище наведаться, может даже в компании. Компания, честно говоря, была бы совершенно не лишней – кто на стреме стоит, кто помогает тащить инструменты, кто – раскапывать, или заметать следы. В прошлом городе такой компании, как на зло, не обнаружилось, да и повезло ещё, что хоть ушёл живой, да ещё с двумя почкам – это же нонсенс, если учитывать род его деятельности. Хотя бы один из. Все же не всегда получается кормить мать и себя ворованными драгоценностями, да и есть тоже что-то нужно, не всё же искусственными цветами питаться – мало того что не полезно, так ещё и вкус у них весьма посредственный. Мать тоже на работу ходит, но с её послужным списком вообще удивительно, что её на работу-то взяли. Иногда он думает, что менеджер в магазине совсем кукухой съехал, но от этого хуже не становится. Однако зарплата мизерная, а он ещё и на учебу копит, и чтобы ещё на сладости и новые вещи хватало, приходится заниматься весьма неприятными делами, по крайней мере они такие без подготовки и пера в кармане. Такая предосторожность отнюдь не была напрасной – многие его менее параноидальные коллеги погорели на этом, некоторые отделались порванной задницей, парой-тройкой венерических заболеваний или сломанных рук-ног, но тем, кому повезло меньше, могли упаковать в шуршащий целлофановый пакет и вызвать родственников и друзей на опознание, если оставалось, что опознавать. К сожалению, и такие случаи на его веку были. Взять бы хоть ту симпатичную девочку из то ли из Беларуси, то ли из Украины, Катрю, она приехала в штаты без гроша за душой но с чистым сердцем и желаниям работать. К её сожалению, диплом преподавателя из какого-то богом забытого педвуза в Харькове совершенно не оценили и рукой указали в мир, на волю! Девушка этого не оценила и решила пойти учится, однако чтобы учится нужны были деньги, поэтому она и подалась в лоно старейшей и востребованной в любую эпоху профессии – проституции. Естественно, он не был с ней знаком лично, но некоторые его знакомые или даже почти друзья рассказывали о том, что Катрю, мало того что сектанты всем скопом отымели, так потом ещё и расчленили на алтаре, поклоняясь своему странному богу. Опознавать все коллеги отправились, даже его взяли (момент, что он не увидел ничего, кроме ноги с биркой, опустим) но ничего интересного там не было, исключая парочки журналов, что тогдашний тринадцатилетний мальчик благополучно скоммуниздил. В журналах были описаны многие способы проведения ритуалов с участием кабачков и женских носков, поэтому мальчика это мало заинтересовало, в отличие от его матери. К её сожалению, сработал только один ритуал – изгнание соседей. Узнав, что мама оставила свою крышу в очередной отсидке, они очень оперативно съехали, от чего мать возомнила себя колдуньей и чуть не загремела в тюрьму опять, однако всё обошлось и её не лишили родительских прав. Закончив сокрытие неприглядного синяка на щеке, юноша вынужден был вынырнуть из своих мыслей, и, окинув придирчивым взглядом свою работу, решил прошествовать на кухню, захватив себе чего-нибудь поесть. Он – растущий организм, ему можно. На маленькой кухоньке с голубым холодильником было холодно, но альбиноса этот факт совершенно не смутил, однако отсутствие в холодильнике чего-либо помимо просроченного персикового йогурта, купленного ещё на родине, двух бутылок пива – одной початой, другой пустой – и печального, одинокого яйца, убавило позитивного настроя мальчику. Трогать подозрительное яйцо желания не возникло, и юноша решил позавтракать йогуртом и запастись таблетками от тошноты и активированным углём, решив закупиться провизией на ближайшую неделю с первой своей “зарплаты”, если её можно назвать таковой. Наспех закинувшись кислой жижей неопределённого вкуса, юноша подхватил рюкзак с самыми полезными вещами (сменное бельё, так как оно очень быстро переводится, пару футболок и одни синие джинсы, потрепанный жизнью ноутбук, скетчбук, пару тетрадок, баночка вазелина и пенал с многим необходимым) и трагически быстро ретировался из нового дома. Через несколько часов ему стукнет по темечку шестнадцать, а он этого не заметит, как не заметит ещё многие вещи сегодня, будучи занятым познанием скорости распространения слухов и жестокости американских подростков. Брошенный на полу подсобки, сжимающий купюры в дрожащем кулаке, он будет молится, чтобы мать не возвращалась домой подольше. Таблетки ему не понадобились, с такой жизнью даже два пальца в рот класть бессмысленно – рвотные позывы вызывает любое телодвижение и воспоминание, любая мысль и тяжесть шуршащих купюр в кармане. * Я рывком встаю с постели, хватаюсь за горло и понимаю сразу две вещи: первая – я действительно уже мертв (ну, или стараюсь в это верить), вторая – резкие телодвижения мне пока противопоказаны. К сожалению, подавлять в этом теле рвотные позывы я ещё не научился, так что местной уборщице прийдется оттирать мой завтрак с пола. Но, думаю, ей действительно не впервой такое делать. При условии, конечно, что такая женщина (или мужчина) действительно есть. Потому что если за гигиеной тут следят дети, я предпочту путь самоуничтожения любому виду уборки в этом адовом домине. Может это покажется очень эгоистичным, однако я официально заявляю, что убираться не намерен. А если заставят, то я знаю главное правило выживания в многодетной семье – сделай так, чтобы после тебя несчастную жертву невозможно было исправить, тогда тебя больше никогда не попросят делать это. Выпрямившись и протерев слезящиеся глаза кулачками, я принялся изучать комнату, в которой меня волей судьбы занесло. Низкие белые потолки, одинаковые зеленые покрывала и белые подушки, ширмы, чуть дальше стоит стол с бумагами, рядом со столом висит огромный ящик с гигантским красным крестом. Больше всего это похоже на лазарет в фильмах про Поттера, но без таких огромных окон и всего с восемью кроватями, три из которых были заняты. Одна моя, другая – той уже знакомой рыжеволосой дамочки, а третья принадлежала беловолосому мальчугану, лицо которого я разглядеть так и не смог, потому что он стоял ко мне спиной. Рядом с ним сидела здешняя могильно-холодная «mère» и обрабатывала раны на коленях этого пацана. В любом случае, меня она увидела и я решил сделать вид, что растерян и совершенно сбит с толку. Рыжеволосая девчонка с нелепой кудряхой, устремленной ввысь, подобно американским тотемам, спала, сжимая в руках смешного плюшевого жирафа в джинсовом комбинезоне. Через окно, естественно, являющимся зарешеченным, пробивался тусклый вечерний свет. Я повернул голову и в шее что-то хрустнуло, в глазах потемнело и затошнило, а я понадеелся, что детей тут не поят водкой или чем покрепче, чтобы унять боль. Успешно переждав дикие пляски аборигенов, я решил не рисковать и медленно повернул торс, чтобы голова оказалась в одном направлении с телом. Болеть перестало, и я почувствовал себя то ли инвалидом, то ли царём, который настолько доверяет своим слугам и является настолько высокомерным, что смотрит только в одно направление. Но инвалидом всё же больше. В любом случае, с этими товарищами что-то явно не так, так что лучше всего будет обзавестись пером и держать нос по ветру, чтобы подобно опоссуму из «Периода» в нужный момент прикинутся мертвым. Потому что черт знает, что руководит этой «mère», а жить-то хочется, желательно ещё и полноценно. Из моих радужных мыслей меня выдернул звук стука каблуков по полу, и я оперативно включил режим дурачка, чтобы не выдать себя. Потому что я читал, что попаданцев обычно на костре сжигают. Как салемских ведьм, черт возьми! Хотя мне почему-то кажется, что этих девочек не сжигали, но я могу и ошибаться. Как подрасту, можно будет попробовать порыскать в библиотеке (при условии её наличия здесь, конечно) в поиске информации на эту тему. Надеюсь, мой интерес не вызовет какой-нибудь подозрительной активности со стороны «mère» и моего трагического влипания в какие-нибудь проблемы, связанные с этой коварной женщиной. В любом случае, я всегда могу отмазаться тем, что горю желанием попасть в Хогвартс и мне необходимо тренироваться, чтобы меня приняли. А так как я считаю себя маглорожденным, то не питаю особых надежд на освоение каких-то особых видов магии, а являюсь реалистом, и буду учить историю и зелья, чтобы помогать всем, кому помощь нужна. Или стану врачом, если меня не примут. «mère» выглядела неважно, и я даже невольно проникся сочувствием к перечеркнутому печалью и угрюмой тенью беспокойной бессонницы лицу, но быстро отбросил их, напоминая себе, что что-то в этой «леди божий одуванчик» косвенно не так, как бывает, когда ты видишь педофила рядом с младшей школой. Естественно, женщина педофилкой не была, хотя я и задумывался об её миссии и цели здесь. Эти раздумия обычно не длились больше минуты, да и задумался я только сейчас, но этим особым духом тут даже и не пахнет. Но я знаю, чем точно пахнет тут. Женщина, вызовите уборщицу!